Текст книги "Том 3. Стихотворения и поэмы 1907–1921"

Автор книги: Александр Блок

 
Есть игра: осторожно войти,
Чтоб вниманье людей усыпить;
И глазами добычу найти;
И за ней незаметно следить.
 
 
Как бы ни был нечуток и груб
Человек, за которым следят, —
Он почувствует пристальный взгляд
Хоть в углах еле дрогнувших губ.
 
 
А другой – точно сразу поймет:
Вздрогнут плечи, рука у него;
Обернется – и нет ничего;
Между тем – беспокойство растет.
 
 
Тем и страшен невидимый взгляд,
Что его невозможно поймать;
Чуешь ты, но не можешь понять,
Чьи глаза за тобою следят.
 
 
Не корысть, не влюбленность, не месть;
Так – игра, как игра у детей:
И в собрании каждом людей
Эти тайные сыщики есть.
 
 
Ты и сам иногда не поймешь,
Отчего так бывает порой,
Что собою ты к людям придешь,
А уйдешь от людей – не собой.
 
 
Есть дурной и хороший есть глаз,
Только лучше б ничей не следил:
Слишком много есть в каждом из нас
Неизвестных, играющих сил…
 
 
О, тоска! Через тысячу лет
Мы не сможем измерить души:
Мы услышим полет всех планет,
Громовые раскаты в тиши…
 
 
А пока – в неизвестном живем
И не ведаем сил мы своих,
И, как дети, играя с огнем,
Обжигаем себя и других…
 

18 декабря 1913

 
Как растет тревога к ночи!
Тихо, холодно, темно.
Совесть мучит, жизнь хлопочет.
На луну взглянуть нет мочи
Сквозь морозное окно.
 
 
Что-то в мире происходит.
Утром страшно мне раскрыть
Лист газетный. Кто-то хочет
Появиться, кто-то бродит.
Иль – раздумал, может быть?
 
 
Гость бессонный, пол скрипучий?
Ах, не всё ли мне равно!
Вновь сдружусь с кабацкой скрипкой,
Монотонной и певучей!
Вновь я буду пить вино!
 
 
Всё равно не хватит силы
Дотащиться до конца
С трезвой, лживою улыбкой,
За которой – страх могилы,
Беспокойство мертвеца.
 

30 декабря 1913

 
Ну, что же? Устало заломлены слабые руки,
И вечность сама загляделась в погасшие очи,
И муки утихли. А если б и были высокие муки, —
Что ну́жды? – Я вижу печальное шествие ночи.
 
 
Ведь солнце, положенный круг обойдя, закатилось.
Открой мои книги: там сказано всё, что свершится.
Да, был я пророком, пока это сердце молилось, —
Молилось и пело тебя, но ведь ты – не царица.
 
 
Царем я не буду: ты власти мечты не делила.
Рабом я не стану: ты власти земли не хотела.
Вот новая ноша: пока не откроет могила
Сырые объятья, – тащиться без важного дела…
 
 
Но я – человек. И, паденье свое признавая,
Тревогу свою не смирю я: она всё сильнее.
То ревность по дому, тревогою сердце снедая,
Твердит неотступно: Что делаешь, делай скорее.
 

21 февраля 1914

1

 
Весь день – как день: трудов исполнен малых
  И мелочных забот.
Их вереница мимо глаз усталых
  Ненужно проплывет.
 
 
Волнуешься, – а в глубине покорный:
  Не выгорит – и пусть.
На дне твоей души, безрадостной и черной,
  Безверие и грусть.
 
 
И к вечеру отхлынет вереница
  Твоих дневных забот.
Когда ж морозный мрак засмотрится столица
  И полночь пропоет, —
 
 
И рад бы ты уснуть, но – страшная минута!
  Средь всяких прочих дум —
Бессмысленность всех дел, безрадостность уюта
  Придут тебе на ум.
 
 
И тихая тоска сожмет так нежно горло:
  Ни охнуть, ни вздохнуть,
Как будто ночь на всё проклятие простерла,
  Сам дьявол сел на грудь!
 
 
Ты вскочишь и бежишь на улицы глухие,
  Но некому помочь:
Куда ни повернись – глядит в глаза пустые
  И провожает – ночь.
 
