Текст книги "Высокие стены. Тяжелые Грузовики"

Автор книги: Алекс Коста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Часть 1. Тяжелые Грузовики

Землю засыпало снегом и пеплом. И только тяжелые грузовики могли прорваться от бункера к бункеру, чтобы перевезти продукты и остальное, что было необходимо остаткам выживших.

Эти эритроциты в остатках крови человеческой цивилизации, отчаянные водилы, с трудом прокладывали себе артерии, быстрее остальных, сходя с ума.

Но, такова была жизнь водителей тяжелых грузовиков.

Глава 1. Гув Мердок

Юрик Ласкью и Гув Мердок были лучшими. Раски старался попасть с ними в один рейс. У них были самые тяжелые грузовики. За годы, обросшие железными доспехами, как черепахи, панцирем.

Когда они вылезали из кабин, раздавался скрежет и «чак-чак», особая музыка, с которой от корпуса отваливались ледяные куски грязи.

Раски любил выходить, когда водилы заезжали в ангар. И часто ходил там, где ставили грузовики Гув и Юрик. Сам не зная, почему, скрежет и это «чак-чак», так сильно привлекали его, Раски. Того, кто по естественным причинам, никогда не станет водилой.

А может, ему просто нравилось, как Юрик и Гув обменивались парой слов о том, что сегодня было. И как так получилось, что чертова хлябь не унесла их, они добрались, прорвали, прогрызли свой путь – каждый своим тяжелым грузовиком, скребя взбесившуюся голову их матери-Земли.

А может потому, что Раски ждал. Вдруг, Юрик или Гув, хотя, Гув вряд ли, он всегда был угрюмым. Так, может Юрик, заметит и скажет ему пару слов. Ничего особенного, типа: Как там наверху, Раски? Что видно, летала?

Но, такого пока не случалось. Не до этого было водилам самых тяжелых грузовиков. Лучшим из тех, которых Раски видел от Один-Ноль до их, бункера Семь-Ноль.

Не до того им, чтобы болтать с каким-то леталой. – успокаивал себя Раски.

Юрик и Гув брались за то, на что остальные вообще бы не согласились. Проехать от края Южной Гряды до Сучьего Ущелья, чтобы забрать посылку с лекарством для какой-нибудь малышки, которой, все равно, суждено умереть? Почти самоубийство.

Но вот, их грузовики пыхтели, окутывали весь ангар Семь-Ноль дымом и паром, пока старый Аботт поливал маслом под капотом, да так, чтобы смазки хватило и на обратную дорогу. Мало ли, какие масленщики попадутся в далеком Три-Ноль? Сколько штуцеров и прокладок они заметят? Довольно ли масла, получат грузовики Юрика и Гува?! Аботт следил за такими вещами, он был старым проверенным масленщиком, не каким-то забулдыгой.

Мало, кто верил. А может, кроме Раски и старого Аботта и никто. Но, Юрик и Гув действительно возвращались. И не только возвращались, но и проделывали эту тупую хрень не просто так. Лекарство было доставлено, а малышка – вылечена. На время, очень короткое. Но, пусть так.

За это все любили Юрика и Гува. Гува, меньше. Он был странным, кажется злым, не считая тех моментов, когда разговаривал с Юриком, сразу после тяжелого рейса. Тогда он мог и пошутить чуток, типа: Ну? Уж намотал ось на Землю, а Юрик?

Старая шутка водил тяжелых грузовиков.

***

Но, в один день, все изменилось. Раски не забудет этого никогда, но никому рассказывать не будет. Да и никто не захочет услышать.

Тут нельзя сказать, что с самого утра все пошло нет так. Вообще-то, каждое утро все шло не так. Кто-то из водил сходил с ума. Как обычно, не сразу, после рейса, а после ночи, следующей за рейсом.

Раски научился определять таких. Обычно, кто самый спокойный выйдет и пойдет из ангара в бункер, а потом всю ночь будет орать «отпусти меня, отпусти, чертова хлябь, дай проехать тупая сука» и молотить в стены. Тот, следующим утром попытается поджечь свой грузовик, в тот момент, когда старый Аботт или кто другой из масленщиков, будет поливать двигатель маслом. А может, развернувшись, попытается врезаться в стену.

Такое случалось. Часто. И такова жизнь водителей тяжелых грузовиков.

***

Но, только не с самыми лучшими водилами! – думал Раски. – С ними, такого произойти не может.

