Текст книги "Патриарх Никон"

Автор книги: Александр Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Глава IV. Русская церковь до Никона

В бытовой жизни русского народа замечается много таких проявлений, которые показывают, что он не только принял церковные и религиозно-обрядовые учреждения, заимствованные из Византии, но также добровольно увеличил круг и объем их своими собственными религиозными установлениями. Факт этот, указывая на народную самодеятельность в области религии, в то же время открывает еще то, что в древнейшей культуре наших предков хранилось много нравственных задатков и обычаев, которые более или менее совпадали и легко мирились с христианскою обрядностью. Этим, вероятно, возможно отчасти объяснить то историческое явление, что христианская вера вводилась у северных славян без потрясений и почти без противодействия. Кроме икон, принесенных греками в Киев еще до св. Ольги и никогда не возбуждавших в России тех споров иконодулов с иконокпастами, какими прославился Константинополь, большим почитанием пользуется у русского народа крестное знамение. С ним русский человек начинает день, выходит из дома, принимается за всякую работу, начертывает его на строениях и вещах, им благословляет всякую пищу и питье; одним словом, русский человек творит крестное знамение при всех обстоятельствах жизни. Нет сомнения, что знамение креста, принесенное первыми проповедниками христианства, слагалось из трех перстов, как оно практиковалось на Востоке с первых веков апостольских. Когда и при ком стали креститься двумя перстами, представляет пока неразрешенный вопрос, но переход от троеперстия к двуперстию объясняется легко историческою обособленностью русских от греков и указанною выше народною самодеятельностью. Нашествие монголов следует считать тою гранью, на которой должна была вполне совершиться замена. До появления Батыя русские князья вступали в брак с византийскими принцессами: в 988 году св. Владимир женился на Анне, дочери императора Романа II, и при ней утвердил христианство в России; внук его, Всеволод I Ярославич, женился в 1046 году на Анне, дочери императора Константина XI; правнук его Святополк II Изяславич женился в 1079 году на Варваре, дочери императора Алексея I Комнина; наконец, Юрий I Долгорукий женился на Ольге, дочери императора Иоанна II Комнина в конце первой половины XII века. Так как нашими летописцами были только духовные лица, то очевидно, что если бы византийские принцессы замечали в России уклонения от родных обрядов, то об этом было бы занесено в летописи. Кроме того, полоцкая княжна св. Евфросиния (скончалась 23 мая 1173 года) и великий князь Всеволод III Юрьевич (скончался 14 апреля 1212 года) лично были в Византии и в Иерусалиме, но никто не заметил им неправильного перстосложения. Очевидно, оно утвердилось позднее, когда Киев потерял свое политическое значение и его митрополит был только номинальным главою северной Руси.

С большою вероятностью можно допустить, что двуперстие началось с Андрея I Боголюбского, когда финские народности приняли ближайшее участие в политической и общественной жизни плотно надвинувшихся славян. Постепенно входя в употребление вне контроля духовенства греческого происхождения, оно сделалось наконец господствующим и вытеснило незаметно троеперстие; этому помогло прекращение сношений с Византиею и даже с приднепровскою Русью и вообще изолированность северной Руси, как бы оторванной татарами от остального христианского мира. Очевидно, Александр I Невский употреблял уже двуперстие, как и его сын, московский князь Данила, признанный святым. Как знамение креста двумя, а не тремя перстами, так и многое другое в богослужебной обрядности изменилось по многим причинам в России, и изменилось до неузнаваемости, до смешного, а между тем, подданные московского государства только себя и считали единственно истинно православным народом в целом свете. Греки, принесшие в Россию христианство, потеряли над народом свое прежнее значение и обаяние, так что москвичи перестали уже и доверять греческим книгам, объясняя это тем, что греки, живя под властью неверных, воспитывались и печатали свои книги на латинском западе. С изобретением книгопечатания московские книжники считали свои старые рукописные переводы, переполненные ошибками, бессмыслицею и произвольными вставками, более правильными, чем греческие подлинники в том виде, как они были напечатаны. Такой взгляд особенно утвердили в народе так называемые “справщики книг” при патриархах Иоасафе и Иосифе.

im

Рукописная миниатюра XVII в., изображающая богословский диспут справщиков с Лаврентием Зизанием в 1627 году

Сам Никон в первые годы своего архимандритства разделял этот взгляд и говорил, что “как малороссияне, так и греки потеряли веру и крепость добрых нравов; покой и честь их прельстили, они своему чреву работают и нет у них постоянства”. Только позднейшие беседы с иерусалимским патриархом Паисием поколебали его предубеждение и заставили призадуматься над необходимостью серьезной ревизии русской церковной обрядности.

