Текст книги "Выбор на свободе"

Автор книги: Алекс Маркман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Николай благополучно проделал обратный путь до поселка и вышел на конечной автобусной остановке, почти напротив своего дома. Невдалеке, возле одного из убогих домов стояла трехтонка с открытым капотом, под которым кто-то старательно возился. Николай подошел близко к человеку, чинившему машину, и некоторое время молча наблюдал за его работой.

– Давай пособлю, Генка, – неожиданно сказал он. Генка не испугался, не вздрогнул: он неторопливо выпрямился и, увидев Николая, радостно улыбнулся.

– Привет, Никола. Чего это ты не заходил? Думаешь, выскочил из лагеря так задаваться можно?

– Не серчай, Генка. Все времени не было.

– Ну и зря. А у нас тут дела разворачиваются, будь здоров. – Генка был известен своими связями с ворами. Он был коротко стрижен и носил челку, как будто недавно освободился из тюрьмы. Этот парень был всегда очень осторожен в рискованных делах и никому не рассказывал то, что нужно скрывать. Всегда спокойный, холодный и расчетливый, он внушал доверие и уважение тем, кто с ним имел дело.

– Ты ведь знаешь, я этими делами не занимаюсь, – сказал Николай.

– А сейчас, из тюрьмы? Всем, кто раз там побывал, одна дорога: обратно. Сам знаешь.

– Посмотрим, – уклонился от обсуждения Николай. – Я, гляжу, шофером стал? И в одеже такой, как работяга.

– Это маскхалат. Я сейчас на стройке шофером работаю. Всех подмазал, конечно, они мне разрешают машину у дома держать. Много левого груза приходится перевозить. Хочешь присоединиться? Мне нужен напарник. В дороге чего не случается, надо иногда быстро чинить машину, а никого толкового у нас нет. Хочешь? За рейс заработаешь столько, сколько за месяц на своем кране. – В ответ Николай неопределенно пожал плечами.

– Я вот чего хотел тебя спросить. Не мог бы ты мне дать машину, когда понадобиться, съездить кое-куда? – Спросил он. Генка внимательно, понимающе посмотрел ему в глаза.

– Сам, стало быть, хочешь работать. Бери, конечно, если свободна. Приходи, когда надо, договоримся.

– Недавно, я слышал, тут Люська ошивалась около твоей хаты. Пела, значит. Она часто здесь бывает?

– Частенько, на выпивку бесплатную ходит, да потрахаться. Хош причаститься?

– Не-е. Просто Леха просил с ей поговорить. На что мне такая швабра.

– Заходи как нибудь по вечеру, она почти всегда здесь, на каждой пьянке. Ты ее видел, как пришел?

– Нет. А что?

– Лахудра стала, жирная, как баба на самоваре. Заезженная, как вот эта трехтонка после дальнего рейса. Я к ней раз год назад приложился, а сейчас бы по приговору прокурора не стал. Ну, разве что по пьянке поставить раком, а потом смыться, пока не оглянулась.

– Потолковать с ней надо.

– Чего с ней толковать? Все время пьяная, толку никакого. К тому же, я подозреваю, что она стучит. Наверняка ее менты захомутали. Будь осторожен с этой биксой. Ты, однако, приходи, когда надо.

– Добро, Генка. Скоро увидимся.

Лехино поручение было не из приятных. Вся история его сумасшедшей любви была известна Николаю в мельчайших подробностях. Более того, Николай знал много того, чего Леха не знал да, быть может, и не хотел знать.