 
Там ветер над тобой на сквозняках простонет
  До бледного утра;
Городовой, чтоб не заснуть, отгонит
  Бродягу от костра…
 
 
И, наконец, придет желанная усталость,
  И станет всё равно…
Что́? Совесть? Правда? Жизнь? Какая это малость!
  Ну, разве не смешно?
 

11 февраля 1914

2

 
Поглядите, вот бессильный,
Не умевший жизнь спасти,
И она, как дух могильный,
Тяжко дремлет взаперти.
 
 
В голубом морозном своде
Так приплюснут диск больной,
Заплевавший всё в природе
Нестерпимой желтизной.
 
 
Уходи и ты. Довольно
Ты терпел, несчастный друг,
От его тоски невольной,
От его невольных мук.
 
 
То, что было, миновалось,
Ваш удел на все похож:
Сердце к правде порывалось,
Но его сломила ложь.
 

30 декабря 1913

3

 
Всё свершилось по писаньям:
Остудился юный пыл,
И конец очарованьям
Постепенно наступил.
 
 
Был в чаду, не чуя чада,
Утешался мукой ада,
Перечислил все слова,
Но – болела голова…
 
 
Долго, жалобно болела,
Тело тихо холодело,
Пробудился: тридцать лет.
Хвать-похвать, – а сердца нет.
 
 
Сердце – крашеный мертвец.
И, когда настал конец,
Он нашел весьма банальной
Смерть души своей печальной.
 

30 декабря 1913

4

 
Когда невзначай в воскресенье
Он душу свою потерял,
В сыскное не шел отделенье,
Свидетелей он не искал.
 
 
А было их, впрочем, не мало:
Дворовый щенок голосил,
В воротах старуха стояла,
И дворник на чай попросил.
 
 
Когда же он медленно вышел,
Подняв воротник, из ворот,
Таращил сочувственно с крыши
Глазищи обмызганный кот.
 
 
Ты думаешь, тоже свидетель?
Так он и ответит тебе!
  В такой же гульбе
    Его добродетель!
 

30 декабря 1912

5

 
Пристал ко мне нищий дурак,
Идет по пятам, как знакомый.
«Где деньги твои?» – «Снес в кабак». —
«Где сердце?» – «Закинуто в омут».
 
 
«Чего ж тебе надо?» – «Того,
Чтоб стал ты, как я, откровенен,
Как я, в униженьи, смиренен,
А больше, мой друг, ничего».
 
 
«Что лезешь ты в сердце чужое?
Ступай, проходи, сторонись!» —
«Ты думаешь, милый, нас двое?
Напрасно: смотри, оглянись…»
 
 
И правда (ну, задал задачу!)
Гляжу – близь меня никого…
В карман посмотрел – ничего…
Взглянул в свое сердце… и пла́чу.
 

30 декабря 1913

6

 
День проходил, как всегда:
В сумасшествии тихом.
Все говорили кругом
О болезнях, врачах и лекарствах.
О службе рассказывал друг,
Другой – о Христе,
О газете – четвертый.
Два стихотворца (поклонники Пушкина)
Книжки прислали
С множеством рифм и размеров.
Курсистка прислала
Рукопись с тучей эпи́графов
(Из Надсона и символистов).
После – под звон телефона —
Посыльный конверт подавал,
Надушённый чужими духами.
Розы поставьте на стол —
Написано было в записке,
И приходилось их ставить на стол…
После – собрат по перу,
До глаз в бороде утонувший,
О причитаньях у южных хорватов
Рассказывал долго.
Критик, громя футуризм,
Символизмом шпынял,
Заключив реализмом.
В кинематографе вечером
Знатный барон целовался под пальмой
С барышней низкого званья,
Ее до себя возвышая…
Всё было в отменном порядке.
 