Между тем, еще при знаменитом Максиме Греке (скончался в 1536 году) нашлись образованные люди, которые обратили внимание на разноречия, попадавшиеся в различных богослужебных книгах, и грубые искажения смысла. Естественно, затем возникла мысль, что все эти описки и искажения безобразят книги, а потому необходимо сделать тщательное исправление и тогда уже узаконить однообразный правильный текст. Эта законная потребность усиливалась постепенно с распространением книгопечатания, так как последнее давало возможность удобнее замечать и сравнивать все разноречия. Образованным людям печатные книги внушали больше доверия, чем писанные, так как предполагалось, что приступавшие к печатанию старались изыскать средства для возможно правильной передачи текста. Таким образом, введение книгопечатания в России сильно подвинуло и поставило на вид вопрос о необходимости исправления богослужебных книг; при всяком печатании разноречие списков вызывало необходимость обратиться к справщикам книг, которые должны были из многих различных списков выбирать тот вариант текста, который, по их убеждению, следовало признавать правильным. Важность такой работы сознавалась всем обществом, и конечно, наблюдение и выбор справщиков входили в обязанности Верховного пастыря церкви, так как он должен был отвечать за все. Исправительная деятельность невольно затихла с наступлением смутного времени, но восшествие на патриарший престол Филарета дало новый толчок в этом направлении.

im

Печать патриарха Филарета

Первым шагом его было сожжение устава, напечатанного в 1610 году уставщиком Логгином; такая крутая мера объяснялась тем, что в уставе статьи были напечатаны “не по апостольскому и отеческому преданию, а своим самовольством”. По повелению Филарета были исправлены и напечатаны несколько раз “Требник” и “Служебник”, кроме того: “Минеи”, “Октоих”, “Шестоднев”, “Псалтырь”, “Апостол”, “Часослов”, “Триоди” цветная и постная, “Евангелия” напрестольное и учительное. В предисловии к “Минеи” выражено сознание, что хотя богослужебные книги издавна переведены были с греческого языка на славянский, но многие переводчики и переписчики выбрасывали слова и переделывали выражения по своему уразумению. Чтобы достичь скорее большего единства, патриарх приказывал собирать по всем городам древние харатейные[5]5
  Харатейный – пергаментный (В. И. Даль)


[Закрыть] списки разных переводов и исправлял по ним замеченные погрешности, “дабы сочетать во единогласие все потребы и чины церковного священноначалия”; эти харатейные списки доставлялись прямо к патриарху, и он сам внимательно просматривал их, но, к сожалению, мало приносил пользы. Хотя он был очень умным и любознательным человеком, но не обладал тою ученою подготовкою, которая была необходима для такого дела; правда, в то время в Московском государстве совсем не было подготовленных для этого людей, так как почти никто не владел греческим языком, обязательным при сравнении перевода с греческим подлинником; кроме того, “справщик книг” должен был ознакомиться с литературою, церковною историею и археологиею, а об этих науках русские книжники даже не знали ничего. Очевидно, в исправлениях было мало пользы.

