Текст книги "Агдика"

Автор книги: Александр Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Госпожа Черепанова в гости на чай звала, – поделился с отцом Максим.

– А ты не отказывайся, зайди как-нибудь, это не безделья ради, а пользы для.

– Я тоже так мыслю, – ответил Максим, – мне только чудно, что она на меня гладит искоса, глазами поводит и улыбается.

– Вот даже как? – удивился Федор Титов. – Это добрый знак, только тут надо быть настороже, господская-то милость переменчива.

– Сдюжим, тятька! – махнул рукой Максим. – Давай ужинать! Я еще насчет кирпича для клейм договорился, мужик-то с опытом, говорит делал такой уже для Вожбальской церкви.

– Знаю такую, – довольно кивнул Федор Титов, – хорошо мастера сложили, но клейма простоваты, у нас чертеж пошибчее будет, а уж как изладим, все удивятся. Я ведь обещал еще когда Степану Черепанову, чтобы клейма были наилучшие в городе.

В гостях у господ Черепановых

Крестьянин, что торговал кирпичом, не обманул. Ровно в полдень на Зелене появились подводы с материалом. Федор Титов обрадовался, приказал сгружать, а сам подошел справиться насчет подпятного кирпича.

– Правду ли говорят, что ты мастер в этом деле?

– Кого хочешь спроси, не соврут.

– А какой обжиг будешь делать, если закажем тебе такой кирпич?

– Э, парень, не так речи ведешь, – ответил мужик, – мне сейчас недосуг, не успеваем возить и обычный кирпич, не то что этот делать. Тут не условия ставить надо, а попросить хорошенько, да в ноженьки поклониться.

– Я не приучен кланяться, – сурово ответил Федор Титов, – говори прямо, будешь делать, или нет, и если будешь – цену называй сразу.

– Засуетился, – повел плечами мужик, – не терпится ему, видишь ли! Тут ведь мало сказать, надобно расчет сделать по фигуре, которую выложить задумал. Ежели просто с выступом, так это одна цена, а ежели надобно руками узор лепить-то совсем другая.

– Хозяин велел сделать клейма, как наилутче возможно, – повторил слова из контракта Титов, – я могу тебе чертеж дать, сколько каких требуется и с каким поворотом.

– Вот это другой разговор, – сменил гнев на милость кирпичный мастер, – вот это я люблю, простой кирпич что, делать просто, набил глины в форму, вытряхнул, вот и готов сырец, потом его в печь и как остынет – можно строить. С подпятным дело иное, тут мастерство надо и крепость другую, чтобы, не дай бог, не осыпался в кладке. Я такой кирпич в печи обжигаю опосля топки, когда самый жар, как пироги пеку, поставишь сырец на противень, пехнешь подальше, устье печи затворишь заслонкой, и жди себе, когда кирпич будет готов. Он аж звенит и крепкий, что твой лоб.

– Вижу, говоришь с толком, – не обидевшись, заметил Титов, – сколько просишь за одну плинфу?

– По работе цена, – уклончиво ответил мужик, – ты давай мне чертежу, я прикину, что к чему, и цену тебе назову, коли поладим – будет у тебя подпятный кирпич, а уж если нет, то не взыщи.

– Скажи хоть, насколько прикидывать, мне ведь надо под него еще денег у Черепановых просить.

– А проси по пятиалтынному[9]9
  Пятиалтынный – 15 копеек.


[Закрыть] за штуку.

– Что, в три раза дороже обычного?

– А то, работы не в пример больше, все надлежит делать самому, везде сноровить так, чтобы выступы у тебя сошлись в рисунке, а это, брат, непросто, тут надо понимать толк.

– Хорошо, – ответил Титов, – давай будем по рукам бить, по пятнадцати копеек за подпятный кирпич за штуку и все выверты по чертежу, как указано будет.

– Лады, сделаем, – протянул ладонь мастер.

