Текст книги "Снегопад (СИ)"

Автор книги: Алекс Кроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

В окнах с фривольными, в оборку и лавандового цвета, шторками метались лучи света, и сквозь приоткрытые створки еще доносились приглушенные, сдавленные, как если бы кто-то зажимал зовущему на помощь рот, крики.

Их не слышали. На лужайке вокруг дома кипел бой, заклинания выжгли цветы на ухоженных клумбах, молодые, посаженные лишь в прошлом году, садовые деревья и ровно подстриженную зеленую траву, превратив цветущий дворик в серое пепелище с трескающейся от жара землей и окольцевавшим дом голубоватым свечением защитного поля. То уже трещало, вспыхивало белыми, словно крохотные разряды молнии, искрами и хватило бы одного-единственного, синхронного удара, чтобы проделать в нем брешь. Но живым заслоном стоявшие перед домом фигуры в одинаковых, безликих масках этого удара нанести не давали.

Оборотень то хохотал, запрокидывая заросшую почти звериной гривой голову, то рычал, как почуявший запах крови зверь, скаля зубы. Впрочем, зверем он и был, давно утратив то немногое человеческое, что еще было в нем до рокового укуса. Свистящие в полном дыма и гари ночном воздухе заклятия едва ли пугали его, но и сам он, то безумно смеющийся, то принимающийся подражать звериному рычанию, вызывал в своем противнике не страх, а лишь пылающую в груди ярость, не позволявшую ему даже подумать о том, чтобы отступить хотя бы на дюйм.

– Я убью тебя, ублюдок! – по-звериному выл Фенрир Сивый, вместе с тем атакуя с четким, выверенным взмахом волшебной палочки, отличающим опытного бойца от неумелого драчуна, каким и должен был быть никогда не видевший стен Хогвартса оборотень. – Я разорву тебе горло и выну через него сердце! Еще теплое, трепещущее! – оборотень с наслаждением облизнулся, словно вокруг него не кипело сражение не на жизнь, а на смерть. И следующий удар противника отшвырнул его, заставив сдавленно захрипеть, на потрескивающее белым и голубым защитное поле. То затрещало сильнее там, где об него ударился оборотень, полыхнуло от нового удара и раскололось, образовав узкую брешь с неровными подрагивающими в попытках соединиться вновь краями. Гидеон бросился вперед, но зверь уже поднимался, рыча и мотая головой, отчего из его рта вылетали крупные багровые капли. И ударил в ответ не магией, а одной лишь рукой.

Правый бок взорвался болью, словно в него попало Бомбардой, Гидеона швырнуло на землю, вышибло весь воздух из легких и ободрало щеку и висок о спекшуюся до твердой корки землю. Сивый рычал что-то нечленораздельное, утратив последнее свое сходство с человеком и выбрасывая вперед руку с грязными обломанными ногтями. Пальцы оборотня сомкнулись на лодыжке, с мерзким звуком царапая темно-серую джинсовую ткань, и Гидеон, еще задыхаясь от удара об землю, почти не глядя ударил по заросшей жестким темным волосом ладони второй ногой. Сивый взвыл, разжав пальцы, а следующий удар пришелся ему по колену, отозвавшемуся едва слышным хрустом и новым воем, вырвавшимся из глотки оборотня.

Гидеон поднялся рывком, хватаясь свободной от волшебной палочки рукой за правый бок, и перескочил через растянувшегося на спекшейся земле и жалобно скулящего противника, в последнее мгновение успев пригнуть голову, заметную даже в темноте из-за огненно-рыжих волос. Брошенное одной из фигур в масках заклятие свистнуло, обжигая кожу, у левого виска, но атаковать вновь Пожиратель не стал, неспособный отвести взгляд от наседающего на него мракоборца дольше, чем на секунду. Или же посчитал, что одинокий противник не представляет угрозы.

Белые искры расколовшегося защитного заклинания обожгли лицо и кожу в разорванном на боку свитере, но остановить не сумели. Гидеон распахнул приоткрытую, покосившуюся от удара заклятьем входную дверь и услышал – с трудом, заглушаемый шумом кипящего за спиной боя – сдавленный стон. Кто-то еще был жив.