Все это хорошо сознавал сам Филарет, видевший единственное средство разумного исправления в научной проверке текста. С этою целью он учредил в Москве эллино-славянскую школу при Чудовом монастыре и назначил руководителем ее греческого иеромонаха Арсения. Вскоре, однако, Филарет умер, но преемники его Иоасаф (с 6 февраля 1634 года по 28 ноября 1640 года) и Иосиф продолжали печатать исправленные книги и также приказывали собирать по городам харатейные списки, поручая сравнивать, исправлять и издавать их целой комиссии справщиков, помимо образованного Арсения. Что это были за справщики и как выбирал их патриарх Иосиф, видно из слов самого Арсения: “Иные из этих справщиков едва азбуке умеют, а уж наверное не знают, что такое буквы согласные, двоегласные и гласные, а чтоб разуметь восемь частей речи и тому подобное, как-то: род, число, времена, лица, наклонения и залоги, – так этого им и на ум не приходило”. У таких справщиков, набранных по знакомству и дружбе, незнание дела видно было на каждом шагу; все нелепости, введенные суеверными и невежественными священниками, оказались внесенными в исправленные книги. Так, например, в молитвах на рождение младенца упоминается какая-то Соломия; кроме того, в отпусках говорилось о праздниках, как о лицах наравне со святыми, например: “Молитвами пречистая твоея матери, честнаго ея Благовещения или честнаго ея Успения, помилует и спасет нас, яко благ и человеколюбец”. Непосильные труды свели Арсения в Соловки и после его изгнания патриарх созвал форменную комиссию справщиков; сюда вошли царский духовник Стефан Вонифатьев, протоиерей Казанского собора Иоанн Неронов, дьякон Благовещенского собора Федор Неронов и иногородние протоиереи: юрьев-повольский Аввакум Петров, муромский Логгин, романовский Лазарь, суздальский Никита Пустосвят и костромской Даниил.

Как на смех, все эти новые справщики, правда, начитаннее своих предшественников, были отъявленными врагами ревизионного духа, охватывавшего тогдашнее московское духовенство все сильнее. Увидев перед собою множество разнородных списков и не понимая даже, как взяться за исправление, справщики стали руководиться обычаем, полагаясь на свою начитанность: что казалось им наиболее общепринятым, то и входило в заново отпечатанные книги. Отпечатав массу вздора, они воображали, что исполняют свои обязанности в совершенстве, и в этом их поддерживал царский терем, где нравились их сладкоглаголивые речи об оскудении веры и о претерпенных за правду гонениях. Дело было в том, что многие из этих справщиков вынуждены были бросить свои места и семьи в провинции из-за изуверства и корыстолюбия и ютились на даровых хлебах около Вонифатьева, Неронова и коломенского епископа Павла.

Тем временем в Москву приехал упомянутый уже раньше иерусалимский патриарх Паисий и открыто заметил, что в русской церкви он находит немало нововведений, которых не было и нет в восточных церквах. По настоянию Никона, смущенного этими разоблачениями, но не доверявшего вполне греку, келарь Арсений Суханов поехал за справками на Восток. Пока Суханов ездил по Греции, Сирии, Палестине, Египту и Грузии, Москву посетил константинопольский патриарх Афанасий и почти слово в слово повторил обвинения Паисия, особенно относительно двуперстия и произвольного искажения богослужебных книг. Патриарх Иосиф сильно встревожился и не знал, что делать, так как два патриарха обвиняли его чуть не в ереси; посольство охридского патриарха высказалось в том же духе, а афонские монахи даже сожгли богослужебные книги московской печати, как не согласные с чином православного богослужения. Такой поступок уважаемой всеми обители заставил Иосифа окончательно пасть духом, так как восточные церкви могли потребовать от Алексея Михайловича низложения патриарха, вводящего ересь, а корыстолюбивому старцу было, конечно, страшно потерять патриаршие доходы.

Быстрая кончина избавила его от душевных страданий, и царю было немало хлопот лично произвести опись имущества покойного, так как списков дорогим материям, серебряной посуде, дорогому оружию и другим вещам не было и патриарх лично заведовал всем, не допуская келейников. “Прости, – писал Алексей Михайлович Никону в Соловки, – владыка святой, и половины не по чем отыскать, потому что все без записки; не осталось бы ничего, все бы разокрали, да и в том меня, владыка святой, прости, немного и я не покусился иным сосудом, да милостью Божией воздержался и вашими молитвами святыми. Ей-ей, владыка святой, ни маленькому ничему не точен”. Оказалось, что “свет-патриарх” не по-христиански обращался со своими подчиненными: “Все вконец бедны, и он, свет, жалованья у них гораздо убавил”, – сообщает царь в том же письме Никону. Легко понять, что патриарх Иосиф не был единичным явлением среди духовенства, которым он управлял десять лет; почти повсеместно замечалось то же самое: многие священники и епископы как-то ухитрялись сочетать набожность, уважение к букве церковного закона, даже подвижничество с алчностью, корыстолюбием, лихоимством и сластолюбием. Аввакум Петров, назначенный Алексеем Михайловичем протоиереем в Юрьев-Повольский, пробыл в городе всего восемь недель и так вооружил против себя народ, что его избили до полусмерти батогами, и воевода едва спас, прибежав с пушкарями к скопищу, его самого и семью. Ночью Аввакум бежал в Кострому; оказалось, что и с тамошним протоиереем народ вынужден был поступить одинаково, и Данила также тайком бежал. Оба нашли приют у Вонифатьева и попали в справщики книг.