Они ударили с размаху друг другу по рукам, и этот жест был покрепче любого бумажного договора. Титов принес бумаги и стал чертить на нем контур клейма. Когда чертеж был готов, они стали примерять его по стене, сколько аршин в длину и ширину. Потом Федор нанес поверх рисунка линии, сначала продольные, а потом поперечные. Получилось подобие кирпичной стены. В тех местах, где нужен был выступ, рисунок прошел по нарисованным кирпичам. Это и были места, где следовало применить подпятный кирпич.

– Вот теперь другое дело, – сказал мастер, – я сочту количество, которые плинфы выверты имеют и буду делать, благословясь.

– Это нижний ряд, он попроще, а вот следующий будет изуфренный[10]10
  Изуфренный – красивый, сложной конфигурации – диалект.


[Закрыть], у меня для него узор особный приготовлен, – Титов вспомнил про орнамент на старой денге. – Это главные клейма для всего храма, их будет отовсюду видать, на них глядя, будут радоваться и купцы проезжие, и местный люд приходской, а более всего господа Черепановы, люб этот узор Василию Яковлевичу, дай Бог ему здоровья на долгие годы.

На том и порешили, мужик попросил задаток, треть суммы вперед, сказал, что оно ему будет сподручнее, потому как есть расход немалый по части глины и дров. Титов с понимаем кивнул и крикнул Максима, который все время почтительно наблюдал за разговором мастеров со стороны.

– Слышь, Максимушко, надобно тебе до Черепановых идти и денег на клейма попросить на первый ряд пятнадцать рублев. Пусть дадут и готовят еще полста на следующий ряд, он и размером побольше и в работе сложнее, а уж как изладим его, окна выложим, так и начнем вершить церковь, там и до крыши недолго. До морозов бы закрыть ее не мешало, хотя бы временно, а уж потом, благословясь, шею станем выкладывать и купол.

– Схожу, – откликнулся Максим, – Матрена Ивановна меня чаем напоить обещала, может вспомнит.

– Обычный кирпич еще надобен? – спросил Кузьма Петров.

– Вези конечно, – ответил Титов старший. – Максим, где там у нас мешки с деньгами? Подай мастеру все, что осталось.

На следующий день сын Федора Титова отправился к Черепановым в большой недавно срубленный дом, настоящие палаты, стоявшие на берегу Сухоны.

– Куда? – спросил привратник, мордатый и наглый дворовый парень по имени Мирон.

– К Матрене Ивановне.

– Без спросу пущать никого не велено.

– А ты спроси, скажи Максим Титов пришел по делу.

Привратник исчез, закрыв перед носом Максима калитку. Тот остался ждать у ворот.

На улице было свежо. Ветер дул с западной стороны, и вдоль по течению Сухоны катились одна за другой волны. Наперерез им двигались суда, одни под парусами, другие на ручной тяге. Река, без которой не было бы ни Тотьмы, ни Устюга, ни других важных городов Архангелогородской губернии, давала жизнь и работу многим тысячам проживавших на ее берегах жителей. Они умели управляться с парусами, и когда началось освоение Восточной Сибири и побережья Тихого океана, кормчих и гребцов стали приглашать ходить на дальние моря.

Он вспомнил рассказы отца как покойный Степан Яковлевич Черепанов в свое время в 1759 году так же покинул Тотьму, чтобы через четыре года вернуться сюда богатым купцом. С этого путешествия и стал знаменит род Черепановых.

«Вот бы и мне в дальние страны уехать, – подумал Максим, – только отец не отпустит, ему помощник нужен тут, видать, не судьба поглядеть на море-окиян. Да ладно, надобно кому-то и эти дела делать».

– Проходи, парень, барыня тебя ждет! – вернувшийся Мирон был полон достоинства.

– Я у вас ни разу не бывал, куда идти, покажи.

– А вот она покажет, – махнул рукой привратник в сторону чернявой девушки, спешащей куда-то по двору.

– Агдика, – крикнул он ей, – проводи до барыни.

Девушка остановилась, взглянула на Максима, а тот – на нее. Она была, как и все, одета в сарафан и очелье – девичью повязку, однако с первого взгляда бросалась в глаза ее нездешняя внешность: раскосые глаза, темные, почти черные косы.

