Текст книги "Русские не придут (сборник)"

Автор книги: Александр Кабаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

17

– …вот с этим не могу не согласиться. – Лажечников отставил пустой бокал, привычно поднял палец, тут же возник лакей, опять налил итальянского красного, которое предпочитал старый русский европеец. – Абсолютно вы правы, не все одними материальными притязаниями да борьбой экономических интересов можно объяснить. Давно уж не годится марксизм, в кровь впитавшийся даже и противникам его, для объяснения истории, а в нынешнем веке он и вовсе смешон. Ну вот объединилась Европа из экономической очевидной выгоды, и что же видим? Таможен нет, пошлин нет, учетная ставка, черт бы ее драл, единая! И чему это мешает? От чего спасло? По никем не обозначенным границам турки из Исламской Земли Северный Рейн – Вестфалия стоят насмерть против сербов из Южно-Германского Православного Собора… Республика Северная Италия атомными минами отгораживается от южан… Вы же через Бельгию ехали? Видели, что там вытворяют мирные фламандцы и их Союз Разделения, видели, во что превратились Брюссель, Льеж?.. Э-хе-хе… Нет, объяснять безумие разумными причинами могут только безумцы.

– Я полагаю, что Творец всегда и во все, созданное человеком, заставлял нас закладывать заведомо слабое звено. Камень с трещиной, подгнившую доску, нелепое допущение… – он запнулся, начав отвечать. Крутя головой, долго ловил взгляд официанта, а когда тот подошел, заказал, стесняясь произношения, еще один виски, столь же крамольный в Европе, как в России водка. Да черт с ними и с их нравами – давно не пил некогда любимого шотландского самопального, соскучился… Впрочем, толстодонный стакан, заполненный светло-рыжим malt, появился мгновенно, он выпил…

Все время, пока длились эти манипуляции, Лажечников – с выражением большого интереса на длинном, в глубоких складках, сильно загорелом лице – молча ожидал развития мысли.

– …но зачем же Господу потребовалось, простите за такой нелепый оборот, – продолжил наконец он, – заставлять, например, лучшие умы веками носиться с химерой равенства и строить на этом песке политические учения и системы? Зачем колесо истирает ось? Зачем, в конце концов, я пью вот это, добивающее мою печень?!

– Ну-с, и зачем? – Лажечников смотрел с изумлением на побагровевшего, слишком громко говорящего русского из России. На подбородке лауреата выступили мелкие капли пота, рот искривился, брови над съехавшими на кончик носа очками поднялись и сошлись углом, придав лицу выражение отчаяния… – Зачем же, по-вашему?

– А затем, чтобы ни мы, ни плоды наших размышлений и трудов не были вечными! Чтобы они разрушались со временем сами собой. Потому что вечны только дела Господа, и нам не равняться с ним.

Он перевел дух, допил четвертый виски, вовремя вытребованный догадливым Лажечниковым, и, откинувшись в кресле, стал смотреть сквозь большое окно бара на улицу. По чисто вымытым плиткам тротуара, стуча тяжелыми ботинками, прошел патруль Объединенных Боевых Сил Европы, проплыли желтые каски с буквами ОБСЕ…

– Забавно, – тихо вздохнул он. – Россию в Европу не пускают, а язык русский сделали официальным международным… И вот еще что я вам хочу сказать: ни в какое сравнение ваш, европейский, развал с нашим все-таки не идет. У вас дом взорвут, а на следующий день уже разберут по кирпичику, всю дрянь выметут, огородят пустырь красиво да новый потихоньку начнут строить… Повоюют, а потом тротуар вымоют… И уж что бы ни случилось, хоть распад страны, хоть конец света, а пиво хорошее всегда будет, и булочки утром в буланжери свежие… А у нас и в хорошие-то времена перед собственной дверью срали, а уж теперь… Нет, вас работать не отучишь, а нас не заставишь, это не меняется. Не хотим мы в поте лица есть хлеб свой… Так и выходит: вы друг с другом силами меряетесь да против властей бунтуете, а мы против Бога.

