Текст книги "Поднять зайца"

Автор книги: Алекс Хэмилтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Алекс Хэмилтон
Поднять зайца

Энергичными движениями Бэмбраф принялся заводить будильник. В глубине души он не исключал, что в назначенный час Кроучер и Тилли могут вдруг заартачиться. В последний раз, когда кто-то попытался было сбежать из интерната, ему устроили экзекуцию – собачьим поводком высекли (даже в комнате старшей экономки было слышно), и целый месяц не отпускали в город.

Сам Бэмбраф никуда убегать не собирался – на следующий день ему предстояло выступать третьим номером против «Кольтов» из начальной школы Уиггета, а кроме того, после этого семестра он и сам должен был перейти в школу Уиггета, правда, уже среднюю, так что для него во всей этой затее не было никакого смысла. Зато Кроучеру и Тилли предстояло еще два года проторчать в «подготовилке», прежде чем их куда-нибудь переведут. Про себя они решили, что Бэмбраф поступил как настоящий товарищ, решив ввязаться в это дело, хотя мог и уклониться, поскольку если вскроется, что он им помогал, то ему тоже несдобровать.

Будильник принадлежал Морби – его ему дала мать. Мальчик предпочитал никому не давать часы, поскольку мать не разрешала этою делать, а кроме того, он и сам не исключал такую возможность, что часы могут отобрать, если потом дознаются, какую роль он сыграл во всей этой истории с побегом.

– Не веди себя, как щенок в яслях, – сказал ему Бэмбраф. – Ты же им даже никогда не пользуешься.

– Я по нему время узнаю, – ответил Морби.

– Время можно узнать по любым часам. Или, когда понадобится, можешь у меня спрашивать, сколько сейчас времени.

– Но ты ведь не знаешь, как им пользоваться, – продолжал канючить Морби. – Там есть такая специальная ручка, а ты не знаешь, как ее заводить…

– Ну так покажи, если знаешь. Но если что-то не так скажешь, ух потом достанется тебе!

Несколько голосов в палате также заверили Морби, что ему «ух как достанется», если он вообще каким-нибудь образом сорвет намечающееся мероприятие. Кроучер и Тилли сидели на краешках своих кроватей и с робким видом слушали, как Перро и Диксон восторгались их решением бежать из школы.

Неожиданно в палату вошел мистер Хэрборд – ему надо было выключить свет – и увидел Морби, все так же стоявшего рядом с постелью Бэмбрафа с будильником в руках.

– А ну, все по постелям, – скомандовал мистер Хэрборд. – Морби, что ты там торчишь босиком и без ночной рубашки?

Морби с виноватым видом отвернулся, а Бэмбраф протянул руку и выхватил у него часы.

– Это я виноват, сэр. Попросил его вернуть мне мой будильник.

Вся палата пришла в восторг от смелости и находчивости Бэмбрафа.

– Раньше надо было о таких вещах думать, – бросил мистер Хэрборд, – а не когда время свет гасить. И тебя, Морби, это никак не оправдывает. Я тебе уже говорил насчет того, чтобы ты в полуголом виде не бегал по палате. Ты только посмотри на себя – штаны болтаются, пуговицы на пижаме расстегнуты. А ну, парень, приведи себя в порядок и марш в постель. Если еще раз в подобном виде застану тебя, получишь такой урок, который надолго тебе запомнится!

Морби уступил часы и побежал назад к своей постели. В тот момент он твердо решил присоединиться к Тилли и Кроучеру, когда те соберутся удирать.

– Ну что ты так на кровать-то плюхаешься, пружины же все растянешь! О Бог мой! – воскликнул мистер Хэрборд. – Так, все улеглись?

– Сэр, я еще зубы не почистил, – проговорил Джонсон, который вообще не отличался крепким здоровьем.

Мистер Хэрборд задержал руку у выключателя и посмотрел на часы.

– Ну так давай поживее! Слушай, Джонсон, почему у тебя всегда что-нибудь не так, а?!

– Сэр, он уже чистил зубы, чистил! – раздалось несколько голосов. Всем хотелось, чтобы мистер Джонсон поскорее ушел, и тогда они могли бы продолжить обсуждение задуманного Кроучером и Тилли плана.