– Агдика? – спросил Максим. – Откуда такое имя, татарка, что ли, будешь?

– Тулума![11]11
  Здравствуйте – алеут.


[Закрыть] – произнесла девушка, смело взглянув на Максима.

– Хватит тебе притворяться, Гашка, – снова закричал привратник, – сказано – веди к барыне, иначе она прогневается и накажет тебя.

– Что она сказала? – спросил Максим у Мирона.

– Поздоровалась по-своему.

– По-татарски?

– Ну что ты, бери дальше.

– Дальше я никаких народов не знаю.

– Она алеутка с островов. Покойный Степан Яковлевич привез ее из второй поездки.

– Полонянка?

– Да я и не знаю толком. При Степане Яковлевиче была у него заместо дочки, а теперь сенная девка при Матрене Ивановне, прислуга.

– Пошли к барыне, – вдруг по-русски сказала Агдика и, махнув головой так, что косы разметались по сторонам, пошла в дом. Максим проследовал за ней.

Черепанова ждала гостя в горнице за большим столом.

«Сколько ей? – подумал Максим. – Лет, наверное, тридцать или чуть больше, а мужу ее, Василию – за пятьдесят. Может, женат Черепанов не первым браком?» На Матрене Ивановне опять было платье нерусского покроя с открытой шеей и широким вырезом на груди. В таких платьях только в Петербурхе при дворе государевом ходят. Максим, когда грамоте учился, наслушался от одного отставного, как это оно, при дворе жить, ходить во всем иноземном и на голове вместо природных волос парик носить.

Матрена Ивановна принимала Максима, без парика. Ее волосы были уложены в прическу, начесаны и припудрены. Увидев парня, она улыбнулась и глазами показала, что можно присесть.

Титов смутился, сказал, что постоит.

– Гашка, подай господину Титову стул, – крикнула сенной девушке.

Та метнулась к стене, взяла большой стул с массивной спинкой и подставила его Максиму, сказала негромко:

– Садись, в ногах правды нет.

– Ступай вон, – прикрикнула на нее Черепанова, – много воли опять взяла язык распускать. Смотри у меня!

Девушка, махнув головой, быстро выскочила из горницы.

– Ну, с чем пожаловали, Максим Федорович, или просто так, чаю испить?

– По делу, Матрена Ивановна. Оказия у нас приключилась, нашли мастера, который берется изготовить немедленно подпятный кирпич. Без него стены класть далее никак не мочно.

– Что за кирпич такой?

– С выступами для клейм, чтобы красота вся была видна. Мало, кто может делать такой кирпич.

– Ну так пусть делает, заплатим.

– Вперед деньги просит, надо, говорит, глину искать особую и обжиг делать не как для обычного кирпича.

– Ишь какой, вперед, что я Василию Яковлевичу скажу? Он страсть, как не любит вперед платить за что-либо.

– Уж мы это знаем, но тут дело такое, не купим подпятный кирпич, дело встанет и тогда контрахту будет неуправка и до зимы стены не поднимем.

– Вот даже как? И сколько денег просишь?

– Шестьдесят пять рублев к тем, что даете на стеновое строение.

– Не много ли, не лукавишь? Смотри, я проверю.

– Бог с тобой, Матрена Ивановна, разве ж мы можем тебя обмануть, не по-божески это на таком-то деле.

– И то правда.

Черепанова достала сундук-подголовник, порылась среди бумаг и достала оттуда три ассигнации по двадцать пять рублей.

– Вот тебе на все с гаком под отчет.

– Нельзя ли получить настоящими деньгами? – осторожно спросил Максим.

– Это что, не деньги?

– Деньги, но крестьянишки – народ темный. Им медь подавай, а еще лучше серебро.

– Серебро? Ишь чего захотели! Ассигнат – те же деньги, в Петербурхе давно уже никто с медью дел не имеет, платят ассигнациями.