Все в их поселке знали голубоглазую проказницу Люську, предмет вожделения и снов местных парней. Уже в шестнадцать лет она выглядела сформировавшейся женщиной, высокая, с большой, упругой грудью и крутыми бедрами, которыми она умело раскачивала на ходу. Она очень хорошо пела: всех чаровал ее необыкновенно красивый голос. Люська выступала на всех местных концертах или пела на гулянках по вечерам, купаясь в лучах славы и обожания на зависть своих сверстниц. Очень рано она сошлась с одним из местных парней. Жениться им не разрешили, поскольку она была несовершеннолетняя, семнадцати лет от роду. Пришел день, когда ее парня призвали в армию. Ночь перед отправкой они провели вместе. Жених, по словам Люськи, рыдал, умолял ее хранить верность до его возвращения. Люська в верности поклялась, и на третий день после отъезда жениха сошлась с Лехой. Лехе в это время было двадцать пять лет. И хоть он и не сидел ни разу в тюрьме, но был он уже вор со стажем, видавшим виды и водившим дружбу с городскими бандами. Пьяный угар легких денег вскружил Люське голову, увлек ее всю без остатка. Леха быстро приобщил ее к своему ремеслу. Они часто исчезали в недрах города, вдалеке от поселка, и там Люська знакомилась с мужчинами, узнавала их адрес и время, когда квартира оставалась без присмотра. Она назначала с жертвой свидание, обещая блаженство любви. Ее задача была задержать ухажера всего на час. В это время Леха выходил на работу: используя большой набор отмычек, он легко открывал любой замок, и с тщательностью дотошного бухгалтера отбирал самые ценные вещи. От любой кражи он оставлял часть денег и отдавал их на хранение Люське: он знал, что рано или поздно настанут тяжелые времена. Что поделаешь? Даже отпетые бандиты бывают ослеплены любовью. А тяжелые времена наступили быстрее, чем он ожидал. Люськин жених приехал из армии в отпуск, никого не предупредив. Он первым делом справился о Люське, и его друзья и родные дали ему полный отчет. Он сразу же направился к ней и быстро ее нашел около небольшого сквера, в группе развязных парней и девиц. Увидев жениха, она испуганно дернулась, намереваясь бежать, а потом передумала и бросилась ему на шею, как будто на радостях. Потом схватила его за руку и повела подальше от людских глаз. Она клялась в любви, плакала, раскаялась в связи с Лехой, уверяла, что Леха угрозой смерти заставил ее спать с ним и она не знает, как от него избавиться.

Новости в поселке разносятся быстро; Леха появился неожиданно, как будто спрыгнул с ладони волшебника, весь дрожа от гнева и ревности. Увидев Люську, в слезах, с размазанной краской ресниц, он опустил руку в карман и спросил ее, в чем дело. Люська быстро сообразила, что нужно любой ценой выпутываться из западни.

– Это он ко мне пристает, – пожаловалась она Лехе, указывая на своего бывшего жениха. Солдат на секунду застыл от неожиданности. Леха вытащил из кармана нож, но солдат не побежал. Началась жестокая драка двух парней, потерявших разум от любви и ревности. Дрались молча, чтобы не привлекать внимания зевак. Каждый пытался убить другого как можно скорее. У солдата появилась кровь от ножевых ран, но он не отступал, пытаясь схватить Леху за руку, державшую нож. Ему это наконец удалось. Леха сделал попытку вырваться из его железных тисков, дернулся в сторону и налетел на гвоздь на заборе, распоров себе лоб от виска до виска и дальше, до уха. Тут Люськины нервы не выдержали. Увидев ужасную кровавую маску на лехином лице, она завизжала и понеслась домой. На крики сбежался народ. Леху обезоружили и сдали в милицию. У солдата были три ножевые раны, очень легкие, не опасные. Он быстро поправился и уехал обратно в часть, а Леха попал тюрьму на шесть лет. Милиция давно за ним охотилась, да не было повода арестовать. Николай был отправлен в тот же лагерь, что и Леха, только несколько лет спустя. Много он не рассказывал о Люське, да Леха и не просил. Он и так все понимал. Его единственной заботой были деньги. По его словам он доверил Люське тридцать тысяч рублей, огромное состояние, а Люська не передала ему в лагерь ни копейки. Николай не сомневался, что Леха ее убьет, если Люська деньги не отдаст. А ему предстояло сообщить ей, что Леха требует деньги отдать, иначе…

Прийдя домой он улыбнулся Кате в ответ на ее встревоженный и вопросительный взгляд. – Все нормально, Кать – успокоил он ее. – Меня ведь голыми руками не возьмешь. Ты не беспокойся, я все продумал. А завтра я пойду устраиваться на работу. Хватит пьянки мне. Неплохо бы и тебе найти что-нибудь другое, чтобы не ездить. Счас, когда я дома, какой понт тебе уезжать от меня?