– А, значит опять старые шутки вздумал шутить? – ощерился мистер Хэрборд.

– Так можно мне выйти? – спросил Джонсон.

– Можно мне выйти – что? – переспросил мистер Хэрборд, явно намекая на приставку «сэр» в конце фразы.

– Можно мне выйти в туалет? – повторил Джонсон, как-то стеснительно покачивая головой.

Раздался взрыв смеха. Мистер Хэрборд покраснел.

– Да, ты можешь выйти, – проговорил он. – А потом пятьдесят раз напишешь мне фразу: «Я не должен дерзить старшим».

– О, сэр! А как по буквам будет – «дерзить»?

– Слушай-ка, Джонсон! Еще раз повторяю: ты у меня когда-нибудь дождешься!

После того как Джонсон шмыгнул мимо него в сторону туалета, откуда через несколько секунд послышался плеск воды и звуки повторной чистки зубов, мистер Хэрборд повернулся к Бэмбрафу и сердечным тоном произнес:

– Сегодня, Бэмбраф, я буду спать спокойно. Мне почему-то кажется, что завтра у тебя получится игра что надо. Правда, я слышал, что «Уиггеты» заметно укрепили фланги, особенно в тех местах, где сами собираются идти на прорыв.

– Я знаю, сэр, – отозвался Бэмбраф. – Я сегодня отточил несколько приемов, сэр. Мистер Эдамс раскусил их планы, сэр.

– Да, – кивнул мистер Хэрборд, – я тоже об этом слышал. Правда, мистер Эдамс говорил, что ты несколько раз промазал по мячу… Но ничего. Самое главное, старайся держать голову пониже – во всяком случае, я бы именно так поступил. Кстати, это ко всем относится! Все, спокойной ночи, мальчики.

– Спокойной ночи, сэр.

Свет погас. Джонсон проскользнул за спиной мистера Хэрборда. Тот шагнул к нему, взял из рук зубную щетку, тяжело вздохнул и вышел из палаты. Как только затих звук его шагов, Дэнби громко прошептал:

– Джонсон, какой же ты дуралей! Если бы ты не спросил его, как это по буквам пишется, тебя бы завтра отпустили в город. А теперь вот сиди теперь.

– А мне все равно, – отозвался Джонсон. – Если зубы не чистить, они все выпадут.

– Но ведь не сразу же, идиот ты этакий! Один раз можно и не почистить. И потом, ты же их уже чистил сегодня. Если их так часто чистить, они еще скорее выпадут.

– Теперь он от него не отстанет, – заметил Кроучер. – Меня он вообще заставил переписать две страницы по-латыни, а все-то за то, что я сорвал фуражку с головы Белла, а когда я сказал, что это нечестно, добавил, чтобы я до конца главы все переписал, а это еще целая страница.

– А мне все равно, – повторил Джонсон. – Я уже заранее целых сто раз написал это самое «Я не должен дерзить», так что пускай теперь этот сухарь бабку свою учит, как яйца варить.

– Дуралей, он же сразу заметит разницу, – вмешался Листер. – Старые чернила быстро темнеют.

– А я карандашом написал, – торжествующим тоном произнес Джонсон.

– Карандашом не разрешается! – чуть ли не хором проговорили несколько голосов.

– А по-моему, он уже со всеми вел себя, как самая грязная свинья, – тонким, почти писклявым голосом заявил Тилли, – и уж если я действительно сбегу из этой вонючей дыры, то никогда больше сюда не вернусь!

– У тебя все готово? – спросил Бэмбраф.

– Спортивные костюмы сложили в свои шкафчики – мы заранее приготовили, когда относили чистые простыни экономке. Старина Тилли попросил у нее тогда разрешение на это и она не возражала, но в самый последний момент Уилсон чуть все не испортил – ему, видите ли, тоже захотелось помочь ей. Но после того случая, когда он вырядился в ее платье, она ему не разрешила.

– Да, повезло вам, – кивнул Бэмбраф, – потому что Уилсон обязательно бы обо всем проболтался.

– Но ведь в спортивных костюмах вас не посадят в поезд, – заметил Дэнби.

– Ну да, посадят, – возразил ему Бэмбраф.