Обычно, внизу, во время рейса, который он вел, Раски видел полосу, длинную и ершистую, разрывающую хлябь Земли. Это тяжелые грузовики ехали друг за другом, по три-четыре в связке. Способ, проверенный годами. Тридцать два колеса лучше, чем шестнадцать. А восемь осей, куда лучше, чем четыре. Как гласил клич водителей тяжелых грузовиков: тяжелое – это надежно.

А что, может быть тяжелее, чем один тяжелый грузовик!? Только два и три, а лучше четыре, едущие в ряд, друг за другом. Ось к оси.

Но, в это утро Раски не увидел полосу. Или даже елочку, как когда в рейсе были неопытные водилы или просто много грузовиков с потаскушками, которые хлябь бросала туда-сюда.

Сегодня он видел то, чего еще никогда не видел. Одну черточку посередине впереди и несколько, отходящих от нее, в стороны, сзади.

И он знал и понимал, хоть и не хотел в этом признаваться: этой первой черточкой был тяжелый грузовик Гува. И, конечно, сам Гув Мердок, вместе с ним.

И Гув ехал, не боясь заносов. Он ехал, не боясь, что от такой нагрузки двигатель сдохнет быстрее, чем он доедет до ангара другого бункера. Он и возвращаться не собирался!

Вот, что понял Раски, увидев жуткую непривычную, ни полосу, ни елочку, а лестницу – внизу.

Это поняли и водилы и преследовали Гува. Но, они не могли не жалеть своих двигателей. А главное, себя. Они должны были, просто обязаны, вернуться обратно, не погибнуть в хляби, которая затыкала горло, уши и нос. Душила, стоило только остановиться.

Раски смотрел и ждал, вдруг лестница соберется в елочку или лучше – в единую полосу, и на хляби Земли образуется одна глубокая линия, привычная ему, когда в рейсе лучшие водилы, особенно такие, как Гув Мердок и Юрик Ласкью.

Но, у Гува, похоже были другие планы.

Почему, Гув?

Раски услышал Юрика и увидел, как от «лестницы» отделилась одна «иголка», самая большая, это был грузовик Юрика Ласкью.

Гув не ответил. Раски слышал только «кх-рр-хх». Но, это его, как раз, не удивляло. Он и не ждал ответа. Самый хмурый водитель, самого тяжелого грузовика, даже когда шутил со своим другом, после рейса, оставался немногословным. А тут, когда он сошел с ума, какие еще он мог сказать слова!?

По-че-му, Г-у-ув! За-че-е-ем!? – кажется, кричал Юрик, а все остальные водилы молчали. Они знали, чем все это закончится. Они видели это много раз. Тот, кто уезжал, так сильно давя на газ, как будто хляби под его четырьмя осями нет и никогда не было… тот далеко не уезжал… И никогда не возвращался.

***

Нет, Юрик Ласкью не кричал «по-че-му». Он был водителем тяжелого грузовика, одним из лучших.

Кричал Раски. Про себя. Он же был леталой, всего лишь, наводчиком с фонариком, которым управлял даже не он, а старый Хью. Важное дело. Но, что с того!? В том мире, который им достался, все дела были важными, потому что означали: жизнь или смерть.

Юрик не кричал. Даже через хлябь, он видел то же, что и остальные. Как тяжелый грузовик Гува Мердока рвал метровый слой льда, пыли и космического песка, этой жуткой тошнотворной массы, которой нескончаемо покрывалась Земля и, которая сгубила сотни тяжелых грузовиков. Может, не таких, как у Гува, но зато, более острожных, едущих друг за другом, в натяг, старясь лишний раз не отбрасывать эту смертельно-гнетущую массу в стороны, чтобы она не отомстила, не заблокировала движение.

Ехать так, чтобы прорезать эту чертову хлябь, «подарок» большой войны прошлого, но не будоражить ее. Вот, что умели водилы тяжелых грузовиков. И в этом им не было равных. А лучший из них, Гув Мердок, знал о том, как ехать, конечно же, лучше остальных.

Поэтому, когда Юрик видел, как его друг и напарник жарит так, что по сторонам, хлябь разлетается, ему не нужно было спрашивать, ни зачем, ни почему.