Лажечников молча курил, видимо, обдумывая услышанное. Наконец заговорил тихо, как бы сам с собой:

– Один весьма неглупый человек сказал, что гипотеза Бога для его картины Вселенной не требуется. Вы же, получается, без нее обойтись не можете… Ну, дело ваше. Победителей не судят, – тут Лажечников усмехнулся, – а поскольку за результаты вашей практической экстраполяции вы только что получили чек на двести миллионов крон, что составляет примерно сто миллионов рулларов («двести миллионов крон… Примерно сто миллионов рулларов» – таковы в 2015 году были размер Нобелевской премии по экстраполяции и курс кроны к руллару. Примеч. к изданию 2040 года),то приходится признать и ваши теории верными. Или, по крайней мере, плодотворными… Что ж, рад был встрече. Встав, старики обменялись рукопожатиями.

– А мое давнее приглашение остается в силе, – сказал Лажечников. – Если уж там совсем…

– До «совсем» надеюсь не дожить, – ответил он и впервые за вечер засмеялся по-настоящему весело, от всей души.

18

В обратной дороге надоедливые спутники едва не довели его до настоящего сердечного приступа бесконечными нотациями, разбором полетов.

– Вот вы, Юрий Ильич, высокомерно относитесь к нашим советам и пожеланиям, – нудил, горестными морщинами покрывая геройское свое лицо, Игорь Васильевич, – а мы же ведь типа не от себя по жизни выступаем конкретно…

– Nothing personal, – надув губы, вставлял пухлощекий Сергей Иванович в старобандитский, свободное знание которого неожиданно обнаружил Игорь Васильевич.

– Молчи, Сергей, – раздражался старший, – отвали со своей культурой, тут чисто по понятиям развести надо… Да, Юрий Ильич, огорчили вы нас и в нашем лице всю многострадальную Родину, великую Россию, единое наше с вами эсэсэсэр…

– Позвольте, я конкретизирую, – опять влезал молодой. – Вот, например, вы в своем блестящем выступлении утверждали, что политика и движение народных масс не всегда…

– …и не только, – быстро вставлял Игорь Васильевич.

– …и не только определяются экономическими факторами. Да как же вы могли так?! – парень едва не плакал. – А инвестиционный климат? А вызов, который нам предлагает новое позиционирование финансовых потоков? А трансакционные издержки? А…

– Вот без учета трансакционных-то херня и получилась, – мрачно подтверждал Игорь Васильевич. – И объективно вредная для страны херня, чуждая нашим традиционным народным ценностям. У нас инвестиционный климат какой? Резко континентальный и соборный. А у них? Морской у них, сырой и теплый, они Гольфстримом пользуются в ущерб большей части теплолюбивых народов мира. Поэтому у них свой путь, а у нас – свой, особый…

– У нас и колея шире, – снова перебивал Сергей Иванович, – помните, в Бресте вагоны переставляли? Вот видите! А вы с этим… с предателем макрополитических…

– …и геоэкономических, – вел второй голос Игорь Васильевич.

– …и геоэкономических наших православянских исконных исторически сложившихся интересов, с этим наемником атлантизма, откровенничали!!!

19

Тут Сергей Иванович вдруг замолчал, порылся в своем багаже, вытащил оттуда настольную лампу с черным металлическим абажуром и, ловко пристроив ее на вагонном столике, направил свет в лицо подследственному. Из тьмы за лампой раздались тихие голоса, кто задавал теперь вопросы, понять было невозможно.

– С какой целью вы сообщили агенту спецслужбы иностранного…

– …дружественного…

– …дружественного государства сведения…

– …секретные…

– …секретные сведения о Трубе («секретные сведения о трубе» – действие происходит во времена обожествления нефте– и газопроводов, уже потерявших свое практическое значение. Примеч. к изданию 2050 года),составляющие предмет государственной…

– …и коммерческой…

– …и коммерческой тайны?