– Что-то я не видел пока, чтобы в поездах ездили в спортивной одежде, – снова усомнился Дэнби.

– То-то оно и видно, что ты вообще ничего не знаешь о таких вещах. Похоже, ни разу не ездил на специальных поездах для футбольных болельщиков, а то бы знал, что там все пассажиры сплошь в спортивных костюмах.

– Но они же не с болельщиками поедут, – не сдавался Дэнби. – Лично мне кажется, что это глупо – сбегать в спортивной одежде.

– Ну что ты об этом знаешь? – воскликнул Кроучер. – У тебя вообще кишка тонка, чтобы сбежать куда-нибудь, вот потому ты и не разбираешься. В спортивном костюме же намного легче бежать. Для того люди их и носят.

– Так, я как следует подумал обо всем этом, – встрял в разговор Морби, – и решил: я тоже с вами побегу. Не могу больше здесь оставаться. Самое противное место на земле.

– Нельзя, – заявил Верной. – Ты не скопил денег на билет.

– Мать дала мне два фунта на день рождения, – отозвался Морби, – и я их приберег.

– Деньги при тебе? – спросил Бэмбраф.

– Да, – кивнул Морби.

– Ну так дай один фунт Кроучеру, а другой – Тилли.

– Нет, – возразил мальчик, – они мои.

– Не нужны нам его деньги, – сказал Кроучер. – И сам он тоже нам не нужен.

– Это мой будильник, – заявил Морби, – почему же мне тогда нельзя с вами?

– Потому что ты не запасся спортивным костюмом, – объяснил Тилли.

– Но я ненавижу это место даже еще больше, чем вы, – пожаловался Морби.

– Ну так сам разработай свой собственный план, – заметил Тилли, – и убегай сам по себе. А это все – наша идея, и нам не нужны посторонние.

– Морби вообще всегда у всех списывает, – презрительно проговорил Бэмбраф, – а потому я предлагаю объявить ему бойкот.

– Ну, тогда и не будите меня, когда часы остановятся, – обиженно произнес Морби. – И не просите о помощи. И вообще, это мои часы.

– Ну смотри, – пригрозил Бэмбраф, – если не поможешь, обещаю, что по шее ты от меня точно получишь.

– Ну ладно, – буркнул Морби, – но только учти, что счет в завтрашней игре я буду вести, и все твои пробежечки и удары тоже я буду записывать – если, конечно, вообще стану их записывать.

– Нет, это нельзя делать. Тебя за это исключат.

– Ну, это только по-твоему. И потом, если меня и исключат, это даже лучше будет – поскорее унесу отсюда ноги. В конце концов, чтобы отсюда смыться, совсем необязательно убегать, разве не так?

– Морби, ты просто глупый. Все знают, что ты глупый, и не надо показывать это лишний раз. Ведь если тебя исключат, то тебя потом ни в одну другую школу не примут, а если пойдешь в армию, то никогда не станешь офицером, а на хорошую работу захочешь устроиться – только швейцаром и возьмут, или что-нибудь вроде этого, а то и вовсе камни будешь дробить, как каторжник какой-то, и вообще тебя отовсюду вышвырнут, потому что ты будешь никому не нужен. В общем, сам знаешь, что тебя ждет, если исключат из школы.

– У моего отца денег больше, чем у твоего, так что, скорее всего, это ты будешь просить у меня работу, а не я у тебя – это, что касается работы, – и если мой отец тебя все же куда-нибудь пристроит, то ты все равно не продвинешься высоко, разве что я замолвлю за тебя словечко, да только ты от меня этого никогда не дождешься, а потому…

– Все это меня совершенно не касается, даже если бы у твоего отца были все деньги в мире, потому что я вообще пойду служить в армию, а армия это не работа, это – армия, и если ты хочешь там продвинуться, то тебе вовсе необязательно клянчить у таких толстяков, как твой отец, потому что в армии не пристраивают, а повышают по службе, и когда меня повысят, я приду к твоему отцу и заставлю его сделать так, что весь его бизнес станет моим. А может и вообще велю обоих вас расстрелять.

– Ты не можешь этого сделать, Бэмбраф, потому что…

Дверь неожиданно распахнулась.

На пороге стоял мистер Хэрборд.