Он уже все понял. Он гнал свой грузовик, почти так же, как Гув, может чуть осторожней, только потому, что когда сходит с ума твой лучший друг, с которым ты проехал в рейсе, ось к оси, много часов и еще больше ужасов – то хочется сделать хоть что-то. И кажется: только так можно помочь, даже если помочь нельзя.

***

Юрик гнал тягач, совсем не для того, чтобы спросить, зачем или почему. Он просто хотел проводить своего друга, сказать «прощай». Сказать: Ты был лучшим водилой, друг! Самым лучшим!

Как он бы сказал любому другому. Вообще-то, водилы не делили, кто лучше, а кто хуже. На это не было времени и сил. И не тот это был мир, и не то занятие. Они делили только горечь и боль. То, что люди всегда продолжают делить. Даже, когда все остальное уходит.

Поэтому, остальные водилы в этом рейсе, шесть или семь тягачей, Раски толком не видел, гнали за Юриком, который гнал за Гувом. С той же целью: попрощаться.

Они были не так быстры, как Юрик. Их грузовики не были такими тяжелыми, а они сами не были такими умелыми, но все-таки, эти черточки, прорезаемые через хлябь, эти побеги последней мужской дружбы, которая стоит всех других мужских дружб, которые только и существовали на Земле, все еще двигались вперед, в отчаянной и бесполезной попытке догнать того, кого уже нельзя было догнать.

И последний масленщик-забулдыга знал: нельзя догнать того, кто отчаялся. Он будет жать на газ, пока хлябь не догонит его, не задушит, не проглотит…

И так случилось с Гувом Мердоком, одним из лучших водил тяжелых грузовиков.

***

– Он цистерну прикрепил, ага… на, попей! Чего ты, небось страшное там? Ага…

Аботт протянул Раски что-то, флягу кажется, он взял наугад. Перед глазами была серо-черная круговерть. То, что он видел сверху, сразу после странной лестницы, хотя страннее ему уже казалось, быть не может. Сильный занос грузовика Гува, самый сильный, который Раски когда-либо видел. Так, что потаскушка, которая оказалась цистерной, полетела кубарем вперед кабины.

И потом, вспышка и взрыв. Такой, что на какое-то время, Раски не знал какое, с поверхности раскидало всю хлябь. Счистило всю дрянь, толщиной в метр, а может и больше, ведь Гув двигался к Перевалу Седых Коней, а значит…

– А что? – он посмотрел, но не увидел Аботта. – А что там было, под хлябью? Я не увидел.

– Попей еще малыш. Я-то масленщик, знаю толк в смазке. Надо-то.

Раски, еще плохо понимая, что вокруг сейчас, подумал, что у него в руках масленка, большая медная посудина с длинным носом и торчащим штоком.

– Э… масло!? – не стал пить он.

– Да ты че, пацан! Чистая жидкость. Какое масло. Пей давай! Ну, глотай!

Раски взглянул получше и узнал любимую флягу Аботта. Отпил, но ничего не почувствовал.

– Слушай, а что там с цистерной? – выкашлял он лишнее.

– Э, ты знаешь. Такая цистерна там, в углу ангара. Ну, мож-т видел, как… давно та-ма, с незапамятных времен. Ага… уж сил не было ее проверять. Мы же как… ты, наверное, думаешь, что масленщики только масло под капот наливают. Ага… Не-а… мы тут все это дело в порядке держим. Ворота, ставни, потом эти-т… эх, черт, старый я стал. Эти… всякие сошки и пешки, да хрен, как они там…

– А про цистерну, Аб?

– Ага… ну да. – тот потер лоб, оставив пару темных полосок.

Уж не понятно, почему, но у масленщиков руки всегда были, как будто, маслом пропитаны.

– Да, цистерна. На нее Мердок давно засматривался. Уж не знаю, почему. Цистерна, как цистерна. Закрытая, старая, никому ненужная, все чин по чину. Она бы так сто лет еще стояла! Кому она? Но, как-то он пришел и говорит: Аб, ну накачай! – и показывает на колеса. Ну а я: А чего их качать, я и так их проверяю. А он такой: Делай-давай. Рейс сложный. Как потаскушку возьму. Накачай, Аб. – и такой сморит.

Да-х… мне его взгляд тогда сразу не понравился. Сразу почувствовал я что-то. И сказал себе: Эй, Аб! Дело не в масле. Этот малый походу сбрендил-того. Иначе, с чего ему так вот, Гуву Мердоку, на тебя старого масленщика смотреть!?