 
От с вечера крепко уснул
И проснулся в другой стране.
Ни холод утра,
Ни слово друга,
Ни дамские розы,
Ни манифест футуриста,
Ни стихи пушкиньянца,
Ни лай собачий,
Ни грохот тележный —
Ничто, ничто
В мир возвратить не могло…
 
 
И что поделаешь, право,
Если отменный порядок
Милого дольнего мира
В сны иногда погрузит,
И в снах этих многое снится…
И не всегда в них такой,
Как в мире, отменный порядок…
 
 
Нет, очнешься порой,
Взволнован, встревожен
Воспоминанием смутным,
Предчувствием тайным…
Буйно забьются в мозгу
Слишком светлые мысли…
И, укрощая их буйство,
Словно пугаясь чего-то, – не лучше ль,
Думаешь ты, чтоб и новый
День проходил, как всегда:
В сумасшествии тихом?
 

24 мая 1914

7

Говорят черти:

 
Греши, пока тебя волнуют
Твои невинные грехи,
Пока красавицы колдуют
Твои греховные стихи.
 
 
На утешенье, на забаву
Пей искрометное вино,
Пока вино тебе по нраву,
Пока не тягостно оно.
 
 
Сверкнут ли дерзостные очи —
Ты их сверканий не отринь,
Грехам, вину и страстной ночи
Шепча заветное «аминь».
 
 
Ведь всё равно – очарованье
Пройдет, и в сумасшедший час
Ты, в исступленном покаяньи,
Проклясть замыслишь бедных, нас.
 
 
И станешь падать – но толпою
Мы все, как ангелы, чисты,
Тебя подхватим, чтоб пятою
О камень не преткнулся ты…
 

10 декабря 1915

8

Говорит смерть:

 
Когда осилила тревога,
И он в тоске обезуме́л,
Он разучился славить бога
И песни грешные запел.
 
 
Но, оторопью обуянный,
Он прозревал, и смутный рой
Былых видений, образ странный
Его преследовал порой.
 
 
Но он измучился – и ранний
Жар юности простыл – и вот
Тщета святых воспоминаний
Пред ним медлительно встает.
 
 
Он больше ни во что не верит,
Себя лишь хочет обмануть,
А сам – к моей блаженной двери
Отыскивает вяло путь.
 
 
С него довольно славить бога —
Уж он – не голос, только – стон.
Я отворю. Пускай немного
Еще помучается он.
 

10 декабря 1915

1

 
В пол-оборота ты встала ко мне,
Грудь и рука твоя видится мне.
 
 
Мать запрещает тебе подходить,
Мне – искушенье тебя оскорбить!
 
 
Нет, опустил я напрасно глаза,
Дышит, преследует, близко – гроза…
 
 
Взор мой горит у тебя на щеке,
Трепет бежит по дрожащей руке…
 
 
Ширится круг твоего мне огня,
Ты, и не глядя, глядишь на мня!
 
 
Пеплом подернутый бурный костер —
Твой не глядящий, скользящий твой взор!
 
 
Нет! Не смирит эту черную кровь
Даже – свидание, даже – любовь!
 

2 января 1914

2

 
Я гляжу на тебя. Каждый демон во мне
Притаился, глядит.
Каждый демон в тебе сторожит,
Притаясь в грозовой тишине…
И вздымается жадная грудь…
Этих демонов страшных вспугнуть?
Нет! Глаза отвратить, и не сметь, и не сметь
В эту страшную пропасть глядеть!
 

22 марта 1914

3

 
Даже имя твое мне презренно,
Но, когда ты сощуришь глаза,
Слышу, воет поток многопенный,
Из пустыни подходит гроза.
 
 
Глаз молчит, золотистый и карий,
Горла тонкие ищут персты…
Подойди. Подползи. Я ударю —
И, как кошка, ощеришься ты…
 

30 января 1914

4

 
О, нет! Я не хочу, чтоб пали мы с тобой
В объятья страшные. Чтоб долго длились муки,
Когда – ни расплести сцепившиеся руки,
Ни разомкнуть уста – нельзя во тьме ночной!
 
 
Я слепнуть не хочу от молньи грозовой,
Ни слушать скрипок вой (неистовые звуки!),
Ни испытать прибой неизреченной скуки,
Зарывшись в пепел твой горящей головой!
 
 
Как первый человек, божественным сгорая,
Хочу вернуть навек на синий берег рая
Тебя, убив всю ложь и уничтожив яд…
 
 
Но ты меня зовешь! Твой ядовитый взгляд
Иной пророчит рай! – Я уступаю, зная,
Что твой змеиный рай – бездонной скуки ад.
 