Сколько они сражались на лужайке? Минуту? Две? За это время те, кто был в доме, успели бы уже убить всю семью. И броситься наружу, к остальным.

Гидеон думал об этом почти мимоходом, мысли проносились в голове одновременно со взмахами волшебной палочки, а часто моргавшие от заливавшего их пота карие глаза мгновенно подмечали детали, не тратя времени на долгое разглядывание. Грязные следы от узких, явно женских ботинок, кровавый след на дверном косяке, словно кого-то ударили об него головой. Гидеон пересек коридор и ворвался в гостиную, когда покосившаяся входная дверь еще закрывалась у него за спиной от движения воздуха, и остановился лишь на мгновение, увидев брошенные, сваленные словно какой-то мусор в одну кучу тела. А в стороне от них две пары глаз, одни широко распахнутые в испуге при виде выросшей в проеме фигуры и вторые, ярко-голубые и уже стекленеющие над зажимавшей ее рот и нос рукой с короткими толстыми пальцами.

– Амикус!

Гидеон атаковал, не раздумывая.

Белая вспышка ударила в лицо женщины, смутно знакомое и вместе с тем совершенно неузнаваемое, и отшвырнула ее назад. Короткие ноги запутались в длинном подоле мантии, светловолосая, с растрепанной прической, голова глухо ударилась о каминную полку, и Пожирательница мешком рухнула на пол. Прежде, чем то животное, что содрогалось, вжимая в жесткие деревянные доски пола тело Марлин МакКиннон, успело хотя бы поднять голову. А затем взвыло, от боли, когда обжигающая вспышка заклинания сорвала его с полураздетого изломанного тела, показав перекошенное в омерзительном экстазе лицо и вываленный наружу багровый от крови член. То повернулось к Гидеону, еще не утратив этой омерзительной гримасы, и его обладатель вдруг сжался в комок, выставляя вперед короткопалую руку с массивными безвкусными перстнями и чужой кровью на пальцах и внутренней стороне ладони.

– Я чистокровный! Не смей, я чистокровный!

Гидеону было всё равно. Он не видел ничего, кроме белого, с медленно сочащимися из разбитого носа и изувеченного рта струйками крови лица Марлин, ничего, кроме ее заломанных рук и безвольно раскинутых ног с кровавыми подтеками, и ничего, кроме искривленного лица того зверя, что теперь сжимался в комок, даже не пытаясь оправить одежду. Он рванулся к этому животному, словно в тумане, и ударил. Даже не магией, а кулаком, ломая и без того кривой нос, а затем, не обращая внимания на острую боль в костяшках пальцев, вновь стиснул руку, с силой вонзая ногти в ладонь, и ударил еще раз.

И еще.

И еще.

Словно это могло что-то изменить.

Насильник всхлипывал и пытался отползти от него, но нога в высоком аврорском ботинке стояла на длинной поле щегольской мантии, а неумело вскинутые в попытке защититься руки не могли остановить обрушивающихся на искаженное лицо ударов. За спиной кричали, кто-то бросился мимо него к изломанному неподвижному телу на запятнанном кровью ковре, а кто-то другой схватил за плечи и потащил назад от рыдающей в углу мрази в щегольской мантии.

– Хватит, оставь его, – теплая сильная рука обхватила за шею, не давая вывернуться, и перед глазами промелькнули кольца огненных волос, почти таких же, как у него самого. – Хватит.

Гидеон поднял голову, по-прежнему как в тумане, и посмотрел в яркие, густо-синие глаза. И прочел в них безмолвное обещание.

Я выжгу ему мозги, братишка.

Только вот это уже ничего не исправит.

***

Звук, с которым двигались стрелки часов, теперь походил на удары молота, гулом отдававшиеся в голове.

Один.

Марлин МакКиннон идет по проходу между столами Грифифндора и Когтеврана, на ней игривая блуза с бантом и короткая голубая юбка, а светлые волосы уложены в небрежный пучок и волнистыми прядками обрамляют круглое личико. Она младше его почти на три года, но, черт возьми, она из тех девчонок, которыми приятно любоваться, даже когда им всего четырнадцать.

Два.