Но, конечно, так-то не сказал. Накачал, да и все. И мне чего? Потаскушка, так потаскушка. Тяжелый рейс, так тяжелый. А какой он, не тяжелый, ты скажешь!? Они все тяжелые. Потому, что последние. Вот!

– И? Что?

Раски почувствовал, что фляга помогла, немного отошел. Не мог только забыть, и… никогда не сможет.

«Ну и ладно. Это даже хорошо». – подумал он. Вот, только он не знал, видели ли это водилы. Он хотел, чтобы это увидел Юрик. Ему казалось, это – то, ради чего погиб Гув Мердок, взорвал свой грузовик, самый лучший в ангаре бункера Семь-Ноль, а может и вообще, лучший.

Чтобы кто-то увидел. Так, неужели, видел только он!? Совсем невыдающийся, еще и года не прошло, после того, как он смог совмещать точку на экране с картами Хью, летала Раски.

Но, вот он увидел, хоть на мгновение: какой когда-то была Земля. Красивой! Ладно, что там красивой. Не то. Настоящей!? И тоже не то! Не то… Такой, чтобы… когда на ней не было дряни. Этой дряни, вот уже, столько лет, падающей и впивающийся, колышущейся дурной массой, в которой они родились и, в которой, умрут. Которую они назвали хлябь.

Хлябь, хлябь, хлябь… и не это ли должны делать водилы тяжелых грузовиков. Рассекать, кромсать, преодолевать хлябь. И не это ли сделал Гув Мердок, самый лучший из водил тяжелых грузовиков, в тот день… точнее, во время своего последнего рейса.

– Горючее? – спросил Раски.

– Да, не… как-мо там! Кто бы оставил цистерну с горючим вот так, со спущенными шинами.

– А что?

– Масло?

– У… я тебя! Стрекоза! Какое… твою-тмо дивизию! За масло…я бы даже… ух! Даже Гува Мердока вот этой самой… Да, ну его! И, кто теперь будет… эх, да ну ладно.

Аботт ушел. Раски остался сидеть, пока еще не понимая, в какой он части ангара. Где-то в углу масленщиков, но где? Его мысли шевелились сильнее от новых глотков из фляги. И он представлял, что на время, раздвинувшаяся масса из пепла и льда, уродливая перхоть Земли, раздвигается дальше и больше. Так, что Земля становится чистой и очень красивой. Такой, как он видел ее на картинках. И он летит над ней. Он летит и видит Землю. Землю, а не хлябь. Что за чудо!?

Может, ради этого Гув так сделал? Чтобы показать!? Но, кому? Ему!? Раски? С чего бы! Он даже ему пару слов не говорил, так только смотрел «иди, делай свой работу» перед рейсом или «ну, пшел» – после.

Водилы не увидели того, что хотел показать им Гув, если только он этого хотел. Ближе всех остановился Юрик. Но, он был слишком близко к вспышке, что увидел только вспышку. И остальные тоже.

А может, Гув Мердок не рассчитал? Может, он хотел показать другим водилам, для чего они ездят туда-сюда, подвергая себя такой опасности. Каждый день, сходя с ума. Хотел, но не показал. И все потому, что не просто не догадался, не прикинул, что потаскушка, эта цистерна, столько лет стоящая в дальнем углу ангара их Семь-Ноль, так взорвется?

И вот, показал только ему, Раски. Летала Раски… бойкий, смышленый, но слишком хлипкий от рождения, чтобы когда-нибудь стать водилой.

Так зачем он ему это показал?

Раски не заметил, как от этих мыслей, усталости и фляги, он заснул.

А за стенкой, гремели водилы. В них, каждом, было уже не одна, не две, а по меньшей мере, по три фляги. В ту самую ночь, когда они провожали своего лучшего напарника, Гува Мердока.

Они были тяжелы от выпивки. И их это вполне устраивало. Тяжелое – это надежно. – говорили они, и не собирались пока оказываться от своего первого клича.

Глава 2. Юрик Ласкью

Он бы давно сошел с ума сам. Но, когда-то, обещал этого не делать. Обещал себе, а главное – ей.

С тех пор он стал Юриком Ласкью, водителем тяжелого грузовика.