Февраль 1912

5

 
Вновь у себя… Унижен, зол и рад.
  Ночь, день ли там, в окне?
Вон месяц, как паяц, над кровлями громад
  Гримасу корчит мне…
 
 
Дневное солнце – прочь, раскаяние – прочь!
  Кто смеет мне помочь?
В опустошенный мозг ворвется только ночь,
  Ворвется только ночь!
 
 
В пустую грудь один, один проникнет взгляд,
  Вопьется жадный взгляд…
Всё отойдет навек, настанет никогда,
  Когда ты крикнешь: Да!
 

29 января 1914

6

 
Испугом схвачена, влекома
  В водоворот…
Как эта комната знакома!
  И всё навек пройдет?
 
 
И, в ужасе, несвязно шепчет…
  И, скрыв лицо,
Пугливых рук свивает крепче
  Певучее кольцо…
 
 
…И утра первый луч звенящий
  Сквозь желтых штор…
И чертит бог на теле спящей
  Свой световой узор.
 

2 января 1914

7

 
Ночь – как века, и томный трепет,
  И страстный бред,
Уст о блаженно-странном лепет,
В окне – старинный, слабый свет.
 
 
Несбыточные уверенья,
  Нет, не слова —
То, что теряет всё значенье,
Забрежжит бледный день едва…
 
 
Тогда – во взгляде глаз усталом —
  Твоя в нем ложь!
Тогда мой рот извивом алым
На твой таинственно похож!
 

27 декабря 1913

8

 
Я ее победил, наконец!
Я завлек ее в мой дворец!
 
 
Три свечи в бесконечной дали.
Мы в тяжелых коврах, в пыли.
 
 
И под смуглым огнем трех свеч
Смуглый бархат открытых плеч,
 
 
Буря спутанных кос, тусклый глаз,
На кольце – померкший алмаз,
 
 
И обугленный рот в крови
Еще просит пыток любви…
 
 
А в провале глухих око́н
Смутный шелест многих знамен,
 
 
Звон, и трубы, и конский топ,
И качается тяжкий гроб.
 
 
– О, любимый, мы не одни!
О, несчастный, гаси огни!..
 
 
– Отгони непонятный страх —
Это кровь прошумела в ушах.
 
 
Близок вой похоронных труб,
Смутен вздох охладевших губ:
 
 
– Мой красавец, позор мой, бич…
Ночь бросает свой мглистый клич,
 
 
Гаснут свечи, глаза, слова…
– Ты мертва, наконец, мертва!
 
 
Знаю, выпил я кровь твою…
Я кладу тебя в гроб и пою, —
 
 
Мглистой ночью о нежной весне
Будет петь твоя кровь во мне!
 

Октябрь 1909

9

 
Над лучшим созданием божьим
Изведал я силу презренья.
Я палкой ударил ее.
 
 
Поспешно оделась. Уходит.
Ушла. Оглянулась пугливо
На сизые окна мои.
 
 
И нет ее. В сизые окна
Вливается вечер ненастный,
А дальше, за мраком ненастья,
Горит заревая кайма.
 
 
Далекие, влажные долы
И близкое, бурное счастье!
Один я стою и внимаю
Тому, что мне скрипки поют.
 
 
Поют они дикие песни
О том, что свободным я стал!
О том, что на лучшую долю
Я низкую страсть променял!
 

13 марта 1910

 
Иди, иди за мной – покорной
И верною моей рабой.
Я на сверкнувший гребень горный
Взлечу уверенно с тобой.
 
 
Я пронесу тебя над бездной,
Ее бездонностью дразня.
Твой будет ужас бесполезный —
Лишь вдохновеньем для меня.
 
 
Я от дождя эфирной пыли
И от круженья охраню
Всей силой мышц и сенью крылий
И, вознося, не уроню.
 
 
И на горах, в сверканьи белом,
На незапятнанном лугу,
Божественно-прекрасным телом
Тебя я странно обожгу.
 