В купе было душно, а от лампы стало еще и невыносимо жарко. Под ложечкой образовалась сосущая пустота, затошнило, поплыла прочь голова, взмокли ладони и ступни, и он понял, что сейчас грохнется в обморок, как уже бывало с ним в душных помещениях, даже и допроса не требовалось.

– Какая, к чертовой матери, еще труба, – из последних сил, стараясь громким своим голосом удержать расползающееся сознание, заорал он, – я не знаю никаких секретных сведений ни про какую трубу!

Лампа немедленно погасла и исчезла. Немедленно же перед ним на столике оказалась налитая до краев его рюмка.

– Уверяю вас, Юрий Ильич, лучшее средство, – нежно сказал Игорь Васильевич.

– Спазм надо снять, – робко посоветовал Сергей Иванович.

Он выпил. Через минуту дурнота отступила.

20

И сразу же началась лекция. Сергей Иванович развесил по стенам купе схемы и диаграммы, а Игорь Васильевич, прохаживаясь в тесном пространстве, излагал медленно и повторяя – для лучшего усвоения.

– Значит, Труба… Труба является основой экономики, политики, науки, культуры, этики, эстетики, духовности, соборности и народности… Записали? Давай дальше. Трубой… Трубой мы называем все, по чему… по которому… которой из страны вывозятся, выливаются, выдуваются национальные достояния, природные ресурсы и вообще все. Записали? Идем еще дальше…

– Вопрос у меня! – потянул, подпирая другой рукой локоток, вздрагивающую от старательности ладонь отличника Сергей Иванович. – А сколько хищнический Запад, так называемый золотой миллиард платит нам за истощение наших дорогих славянскому сердцу недр?

– Забегаете вперед, курсант, – поморщился Игорь Васильевич. – Но отвечу сразу, чтобы не было кривотолков и ложных измышлений, порочащих наш общественный и государственный, как говорится, строй: ничего не платит. Не платит, понял, нет, ничего! Это, понял, нет, не экономический в первую очередь вопрос, а идеологический, товарищи, вопрос. Да, грабят они нашу великую Родину, сосут, понял, нет, из ее священных глубин давно уже никому на хер не нужную нефть и такой же газ. И мы на это идем!! Ради главного принципа, ради идеи. Потому что всегда богатый Северо-Запад грабил, грабит и будет грабить бедный Юго-Восток. И на этом мы стоим и ревизовать нашу идеологию не позволим!!! Не деньги нам важны, а принцип. Деньги мы за танки наши старые, которые еще целы, получим. За ракеты какие-нибудь нам черножо… друзья из зарубежных стран этих самых денег сколько хочешь отгрузят! В конце концов, сами напечатаем! А принципы не напечатаешь, они нам отцами завещаны. И потому всегда на нашем знамени будет реять гордое слово «Промнефтегаз», понял, нет?!

В изнеможении от идеологического отпора лектор замолчал, а потрясенный Сергей Иванович глубоко задумался, глядя стеклянными зенками в научную даль. После длинной паузы Игорь Васильевич закончил сдержанно и строго:

– Здесь аудитория подготовленная, проверенная. Поэтому буду полностью откровенен. Да, слухи о том, что мы к каждой тонне экспортируемой сырой нефти прилагаем примерно столько же по весу рулларов, имеют под собой почву. Но отступать мы не будем. Потому что на Трубе есть Кран, даже Краны. И эти Краны есть основа суверенитета нашего и наших союзников. Недаром наш народ создал истинно народное слово «кранты»! Каждый может свой Кран закрыть – и посмотрим тогда на пресловутое мировое сообщество, на всю их Организацию Отделившихся Наций вместе с их хвалеными Объединенными Боевыми Силами Европы и якобы всемогущим Международным Военным Флотом. Где они тогда возьмут не нужную им, как было сказано, ни на хер нефть, а? И тонны рулларов, которые мы поставляем им только с нефтью? То-то… Краник свой родной перекрыли – и плюем на ваши так называемые ООН, ОБСЕ и МВФ! И мы можем плюнуть, и наши братья-мусульмане, к примеру, из Северного Персидского Царства. Это, товарищи, и есть государственная независимость: плюнем, если захотим!..