– Так у нас тут деревня, откуда чему новому взяться, по старинке люди живут.

– Это так, – вздохнула Черепанова, – но, может, оно и к лучшему.

Максим сунул ассигнации за пазуху, расписался на листе бумажном, что и когда получил, – Василий Черепанов, хоть и болел, но за расходом всегда следил, – и хотел было идти восвояси.

– Обожди, парень! – Матрена Ивановна как обычно вильнула глазами. – Не спеши, будем чай пить, с самого Китаю привезен.

– Гашка! – снова крикнула сенную девушку. – Тащи чай с пирогами, будем гостя потчевать!

Та прибежала, принесла снедь и металлический чайник с выгнутым носиком.

– Ступай, нечего здесь шею вытягивать, – нахмурилась Черепанова, – я гостю сама налью.

Максиму было неудобно от такого внимания, он даже покраснел от волнения.

– Скажи, друг мой, – неожиданно фамильярно начала Матрена Ивановна, – ты где это грамоте научился?

– В Сольвычегодске у отставного капрала. Он с пруссаками воевал, в битвах был ранен.

– С какими такими пруссаками, тараканами, что ли? – удивленно спросила Черепанова.

– Да нет, с прусским королем Фридрихом. Мы, говорит, бивали пруссаков при Кунерсдорфе, так бивали, что те без памяти бежали. Он и в Берлине был. В отставку вышел по болезни в 1762 годе в аккурат, когда я родился. Он у нас писарем был в Сольвычегодске.

– Так вам восемнадцать? – выразительно глянув на Максима, спросила Матрена Ивановна.

– Скоро девятнадцать будет, – отвечал тот, – так вот этот капрал меня грамоте-то и обучил, спасибо родителю, не пожалел денег на сына.

– А чем еще обучил вас геройский капрал? Преподал ли он вам науку побеждать женщин? – Матрена Ивановна смотрела на парня и чуть-чуть улыбалась лукавыми глазами. Максим смутился, покраснел и опустил ресницы.

– Я не знаю, мне не до того, отцу помогаю.

– Напрасно, – Черепанова встала из-за стола, – эту науку надобно пройти каждому юноше. Особливо такому как ты, который собой хорош и грамоте обучен. Как знать, что будет. Господь сам решит, кому какое счастье иметь.

– Не пойму я вас, Матрена Ивановна! – пробормотал Максим.

– Иди уже, – махнула рукой купчиха, – непонятливый, тятьке своему расскажи, может объяснит тебе, непутевому, что к чему.

Максим Титов вышел из Черепановского дома в смятении духа. Конечно, он прекрасно понимал все намеки скучающей при больном пожилом муже купчихи. Она была красива: белые руки, шея, локон, как у императрицы, богата, такая возьмет все, что захочет. «А если она действительно захочет его, Максима, и это при живом-то муже? Грех и злодейство! Отказать немедленно, но как, от Черепановой зависит их работа и благополучие семьи!»

На дворе, он снова увидел черноволосую сенную девушку.

– Агдика, спасибо за чай! – крикнул ей через весь двор.

Та обернулась, ничего не сказала, скрылась за дверью, тут же отворила ее, выглянула, и крикнула вдогонку Максиму:

– На здоровье!

Куропатка

Кузьма Петров оказался сноровистым мужичком и наладил бесперебойную поставку кирпича на строительство церкви. Стены будущего храма стали заметно подрастать. Вскоре понадобился и подпятный кирпич, чтобы начать выкладывать клейма. Федор Титов снова сел за чертежи, чтобы точно рассчитать, сколько надобно фигурного кирпича для узора. Трудность была еще в том, что красоту клейма можно было увидеть только издали, и мелкие детали становились неважными, главным был только силуэт узора.

Максим помогал отцу, чем мог, снабжал стройку всем необходимым, вел переговоры, время от времени бывал у Черепановых.

Василий Яковлевич все никак не выздоравливал, ходил с превеликим трудом до нужного места и обратно, ел мало и неохотно, мирским не интересовался, только крестился часто и что-то шептал, обращаясь, видимо, к Всевышнему. По всему было видать, что готовится человек предстать перед Господом.