 
Ты знаешь ли, какая малость
Та человеческая ложь,
Та грустная земная жалость,
Что дикой страстью ты зовешь?
 
 
Когда же вечер станет тише,
И, околдованная мной,
Ты полететь захочешь выше
Пустыней неба огневой, —
 
 
Да, я возьму тебя с собою
И вознесу тебя туда,
Где кажется земля звездою,
Землею кажется звезда.
 
 
И, онемев от удивленья,
Ты у́зришь новые миры —
Невероятные виденья,
Создания моей игры…
 
 
Дрожа от страха и бессилья,
Тогда шепнешь ты: отпусти…
И, распустив тихонько крылья,
Я улыбнусь тебе: лети.
 
 
И под божественной улыбкой,
Уничтожаясь на лету,
Ты полетишь, как камень зыбкий,
В сияющую пустоту…
 

9 июня 1910

 
Как часто плачем – вы и я —
Над жалкой жизнию своей!
О, если б знали вы, друзья,
Холод и мрак грядущих дней!
 
 
Теперь ты милой руку жмешь,
Играешь с нею, шутя,
И плачешь ты, заметив ложь,
Или в руке любимой нож,
  Дитя, дитя!
 
 
Лжи и коварству меры нет,
А смерть – далека.
Всё будет чернее страшный свет,
И всё безумней вихрь планет
  Еще века, века!
 
 
И век последний, ужасней всех,
  Увидим и вы и я.
Всё небо скроет гнусный грех,
На всех устах застынет смех,
  Тоска небытия…
 
 
Весны, дитя, ты будешь ждать —
  Весна обманет.
Ты будешь солнце на небо звать —
  Солнце не встанет.
И крик, когда ты начнешь кричать,
  Как камень, канет…
 
 
Будьте ж довольны жизнью своей,
  Тише воды, ниже травы!
О, если б знали, дети, вы,
  Холод и мрак грядущих дней!
 

6 июня 1910 – 27 февраля 1914

Возмездие (1908–1913)

 
О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твое лицо в простой оправе
Передо мной сияло на столе.
 
 
Но час настал, и ты ушла из дому.
Я бросил в ночь заветное кольцо.
Ты отдала свою судьбу другому,
И я забыл прекрасное лицо.
 
 
Летели дни, крутясь проклятым роем…
Вино и страсть терзали жизнь мою…
И вспомнил я тебя пред аналоем,
И звал тебя, как молодость свою…
 
 
Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слезы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла.
 
 
Не знаю, где приют своей гордыне
Ты, милая, ты, нежная, нашла…
Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,
В котором ты в сырую ночь ушла…
 
 
Уж не мечтать о нежности, о славе,
Всё миновалось, молодость прошла!
Твое лицо в его простой оправе
Своей рукой убрал я со стола.
 

30 декабря 1908

 
И час настал. Свой плащ скрутило время,
И меч блеснул, и стены разошлись.
И я пошел с толпой – туда, за всеми,
  В туманную и злую высь.
 
 
За кручами опять открылись кручи,
Народ роптал, вожди лишились сил.
Навстречу нам шли грозовые тучи,
  Их молний сноп дробил.
 
 
И руки повисали, словно плети,
Когда вокруг сжимались кулаки,
Грозящие громам, рыдали дети,
  И жены кутались в платки.
 
 
И я, без сил, отстал, ушел из строя,
За мной – толпа сопутников моих,
Нам не сияло небо голубое,
  И солнце – в тучах грозовых.
 
 
Скитались мы, беспомощно роптали,
И прежних хижин не могли найти,
И, у ночных костров сходясь, дрожали,
  Надеясь отыскать пути…
 
 
Напрасный жар! Напрасные скитанья!
Мечтали мы, мечтанья разлюбя.
Так – суждена безрадостность мечтанья
  Забывшему Тебя.
 

1 августа 1908

 
Она, как прежде, захотела
Вдохнуть дыхание свое
В мое измученное тело,
В мое холодное жилье.
 
 
Как небо, встала надо мною,
А я не мог навстречу ей
Пошевелить больной рукою,
Сказать, что тосковал о ней…
 
 
Смотрел я тусклыми глазами,
Как надо мной она грустит,
И больше не было меж нами
Ни слов, ни счастья, ни обид…
 
 
Земное сердце уставало
Так много лет, так много дней…
Земное счастье запоздало
На тройке бешеной своей!
 