– Так, кто здесь разговаривает?

Молчание.

– Я жду.

Ответа нет.

– Это ты, Вернон?

– Нет, сэр, это не я.

– Дэнби?

– Нет, сэр.

– Подмоур, мне кажется, это я твой голос слышал?

– Нет, сэр, это не так.

– Ну так вот, если я сейчас же не лягу спать, то потом накажу всю палату. Харрис?

– Нет, сэр.

– Это я говорил, – произнес Кроучер.

– Ага, ну что ж, по крайней мере, хоть одному хватило смелости честно признаться. Так ты что, Кроучер, сам с собой разговаривал?

Молчание.

– А ты знаешь, что говорят по этому поводу? Что сами с собой разговаривают только те, у кого двух клепок в голове не хватает. Правда, мне лично кажется, что если здесь кому их и не хватает, так это какому-то шалопаю, который позволяет Кроучеру взять всю вину на себя. Не думаю, Кроучер, чтобы у тебя возникло желание снова поговорить с этим человеком, как ты полагаешь? Или считаешь, что получить всю порцию самому лучше, чем разделить ее напополам с другим, а?

– Сэр, это я разговаривал с Кроучером, – проговорил Тилли.

– А-а! – произнес мистер Хэрборд, и вся палата про себя облегченно вздохнула, смекнув, что Кроучер и Тилли поступили очень даже по-умному. Просто все знали, что старый Хэрборд любил держать ребят в напряжении и неведении относительно того, какое наказание уготовил им на следующий день, и никогда не был скор на расправу. Потому что, если бы это был старый Эдамс, то он, скорее всего, попросту погнал бы всех в умывальную, да еще бы тапочками стал кидаться. Но Тилли и Кроучера уже завтра здесь не будет, а потому все испытали еще большее возбуждение, поняв про себя, что это лишний раз подтверждает серьезность их намерений бежать из интерната.

– Ну что ж, Кроучер и Тилли, как вы отнесетесь к идее, если завтра утром, сразу после молитвы, мы немного побеседуем с вами на эту тему? Да, лучше всего сразу утром. А потом пойдете на завтрак с мыслями о том, что получили хороший заряд на весь день. Спокойной ночи!

Мистер Хэрборд закрыл дверь.

Больше никто уже не разговаривал, хотя через минуту со стороны койки Бэмбрафа раздался негромкий шум – это он заводил будильник.

Потом он принялся смазывать маслом свою бейсбольную биту, после чего поставил ее рядом с койкой, легонько погладил рукой – то ли для удачи в завтрашнем матче, то ли просто, чтобы убедиться в том, что она там стоит, – а затем повернулся на бок и быстро заснул.

Морби лежал, подложив руки под голову – он ждал, когда Бэмбраф уснет, чтобы можно было забрать назад свой будильник, – но заснул еще до того, как успел привести свой план в действие.

Джонсон же думал о том, какая участь ждет Кроучера и Тилли, когда их поймают. Интересно, высекут ли их дважды – один раз за побег, и еще раз – за то, что разговаривали после отбоя? И, если так, то за что будет первое наказание? И последуют ли они одно за другим? Правда, он отнюдь не был уверен в том, что вообще будет что-нибудь подобное. «Все это так, туфта», – предположил он. Сам он уже убегал пару раз, но ничего особенного за этим не последовало. Его даже не высекли. Зато Кроучеру доставалось на орехи, причем довольно часто, и об этом все знали. И, если верить предположениям остальных, на сей раз это будет что-то особо страшное.

Его возбуждение достигло такой степени, что он почувствовал жгучее желание исполнить «первый номер». Теперь ему действительно надо было выйти в туалет, причем отнюдь не для того, чтобы почистить зубы, но было уже поздно. И мистер Хэрборд, наверное, стоит сейчас за дверью, и ждет, когда он выйдет, чтобы шлепнуть как следует.

Он укрылся одеялом с головой и, выждав еще минуту, дал волю своему пузырю – помочился прямо в постель. Сразу же наступило долгожданное облегчение, после чего он осторожно высунул голову из-под одеяла. Потом огляделся вокруг, гадая про себя, догадался ли кто-нибудь о том, что он только что сделал.