Яркие краски первых впечатлений неизбежно тускнеют, если события, их породившие, повторяются много раз. Даже любовь и свобода принимаются, как само собой разумеющиеся, и только когда их теряешь, начинаешь понимать, что нет ничего дороже и прекраснее. В первую неделю после возвращения Николай вновь знакомился с тем, что называется жизненной рутиной: с друзьями, утренней тишиной в своем доме, вкусной едой и женой под боком. Но вот, быстро надоели пьянки с друзьями, жизнь заставила снова идти на стройку работать на кране, и серая пелена каждодневной рутины наползла на волшебную картину первых дней свободы. Он перестал искать, как прежде, утехи в пьянках. Гораздо больше по душе ему стало новое занятие; рисовать вечерами, разговаривая только с образами, порожденными фантазией. Он рисовал по памяти то, что запомнилось больше всего, и тошнотная лагерная жизнь оживала на бумаге как другой, интересный мир, в котором была своя романтика и душа. Он часто отвлекался от этой темы и рисовал женщин. Ему нравилось их раздевать или украшать нелепыми одеждами, ничего существенно не прикрывающими, а только подчеркивающими наготу. В один из вечеров, когда Катя осталась дома после дальнего рейса, он срисовал из журнала известную актрису, не оставив на ней ничего из тщательно подобранных для фотографии одежд. Накрывая на стол Катя, вдруг увидела его рисунок, сделанный с явным старанием, от души, и подперла бока кулаками, встав в воинственную позу.

– Гляди-ко, – гневно сказала она и ткнула актрису пальцем в живот, – о чем мечтает, подлец. Актрису ему голую подавай. Только с лагеря вернулся, а уже жена ему не в масть. Ах ты, кобель неуемный. А ну, порви-ка ее, чтоб не было в доме этого срама!

Николай ничего не ответил, взял чистый лист бумаги и, положив поверх рисунка актрисы, принялся за другой. Катя продолжала бушевать, накрывая на стол и возмущенно гремя посудой. Если верить ее словам, то хуже его человека на свете не сыскать. Он обвинялся во всех грехах, включая самый страшный – попытке изменить ей, Катерине, его законной жене. А когда стол уже был почти накрыт, она подошла посмотреть, что на этот раз натворил отъявленный негодяй, и замерла от неожиданного зрелища. На рисунке была она, Катя, обнаженная, в черных длинных чулках выше колен и темном шарфе, свисавшем до пупа между грудей.

– Вот видишь, Кать, я и тебя голой рисую, – примирительно сказал он. – Завтра поеду в город и такие же чулки тебе куплю, чтобы наряднее была.

– Ах ты, нехристь! – гневно закричала Катя, и вцепилась ему в уши. – Как ты смеешь, оборотень!

Николай как мог, защищал свои уши, ослабев от смеха. Катя была искренне возмущена. В этот момент раздался стук в дверь, в результате чего расправа над его ушами была перенесена на будущее.

– Спрячь рисунки, охальник, – зловещим шепотом скомандовала Катя, сделав ужасные глаза. – Спрячь давай, счас.

– Иди, открывай, а я унесу все в чулан – пообещал Николай. – Кто это может быть? – удивился он, складывая рисунки. – Никого, вроде, не ждем.

Катя открыла засов и отступила шаг назад, растерянная, с любопытством рассматривая незнакомых людей. Николай вышел из чулана и радостно хмыкнул.

– Милости просим, проходите! – пригласил он, протягивая руку. В дом вошли Вадим и Марина, как старые приятели.

– Во, Катерина, познакомься, это Вадим и Марина, – гордо представил вошедших Николай. Он никак не ожидал, что Вадим прийдет с женой, хоть она и напрашивалась. – Да, вы уж извините за обстановку, – обратился он к вошедшим, – не обзавелись большим хозяйством то. Счас Катерина сварганит, что бог послал.

– Не беспокойтесь. – Марина сделала успокаивающий жест рукой и села без приглашения за стол, как у себя дома. – Да вы, Катя, не старайтесь. Мы ведь просто навестить пришли.

Вадим поставил на стол две бутылки водки. Катя принесла четыре стакана и расставила на столе.