Его жена Матрена Ивановна, наоборот, деятельно вела хозяйство. Выйдет бывало на крыльцо, подбоченится и как начнет криком кричать, так все дворовые от страха кто куда бегут, лишь бы волю купчихи исполнить без промедления. Не дай бог, кто замешкался, прикажет нерадивого выпороть без промедления, и все. Матрена Ивановна теперь в Черепановских палатах стала главной хозяйкой.

Максим Титов, когда приходил к ней за деньгами, всегда норовил развлечь купчиху. То расскажет, как бабы на базаре подрались, то, как два пьяных мужика поспорили, что один из них выпьет речку Ковду, а другой Песью Деньгу, тоже речушку, приток Сухоны, только поболее Ковды. До того довыхвалялись друг перед другом, что один упал с моста в Ковду и едва не потонул. «Что ж ты ее не выпил?» – спросили его прохожие, когда вытащили бедолагу на лужок перед Сумориным монастырем. «Я бы выпил, да в горле запершило, – невозмутимо ответил пьяный мужик, – а вот этот супостат, – кивнул на второго спорщика, – ни за что Песьей Деньги не выпьет». «Это почему же?» – начал хорохориться второй пьяница. «А потому, что Ковда в Песью Деньгу впадает, и сколько ни пей, а из Ковды новая вода прибежит».

Купчиха Черепанова смеялась над рассказами Максима до слез и после того денег на строительство не жалела.

Каждый раз на дворе Титов видел и черноволосую красавицу, но та, заметив молодого парня, сразу убегала.

– Чего это она? – спросил Максим у привратника Мирона.

– А леший ее знает, – пожал тот плечами, – дикая она, алеутка, одно слово.

– И что, ни с кем слова не говорит? – снова поинтересовался Титов.

– Отчего же, она с бабами охоча покудахтать, а вот мужиков стороной обходит. Я, если честно, с большой бы радостью ее полапал: все при ней, и возраст и стать, только глазищи не как у нас, раскосые, так ведь в том и интерес. Свои-то матрены, – тут парень осекся и боязливо посмотрел по сторонам, – ну то есть, бабы, обнакновенные, а эта – другая.

Привратник расплылся в улыбке.

– Сколько ей, не знаешь, годочков-то? – спросил Максим.

– А вот давай сосчитай. Степан Яковлевич Черепанов вернулся домой с моря-окияна в 1773 году. Привез с собой эту Гашку. Ей тогда было лет десять, не более. Разумею, что сейчас ей в аккурат осмнадцать годов.

– Ты-то откуда знаешь, самому-то сколько стукнуло?

– Мне двадцать первый год пошел, мы при Черепановых давно, отец мой на Степана Яковлевича работал, теперь вот я службу правлю. Я эту Гашку с тех пор и помню. Пока Степан Яковлевич был жив, она с дворовыми не якшалась. Это уж потом стала нам ровней. И то нос воротит! Говорила такие глупости, будто у нее два отца, один будто что Степан Черепанов, а другой – их алеутский князь.

– Брешешь! – Максим Титов был удивлен без меры. – Разве ж так бывает?

– Так ей все и говорили – не бывает, у человека одна мать и отец один единокровные, вот ежели конечно второй – названный, тогда оно может быть и два.

– Точно, – хлопнул себя по лбу Максим, – Черепанов ей названный отец и есть, может, что с родным случилось, он ее и удочерил. Свои-то у него дети бывали ли?

– Были, как без них, только померли все в молодых годах, кто еще младенцем, а последний утонул в Сухоне. После того Степан-то Яковлевич в Сибирь и собрался, чтобы грусть-тоску отринуть. Мой-от тятька с ним в первый поход ходил, только на островах не был, остался на Камчатке в городе Петропавловске, приболел и на другой год вернулся назад. В те поря я как раз и родился. А Степан Черепанов еще три зимы там обретался. Возвратился богатой, степенной, записался в купечество, хоромы эти выстроил, брату своему младшему Василию подсобил торговлю начать. Живи – не хочу. Только тянуло его назад к дальнему морю-окияну, пробыл он тут лет, поди, пять, не больше, и снова в поход стал сбираться.