Тяжелое – это надежно. – гласил первый клич. Но, Юрику было это не так важно, хотя он еще как уважал братство отчаянных водил, ценил их работу, понимал то, что они все делают. День за днем, в нечеловеческих условиях, кое-как направляемые пучком света размером с пятерню… чем-то похожем на нее, отдельные лучи отходили в стороны, как пальцы, поэтому так и называли. Следили за «пятерней», чтобы не свалиться в овраг, бывший водоем, туннель, платину, канал… да, чего там только не осталось от прежнего Мира.

Иногда Юрик сжимал руль, а слова сами вытесывались, свистели из сдавленных челюстей: Чтоб б ты сгорел! Что б ты… чертов Мир, чертова хлябь!

Но, потом вспоминал обещание, себе и ей. Получается, два обещания. И оба они вели к тому, чтобы… чтобы ехать дальше, несмотря ни на что.

Ехать дальше, потому, что он обещал, что когда-нибудь найдет… – в такие моменты он всматривался в хлябь, ища хоть одну зацепку. Хоть краешка, хоть ниточки.

Ни-че-го! Только безмерная колышущуюся масса, в которой, под которой куча опасностей.

И, по которой, от бункера к бункеру ехали водилы, ось к оси, оставляя в ней свои жизни, но и, доставляя грузы и все необходимое, иногда и людей, нуждающихся в поиске тех, кого они хотел хоть раз увидеть.

И такова была работа водителей тяжелых грузовиков.

***

Эх, черт… не о том ты думаешь, Юрик, не о том! – ругал он себя, пытаясь увидеть первые очертания ворот ангара Шесть-Ноль.

Тебе бы подумать о том, чего ты по-настоящему хотел, когда первый раз попал в Семь-Ноль, в ангар водил, чтобы стать… Он не знал кем, но увидел доходяг, в основном стариков, с большими лейками, снующими у капотов огромных машин, обвешанных кучей металлических пластинок и, похожих на…

Юрик тогда не знал, на что они похожи. Только смотрел, как чад от сгорающего масла уходит вверх в черный высокий потолок. А вместе с ним, двигатель все лучше и чаще издает «бурм-бурм-бурм», как-то похожее на работу моторов из прошлого и все меньше «хр-хр-хр». Поливаемый жизненно важным соком, мотор оживал, суставы его железного тела напитывались маслом, смазывались, сообщались и начинали двигаться, не мешая друг другу, не задевая.

– Э-э-й! Кре… – кто-то кинул в него что-то, пока он зевал, смотрел на железных мастодонтов. Издавна так повелось: чем тяжелее грузовик, тем надежней. Да. Тяжелое – это надежно! Все так, все так.

«Э-э-й!» принадлежал Гену Муто, старому водиле, который научил его всему. Учеба началась с этого «э-э-й». И еще, когда Юрик сказал, что мог быть масленщиком, но Ген покачал головой и показал на железные штуки в дальнем углу.

– Еще и еще. Давай. – сказал Ген.

И хоть Юрику было непонятно, что тот от него хочет, он тогда не знал обрывистого языка водил, громкого и резкого, будто они, разговаривая даже в ангаре, пытаются перекричать завывания хляби в передатчике, но он решил, что должен использовать эти штуки еще-еще-еще. И еще, пока… Пока, что!?

Он пошел туда, куда указал ему Ген. Но, задумавшись «пока, что?», обернулся, Ген кивнул в сторону грузовиков.

«Пока не сможешь управлять такой штукой». – наверное, это хотел сказать Ген, но не сказал. Водилы хоть и говорят отрывисто и крикливо, или не говорят вообще, показывая кивками или молчанием, но каждое слово или движение – точно.

Такова жизнь водителей тяжелых грузовиков.

Не о том ты думаешь Юрик, не о том… воспоминания, плохая хрень для водилы, особенно во время рейса. Особенно во время рейса к бункеру «Плохой камень». Шесть-Ноль, вообще-то. Но, водилы иногда назвали его «Плохой Камень». Старое название, еще со времен, когда первый водила намотал ось грузовика на большой камень, на последнем повороте, почти перед самой прямой перед воротами.

Тот водила был не виноват. И летала, скорее всего, тоже. Другие водилы, ехавшие за ним, тоже были не причем.

Просто камень был плохой. А дорога еще хуже. Как всегда.

***

Не о том ты думаешь, Юрик! Не о том. – от злобы на себя, он поджал педаль, достал передней скобой за грузовик Мердока… эх, черт! Мердок погиб. Поджарил себя в луже водорода. Нет, это не грузовик Мердока. Его больше никогда не будет впереди!