Марлин МакКиннон лежит на полу собственной гостиной, устремив остекленевший взгляд в потолок, и никто из них впервые не находит в себе сил посмотреть на нее.

Три.

Амикус Кэрроу сипит и дышит со свистом, вжимаясь в безвольное, медленно холодеющее тело. И от звука этого сипения болит грудь, клокочет в горле и в голове не остается ни одной мысли, кроме желания убить.

Четыре.

Забить ногами и кулаками, переломать ему руки и ноги, разорвать горло и смотреть, как кровь с бульканьем потечет по вороту щегольской бархатной мантии. Чтобы он больше никогда… Чтобы никого… Что бы не… ее.

Пять.

Зеленые, словно малахит, глаза смотрят на него из-под накрашенных голубой тушью ресниц, а на рассыпанные по плечам блестящие агатово-черные волосы медленно опускаются снежинки. Под не по-зимнему легкой и чересчур длинной, словно она велика, майкой видны рваные края джинсовых шорт, оставляющих голыми ноги в высоких ковбойских ботинках, а сквозь тонкую белую ткань проступают очертания острых сосков и вытатуированной на левой груди зеленой змеи.

Шесть.

Изо рта Марлин медленно стекает по восковой коже струйка темной крови. Такие же сочатся из разорванного насильником тела, капая на ковер под ее бедрами, а на левой груди алеют царапины от ногтей и след от укуса вокруг соска.

Семь.

Из приоткрытых губ вырывается облачко пара, гладкие черные волосы щекочут обнаженные плечи, когда она прижимается к нему в поцелуе, и ему то холодно до мурашек, то жарко до выступающей на груди испарины. Старая, потертая и потрескавшаяся кожаная обивка заднего сидения скрипит от малейшего движения, и на стеклах медленно тает изморозь.

Восемь.

Марлин уже не стонет, в ее глазах – неподвижное голубое стекло, и он бьет того, кто сделал это, вновь и вновь, не в силах остановиться, пока брат не хватает его за плечи и не оттаскивает от скулящего в углу выродка.

Девять.

Голубые глаза становятся ярко-зелеными, и из края рта сочится струйка темной крови. Такие же растекаются пятнами на длинной белой майке, и крупные капли медленно падают на кожаное сидение.

Десять.

Дверь распахнулась во всю ширь и ударилась о стену с громким треском. Гидеон вздрогнул и вскинул голову, выхватывая волшебную палочку. Разбитые костяшки отозвались короткой вспышкой боли. Он вылил едва не половину пузырька с бадьяном на разодранный бок, но руки и лицо трогать не стал.

– Спокойно, парень, – сказал Аластор Грюм, поднимая руки с пустыми раскрытыми ладонями. У него за спиной маячила неясная тень.

– Извини, – выдавил Гидеон – не потому, что был зол конкретно на Грюма, а потому, что у него не было ни сил, ни желания разговаривать даже с собственным братом – и опустил палочку.

– Шел бы ты домой, парень, – ответил на извинения Аластор, впрочем, прекрасно зная, что его не послушают. Тень за спиной у мракоборца вступила в пятно приглушенного света и обрела более явные очертания, длинные черные волосы и малахитово-зеленые глаза. На левой руке блеснуло обручальное кольцо

– Аластор, давай я его шарахну чем-нибудь и отлевитирую в койку? – предложила Джульет хрипловатым голосом и в своей язвительной манере, демонстративно потянувшись к волшебной палочке из светлого, почти белого дерева в набедренной кобуре.

– Не надо, – не оценил ее методов Грюм и прошел к столу у дальней стены кабинета. Окна здесь не было, даже искусственного, и время суток определял только падающий откуда-то с потолка свет, яркий, освещавший каждый угол кабинета днем и приглушенный, создающий приятный глазу полумрак ночью. – Ладно, парень, – разрешило начальство, тяжело вздохнув, – не хочешь домой, сиди здесь. Если что понадобится, я у Скримджера.

– Шел бы ты сам лучше домой, – хмыкнула в ответ на это Джульет, изогнув губы в кривоватой усмешке, портившей ее аристократичное овальное лицо. Она была красивая, чертовски красивая, когда не ходила с угрюмым видом и не кривила губы в ухмылке.