Глава V. Начало русского раскола

Переход от патриарха Иосифа к патриарху Никону был очень резок, и это все сознавали, начиная с самого Никона. Он ясно видел положение русской церкви, дошедшей вследствие национального самомнения и исторической обособленности до состояния, которое восточные ревнители православия прямо называли ересью. Он видел, что русское духовенство довело себя до такого состояния, что рядом с традиционным уважением к священнику и монаху того и другого поколачивали без милосердия, обращались с ними презрительно, не видя в них ничего заслуживающего почтения. Лихоимство, тунеядство и распущенность нравов сделались обычным явлением среди духовенства, не говоря уже о почти повальном невежестве и малограмотности, доводящих до искажения церковных обрядов. Из-за всего этого истинной религиозности почти не стало, ее заменило какое-то казенное благочестие, состоящее в возможно точном исполнении внешних обрядовых приемов, которым приписывалась символическая сила, дарующая Божью благодать; буква искаженного подчас обряда давно уже камнем лежала на русской духовной жизни, лишая последнюю внутреннего смысла и содержания. “Чтобы получить то-то и то-то, надобно сделать то-то и то-то”, – вот коммерческая формула, в которую отлилась религиозная идея русского человека XVII века. А рядом с этим пробуждалось сознание, что духовенство как служитель и представитель Бога на земле должно быть безукоризненно, должно пользоваться общим уважением и должно быть ограждено от произвола светских властей и насилия прихожан над своею личностью. Сильный толчок в этом направлении дан был патриархом Филаретом; не только духовенство, но и светские лица сознавали ясно, что со вступлением его в управление церковью, и в управление самодержавное, без опеки бояр и приказных, дела пошли лучше и многие безобразия и беспорядки прекратились. Духовный Великий Государь как вдохновитель и руководитель стал вмешиваться в государственные дела, и в них появилось улучшение; политический организм, расшатанный в смутное время, снова окреп и сплотил народ вокруг самодержавного светского Великого Государя.

Все это сознавал Никон. Он видел, что преемник Филарета унизил достоинство патриарха до такой степени, что Алексей Михайлович вынужден был как бы оправдывать покойного перед его прислугою: “Есть ли из вас кто-нибудь, кто бы раба своего или рабыню без дела не оскорбил? Иной раз за дело, а иной раз, пьян напившись, оскорбит и напрасно побьет; а он, великий святитель и отец наш, если кого и напрасно побил, от него можно потерпеть, да уж что бы ни было, так теперь пора всякую злобу покинуть. Молите и поминайте с радостью его, света, елико сила может”. А между тем, патриарх Иосиф многим был по душе, поддерживая малограмотных, тунеядцев, но приносящих дары. Никон понимал, что его предшественник дискредитировал патриарший сан не только в русском государстве, но и за пределами его; очевидно, что он не мог даже желать идти по его следам. Его идеалом был Филарет, он хотел из уважения к принятому сану быть Великим Государем над церковью, которой он отдал лучшие годы своей жизни и величие которой всегда составляло его задачу. Ревностно и с обычною ему суровою энергиею принимаясь за дело достижения единообразия в церковной обрядности, он логически должен был сделаться борцом за независимость и верховность своей патриаршей власти. Будь Алексей Михайлович менее податливым на выслушивание придворных сплетен и не попадись Никону на дороге кучка тупоголовых изуверов, трудно сказать, какова могла бы быть дальнейшая история России. Самому же Никону не доставало научного образования, чтобы смелее и увереннее вести задуманную реформу, и житейской изворотливости, чтобы ладить и держать в руках темную клику Салтыковых, Стрешневых, Морозовых, Трубецких, Одоевских, Долгоруких и других. Чересчур прямолинейный по характеру Никон не мог и не умел лукавить и вести дипломатическую игру с теми, чье дело, по его мнению, было повиноваться, а не умничать.