– …или захочим, – тихо, мечтательно добавил Сергей Иванович.

21

Когда же эта галиматья стала идеологией, думал он, когда вообще начался рецидив идеологической паранойи, от которой, казалось, излечились уже радикально?

О чем ни подумай, опять приходишь к тем проклятым выборам… Общая бессмысленная счастливая истерика после третьего блестящего балканского похода, после ядерного удара по только что провозглашенной Ваххабитской Джамахирии, после первых экспортных успехов быстро восстанавливавшейся военной промышленности – нас снова будут бояться, нам снова будут платить видимость зарплаты… И такой же бессмысленный общий страх перед провинциальными вождями – ох, раздерут гады страну на части, один только Генерал с ними справиться сможет! Та-акой строгий…

Вот и выбрали, идиоты. В полгода от строгости воспоминания не осталось – и от страны тоже.

Поначалу каждую неделю одно и то же рычал: «…как гарант территориальной целостности… не допустить неуплаты федеральных налогов… зарвавшийся удельный князек… силами полка воздушно-десантных войск…» И дальше все как по писаному – полк высаживается, прямо на аэродроме разоружается местными спецназовцами под командованием какого-нибудь правильно сориентировавшегося, давно кормящегося от губернаторских щедрот полковничка… А по вечерам весь мир, пока не надоело, слушал очередные заявления: «…свободное радио Независимой Тмутаракани… наглая агрессия Москвы… патриоты нашего края решительно… и провозгласить независимую свободную Республику Тмутаракань!» Или какую-нибудь Великую Саха, или Свободную Территорию Тюмень, или Объединенные Эмираты Казани и Уфы, или Священную Алтайскую Империю… А через месяц, глядишь, подписывает смирный Генерал-Секретарь договор о мире и сотрудничестве и жмет руку очередному главе государства, вспоминая, как этот поганец у него комвзводом служил…

И потом все катится одинаково жутко, в крови и безумии – в пропасть.

Местные выселяют неместных;

неместные по ночам режут местных;

зияют черными окнами разграбленные и подожженные дома;

трупы лежат посереди улиц, будто раздавленные куклы;

истлевают в канавах изрубленные на куски;

качаются на опорах высоковольтки повешенные;

рассыпаются прахом сожженные в автомобильных покрышках;

«проклятые колонизаторы, которые теперь заплатят за все»;

«потерявшие человеческий облик националистические бандиты»;

«миротворцы», стреляющие на всякий случай во все стороны…

И сквозь все это тянется Труба, символ и миф, и за суверенные державные Краны торжественно держатся президенты, императоры, генеральные секретари и прочие комедианты, и миллионы спекулянтов делают миллиарды рулларов на импорте-экспорте через расползшиеся рваной сетью границы… «Внимание, воруем все!» – объявляет наглый массовик-затейник.

22

Боже мой, как же я устал, подумал он. Много лет почти безвыходно просидеть дома – и пуститься в такую дорогу! На восьмом десятке… Как бы не помереть, не успев и пожить лауреатом-то. Не успев и распорядиться…

С этим тянуть нельзя, подумал он. Как только приеду… Сразу же разыскать тех ребят и передать им чек.

За стеной, в своем купе, храпели, не разбирая дня и ночи, вертухаи.