– А что мне там делать? – оскорбился Аластор, доставая из ящика стола какую-то папку с документами. – Сама знаешь, девочка, женат я на работе, а за детей у меня вы, поганцы. Так что никуда я не пойду, потому что прекрасно знаю: вас одних и на пять минут оставить нельзя, чтобы вы в какие-нибудь неприятности не влезли.

Джульет хохотнула в ответ своим резким, каркающим смехом и проводила Грюма взглядом, дождавшись, пока за ним закроется дверь кабинета. После чего повернула голову, перестав улыбаться, и спросила:

– Хочешь чего-нибудь?

– Не хочу, – ответил Гидеон, глядя в стену и без конца ероша пальцами короткие чуть волнистые волосы. Она подошла, присела рядом на корточки и уставилась на него снизу вверх. Голубоватые ресницы, едва вьющиеся на концах пряди черных волос и два золотых кольца на безымянном пальце. Гидеон бросил на них короткий взгляд и вновь отвел глаза.

– Первый раз, да? – едва слышно, совсем не похожим на нее тоном спросила Джульет. Она видела куда больше мерзостей, чем он.

– Я не хочу об этом говорить, – выдавил в ответ Гидеон, с трудом проглотив стоящий в горле ком. Она кивнула и на мгновение опустила глаза, прежде чем задать еще один вопрос:

– А о чем хочешь?

Да ни о чем не хочу, отстраненно подумал Гидеон и поднялся, почти подскочил с дивана, на котором сидел, начав нервно мерить шагами пространство перед столом Аластора. Нет, он хотел, но не знал, как, не мог найти слов, чтобы выразить то отвращение, которое почувствовал даже не тогда, когда увидел это, а когда услышал…

– Этот ублюдок выл, что он чистокровный! – вырвалось у него против воли. Гидеон остановился и посмотрел на нее, сам толком не понимая, чего ждет в ответ. Джульет выпрямилась, поворачиваясь на невысоких каблуках своих коротких сапог, каким-то нервным движением откинула за спину прядь волос и ответила:

– Дерьмо он, а не чистокровный.

Она поняла. Она понимала всегда, даже когда делала вид, что ей нет дела ни до кого, кроме нее самой.

Гидеон отвел взгляд, нервно дергая себя за ворот и без того растянутого свитера, и признался:

– Я боюсь.

– Мы все… – начала Джульет, словно хотела успокоить его и сказать, что это нормально.

– Я боюсь не за себя! – перебил ее Гидеон, невольно повысив голос. Он ждал не этого. А потом посмотрел, ища в этих зеленых глазах призрак не дававших ему покоя воспоминаний, и, не найдя, спросил: – Ты помнишь?

Она чуть нахмурила тонкие черные брови, приоткрыла губы, словно хотела спросить, что именно должна вспомнить, и он ответил прежде, чем успел прозвучать вопрос:

– Тогда, в первую зиму после Хогвартса. Нет, – вспомнил Гидеон, качнув головой, – у тебя она была второй. Помнишь, как…?

Она пришла незадолго до конца смены, когда он, еще стажер, всего полгода просидевший в мракоборческом училище, второй час писал какое-то эссе, и выдернула пергамент прямо у него из рук.

– Нельзя столько зубрить, чучело ты рыжее.

Гидеон поначалу еще пытался спорить, говорить, что должен заниматься, и подозревал, что это дело рук Фабиана, ведь не сама же она захотела прийти и вытащить из-за стола ничем не примечательного младшего брата своего друга. Не слишком высокого, не такого красивого, как Фабиан, и не такого умного, как Фрэнк. Конечно, это брат ее подговорил.

Ведь не сама же она решила потащить его с собой куда-то на улицы Лондона, заявив «Сейчас я познакомлю тебя с моими маггловскими друзьями. Можешь воспринимать это, как практикум по маггловедению». Гидеон поначалу чувствовал себя глупо, непривыкший видеть ее без постоянно бывших рядом Фабиана и Фрэнка, пока в какой-то момент, когда солнце уже давно скрылось за деревьями – где это было? В каком-то лесу? – они не оказались на заднем сидении чьей-то машины лишь вдвоем. Поначалу говорили, с хохотом отбирая друг у друга початую бутылку с дешевым кисловатым вином, а потом она вдруг потянулась к нему и поцеловала теплыми, чуть влажными губами.