Однако в палате стояла полная тишина. Фары проносящихся по улице машин высвечивали на потолке затейливые, сменяющие друг друга нагромождения темных и светлых полос, и он зачарованно наблюдал за их движением, покуда темнота в палате не сгустилась еще больше, и сам он тоже не начал погружаться в свою собственную, лишь ему одному принадлежащую темень. Как бы ему хотелось, чтобы будильник не потревожил его сон. Больше всего на свете он не любил, когда его будили посреди ночи. Но, если стибрить часы, чтобы этого и в самом деле не случилось, то Бэмбраф обязательно потом его поколотит, а кроме того, Кроучер и Тилли не смогут сбежать, и тогда их не высекут, хотя они того явно заслуживали – а то очень уж возгордились по поводу своей затеи. Но почему сам он даже после своих побегов не приобрел такую же популярность? Думая об этом, он машинально посасывал мятную лепешку, и так и заснул, придавив языком нерастворившуюся ее половинку к щеке.

Дэнби почти уже спал, когда внезапно почувствовал чье-то присутствие рядом со своей койкой. Он тут же высвободил руки из-под одеяла, приготовившись к самообороне, однако уже через секунду понял, что кто бы это ни был, пришел он не к нему, а к Кроучеру, который лежал на соседней койке. И тут же услышал шепот Тилли:

– Кроуч, а Кроуч! Ты спишь?

– А? Что? – спросил Кроучер.

– Не могу никак заснуть.

– А надо бы.

– Не могу и все.

– А ты сделай вид, что тебе не надо спать. Это лучше всего помогает.

– А… все равно знаю, что надо.

– Ну, подумай тогда о том, что возвращаешься домой. Как там сейчас твоя семья, ну и все такое.

– Я знаю. Это меня и пугает. Я ведь не написал им ничего.

– Я тоже не написал. А какой смысл писать. Они читают твои письма в надежде, что ты напишешь что-нибудь о школе.

– Но я не знаю, что скажет отец.

– Ну, это-то я знаю. Меня отец поколотит. Ну и ладно. По крайней мере, это уж точно, что обратно сюда он меня не отправит. В общем-то, отец у меня неплохой старик.

– Зато у моего никогда точно не знаешь, о чем он думает. Чудной немного в том, что касается денег. И если ему втемяшится, что он угрохал на меня столько денег, чтобы я учился здесь, и вдруг выяснится, что я не отработал все до последнего пенса, тогда он может просто взбеситься. Нет, честно, может даже до смерти прибить.

– Но все равно, Тилли, тебе нельзя оставаться. Ты же обещал.

– Да ты что. Я рад, что убегаю. А в общем-то, что и говорить, я это делаю в основном ради тебя.

– Хватит болтать-то, – смущенно проговорил Кроучер. – С тобой здесь обращаются даже еще хуже, чем со мной. Ты замечал, что Насос тебе всегда самую плохую работу подсовывает? Да он тебя просто ненавидит.

– Я тоже его ненавижу, так что мы квиты.

– Интересно, Тилли, а как бы так сделать, чтобы в другой школе мы тоже оказались вместе, а?

– Боюсь, из этого ничего не выйдет. А давай попросим об этом своих – ты своего отца, а я – своего.

– Обещаю.

– Знаешь, Кроуч, ты мне еще больше нравишься теперь. Ну ладно, пойду лягу.

– Давай. Только фонарь не забудь.

– Не забуду. Я его веревкой к поясу привязал. А ты сандвичи не забыл?

– Нет. Два с повидлом и два с тушенкой.

– А вдруг нам не продадут билеты?

– С чего это, если у тебя есть деньги? Ну, а если даже так, сделаем вид, что просто осматриваем электровоз, а в самый последний момент заскочим внутрь.

– Как бы мне хотелось, Кроуч, чтобы все это поскорее кончилось.

– Если сейчас заснешь, время пройдет гораздо быстрее.

– Я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на своей собаке, что осталась дома, и готов поспорить, что уже через минуту буду спать как убитый.

– Ну и молодец. Давай лапу.

– Держи.