Поезд пролетал мимо сожженных турецкими партизанами немецких городков, пересекал сравнительно тихую Чехию, возвращался в хмурую, насупившуюся разбойничьими лесами Польшу, мчался через светящиеся сотнями рентген болота Полесья – он опускал свинцовую штору, сидел в темноте, ленясь включить лампу, прикидывал, когда поезд проскочит радиоактивный ад…

Все же встал, щелкнул выключателем, вытащил из чемодана и принялся от скуки в который раз перечитывать свою старую статью.

«…естественный процесс вечного обновления будет полностью подменен разрушением – противоестественным, навязанным всего лишь за одно столетие несколькими десятками тщеславных, корыстных и безответственных художников, и в первую очередь теоретиков культуры.

Зло, которое и во все времена было полноправным и важным предметом культурного освоения – воплощавшееся в литературных и театральных персонажах, в зрительных и музыкальных образах, – станет единственным главным героем наиболее заметных, прославляемых критиками-экспертами произведений. Добро же окажется окончательно вытеснено на периферию художественных интересов, станет материалом лишь для иронического, пародийного, пересмешнического изображения. И эта, казалось бы, исключительно культурная революция решающим образом повлияет на формирование нового человечества. Будет до основания разрушена вечная, данная Господом иерархия, и понятие греха исчезнет, вернув нас в языческое – или, скорее, атеистическое – состояние нравственной пустоты.

Таким образом, постоянно опровергаемое пророками имморальной современной культуры влияние искусства на общественную жизнь получит – благодаря им же – последнее, ужасное подтверждение…»

Вроде бы все правильно и даже точно, с раздражением подумал он, бросив листки, а все равно как-то слишком просто.

Вдруг жутко захотелось закурить – тревога не оставляла все эти дни, да и неудивительно… Но курить в купе было нельзя ни в коем случае, на границе придут таможенники, учуют запах не какой-нибудь пакостной травы, а давно запрещенного в Европе табака – неприятностей не оберешься, все перероют и найдут ведь прощальный подарок Коли Лажечникова, пачку кустарных «Житан». Да еще могут прицепиться и к бутылке скотча, купленной перед самым отъездом, на вокзале, в специальном магазине для стариков – это ведь только в России такая свобода, Минздрав может предупреждать сколько угодно, а ты себе кури, если хочешь, да пей, коли деньги есть…

Осторожно вытащив сигарету из пачки и зажав ее в кулаке, сунув в карман древнюю зажигалку, он пошел в уборную – там, конечно, дым вообще не выветрится, так ведь неизвестно, кто курил… Покачиваясь, слегка стукаясь о стенки на рельсовых стыках, прошел по коридору, оглянулся – вагон, готовясь к пересечению российской границы и к неизбежным при этом неприятностям, старательно спал. Он открыл дверь в тесный чулан с крайне несимпатичным – да, уже почти дома! – толчком посередине, шагнул, захлопнул дверь.

23

В тот же миг небольшая ладонь крепко закрыла его глаза, и он услышал знакомый – удивился, что сразу вспомнил, – голос: «Тихо, Юра, тихо… Не оборачивайся, слушай…»

Ну, в конце концов, пусть это будет мой собственный внутренний голос, подумал он. Пусть это будет, подумал он, мой ангел-хранитель…

«…ты все живешь в прошедшем времени, Юра. Тебе все еще кажется, что эти придурки, сопровождающие, что вся эта государственная суета вокруг тебя, официальное признание – это невинные глупости, клоунада, отчасти даже забавно, приятно даже… Увы, клоунада длилась недолго, десять лет в конце прошлого века, ты же помнишь. Потом страна стала маленькой, но вернула величие. И теперь она опять заносит над тобой сапог, она опять может растоптать тебя. Ты действительно собираешься отдать премию подпольным правым, Хранителям Завета? Если ты въедешь в страну, все пропало – у тебя отберут деньги и… Беги, Юра. Не возвращайся. Не думай ни о ком. Да и о ком теперь тебе думать? Никого нет. Нас нет. Не возвращайся».

Он кое-как протащился по коридору, шатаясь и хватаясь за поручни под окнами, и заперся в купе.