– Я не пью алкоголь, – сказала Марина. – Это вы, мужчины, можете употреблять эту гадость.

– Ну, что-ж – согласился Николай, сразу поняв, что Марина не из тех, кого можно уговорить. – Катька за двух баб может выпить, и даже то, что останется после мужиков.

– Ты, убогий! – закричала на него Катя, – чего ты там напраслину городишь? – Она возмущенно загрохотала посудой, стараясь как можно быстрее закончить сервировку.

Николай улыбнулся и наполнил до краев два граненных стакана. – За встречу, – предложил он. – Для разогреву.

– За встречу, – поднял Вадим стакан в ответ. Мужчины выпили. Марина встала и принялась помогать Кате, не взирая на ее отчаянные протесты.

– Получил весточку? – спросил Николай, хватая с поднесенной тарелки соленый огурец.

– Получил, – ответил Вадим, переводя дыхание. По всей видимости, такие дозы были для него непривычны. – Ефим все получил и все понял. Сейчас осталось только дождаться ответа от него по твоим каналам, и это в последний раз. – Николай кивнул в знак согласия и снова разлил водку по стаканам.

– Может еще по одной тяпнем, вдогонку, а потом покурим? – предложил Николай.

– Можно, – согласился Вадим. – Только ты меня на автобус на спине понесешь.

– Я могу вас обоих унести, да Катерину впридачу, – успокоил его Николай. Мужчины снова выпили и закурили, на минуту погрузившись в молчание. В это время женщины, как старые подруги, заканчивали сервировку стола и болтали без умолку.

– Я буду с тобой откровенен, Николай, – заговорил Вадим первым. – Доставить ответ от него – дело очень опасное. Мне не хотелось бы подвергать тебя риску. Ты подумай. Тебе это вроде бы и не зачем.

– Все там опасно, – неопределенно ответил Николай. – А почему ты меня предупреждаш? Али я сам не знаю? – Николай сделал движение правой рукой, передвигая невидимые рычаги.

– Я лучше расскажу тебе, в чем дело, – продолжал Вадим, глубоко затягиваясь сигаретным дымом, – а ты уж сам решай. – Он на секунду замешкался. – У Ефима была печатная машинка, на которой было напечатано много материалов. Когда его арестовали, машинку не нашли. Сейчас еще кое-кого арестовали с литературой, напечатанной на этой машинке. Это старые материалы, не новые, но эту машинку сейчас будут искать с удвоенной силой. Ефиму дали три года за хранение литературы. Ефим не успел сказать, куда он ее спрятал, известно только, что место очень не надежное, может быть даже в его квартире, где он жил с матерью. Если машинку найдут и докажут, что Ефим на ней печатал, не миновать ему второго суда и, быть может, еще пяти – десяти лет лагерей. В этом письме, в завуалированной форме, я прошу его передать, где находиться эта машинка. Если ему удасться ответ передать, можно будет многое предотвратить. Этих, из ГБ, обмануть трудно. Это просто какое-то чудо, что они не нашли ее. – Женщины перестали болтать и стали прислушиваться к разговору.

– А если у матери, почему ты не пойдешь к ней и не заберешь? Пусть она и отдаст.

Вадим снисходительно улыбнулся. – Мы не знаем точно места. Она и сама не знает, что у нее в доме машинка, если, конечно, эта машинка там. Мамаша у него – старый коммунист. Сука, преданная партии. Она может продать и его самого, и его друзей. К тому же она помнит расправы старого времени и боится их животным страхом, логика на нее не действует, как не действует она на большинство людей этого поколения. Конечно, с ее помощью всё было бы намного проще.

– А когда письмо от него получишь, на этом конец? – спросил Николай. – Ничего больше не надо?

– Это основное, – подтвердил Вадим. – Ефим, видимо, думает, что спрятал ее надежно. Во всяком случае, ничего не упомянул в первом письме, а может побоялся из осторожности. А тебе он ничего об этом не рассказывал?

– Ничего, – ответил Николай. – Мы много этих его дел не обсуждали. – Он раскрыл вторую бутылку.