Так, что пытался показать Гув!? Показать тебе, Юрику, или увидеть сам!? То и другое?

Он пытался показать, какой красивой может быть Земля, когда на ней нет всего этого дерьма. А заодно, он пытался показать, с какой мечтой пришел ты, Юрик, ставший Юриком Ласкью, одним из лучших водил тяжелых грузовиков. С какой мечтой ты пришел в водилы тяжелых грузовиков.

Да, черт! Скажи ты уже! Ради чего ты пришел. Ну!

Не ради того, чтобы держать ось к оси, натягом, всей колонной расталкивать хлябь, ухватывать вечно вырывающийся руль. Вправлять кости себе и другим водилам, которые выбивала матушка-кочерга, в самый неподходящий момент, когда коробка слетала на шестеренку ниже. А потом, все-таки как-то доехав, упиваться флягами масленщиков, колотить во сне, от жути и отчаяния, в железные стены бункера!?

Ради чего ты пришел, Юрик Ласкью!?

Эй, поживей! – сказал Юрик, когда водила впереди, неплохой малый, но новичок, подвалил заднюю ось, видно, пережав газ, или, воткнул не ту передачу.

Юрик включил пониженную и подтолкнул его в сторону заноса. Тот сразу понял, добавил газ, выровнялся, пошел дальше.

Он был впереди. Новичков обычно ставили вперед. Их не так было жалко терять, как опытных водил. И если летала пропустит ущелье или еще что-то, то первым улетит грузовик новенького. Зато опытные водилы успеют остановиться.

Хреновый порядок, но такова уж была жизнь водителей тяжелых грузовиков.

***

Ради чего ты пришел Юрик? – он сидел один за длинным столом, взглядом никого не подпускал. Другие, наверное, думали, что это из-за Гува. Да и к черту, пусть думают, что хотят! Ему было наплевать.

Когда они добрались до ангара Шесть-Ноль, внутри у Юрика все скребло от всех этих вопросов, зачем и почему. Он понимал, что исколесил туда-сюда эту чертову хлябь сотни раз, от Кривого Мыса до Тупой Суки и от Плохого Камня до поворота на Восемь-Ноль.

Он уже намотал на заднюю ось, если не всю Землю, то всю ее хлябь, залатал все места своего грузовика, всеми пластинами, которые находил сам и находили для него. Его грузовик стал самым тяжелым, если не считать грузовики Гува и Гена, которые были теперь обломками и осколками, застыли и потерялись в хляби уродливыми остовами.

И что, Юрик?

Ты хоть как-то приблизился к тому, чего ты хотел? К тому, что ты обещал себе и ей!?

Бам-с! – ударил кто-то в железную стену бункера, и «бам-с-с» разлетелось не только по сырым толстым стенам железного подземелья, но и раздалось внутри Юрика. И, внутри раздалось не «бам-с», а «не-е-е-т».

Юрику повторять и не надо было. Он и так знал, что: Нет!

***

Нет. Он не приблизился к тому, что искал. К тому, что хотел и ради чего пришел в ангар Семь-Ноль, чтобы стать хотя бы масленщиком, а лучше леталой, а стал водилой, одним из лучших водил, одного из лучших в их ангаре, тяжелого грузовика. А после того, как сгорел… нет, поджег себя, взорвал, уничтожил, Гув Мердок, так самого лучшего.

И что с того!? Как это приблизило его к тому, что когда-то сказала ему она!? Того, что он никак не мог забыть, и ради чего он проделал такой путь!?

А, ради ли этого, Юрик!? – спросил он себя, а в ответ опять услышал «ба-м-м-с…ба-м-м-с».

Понятно, кто-то колотил в стену от ужаса и отчаяния. Привычное дело. Как и то, что он сотни раз проехал между Тупой Сукой и Глубоким Оврагом, намотал сотни кругов между Семь-Ноль и Шесть и Два… и еще…, а к черту! Сейчас не хотелось вспоминать все эти номера.

Другое дело то, о чем рассказывала ему она. Он уже забыл половину! Больше! Почти все забыл, за сотни часов, пока руль рвался из рук, матушка-кочерга била по ребрам, а колеса садились в хляби.