25 июля 1652 года сын крестьянина Мины вступил в управление Всероссийским патриархатом. Следуя обычаю, издавна установившемуся среди высших иерархов русской церкви, первым делом его было основать для себя новый монастырь и прославить его новою святынею. Для этой цели Никон выбрал намеченный им раньше островок на озере Валдай и назвал новоучреждаемую обитель Иверским Богородичным монастырем в честь Иверской Божией Матери, икона которой находится в афонском Иверском монастыре с 31 марта 999 года. В то же время он отправил знающего человека на Афон, с согласия иверского архимандрита Пахомия, гостившего в Москве, сделать точную копию Иверской иконы и, когда каменная церковь была построена, поставил в ней эту икону, украсив ее золотом и драгоценными каменьями. Вместе с тем Никон перенес 23 ноября в новый монастырь мощи преподобного Иакова, чудотворца Боровичского (скончался 22 мая 1544 года). Таким образом, новооснованная обитель сделалась предметом двойного поклонения; вскоре пошли слухи о совершающихся в ней чудесах и исцелениях. Алексей Михайлович, сочувствуя доброму делу “собинного друга” и желая поддержать его, приписал к Иверскому монастырю пригород Холм с крестьянами, деревнями и угодьями. Затем Никон перенес сюда из Хутынского Спасо-Варлаамиева монастыря типографию, заведенную им еще в 1650 году, в бытность новгородским митрополитом; здесь были напечатаны, между прочим, “Учебный часослов”, “Рай мысленный” Стефана Святогорца и произведения самого Никона: “Сказание об Иверской иконе”, “Сказание о созидании Онежского Крестного монастыря”, “Поучение к духовным и мирским”, “Канон молебный о соединении веры”, “Книга кормчая”, “Поучение о моровом поветрии”, “Пища духовная” и другие.

Но, исполняя дело, соответствующее его искреннему религиозному чувству и выраженное в общепринятой форме, Никон обратил серьезное внимание на задуманную реформу или, лучше сказать, коренное исправление текста богослужебных книг. Келарь Суханов еще не возвратился из-за границы, и Никон начал сам рыться в рукописях богатого патриаршего книгохранилища, поступившего в его распоряжение. Там он обратил внимание на грамоту восточных патриархов, присланную по случаю учреждения в России патриархата при Федоре I Ивановиче; в этой грамоте было сказано, между прочим: “Православная церковь приняла свое совершение не только по благоразумию и благочестию догматов, но и по священному уставу церковных вещей; праведно есть нам истреблять всякую новизну ради церковных ограждений, ибо мы видим, что новины всегда были виною смятений и разлучений в церкви; надлежит последовать уставам святых отцов и принимать то, чему мы от них научились, без всякого приложения или умаления. Все святые озарились от единого Духа и уставили полезное; что они анафеме предают, то и мы проклинаем; что они подвергли низложению, то и мы низлагаем; что они отлучили, то и мы отлучаем; пусть православная великая Россия во всем будет согласна со вселенскими патриархами”. Необходимость исправления искажений и произвольных вставок была очевидна по этой грамоте авторитетных иерархов, и в первом изданном при нем Служебнике Никон велел поместить в предисловии приведенный отрывок как бы в оправдание своих действий. Тут же, в библиотеке, Никон обратил внимание на саккос[6]6
  Саккос – архиерейское облачение (В. И. Даль)


[Закрыть] митрополита св. Фотия (скончался 2 июля 1431 года), родом грека; символ веры, вышитый на этом саккосе, разнился с тем, который читали в первой половине XVII века: в старом не было прибавления слова “истинного” о св. Духе, а Никон знал, что против этой прибавки уже раздавались голоса раньше его; кроме того, на саккосе было вышито: “Его же царствию не будет конца”, – а вокруг Никона все читали: “Его же царствию несть конца”. Все эти находки только сильнее убеждали патриарха в необходимости исправления искаженного текста; но исправления тщательного, при содействии действительно знающих людей, а не “мужиков-горланов”.