 
Я, наконец, смертельно болен,
Дышу иным, иным томлюсь,
Закатом солнечным доволен
И вечной ночи не боюсь…
 
 
Мне вечность заглянула в очи,
Покой на сердце низвела,
Прохладной влагой синей ночи
Костер волненья залила…
 

30 июля 1908

 
Ночь – как ночь, и улица пустынна.
  Так всегда!
Для кого же ты была невинна
  И горда?
 
 
Лишь сырая каплет мгла с карнизов.
  Я и сам
Собираюсь бросить злобный вызов
  Небесам.
 
 
Все на свете, все на свете знают:
  Счастья нет.
И который раз в руках сжимают
  Пистолет!
 
 
И который раз, смеясь и плача,
  Вновь живут!
День – как день; ведь решена задача:
  Все умрут.
 

4 ноября 1908

 
Я сегодня не помню, что было вчера,
По утрам забываю свои вечера,
В белый день забываю огни,
По ночам забываю дни.
 
 
Но все ночи и дни наплывают на нас
Перед смертью, в торжественный час.
И тогда – в духоте, в тесноте
  Слишком больно мечтать
    О былой красоте
      И не мочь:
    Хочешь встать —
      И ночь.
 

3 февраля 1909

 
Когда под заступом холодным
Скрипел песок и яркий снег,
Во мне, печальном и свободном,
Еще смирялся человек.
 
 
Пусть эта смерть была понятна —
В душе, под песни панихид,
Уж проступали злые пятна
Незабываемых обид.
 
 
Уже с угрозою сжималась
Доселе добрая рука.
Уж подымалась и металась
В душе отравленной тоска…
 
 
Я подавлю глухую злобу,
Тоску забвению предам.
Святому маленькому гробу
Молиться буду по ночам.
 
 
Но – быть коленопреклоненным,
Тебя благодарить, скорбя? —
Нет. Над младенцем, над блаженным,
Скорбеть я буду без Тебя.
 

Февраль 1909

 
Когда я прозревал впервые,
Навстречу жаждущей мечте
Лучи метнулись заревые
И трубный ангел в высоте.
 
 
Но торжества не выносила
Пустынной жизни суета,
Беззубым смехом исказила
Всё, чем жива была мечта.
 
 
Замолкли ангельские трубы,
Немотствует дневная ночь.
Верни мне, жизнь, хоть смех беззубый,
Чтоб в тишине не изнемочь!
 

Март 1909

 
Дохнула жизнь в лицо могилой —
Мне страстной бурей не вздохнуть.
Одна мечта с упрямой силой
Последний открывает путь:
 
 
Пои, пои свои творенья
Незримым ядом мертвеца,
Чтоб гневной зрелостью презренья
Людские отравлять сердца.
 

Март 1909

Евг. Иванову

 
Когда, вступая в мир огромный,
Единства тщетно ищешь ты;
Когда ты смотришь в угол темный
И смерти ждешь из темноты;
 
 
Когда ты злобен, или болен,
Тоской иль страстию палим,
Поверь: тогда еще ты волен
Гордиться счастием своим!
 
 
Когда ж ни скукой, ни любовью,
Ни страхом уж не дышишь ты,
Когда запятнаны мечты
Не юной и не быстрой кровью, —
 
 
Тогда – ограблен ты и наг:
Смерть не возможна без томленья,
А жизнь, не зная истребленья,
Так – только замедляет шаг.
 

Март 1909

 
Весенний день прошел без дела
У неумытого окна;
Скучала за стеной и пела,
Как птица пленная, жена.
 
 
Я, не спеша, собрал бесстрастно
Воспоминанья и дела;
И стало беспощадно ясно:
Жизнь прошумела и ушла.
 
 
Еще вернутся мысли, споры,
Но будет скучно и темно;
К чему спускать на окнах шторы?
День догорел в душе давно.
 

Март 1909

 
Какая дивная картина
Твоя, о, север мой, твоя!
Всегда бесплодная равнина,
Пустая, как мечта моя!
 