Нет, что-то он помнил. Что, раньше у бункеров не было номеров, у них были имена, и эти имена что-то значили. Черт, да и не бункеры это были. Это было что-то другое, что он надеялся увидеть. Хотел увидеть, как саму жизнь. Не такую, проведенную в жестянке, сжимая глаза, смотря через поток грязи, льда и пепла, с трудом удерживая руль и двигая коробкой, которая была куда тяжелее, чем самая тяжелая штанга в дальнем углу ангара Семь-Ноль.

Нет, не такую жизнь он хотел. Он хотел добраться туда, о чем рассказала ему она. Об этом он еще не забыл. Еще бы забыл!

Она сказала… нет, он ее спросил. Он сам спросил, не стал дожидаться, пока ее зрачки станут серыми и единственное, что можно будет делать – это ложиться ей на грудь, вслушиваться в дыхание, которого уже нет.

– Скажи, где нормальная жизнь? Где, скажи мне? Я найду ее. Обещаю! Найду!

– Найдешь, Юрик? – она вцепилась в него, одно рукой, вторая у нее уже не действовала.

– Найду, обещаю! – сказал он, сжал ее руку.

– Пообещай себе! Не мне. Себе. Слышишиш-шь-шь-шь…

Юрику показалось, что при каждом шь-шь-шь, у нее отваливаются кусочки губ, когда-то таких прекрасных, теперь высохших, серых, как и вся она, но все еще очень красивых.

– Обещаю! – сказал он, с жаром. – Обещаю, что найду. Скажи. Где? Где!?

– Там… – кажется, последние силы оставили ее, так что Юрик услышал только то, что выдохнули ее губы, последнее, перед тем, как она умерла:

– Там… на краю Земли.

Там, на краю Земли. Там! На краю Земли! Там, на краю… есть нормальная жизнь. Он был уверен. Не только потому, то ему обещала она.

Он был уверен, и сам по себе. Есть – и это – там! На краю Земли, где начинается хорошая, другая жизнь. Там нет, сыплющихся с неба, пепла, льда, обломков, превращающихся в жуткую хлябь, которая укрывает все то, что он столько раз видел на картинках. Там все это открыто и можно ходить туда-сюда, проходить долгие расстояния, без грузовика, обвешанного металлом, ось к оси, с другим отчаянными в рейсе.

– Уж намотал ось на Землю? – спрашивал его Гув, после каждого рейса.

– Намотал, Гув. – хотел бы ответить ему Юрик, и в общем-то, так и отвечал. Но никогда не добавлял то, что хотел добавить: – Намотал. Но, край Земли, я так и не нашел.

Он не добавлял это потому, что потом, и он был в этом точно уверен, его было бы уже не остановить. Он бы на весь ангар стал кричать: Край Земли, за которым нормальная жизнь… Край Земли, где есть не только бункеры и рейсы… Край Земли, где по Земле можно ходить! Господи, пешком! Край Земли, где… за которым… там…

Он бы точно не остановился. А, потом, после нескольких фляг подряд, успокоился бы, поник.

Что ж! Масленщики смазывали не только двигатели тяжелых грузовиков, но и двигатели самих водил.

Хе-х… – кажется, от этой мысли, Юрик усмехнулся.

***

– Нормально катаешь, Юрик. – сказал ему кто-то и дал в руки флягу. Но, голос был не масленщика. Крепкий, отрывистый. Такой мог быть только у другого водилы.

– У нас у всех работа такая. Так, что… – Юрик хотел побыстрее избавиться от незнакомца, вернул ему флягу, не отхлебнув, даже не посмотрев в его строну.

– Что есть, то есть.

Юрику показалось, что незнакомец ушел. На самом деле, тот просто замолчал.

– А как вообще там?

Юрик посмотрел в сторону говорящего, но мало, что увидел. Так бывает после долгого рейса, когда час за часом, поворот за поворотом, вглядываешься в хлябь.

У водил, на этот счет, имелась шутка. Даже не шутка, а так, дать понять, чтобы кто-нибудь, кто лезет с глупыми вопросами, после рейса, отстал побыстрее.

В ответ на вопрос «Ну, как там?», бывалые водилы не срывались, не посылали спрашивающего, а отвечали «Неизвестность». Потому, что это так и было. Самый точный из неточных ответов.

Ну как там? – Неизвестность.

И все. Больше не надо слов.