Иеромонах Арсений, сосланный на покаяние в Соловецкий монастырь патриархом Иосифом, заподозрившим благодаря усердию справщиков его в латинстве, был немедленно возвращен Никоном. Проверка текстов снова перешла к Арсению, а Никон благодаря боярину Ртищеву познакомился с иеромонахом Киевского Братского монастыря Епифанием Славинецким, приехавшим в Москву по приглашению боярина “ради обучения словенороссийского народа детей эллинскому наказанию”. Славинецкий был характера кроткого, сосредоточенного, предпочитал уединенную жизнь кабинетного ученого всяким исканиям почестей, не терпел никаких житейских дрязг и был всем сердцем предан науке; он умел уживаться со всеми, никого не раздражал заявлением о своем умственном превосходстве и своею безукоризненною честностью приобрел всеобщее уважение. Познакомившись с ним, Никон полюбил его и изменил свое навеянное окружающими предубеждение против малорусов. В это время возвратился келарь Арсений Суханов из своей поездки и 26 июля 1653 года подал царю и патриарху свой отчет о командировке на Восток; его записка носит название “Проскинитарий”, то есть “Поклонник”. Суханов описал свое путешествие по греческим островам, а также пребывание в Александрии, где долго беседовал с патриархом Иоанникием, в Иерусалиме и Тифлисе; оставаясь приверженцем русской старины, он описал черными красками поведение восточно-православного духовенства и недостаток благоговения при богослужении, но при этом правдиво указал, что на востоке повсеместно употребляется троеперстное крестное знамение и соблюдаются, опять-таки повсеместно, те именно обряды и порядки, в нарушении которых греческие иерархи укоряли русскую церковь.

Таким образом, слова патриарха Паисия, впервые открывшего глаза Никону на беспорядки и заблуждения, приобретали серьезное значение и требовали немедленного исправления недостатков. По этим-то побуждениям решительный и деятельный патриарх обратился к Алексею Михайловичу с предложением созвать русский поместный собор. Царь дал свое согласие и лично присутствовал с боярами на этом соборе, на который прибыли: митрополиты Макарий Новгородский (преемник Никона), Корнилий Казанский, Иона Ростовский, Сильвестр Крутицкий и Михаил Сербский, архиепископы Михаил Вологодский, Софроний Суздальский и Мисаил Рязанский, епископ Павел Коломенский, несколько архимандритов и протоиереев, – всего 34 человека. В качестве председательствующего Никон открыл заседание и, по своему прямодушию, произнес речь, в которой без стеснений высказал свой взгляд на равенство церковной власти со светскою. “Два великих дара, – начал он, – даны человекам от Вышнего по Божьему человеколюбию – священство и царство. Одно служит божественным делам, другое владеет человеческими делами и печется о них. Оба происходят от одного и того же начала и украшают человеческое житие; ничто не делает столько успеха царству, как почтение к святителям (святительская честь); все молитвы к Богу постоянно возносятся о той и другой власти... Если будет согласие между обеими властями, то настанет всякое добро человеческой жизни”. Провозглашая громко перед всем собранием принцип теократизма в государстве, Никон не прятался и не скрывался, как лукавый дипломат, стремящийся окольными путями к цели; если бы смысл его речей задевал и оскорблял самолюбие самодержавного царя, то охлаждение должно было бы немедленно наступить между Алексеем Михайловичем и Никоном. Однако мы видим обратное, так как во время войны с Польшею патриарх был регентом государства по выбору царя. Высказав свой взгляд на предержащие власти, Никон перешел к интересующему его предмету исправления книг; объяснив весь ход событий, свои беседы с Паисием, находки в книгохранилище и докладе Суханова, он продолжал: “Надлежит нам исправить как можно лучше все нововведения в церковных чинах, расходящиеся с древними славянскими книгами. Я прошу решения, как поступать: последовать ли новым московским печатным книгам, в которых от неискусных переводчиков и переписчиков находятся разные несходства и несогласия с древними греческими и славянскими списками, а прямее сказать, ошибки; или же руководствоваться древними греческим и славянским текстами, так как они оба представляют один и тот же чин и устав”. На этот вопрос ответ последовал такой же, какой давался не раз при прежних патриархах: “Достойно и праведно исправлять, сообразно старым харатейным и греческим спискам”. Только епископ Коломенский Павел, протоиерей Иоанн Неронов и Аввакум Петров, да два или три архимандрита, оскорбленных публичным признанием их невежественности, удалились с собора, не подписав его постановлений.