Тятьке моему предлагал, тот отказался, куда уж, стар для дальней дороги. Уехал Черепанов уже купцом, а не лоцманом, как в первый раз. Лет пять его не было или около того, потом вернулся и девку эту алеутскую привез. Жаль только не долго пожил.

– Это я знаю, а он церковь начал строить давно ли? Тятя мой говорил, что еще отец его подряжался на этот контрахт.

– Так, так, – замотал головой Мирон, – про церковь новую рядить начали сразу же по приезду из первого похода. Тятька мой об этом говаривал. Пока то да сё, не быстрое оно дело. Тятя рассказывал, что изначально епископ из Устюга Великого отказал в строительстве, уж не знаю, за каким лихоимством[12]12
  Лихоимство – слово, имевшее в старину широкое значение, от греха сребролюбия, до вымогательства.


[Закрыть] Степан Черепанов посылал туда поминки богатые, и только года через два пришло благословение сломать старую деревянную церкву и начать строить новую. К тому времени Степан Черепанов сызнова на окиян собрался, вот и затянулось дело.

– Неправда, не из-за этого, – замотал головой Максим, – строили наши сольвычегодские мужики и мой отец тоже, основательно делали, на века, вот и небыстро. А потом, как умер Степан Яковлевич, так и вообще встало дело, на семь поди лет только сейчас и достраиваем. Я тоже вырос уже, пока церкву на Зелене возводим, а отец мой состарился.

– Вот оно как бывает, – покачал головой привратник.

Максим стал прощаться с Мироном, как вдруг снова увидел черноволосую Агдику, она с корзиной собиралась в город.

Он вышел за ворота к реке, подождал, пока девушка повернет от Черепановских палат к церкви, чтобы тропкой через скошенную пойму Песьей Деньги короткой дорогой добежать до торговой площади, и окликнул ее.

– Агдика, обожди!

Девушка обернулась, узнала Максима, наклонила голову, посмотрела оценивающе.

– Кин асах тат? – спросила Максима по-своему.

– Не понимаю, – замотал головой смущенный Титов.

– Как тебя зовут? – по-русски повторила Агдика и засмеялась.

– Максим Федоров сын Титов, – отрапортовал парень.

– Максим асахтакук[13]13
  Меня зовут Максим – алеут.


[Закрыть], надо говорить, – захохотала девушка.

– Зачем?

– Чтобы я тебя понимала.

– А разве ты по-русски не понимаешь?

– Понимаю.

– Так зачем же тогда по-вашему?

– Мне по-нашему приятнее, у нас говор, как море. Скажи мне: «Асхудгим амгихси»[14]14
  Ты красивая девушка – алеут.


[Закрыть].

Максим повторил незнакомые звуки, чуть не сломав язык.

– А что это значит?

– Ты сказал, что я красивая девушка.

– Когда? – покраснел парень.

– Да только то, это по-нашему, по-алеутски.

– Значит, так и есть, – стряхнув с себя робость, кивнул головой Максим.

– Канан гудахтахт?[15]15
  Сколько тебе лет – алеут.


[Закрыть] – снова спросила девушка.

– Смеешься? – нахмурился Титов-младший.

– Сколько тебе лет, спрашиваю?

– Мне осмнадцать, – ответил парень, – а тебе?

– И мне столько же.

– А что не замужем, красавица? – вдруг осмелел Максим.

– Приданого нет, кому я без приданого нужна? – вдруг неожиданно серьезно ответила Агдика.

– У Матрены Ивановны попроси, чай, не чужая.

– Ничего у нее просить не буду, амайкнал[16]16
  Плохой – алеут.


[Закрыть].

– Переведи.

– Плохая она!

– Почему? Она щедрая, смотри, сколько на церковь дает.