Кроучер и Тилли пожали друг другу руки, и Тилли стал на ощупь пробираться к своей койке. Присел на край ее и стал шарить по карманам, проверяя, не забыл ли чего. Он сказал себе, что бы ни случилось, Кроучера он не подведет. Потом подумал о том, как им все же повезло, что они оказались именно в интернате «Сэйнсбэри», где все были на их стороне. В «Рэттрее» из подобной затеи у них бы ничего не вышло – там слишком много ябед и прочих вонючек. А кроме того, в «Рэттрее» окна не выходят на улицу.

Он посмотрел в сторону окна, через которое они с Кроучером скоро убегут. На небе появилась луна, похожая на толстую, сладкую, желтую ириску, а легкий ветерок чуть колыхал занавески над койкой Бэмбрафа. Сейчас Тилли были видны почти все койки в его конце палаты, на которых он различал очертания тел спящих мальчиков. Если бы он не знал точно, кто где спит, он бы ни за что их не узнал. Ему бы очень хотелось оказаться одним из них – чтобы также не надо было никуда убегать. Неуклюжими движениями он снова уложил одежду на стул и заполз под одеяло. Время, похоже было, чертовски позднее…

Он попытался думать о своей собаке, но в голову приходила только мысль о том, как ее у него забирают, а после усыпляют, потому что собаку ему подарили лишь в качестве награды за то, что он сдал все экзамены и поступил в школу. Как же все-таки чертовски несправедливо это по отношению к собаке – вот так забрать назад и усыпить, а все только потому, что он не смог удержаться в этой школе. Слезы жалости к несчастному животному поползли из уголков его глаз, стали стекать к ушам. Как бы ему хотелось быть таким же, как все остальные мальчики! Или вообще быть взрослым. Или совсем не иметь собаки. Или, как Кроучер, знать, кем он станет, когда вырастет. Или быть первым учеником в классе, или отличиться в спорте, как Бэмбраф. Или чтобы у него была сестренка, и чтобы отец понимал его. Но сейчас ему больше всего хотелось наконец заснуть и перестать думать обо всем том, о чем он обычно никогда не думает. На следующей неделе его кузина выходит замуж, и она специально сказала ему, чтобы на каникулы он приехал к ним и получил свою долю угощения. Окруженный ледяными глыбами собственного несчастья, он сжался в комочек, стараясь отгородиться ото всего, что происходило снаружи, однако сон и там отыскал его.

Кроучер же думал о Тилли. Если бы это не было так необходимо Тилли, сам бы он никогда не отважился на такой шаг. С ним самим они могли бы делать все, что им заблагорассудится – он уже привык. Но когда они стали донимать Тилли, ему на память пришли все те случаи, когда сам он только вступал в полосу бесконечных наказаний и упреков. А в этом интернате наказывали по-особому: как если бы ты порезал палец, тебе его забинтовали, а как только начало подживать, сорвали повязку и снова пошла кровь. Если раньше тебя не наказывали, то и потом не будут, но если однажды началось, то все, конца этому уже не будет. А Тилли они просто возненавидели: что бы он ни сделал, его всегда ловили, а значит, специально подстерегали, подлавливали, потому что не бывает же так, чтобы ловили каждый раз.

Зато некоторых парней никогда не удавалось сцапать. Взять хотя бы Дэнби – тот вообще однажды на урок математики не пришел, и ничего, никто не заметил. Мистер Анструтер тогда сам немного опоздал и не стал проверять наличие учеников по списку. Такое случилось лишь однажды, но зато если Тилли хоть на секунду опоздает, его обязательно потом оставят после урока, а уж если книжку какую забудет, то все – вообще завтрака лишат. И ведь что интересно: все кругом видели, что Тилли отнюдь не такой уж плохой, все – только не учителя. «В этой школе, – думал Кроучер, – им просто нравится делать некоторых людей плохими».

А вообще-то он был рад тому, что подружился с Тилли. Сейчас, когда они уже стали друзьями, он точно знал: бывает так, что поначалу думаешь про человека что-нибудь плохое, а потом вдруг оказывается, что он не хуже других. Но самое хорошее в Тилли было то, что он дружил только с теми, кто ему по-настоящему нравился. И уж если такой человек с кем-то подружится, то потом никогда на него не обижается, потому как понимает, что самое главное – это иметь друга. И в таком деле, как побег из школы, тоже лучшего человека ему было не сыскать, потому что даже если на уроках ты не самый способный ученик, зато в людях разбираешься лучше любого другого и можешь разработать гениальный план. И это его идея была сбежать именно в спортивных костюмах, потому что если кто и заметит, как они бегут через поля, то наверняка подумают, что ребята просто тренируются, занимаются спортом.