Собор уничтожил колебания патриарха, хорошо понимавшего всю важность предстоявшего дела. Не прошло нескольких дней после закрытия заседаний, как комиссия справщиков книг была формально отставлена от должности по причине своей полной несостоятельности и некомпетентности в корректурных работах. Скромный Славинецкий, проживавший с киевскими сотоварищами в новопостроенном Андреевском Преображенском монастыре на иждивении боярина Ртищева, по царскому указу был назначен справщиком (то есть фактором) типографии и получил квартиру при училище в Чудовом монастыре. Патриарх поручил Славинецкому, главным образом, дело исправления книг, и образованный иеромонах приступил к своей задаче неторопливо, с разумною обдуманностью. По его настоянию келарь Суханов вторично был отправлен на Восток за различными старинными рукописями, хотя уже при первой поездке доставил до 700 драгоценных рукописей, “овым убо от них от того времени, егда писаны, преидоша 700 лет, овым же 500, овым 400 лет”. Только окружив себя громадным количеством греческих и славянских списков, принялся Славинецкий за самое исправление текстов; помощниками его были два приехавших с ним земляка Арсений Сатановский и Данила Птицкий, побывавший в Соловках иеромонах-грек Арсений, священник Никифор, иеродиакон Моисей, бывший игумен Сергий, монах Евфимий и книгописцы печатного дела Михаил Родостамов и Фрол Герасимов. Пока серьезные труженики принимались толково за свое дело, оскорбленные бездарности сошлись между собою и образовали коалицию против патриарха Никона; сильные поддержкою ничего не понимающих женщин и отъявленных старинолюбцев из бояр, Неронов и Петров начали проповедовать по Москве, что патриарх по скудоумию поддается наущениям киевлян, зараженных латинскою ересью, и допустил к делу уличенного латынщика, грека Арсения. В своих письмах к друзьям Неронов скромно обходит молчанием вопрос о неожиданной отставке и об исправлении книг, сознавая, конечно, в душе, что патриарх поступил по справедливости, но зато он усердно нападает на Никона за его жесткость и резкость в обращении, явно рисуясь своими страданиями и своим геройством. “Патриарх, – читаем мы в одном его письме, – мучитель, терзает свою братию членов церкви, творит над ними поругание, одних расстригает, других проклинает. Беззаконное дело будет быть у него в послушании без прекословия. Он хочет, чтоб мы просили у него прощения; пусть он у нас просит! Государь всю свою душу и всю Русь положил на патриархову душу; нехорошо так мудрствовать государю!” За такое явное подстрекательство к неповиновению высшей духовной власти энергичный начальник распорядился бы гораздо круче, чем на первых порах поступил Никон. Этот патриарх, которого Н. И. Костомаров обвиняет чуть не в мании величия, не знал даже, до каких пределов может дойти религиозное изуверство и фанатизм ограниченных людей; он рассчитывал повлиять на членов оппозиции более мягкими мерами, предполагая в них более здравого смысла и благоразумия. Большая часть непокоренных была давно знакома ему, многие из них были земляками его по месту рождения – а это-то отчасти и разжигало страсти; все эти Павлы, Иоанны и Аввакумы с горечью относились к тому, что их, природных поповичей, взялся учить и муштровать мужицкий сын, которого чуть не на их глазах простая баба-мачеха таскала за вихры. Между тем, серьезный и осторожный патриарх, желая придать более беспристрастный характер своим отношениям к оппозиции и саму реформу поставить на нейтральную почву, отправил к константинопольскому патриарху Паисию длинное письмо через какого-то грека Эммануила; невольно смотря на Паисия как на своего учителя, Никон предложил ему в письме 26 вопрошений, которые касались различных сторон богослужебных обрядов и в том числе спорных пунктов. Вместе с тем, Никон высказывал свое неудовольствие на поведение коломенского епископа Павла, приходившегося шурином патриарху по линии умершей уже жены последнего, Настасьи Ивановны, протоиереев Неронова, Петрова и на их сообщников. Опасаясь своего пристрастия, московский патриарх обращался за советом к константинопольскому: как поступить ему с непослушными, чтобы соблюсти справедливость?

Ответ из Константинополя был доставлен только в 1655 году. Патриарх Паисий извещал, что он созывал в Константинополь поместный собор, на котором “вопрошения” Никона были рассмотрены и затем на них были составлены ответы.