– Душа у нее чернее черного, вот и дает, думает купить себе прощение, не получится!

– Что ты такое говоришь, Агдика!

– Знаю, что говорю.

– Можешь рассказать?

– Зачем тебе?

– Ну я же сказал, что ты красивая, я должен знать, кто обидел красивую девушку.

– Когда отец умер, в доме она стала хозяйкой.

– Так что же с того? Она законная жена Василия Яковлевича, он наследовал брату!

– А я – дочь Степана Яковлевича!

– Обожди! Ты же – алеутка?

– Да, мой отец был тоён[17]17
  Вождь у алеутов.


[Закрыть] на острове Атту, когда пришли касакас[18]18
  Русские – мн. число, ед. число – касака.


[Закрыть].

– Кто такие касакас?

– Русские.

– Они обижали ваших?

– Да, давно, их было много, наших мало. Им нужны были меха и женщины. И тогда наш Бог сказал: «Дайте им то, что просят. Подчинитесь касакас и они пощадят алеутов. С пор наши знают, касака всегда прав, ему надо служить, у него порох и ружья, против них стрелы и копья не сладят».

Максиму стало не по себе, он представил, как промысловики, вооружившись ружьями и копьями, убивают алеутов, отбирают шкуры пушных зверей и женщин для утехи. Нет, он не мог даже предположить, что богобоязненные мореходы могут так себя вести.

– И Степан Черепанов убивал ваших?

– Нет, отец не убивал, он давал железные копья за шкуры, бусы давал, серьги.

– Почему ты называешь его отцом, ведь твой отец – вождь?

– У меня два отца.

– Так не бывает.

– У нас бывает.

– Не верю, – покачал головой Максим, – это против Бога.

– Там на островах свои Боги. Они разрешили.

– Что разрешили?

– Дать касакас шкуры и женщин.

– Зачем?

– Чтобы касакас не убивал алеутов.

– Знаешь, Агдика, я совсем запутался, скажи мне еще раз, кто твой настоящий отец?

– У меня два отца, когда Степан Черепанов приехал к нам на остров Атту, отец дал ему в жены мою мать, когда он уехал, родилась я. Поэтому у меня два отца.

– Ах вот оно что, – растерянно произнес Максим, – а Степан Яковлевич знал, что ты – его дочь?

– Знал, конечно, он приехал снова, когда мне было пять лет, и мой отец сказал: «Это твой второй отец, ты должна почитать его, как меня».

– Скажи, Агдика, а почему тогда ты тут, в Тотьме?

– Отец был храбрый, он пошел на медведя и убил его. Но медведь тоже был храбрый и ранил когтями отца. Он не мог идти дальше, ждал помощь, ел медведя. Когда люди нашли его, он был уже мертв. Когда снова приехал Степан Черепанов, моя мать просила его забрать свою дочь с собой.

– И он увез тебя в Тотьму?

– Сначала на Камчатку, потом в Китай, а потом сюда, долго ехали, полгода, может быть, и больше, я не помню, мне было десять лет.

– Подожди, Степан Черепанов уехал из Тотьмы в 1768 году, а вернулся в 1773. Все эти годы он ловил зверя на островах и жил рядом с вами?

– Он уезжал на дальние острова и возвращался много раз на Атту.

– И когда он приезжал, твоя мать снова была его женой?

– А как же еще? Так велели Боги.

– Ты – православная, крестилась?

– Крестилась, но я не понимаю вашей веры, ваш Бог мне чужой.

– Ты не должна так говорить.

– А как мне говорить? Я просила его помочь, когда умер отец.

– Которого медведь задрал?

– Нет, который Степан Черепанов. Но ваш Бог не услышал меня и теперь я во власти Матрены Ивановны. Я прислуга у нее, у меня нет ничего, хотя отец говорил, чтобы его брат кормил меня, одевал, а как придет время замуж – дал бы приданое. У нас девушки рано выходят замуж, моя мать в это время имела уже троих детей, а я все еще в девках.