– Мы, однако, защищали друг-друга, – внезапно переменил он тему разговора. – Помню, один блатной мне подлянку сделал. А на Ефима он натравил две свои шестерки. – Николай опять переключил свои невидимые рычаги – И до того он мне на мозоль наступил, что решил я его ночью заделать наглухо.

– Решил что? – переспросила Марина, присаживаясь к столу к мужчинам.

– Ну, прикончить его, значит. В рабочей зоне нашел тонкий стальной штырь, толщиной с отвертку, сантиметров тридцать, заточил его остро на одном конце и пронес в жилую зону. Думал, ночью подожду его у толчка, он всегда хоть раз ночью в уборную ходил, я это знал. Я хотел ему прямо в сердце штырь засадить, мне говорили, если в сердце попасть, то и крови нет. Я б его труп в толчок и опустил, не скоро-б его нашли.

– Как же это может быть без крови? – тихо спросила Катя.

– Если попадешь в сердце, – спокойно, в своей ленивой манере заговорила Марина, – давление сразу падает до нуля и кровообращение останавливается. Нужно только попасть точно в сердце, и тогда почти наверняка крови не будет.

Николай повернулся к ней всем телом, не скрывая удивления. – А ты откудав это знаш? – Спросил он. – Нешто убивала кого?

– Я – вра-ач, – растягивая слова, неторопливо ответила Марина. – Врачь-хирург. – Она помедлила немного, улыбаясь. – Я однажды препарировала труп с отверткой в сердце. – Николай невольно кинул взгляд на ее холеные, нежные маленькие руки. Потом посмотрел ей в глаза – они были, как обычно, спокойные и дружелюбные. Так держатся сильные, уверенные в себе мужики.

– А что было дальше? – поинтересовался Вадим. Он заметно пьянел, расхлябанно вертел головой, с рассеянным любопытством разглядывая сидящих, как будто впервые их увидел.

– Там недалеко была куча бревен. Я лег на землю рядом, меня ни с вышек, ни откуда не было видно. Долго пролежал так, а потом гляжу, кто-то вышел из барака и идет к толчку. Когда он поближе подошел, я разглядел его. Это был Ефим. Он остановился, стал вокруг себя все оглядывать, а потом тихо так, почти шепотом, позвал: – Никола, ты здесь? – Я тоже шепотом позвал его к себе. Он меня услышал и подошел. – Кумовья в обходе заметили, что тебя нет, – он говорит. – Ищут тебя. А тот хмырь, видать, догадался, что ты его убить хочешь. Он, видать, тебя и заложил. Ты лучше брось эту мысль, Никола. Не стоит из-за него еще срок сидеть. – Я встал, штырь у меня в руке, он заметил и говорит: Ну-ка, отдай мне эту штуку, Никола. Я все-равно не дам тебе его убить. – И тут мы оба заметили, что трое идут в нашу сторону. Это были кумовья, они шли меня искать. Ефим вырвал у меня штырь и говорит: беги вон туда, да медленно, чтобы они тебя заметили. – Я все понял и побежал, да не шибко торопился. А Ефим побежал в другую сторону, да побойчее. Кумовья вначале бросились ко мне, а потом один из них заметил, что кто-то бежит за соседний барак. Он побежал за Ефимом, да опоздал. Меня поймали сразу, стали обыскивать на месте, а я гляжу, Ефим выбегает из-за барака с другой стороны, да тоже, не торопясь. Его повели в надзорку обыскивать, а он идет мимо нас, улыбается. Я потом узнал, что когда он забежал за барак, он воткнул в землю штырь в том месте, где земля была мягкая, ногой прижал, штырь весь вошел в землю, нужно было бы всю зону перекопать, чтобы найти его. Куда им! Ну, потормошили нас до утра, потом отстали.

– А если бы со штырем поймали? – спросил Вадим.

– У-у, могли бы срок намотать – покачал головой Николай. – Мне, по крайности, БУР бы дали, ну, а Ефиму не миновать было еще срок. Сильно он из-за меня рисковал.

В комнате наступила тишина. Из вечерней темноты в открытое окно ворвались две бабочки и с негодующим жужжанием стали биться о горячую лампочку. С улицы донесся беззаботный женский смех и звук гитары. Красивый, слегка хрипловатый женский голос радостно заливался мудрой частушкой:

 
Все бы пела, все бы пела
Все бы весели-ло-ся
Все бы под низом лежала
Все бы шевели-ло-ся
 

– Никак Люська поет? – спросил Николай Катю, удивленно подняв брови.