«Настанет такой день, – думал Кроучер, переворачивая подушку прохладной стороной к щеке, – когда я научу старину Тилли драться как следует, чтобы он смог завалить любого здоровяка вроде Бэмбрафа, который только тем и занимается, что угрожает другим расправой. Впрочем, Бэмбраф тоже нормальный парень – ведь иначе бы он не стал им помогать. Да, на Бэмбрафа можно положиться».

Кроучер поудобнее расправил на своем маленьком плотном теле пижамную куртку, после чего вытянулся, готовый наконец уснуть, и действительно – погрузился в сон легко и беззаботно, словно заходил в плавательный бассейн.

Бэмбраф в точности выполнил все, как обещал. При первых звуках звонка проснулся, нажал кнопку и тут же вскочил с постели. Потом подбежал к койке Кроучера и принялся трясти его за плечо.

Тот непонимающе уставился на него.

– Время брать след, – сказал Бэмбраф, уставившись на него холодным взглядом.

– А, да… – пробормотал Кроучер, медленно приподнимаясь на локте. Рано вставать для него всегда было очень трудно.

– Так вы как, убегаете? – спросил Бэмбраф после минутного разглядывания лежащего.

– Ага, – промямлил Кроучер.

– Ну, тогда я бужу остальных.

Тилли проснулся еще до того, как его принялись трясти, и буквально ужаснулся, заметив, что уже рассвело – они совсем забыли, что летом рано светает. От возбуждения он едва ворочал пальцами и даже оторвал пуговицу, пока снимал пижамную куртку.

Теперь он стоял рядом с койкой – обнаженный, неподвижный, не зная, что делать дальше. Вокруг него суетились остальные мальчики, которые суматошными движениями срывали со своих коек простыни; потом принялись связывать их, чтобы таким образом он и Кроучер могли спуститься из окна на улицу. Задействованы были все – кроме Джонсона, который сказал, что еще только пять часов и он не намерен так рано убирать свою постель. Верной и Дэнби начали было что-то объяснять ему, однако Бэмбраф прервал их, сказав, что у них нет времени повторять одно и то же ради одного-единственного человека, и потому они втроем просто взяли и приподняли койку Джонсона. Тот приземлился как раз на голову и оказался зажат между пружинным матрасом и стеной, но по-прежнему пытался завернуться в постельное белье, пока к ним на подмогу не подоспел Уэйкфилд, после чего они выволокли его в проход и так и оставили лежать на полу.

– Фу, черт! – внезапно воскликнул Верной. – Джонсон, ты просто вонючая обезьяна! Посмотрите, что он наделал – простыни-то все мокрые.

– Оставь его, – скомандовал Бэмбраф. – Если ему так нравится, сегодня мы все помочимся на его постель. Нам и без него хватит простыней.

Вскоре импровизированная веревка была готова. Кроучер лично проверил каждый узел, желая убедиться, что ребята не смухлевали. Всем, кто не умел вязать настоящий рифовый узел, было сказано отойти в сторону. Кортлет потихоньку пробрался на лестничную площадку и вернулся оттуда с крюком от пожарной веревки – всю ее можно было принести, если только отцепить держатели, прикреплявшие веревку к стене, но это, в свою очередь, включило бы всю систему пожарной тревоги. Наконец приладили и крюк, зацепив его за край подоконника. После этого всю кучу связанных простыней выбросили в окно и минут пять ждали – существовала опасность того, что мистер Хэрборд может заметить висящий у него за окном белый жгут.

Тилли и Кроучер между тем стояли у окна и молча смотрели на простиравшиеся вдали поля. Если не считать легкой дымки тумана, стлавшейся над зеленью травы, все оставалось совершенно неподвижным. У Тилли возникла смешная мысль о том, что за пределами интерната вообще все вымерло, и ему почему-то захотелось увидеть снаружи хоть одно живое существо – идущего человека, собаку, кого угодно. Вместо этого он заметил лишь то, как легкий ветерок чуть колышет верхушки деревьев, шелест листьев которых показался ему каким-то нетерпеливым, и даже угрожающим.