За стеной все так же бесперебойно храпели охранники.

Поезд входил в приграничную зону, сбрасывал скорость.

Он быстро выпил подряд три рюмки, собрал в чемодан разбросанное барахло, застелил постель – приготовился ко всему. И сел, завалился в угол, закрыл глаза.

Какой ужас – знать свою следующую минуту, думал он, это и есть пытка приговором. Зачем было меня предупреждать? Толку никакого, ничего не изменишь, просто обычная лишняя жестокость любящих людей…

Ну так что?.. Сунуть в карман документы, тихонько пройти в тот тамбур, к которому не надо пробираться мимо купе конвоя. Как только поезд остановится перед границей, открыть дверь трехгранкой, с давних времен не вынимавшейся из дорожной сумки, осторожно слезть на междупутье, затаиться, прижавшись к вагонной стенке. И едва поезд снова тронется, не торопясь, стараясь не оскользнуться на щебенке, двинуться назад. Найти телефон, объявить на весь мир, что жив и не возвращаюсь, остаюсь. Через час над головою повиснет вертолет, и, разворачиваясь, свалится лестница, подхватят… А через неделю и этот поезд, и этот страх исчезнут, растворятся в той же темной пустоте, куда ускользнуло все прошлое, все люди и большая часть меня самого. Будут только дощатый домик, чистенькая роща, толстые и смелые белки, прыгающие по веранде… Или…

24

Вагон тряхнуло, бросило вверх и вбок – как будто рельсы под колесами кто-то крутанул, как детскую скакалку.

Гэбэшники немедленно ворвались в купе, подняли его с пола, усадили, прикрыли своими казенными телами, окутали запахами солдатского пота, сапожного крема, плохого одеколона.

– Бомбардировщики! – проорал Игорь Васильевич сквозь вздохи разрывов, хлопки лопающихся вагонных переборок, пение вылетающих стекол. – Джамахирия, мать бы их так! Вот под этот шумок они вас и похитят, уважаемый Юрий Ильич…

– И правда, – задумчиво согласился Сергей Иванович, – лауреата-то им похитить сам Аллах велел…

– Так что быстро подписывайте чек, Юрий Ильич, – тут же насел, но, надо признать, как-то дежурно насел, без энтузиазма, будто зная результат, Игорь Васильевич, – подписывайте, дорогой вы наш, а уж мы…

– Уж мы-то его передадим куда следует, – подхватил Сергей Иванович, – прямо вашим Хранителям Завета и передадим…

– Или как их там? – вдруг с живым интересом уточнил Игорь Васильевич. – Адреса, телефоны, имена, клички?..

Он поглядел в окно. Там была тьма, вспышки выхватывали куски картины – переломившаяся опора высоковольтки, череда машин перед косо застывшим шлагбаумом, бегущая по обочине шоссе женщина…

Теперь это тоже прошлое, подумал он, тьма и вспышки, куски картины, puzzle, который мне не удалось сложить и никто никогда не сложит.

И больше уже не глядя ни на что и ни о чем не думая, лишь стараясь, чтобы от очередного взрыва не дрогнула рука, он подписал.

Тут же Игорь Васильевич с облегчением вздохнул, прижал служебный ствол к его затылку и нажал на спуск.

– Десять обещанных процентов, конечно, хрен получим, – сказал Сергей Иванович, пряча чек в потайной карман, пришитый к трусам изнутри, – но штуки по две могут дать, премию. За образцовое выполнение… Ведь что ни говори, Игорь Васильевич, а задание лично товарища Генерала… в смысле, господина Секретаря… то есть Генерал-Секретаря… короче, выполнено задание, точно и в срок. К внеочередному званию даже могут представить…

– Шире карман держи, – злобно прошипел Игорь Васильевич, выталкивая тело из тамбура. – И про личное задание не болтай… Дадут «За выплату долга Отечеству», тебе третьей степени, а мне второй – и все…