– Люська, кто же еще? – отозвалась Катя. – Вишь, пьет каждый день да гуляет, уж каждый ее уложил, кто хотел. Ты, поди, ее голос не узнал, что-ль?

– Узнал. Да раньше голос то у нее чистый был.

– Пьет с утра до вечера, вот и хрипеть стала, – пояснила Катя. – Каждый день как будто последний день живет. А поет все еще хорошо, стерва.

– Допоется, – уверенно кивнул головой Николай. Он поднялся и пошел в чулан, откуда вернулся с бумагой и карандашом, сел на другой край стола, рядом с Катей, и принялся рисовать, изредка посматривая на гостей.

– Стало-быть, вы – врач? – обратилась Катя к Марине. Она снова перешла на «Вы», разглядывая Марину с восхищением. Ей за всю жизнь ни разу не довелось сидеть в обществе образованных людей.

– А муж у нее – грузчик на складе, – вмешался в разговор Вадим.

– Да, быстро он переквалифицировался, – похвалила его Марина. – Из главного инженера проекта стал грузчиком. – И, повернувшись к Кате, добавила: – Он, по всей видимости, очень хороший грузчик, мой муж. Видела ли ты, Катя, где еврея-грузчика? О нем, кстати, очень хорошо отзываются на складе как рабочие, так и начальство. Я горжусь им, он хороший грузчик, правда ведь, Вадим? Он и пьет с ними наравне.

– Никогда не видела раньше еврея-грузчика, – простодушно призналась Катя, не отрывая от Вадима по детски удивленных глаз. Вадим и Николай взорвались от смеха, дрыгая ногами и раскачиваясь. Даже невозмутимая Марина не в силах была остановить конвульсии хохота.

– Надо выпить с грузчиком по этому поводу, – бросив карандаш на стол предложил Николай и схватил бутылку. – Когда еще, Катерина, будет у нас возможность выпить с евреем-грузчиком! Соображай. А я гляжу, ты не ешь, не пьешь, баба, давай, присоединяйся, не-ча хлопотать.

– А ты вот, неучь, – обиженно упрекнула его Катя. Она не понимала, что происходит и почему все смеются. – Сам то кто? Крановщик. Подумаешь. У меня и то образование больше. Я семь классов закончила. – Она оглядела гостей, каждого по очереди, переполненная гордостью, пытаясь определить, какое впечатление произвели ее слова.

– У меня отец-то был анжинер, – наставительно ответил Николай и снова принялся за рисунок. – Да арестовали его как врага народа, когда мне всего год был. А то бы, кто знат, может и я бы был анжинер. А вот когда моя мать померла, мне шесть лет тогда было, меня в детдом забрали. Потом с малолетства на заводе работал. А как выучился на крановщика, так с тех пор им и работаю. – Николай оторвался от рисунка и переключил невидимый рычаг скоростей, как будто демонстрируя свою профессию. Он встретился глазами с Катей и поправился: – Ну, скажем, с перерывом, а в общем все время на кране работаю.

– Да, я тут среди вас в меньшинстве, – с пьяной глубокомысленностью заметил Вадим, приняв серьезный вид. – Я здесь один еврей, и один грузчик. Вот уеду в Израиль, и перестану быть и евреем, и грузчиком.

– Как? – удивилась Катя, внимательно разглядывая Марину. – А вы разве не…

– Нет, я не еврейка, – подтвердила Марина ее догадку. – Я – русская.

– И вы тоже хотите уехать? – продолжала удивляться Катя.

– Да. И надеюсь, настанут времена, когда человек будет свободен в своем выборе: захочет – уедет за границу, захочет – приедет обратно.