– Так, все в порядке, – сказал Бэмбраф. – Старик Хэрборд дрыхнет, иначе бы уже был здесь.

Выглянув в окно и посмотрев на виднеющуюся внизу улицу, Тилли почувствовал внезапный приступ тошноты. Последняя простыня опустилась на тротуар и теперь легонько елозила по нему, и он невольно подумал, что того, кому она потом достанется, ждет крепкая выволочка – ведь белая ткань вся вывозится в грязи.

Что-то легонько толкнуло его в поясницу: он обернулся и увидел Морби. Паренек ничего ему не сказал и лишь сунул в ладонь Тилли однофунтовую бумажку. Тилли покачал головой.

– Пожалуйста! – пробормотал Морби. – Пожалуйста. И возвращать не надо, честно.

– Но ведь ты оголодаешь, если не будешь обжираться своими тортами, – жестоко проговорил Тилли.

– Ну и ладно, – сказал Морби. – И мне вообще наплевать на то, что с вами случится. А когда спуститесь наполовину, я отцеплю крюк и вы вдребезги разобьетесь о мостовую.

– О, вы только послушайте старину Морби, – сказал Верной, – всегда-то ему надо попытаться быть не таким, как все.

Бэмбраф резко обернулся и бросил:

– Морби, я, кажется, сказал тебе, чтобы ты стоял на стреме?

Прежде чем Морби успел что-либо ответить, между ними ловко протиснулся Дэнби.

– Бэмбраф, а можно я встану на стреме?

– Нет, мне было поручено стоять на стреме, – запротестовал Морби. – Мы так договорились. Ты не вправе менять собственные решения.

– Вправе, вправе, – парировал Дэнби, – особенно когда на стреме оказываются всякие олухи.

– Ладно, будете оба стоять, – решил Бэмбраф. – Дэнби – со стороны учительской, а Морби – в коридоре. Не хватало еще, чтобы они нас застукали в разгар подготовки.

В это самое мгновение стоявшие у окна заметили яркий свет, внезапно вспыхнувший у вершины холма по направлению к железнодорожной станции – это от лобового стекла движущейся автомашины отразился первый луч восходящего солнца. Могло показаться, будто им кто-то подает сигнал.

– Ну, нам, пожалуй, тянуть не следует, – проговорил Кроучер. – Тилли, мне первому спускаться?

Он повернул к другу бледное как мел лицо и посмотрел на него широко раскрытыми, чуть навыкате глазами – теми самыми, из-за которых Уилсон однажды назвал его лягушонком, хотя и поплатился за это разбитым в кровь носом.

Тилли кивнул. Сейчас ему казалось невероятным, что он вообще осмелился на подобный шаг – сбежать из школы, отрезать себя от всех своих приятелей… А может, именно сейчас что-то их остановит, вбегут Морби или Дэнби и зашумят: «Атас! Атас!» – но в комнате продолжала стоять тишина, зато все ребята полукругом столпились вокруг них.

– Тилли, а зачем тебе фонарь? – спросил Бэмбраф.

Тилли глянул на фонарь и почувствовал себя глупо. Чуть пошевелил его и пожал плечами.

– Сейчас уже поздно снимать. Он крепко привязан.

Кроучер свесил одну ногу по другую сторону подоконника.

Бэмбраф подбадривающе улыбнулся. Спускался он в точности, как им показывал на уроках физкультуры мистер Эдамс. Как только крюк дернулся, а простыни вздрогнули от напряжения, Тилли почувствовал, что ему сейчас станет плохо, однако все же выглянул наружу, чтобы посмотреть, как там Кроучер. Тот коротко глянул на него – напряженно, сосредоточенно, как если бы до этого ни разу в жизни не видел, но после этого тотчас же перевел взгляд на связанные простыни. Тилли уже пожалел, что не полез первым – сейчас бы он был уже почти внизу.

Оказавшись на земле, Кроучер дернул веревку и взмахнул над головой обеими руками, потом глянул в обоих направлениях вдоль дороги и снова зовуще замахал рукой.