Она не была первой. Но она была… особенной. Пока однажды всё не закончилось. И теперь он только и видел, что блеск прозрачного камня в обручальном кольце. Но это ничего не меняло.

– Я не хочу… – медленно сказал Гидеон, глядя в сторону, на заваленный пергаментами стол Грюма. – Не хочу, чтобы кто-то…

Одна мысль об этом вызывала в нем одновременно ужас и желание голыми руками разорвать любого, кто посмеет хотя бы прикоснуться к ней.

– Прекрати, – велела Джульет отрывистым командным тоном, в два шага пересекая расстояние между ними, и внезапно схватила его лицо в ладони, с силой прижимая к щекам широко расставленные пальцы. Золотые кольца обожгли кожу неприятным холодком. – У тебя шок, и ты несешь всякую чушь! Мы засадим их в Азкабан, их всех, и никто из нас не…

Она охнула, замолчав, когда к ее рту прижались отчаянно ищущие ответа губы, и уставилась на него почти потрясенно, словно этот поцелуй застал ее врасплох. Гидеон ждал, что она оттолкнет, скажет «Не надо», вспомнит о муже… Он невольно скосил глаза, словно мог разглядеть прижатые к его щеке золотые полоски колец, и она тоже посмотрела на свою левую руку. А потом в зеленых глазах отразилось что-то непонятное, какая-то странная решимость и даже уверенность, и она одним рывком сдернула с пальца оба кольца, не глядя отшвырнув их куда-то на пол. И поцеловала его сама, вновь прижимая ладони к его щекам. Гидеон обхватил ее руками, на мгновение оторвав от пола, и усадил на край стола, не задумываясь сметя с темной столешницы пергаментные свитки.

Пусть это только шок, пусть завтра он проснется с чувством стыда и сожаления, но сейчас ее руки уже были под растянутым, порванном на боку свитером, а ноги обвивали его словно змеи сродни той, что шипела на ее левой груди между распахнувшимися полами свободной фланелевой рубашки. Броская, темно-зеленая, змея распахивала розовую пасть с парой длинных белых клыков, словно готовясь к броску, и обвивалась вокруг острого бледно-розового соска, изогнув конец чешуйчатого хвоста под грудью. Увидев эту змею впервые, Гидеон подумал, что ему никогда прежде не доводилось видеть чего-то столь же возбуждающего. Он думал так до сих пор, склоняя голову и касаясь губами острого кончика соска, нежно и почти осторожно, но она в ответ охнула и выгнулась, откидывая на столешницу голову в ореоле черных волос, задышала чаще, и тогда он невольно, не задумываясь, скользнул рукой вниз по гладкой коже живота и под грубую ткань свободных темных брюк, чувствуя, как она вздрагивает и негромко постанывает от малейшего прикосновения.

– Гидеон, – бормотала Джульет и тянулась к нему, ероша пальцами рыжие волосы, целуя губы, подбородок и обнаженные плечи. Ее соски терлись о его грудь, вызывая дрожь во всем теле, ладонь блуждала где-то внизу живота, то очерчивая кончиками пальцами напряженные мускулы, то принимаясь теребить застежку на джинсах, а потом наконец расстегнула, и вокруг члена сомкнулось горячее и влажное. Длинные гладкие бедра стиснули его собственные, ладони скользили по груди и ключицам, и он не останавливался, целуя, лаская пальцами и обхватывая руками, пока она не всхлипнула, вновь запрокидывая голову, и не замерла, задыхаясь и стискивая пальцами его плечи.

Гидеон решился спросить, только когда рассвело и они были уже не в кабинете в самом центре Аврората, а целовались в постели в маленькой тесной квартирке, и ее грудь крепко прижималась к его груди, а черные волосы падали на лицо и плечи, щекоча кончиками кожу.

– Ты всё ещё любишь его?

– Я никогда его не любила, – ответила Джульет почти невпопад, осторожно поглаживая пальцами свежие ссадины на его щеке и виске.

– Я не о твоем муже.