– Это будет чудесно, – заплетающимся языком вмешался Вадим. – Человек захочет – уедет, захочет – не приедет. Дайте грузчикам свободу выбора. Грузчики не хуже нормальных людей понимают, что свобода – это осознанная необходимость. Еще Гегель проповедовал свободу грузчикам, забыл, правда, на какой странице это было написано. Прийдет время и ученые признают, что грузчик – это первая древнейшая профессия, древнее, чем проституция. Человечеству с древних времен приходилось переносить вещи с одного места на другое. А при коммунизме перенос старых вещей с одного места на другое станет основным занятием населения, ибо новых вещей мы производить не будем. – Он поднял стакан водки и с пафосом крикнул: – Свободу грузчикам!

– Ты пьян, мой любимый муж, – снисходительно, с нежностью сказала Марина, легко потрепав Вадима за волосы. – Пора идти домой. Да и автобусы вскоре перестанут ходить.

Вадим покорно поднялся.

– Подумай, прежде чем соглашаться, – перейдя на серьезный тон обратился он к Николаю. – Очень опасно.

– А тебе не опасно? – спросил Николай.

– Не так, как тебе. Если меня арестуют, много будет протестов за границей. Еврейские организации, и все такое. Много неприятностей для властей. А тебя некому защитить. С тобой они могут сделать, что хотят. Ты ведь русский.

– Как уж будет, – махнул рукой Николай. – Така судьба. – Он протянул рисунок Марине. У Марины глаза широко раскрылись от изумления и восхищения. Вадим и Катя поспешили к ней посмотреть. На рисунке была Марина, в средневековых латах на руках и груди. Ниже была только очень короткая юбка, показывающая соблазнительные ноги в туфлях на высоком каблуке. В левой руке она держала маленький щит, а в правой – большой меч. Рука, державшая меч, была не пропорционально маленькой, слишком женской для оружия. Лицо было поразительно похоже на оригинал: но взгляд был, как у воина, бесстрашный и угрожающий. Марина перевела взгляд на Николая, внимательно разглядывая его, как будто в первый раз увидела.

– Спасибо, Николай, – сказала она и протянула ему руку. – У тебя огромный талант, поверь мне, я всю жизнь увлекалась искусством. Я сохраню этот рисунок до конца дней своих.

– Кстати, – спохватился Вадим, ухватив Николая за рукав, чтобы не упасть. – Забыл тебе кое-что сообщить.

– Тогда, – вмешалась Катя, – пусть мужики толкуют, а мы поговорим с Мариной по женским делам. Можно, Марина, я вас кое о чем спрошу? -

– Разумеется, – охотно откликнулась Марина и обняла Катю за плечи. Они уселись рядом, придвинули головы друг к другу, как заговорщики, что-то с интересом обсуждая.

– Так вот, – продолжал Вадим, – на случай, если тебя приведут в КГБ. Они могут тебя допрашивать целый день, но не имеют права оставить на ночь. У них сейчас нет своих тюрем. Настали другие времена. А чтобы посадить тебя в тюрьму, им нужно состряпать формальное обвинение и передать дело в милицию. Сейчас не так просто.

– Почему? – удивился Николай. Нешто боятся чего?

– Боятся самих себя больше, чем других, – пояснил Вадим. – Когда была возможность судить по политическим мотивам, все что нужно было сделать – это доказать, что человек что-то сказал. И где ты думаешь было больше всего доносов? Среди правящей клики. Потому что там собиралось самое отребье, а они то уж не стеснялись в выборе средств для расправ друг с другом. Поэтому партийная клика, чтобы защитить себя от самих себя, взяла каждое политическое дело, или любое дело от КГБ, под свой довольно строгий контроль. И это причина того, что сейчас сравнительно мало судов по делам КГБ. Но попадаться к ним под микроскоп не стоит, у них все еще огромная власть. Так что лучше прикидываться дурачком, если попадешься им на зубы. Очень опасная свора.

– А если ты попадешься?

– Я – другое дело. Мне есть из-за чего рисковать.

– Если чего, должен я говорить, что тебя не знаю? – спросил Николай. Вадим отрицательно покачал головой. – Если уж начнут допрашивать, то потому, что точно знают, что к чему. Говори, что привет передал от друга, вот и подружились. Хотя, все это бесполезно. Не знаю толком, что и посоветовать. Лучше, конечно, поскорее все закончить и не попадаться им на зубы. Он повернулся к женщинам.

– Марина, пора идти. Продолжишь беседу со мной.