– Слушай, брат… – Юрик не хотел ругаться, кто бы перед ним не стоял. Ему нужно было побыть с самими собой. Слишком много произошло за последнее время. Он потерял лучшего напарника, и, благодаря его смерти, увидел, какая она, Земля, какая она есть. И понял, что хоть он уж много раз намотал всю хлябь от Семь-Ноль до Один-Ноль на оси своего грузовика, к своей цели – он так и не приблизился.

Он не добрался до края Земли, ни на километр не стал ближе к тому, что она называла настоящей жизнью. Так, что да… Юрик бы мог швырнуть в невежу, чем попало, сплюнуть и отправить его кормить крыс на обочине, но он просто сказал:

– Слушай, брат, я… короче… не до этого.

– Понимаю. Слышал про Гува. Мердок… это легенда. Ты знаешь, что он первым придумал обливать все двигло маслом, перед рейсом, чтобы хватило туда-обратно, если колонна не сможет добраться до следующего бункера?

– Не, не знал. – ответил Юрик, поняв, что от этого чела просто так не избавиться.

– Мало, кто знает. Я катал с Гувом, еще, когда он был на безкапотном. Не… Ты не знаешь, старая машина, древняя. Там так кабина еще утроена, что если колеса под тамбуром за что-то зацепятся, то хана. Что бывало и часто, дороги раньше были еще хуже, сплошь поваленные деревья, остовы легковых машин… да, такие тоже были, не всегда по этому миру передвигались только тяжелые грузовики. Хотя, я даже рад этому, рад…

– Чему?

– Ха-х… что в этом мире появилось что-то, по-настоящему, тяжелое. Ведь, тяжелое это…

Юрик начал что-то видеть, кроме серой крошки перед глазами и различил, что этот хренов знаток протянул ему клешню или что-то… – Тяжелое, это надежно!?

– Тяжелое? – то ли спросил, то ли ответил он.

«Тяжелое… хрена два… тяжелое… это…». – внутри у Юрика все полыхало. Злость хлестала, как масло из движка, если вдавить педаль. Толком ничего не видя перед собой, он выбежал из зоны столов, побежал, толкнул кого-то, что-то опрокинул, вбежал в ангар.

***

Под ногами расплывались грязные лужи, с мелкими кусками метала и грязи, и жирной клейкой гадости. Всего того, из чего состояла эта жуткая масса, которая с давних пор покрыла всю Землю. Перхоть Земли, Копоть неба, хлябь… как только ее не называли.

Он стоял и смотрел на своего друга. С железных плит стекли грязь и лед, обнажив заклепки, каждая, толщиной с палец. Да, некоторые уже вылезли, другие согнулись, третьи так сильно покрылись гнилью и ржавчиной, наверняка, самые старые, что во-вот, шляпку скрутит, во время следующего удара.

А все равно, большая часть плит держалась. И сидела ровно, в тех местах, где им полагалось. Прямо там, где надо, чтобы защищать от всей этой адовой хрени, которая только может случиться в рейсе.

– Что, думаешь, он тебя отвезет туда!?

Юрик услышал тот же голос, который доставал его у столов для водил.

– Да, какого…

Но, не успел Юрик закончить фразу, как повернулся и увидел щуплого, по меркам водилы конечно, и старого, даже не только для водилы, чувака. Он-то ожидал увидеть низкорослого, шириной плеч с радиатор и клешнями такими, что можно было на них карты раскладывать.

И только потом вспомнил «Я еще с Гувом катал». Так что, все сходилось.

– Знаю-знаю. Думаешь, откуда этот старикан все знает. И еще… наверняка думаешь, чего это у него руки и плечи, как у какого-нибудь масленщика, а он рассказывает про то, как там начинал Гув Мердок. Великий Гув Мердок! Он же тебе показал, да!? Я слышал, все слышали. Он тебе показал и всем остальным в рейсе. Он не просто так прицепил потаскушку. Водород! Еще со старых времен. Но, Гув знал. Умный малый. Был. Знал, какой будет взрыв и знал, что если он будет давить на газ, не жалея ни заднюю ось, ни переднюю, то уедет далеко, чтобы никто не пострадал.

Зато, чтобы все увидели: какая раньше была Земля и как по ней можно было запросто ходить. Нет, нет… – тот отмахнулся, хотя Юрик и не возражал. – Не, я сам не помню то время, и не могу помнить. Это было много лет, слишком давно. Но, зато я знаю, почему некоторые водилы становятся лучшими, как ты, Юрик. А другие всю дорогу виляют осями, как шлюхи бедрами.