 
Здесь дух мой, злобный и упорный,
Тревожит смехом тишину;
И, откликаясь, ворон черный
Качает мертвую сосну;
 
 
Внизу клокочут водопады,
Точа гранит и корни древ;
И на камнях поют наяды
Бесполый гимн безмужних дев;
 
 
И в этом гуле вод холодных,
В постылом крике воронья,
Под рыбьим взором дев бесплодных
Тихонько тлеет жизнь моя!
 

Март 1909

 
Ты в комнате один сидишь.
  Ты слышишь?
Я знаю: ты теперь не спишь…
  Ты дышишь и не дышишь.
 
 
Зачем за дверью свет погас?
  Не бойся!
Я твой давно забытый час,
  Стучусь – откройся.
 
 
Я знаю, ты теперь в бреду,
  Мятежный!
Я всё равно к тебе войду,
  Старинный друг и нежный…
 
 
Не бойся вспоминать меня:
  Ты был так молод…
Ты сел на белого коня,
  И щеки жег осенний холод!
 
 
Ты полетел туда, туда —
  В янтарь закатный!
Немудрый, знал ли ты тогда
  Свой нищий путь возвратный?
 
 
Теперь ты мудр: не прекословь —
  Что толку в споре?
Ты помнишь первую любовь
  И зори, зори, зори?
 
 
Зачем склонился ты лицом
  Так низко?
Утешься: ветер за окном —
  То трубы смерти близкой!
 
 
Открой, ответь на мой вопрос:
  Твой день был ярок?
Я саван царственный принес
  Тебе в подарок!
 

Март 1909

 
Кольцо существованья тесно:
Как все пути приводят в Рим,
Так нам заранее известно,
Что всё мы рабски повторим.
 
 
И мне, как всем, всё тот же жребий
Мерещится в грядущей мгле:
Опять – любить Ее на небе
И изменить ей на земле.
 

Июнь 1909

 
Чем больше хочешь отдохнуть,
Тем жизнь страшней, тем жизнь
страшней,
Сырой туман ползет с полей,
Сырой туман вползает в грудь
По бархату ночей…
 
 
Забудь о том, что жизнь была,
О том, что будет жизнь, забудь…
С полей ползет ночная мгла…
  Одно, одно —
  Уснуть, уснуть…
  Но всё равно —
  Разбудит кто-нибудь.
 

27 августа 1909

В.А. Зоргенфрею

 
Тяжкий, плотный занавес у входа,
  За ночным окном – туман.
Что́ теперь твоя постылая свобода,
  Страх познавший Дон-Жуан?
 
 
Холодно и пусто в пышной спальне,
  Слуги спят, и ночь глуха.
Из страны блаженной, незнакомой, дальней
  Слышно пенье петуха.
 
 
Что́ изменнику блаженства звуки?
  Миги жизни сочтены.
Донна Анна спит, скрестив на сердце руки,
  Донна Анна видит сны…
 
 
Чьи черты жестокие застыли,
  В зеркалах отражены?
Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?
  Сладко ль видеть неземные сны?
 
 
Жизнь пуста, безумна и бездонна!
  Выходи на битву, старый рок!
И в ответ – победно и влюбленно —
  В снежной мгле поет рожок…
 
 
Пролетает, брызнув в ночь огнями,
  Черный, тихий, как сова, мотор,
Тихими, тяжелыми шагами
  В дом вступает Командор…
 
 
Настежь дверь. Из непомерной стужи,
  Словно хриплый бой ночных часов —
Бой часов: «Ты звал меня на ужин.
  Я пришел. А ты готов?..»
 
 
На вопрос жестокий нет ответа,
  Нет ответа – тишина.
В пышной спальне страшно в час рассвета,
  Слуги спят, и ночь бледна.
 
 
В час рассвета холодно и странно,
  В час рассвета – ночь мутна.
Дева Света! Где ты, донна Анна?
  Анна! Анна! – Тишина.
 
 
Только в грозном утреннем тумане
  Бьют часы в последний раз:
Донна Анна в смертный час твой встанет.
  Анна встанет в смертный час.
 

Сентябрь 1910 – 16 февраля 1912