– И в самом деле, – отозвалась Марина, поднимаясь. – Мы еще успеем с тобой поговорить, Катя. До встречи. – Она протиснулась между мужчин и вышла. Вадим последовал за ней, пьяно махнув рукой на прощание. Как только дверь закрылась за ними, Катя резко отвернулась и закрыла лицо руками.

– Ты чего это, Катерина? – спросил Николай, обняв ее за плечи.

– Думаешь, я дура и не понимаю ничего? – с горечью сказала она. – Гляди, как ты ее нарисовал от пупка вниз. Понравилась, стало быть. Не то, что я, большая деревенская баба. Вон, гляди у нее руки какие. Небось, ни разу в жизни мокрой тряпки не держала.

– Не дури, Катерина, – спокойно возразил он. – Для меня она как баба – ни што. Я бы с такой тонкой никогда не лег в постелю. Мне нужно, чтоб было за что подержаться. Вот такая, как ты. Милее тебя для меня никого нет.

– Вот, все вы здесь, кроме меня, чего-то стоите. Они – люди образованные, а ты вдруг, откуда ни возьмись, рисовать стал хорошо. Одна я среди вас, деревня, как пугало толстое из огорода пришла. Ни к селу, ни к городу. – Она снова закрыла лицо руками.

– Выпила что-ль лишку? – спросил Николай. – Аль крановщик для тебя – слишком высоко?

Она порывисто обняла его. – Ах, Колинька, как я тебя люблю. А ты вот, ради них, готов снова в ад идти, и меня опять одну оставить…

Николай ничего не ответил. Он сидел не шевелясь в ее объятиях, прижавшись к ее щеке.

– После того, как в последний раз аборт делала, – продолжала она, не разжимая рук, – я никак не беременела. А поверишь, сейчас уже две недели прошло, как месячные должны быть. Вот, принесу тебе пацана, или девочку. А тебя дома не будет. В тюрьме будешь сидеть.

Николай вырвался из ее объятий, оглядел всю внимательно, погладил ей живот.

– Чего раньше-то не говорила? – укоризненно спросил он.

– Сама не верила, – оправдывалась она, – все думала, задержка. А сейчас знаю, в самом деле. Вот, тошнит все время, есть ничего не могу. И Марина говорит, точно, беременна.

– А-а, вон о чем вы толковали, – догадался Николай.

– Обещала в хорошую больницу устроить, однако, – продолжала Катя. – Говорит, что сама присмотрит, а то там в род доме плохо с простым то людом обращаются. А я вот за тебя боюсь больше, чем за ребенка нашего.

– Ну, будет на сегодня, – устало отозвался Николай. – Утро вечера мудренее.

Николай не стал откладывать дела своего друга и на следующий же день отправился к лагерю.

По дороге к автобусной станции он остановился возле генкиной хаты, подошел к трехтонке и положил руку на капот. Чуть теплый, машина, значит, не так давно стоит. Он открыл дверь избы и зашел в сени. За другой дверью, ведущую в комнату, слышался шум голосов, сливавшийся в монотонный гул, прерывавшийся всплесками женского визга и грубым смехом. Николай открыл дверь и вошел в комнату. При его появлении гул прекратился, и только один словоохотливый рассказчик, сидевший ко входу спиной, не унимался.

– Мы с Петырой гоним на мотике, – радостно гоготал он – а тут две биксы идут. Когда мимо проезжали, я как рванул у нее сумку, так она брык, с ног долой. А я оглянулся, машу ей сумочкой и кричу: Спасибо, тетенька! – Раздались слабые смешки. В комнате был полумрак, который усиливался от густого тумана табачного дыма. На столе, между хаотично расставленными бутылками водки, в беспорядке были разбросаны консервы и хлеб. За столом сидело больше десятка людей, мужчин и женщин, уже изрядно пьяных.

– Эй, это же Никола, – послышался генкин голос. Никола, давай сюда! Давай, глотни!

Генка поднялся из за стола, слегка качаясь и, подойдя, крепко пожал ему руку. – Садись, давай. – Компания потеснилась, освобождая ему место. Здесь уважали отсидевших в тюрьме, а уж то, что он был оттуда недавно, было сразу видно.