Она остановилась на середине движения и помрачнела. А затем резко отстранилась и села, отбросив в сторону одеяло и начав собирать с пола одежду.

– Мне пора.

– Это не ответ, – сказал Гидеон, не шевелясь и не пытаясь остановить. Ее невозможно было остановить.

Или всё-таки возможно, потому что она вновь замерла на середине движения и обернулась через плечо. И ответила так тихо, что пришлось даже напрячь слух, чтобы разобрать слова.

– Если он позовет, я брошу всё и пойду за ним, не раздумывая. Ты и сам это знаешь.

– А если Фабиан позовет, то не бросишь? – спросил Гидеон, глядя, как горят на свету малахитово-зеленые глаза.

– Причем здесь Фабиан? – возмутилась Джульет, не понимая, к чему он клонит.

– Притом, что я не вижу разницы! Они оба были твоими друзьями чуть ли не с раннего детства, и надо быть полным глупцом, чтобы не понимать, что ты всегда будешь относиться к ним иначе, чем к любым другим мужчинам…

– В таком случае, – ответила Джульет с тихой горечью в голосе, – меня всю жизнь окружают одни глупцы, которые только и говорят, что я неправильная. Что я… шлюха.

– Я никогда этого не говорил, – парировал Гидеон, и на мгновение ему даже показалось, что сейчас она развернется, сбросит обратно на пол одежду и вновь ляжет рядом с ним, подогнув ноги и прижимаясь теплой щекой к его плечу. – В конце концов, Джульс…

У нее дрогнули губы, словно она хотела улыбнуться. Или заплакать.

– Это нечестно. Нечестно заставлять тебя жить в тени другого мужчины, неужели ты сам этого не понимаешь?

– Но замуж ты при этом вышла, – сухо ответил Гидеон и перевел взгляд на потолок, понимая, что разговор зашел в тупик. Она не останется. В этот раз она не скажет того, что он хочет услышать.

– Его не жалко, – с убийственной честностью ответила Джульет, вновь став самой собой. – Он хотел брака с чистокровной, он этот брак получил. А мне не нужно заботиться о том, будет он переживать, когда я заговорю о другом мужчине, или нет. Потому что нам обоим всё равно. И я… Мне не стыдно поступать так с ним. Но не с тобой.

Она застегнула последнюю пуговицу на рубашке, повернулась, на мгновение замерев в раздумье, а затем всё же наклонилась и поцеловала его в губы.

– Я не хочу испортить тебе жизнь. Достаточно того, что я порчу ее самой себе.

И поднялась с постели. Гидеон опустил ресницы, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов, и увидел их вновь, стекленеющие голубые глаза и кровавые подтеки на белой коже.

Кэрроу наверняка уже были на пути в Азкабан, второго такого легиллимента, как Фабиан, не найти во всей Магической Британии. Сивого, пожалуй, единственного, кто не заботился о скрывающей лицо маске, можно было ловить месяцами, проклятый оборотень имел десятки, если не сотни нор по всей стране. Но с чего-то надо было начинать. И надо было добить, когда была возможность. Но он надеялся успеть.

Гидеон отбросил одеяло, нашарил в кармане брошенных на пол темно-серых джинсов пачку сигарет и закурил, глядя в незашторенное окно и задумчиво сощурив карие глаза. И не сразу обратил внимание на кружащиеся за окном белые снежинки.

– Я люблю снег, – пробормотала, еще задыхаясь и прижимаясь щекой к его ключицам, Джульет, глядя в запотевшее заднее стекло.

– Почему? – не понял Гидеон, способный думать лишь о том, какая она красивая и теплая. И что никакие силы не заставят его сейчас разжать руки и отпустить ее.

– Он всегда значит что-то хорошее, – ответила девушка, поднимая малахитово-зеленые глаза, и крепко поцеловала его в шею. – Я встретила двоих хороших друзей, когда шел снег. А сейчас я с тобой, и снаружи тоже идет снег.

Быть может, это было глупым ребячеством, но тогда эти слова показались ему чем-то особенным. И быть может, сейчас этот снег, которого уже не должно было быть, означал, что она еще вернется.

Или что каждая носящая Черную Метку мразь рано или поздно получит от него по заслугам.