Текст книги "Ольга Чехова. Тайная роль кинозвезды Гитлера"

Автор книги: Алекс Бертран Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

За рубеж с кольцом во рту

Согласно версии, которую в предисловии к мемуарам Ольги Чеховой излагает Виталий Вульф, она решилась переменить свою жизнь именно под влиянием Фридриха Яроша – в январе 1921 года актриса уехала с ним в Германию.

Сама же Чехова в воспоминаниях пишет, что получила в то время разрешение на полуторамесячную поездку в Германию от Луначарского, благодаря связям Ольги Леонардовны. Причем это было сложное и опасное путешествие регулярного железнодорожного сообщения все еще не было. Единственный шанс уехать, по словам Чеховой, заключался в том, чтобы пристроиться в эшелон с освобожденными пленными: "Один-два раза в неделю идут составы с военнопленными – немцами, австрийцами, венграми и другими – на Запад; от случая к случаю они берут с собой гражданских. Муж одной из моих школьных подруг – начальник такого немецко-австрийского состава с военнопленными. Я отдаюсь под его покровительство…"

Актриса потом вспоминала, что чувствовала себя готовой к сложному пути по опасной земле (в России еще не закончилась в полной мере Гражданская война) – ей шел двадцать четвертый год, юность она считала уже прошедшей, но все же энергии и легкости было пока предостаточно. Пережитое – неудачный брак, война, революция, голод – научили ее в любой ситуации определять и выделять то немногое, что было действительно важным.

Имущества в дороге у нее был самый минимум: "То, что я взяла с собой в поездку из носильных вещей, можно перечислить в одном предложении: старое перелицованное пальто мамы, тонкий платок, пара сапог на картонной подошве из коврового материала и кольцо. Кольцо не просто украшение – оно должно дать мне средства для моего пребывания в Германии, но это и опасно: украшение, как объект мены-продажи, представляет интерес повсюду. Поэтому во время поездки патрули Красной армии постоянно выискивают драгоценности. Кто будет схвачен с кольцом или колье, завершает свое путешествие на ближайшей станции. Я везу свое кольцо под языком и говорю при этом тихо, но без особого труда – благодаря занятиям сценической речью в школе-студии…"

Драгоценный перстень и его ловкая обаятельная хозяйка благополучно пересекли все границы и добрались до Берлина. Подруга Чеховой, встречавшая ее на вокзале, была, по словам артистки, потрясена тем, как та истощена и измучена. Первым делом дамы отправились в ближайшее приличное кафе, где подруга принялась угощать Ольгу пирожными со взбитыми сливками. "Я в Германии, – думала тем временем Чехова, – в бедной, разрушенной войной и инфляцией и тем не менее богатой стране, если помнить о нищете в России".

Ее измученный организм не выдержал внезапных лакомств и следующие несколько дней актриса вынуждена отлеживаться в комнатке пансиона на Гроссбееренштрассе: "Как и большинство владелиц маленьких пансионов в так называемых приличных жилых кварталах, моя хозяйка потеряла своего мужа-офицера на войне. Она знавала лучшие дни и соответствующим образом держит себя. Хозяйка ведет себя несколько сухо, но в то же время старается привести мой желудок в порядок и отдает горничной точные распоряжения, полагая, что в этих случаях нужно пить много отвара ромашки".

Слегка придя в себя, Ольга вынуждена наконец-то искать способ реализовать привезенное с такими ухищрениями кольцо. Вместе с подругой, исполняющей обязанности переводчицы, она направилась к ювелиру. "Ювелир – маленькое, с блестящей лысиной проворное существо – прыгает вокруг, словно резиновый мячик, беспрестанно усаживает нас, извергает слова, как водопад, изучает кольцо. Нет, он священнодействует, исследует кольцо, как выжига, одобрительно поджимает губы и называет цену, от которой моя подруга бледнеет. Я вопросительно смотрю на нее. Цена намного ниже стоимости… Ювелир продолжает вертеться вокруг, беспрестанно треща, жалуется на ужасные времена, дико жестикулируя, твердит "жаль, жаль", готов накинуть еще сотню марок и причитает, будто дает такую цену себе в убыток".

Спектакль, разыгранный золотых дел мастером. Ольгу не обманул ни на секунду. Конечно, в ту эпоху инфляции золото и бриллианты еще оставались одним из немногих надежных вложений средств. "Но я не мшу ждать так долго. Мне необходимы деньги для повседневной жизни. Итак, я оплакиваю мое миленькое колечко невидимыми слезами и кладу его на столик ювелира. Потом иду с подругой покупать туфли, настоящие туфли. Я уже не снимаю их, а мои русские сапоги на картонной подошве прошу упаковать. Я выхожу из обувного магазина, словно княжна из бального зала…"

А.П. Попов в своей книге "Русский Берлин" подробно описывает, как в начале XX века в сей чудный германский город с разными целями устремились толпы (в смысле – много их было) отечественной интеллигенции и что "крупнейшим событием в театральной жизни предвоенного Берлина стали гастроли Московского Художественного театра (МХТ) в начале 1906 г.". Художественные выставки здесь устраивал Сергей Дягилев. Так на русском вернисаже в 1898 году были представлены работы Л. Бакста, И. Левитана, В. Серова, М. Врубеля. А за год до начала Первой мировой войны в берлинской галерее журнала "Штурм" был устроен Первый немецкий осенний салон, на котором были представлены 336 работ из 15 стран. Среди выставленных русских мастеров были: Давид и Владимир Бурлюки, Василий Кандинский, Марк Шагал и Михаил Ларионов…

Болгария, Франция, Македония, Египет и Латинская Америка – после поражения Белого движения сотни тысяч бывших подданных Российской империи, оказавшиеся без Родины, отправились на поиски новой… В двадцатые годы прошлого века в Берлине жило свыше 300 тысяч русских, эмигрировавших из СССР. Так возник "русский Берлин" – город в городе, кварталы, рестораны и магазины, газеты и театры. За этим городом с интересом наблюдал Илья Эренбург, не только много писавший для местных (но при этом – русских) газет и журналов, но и опубликовавший в Берлине несколько своих книг (на русском и немецком языке), в том числе и прославленные "Похождения Хулио Хуронито и его учеников" и даже два сборника стихотворений.

По инициативе Н. Бердяева и других русских при поддержке германского правительства и Лиги Наций в Берлине был открыт Русский научный институт с отделениями духовной культуры, права и экономики для русских студентов. С 1923 по 1925 год Горький выпускал в Берлине "аполитичный" журнал "Беседа", в котором публиковались авторы самой разной идеологической ориентации. В это же время здесь жил певец Александр Вертинский, не только выступавший для местного населения, но и открывший на улице Уландштрассе бар-ресторан "Черная роза" под девизом "Танцы – пение – настроение"…

С.П. Дягилев. Художник В.А. Серов

Гитлер – «крикливый выскочка»?

В первое время Ольге Чеховой приходится подрабатывать изготовлением шахматных фигурок, но потом пришел кинематографический успех. Хотя, по собственному ее признанию, поначалу она вообще не знала, что такое кино. «Однажды подруга берет меня в гости к знакомым. Они в свою очередь приглашают меня на маленькую вечеринку, на которой должны присутствовать кинематографисты. О кинематографистах я не имею представления; в России я играла лишь в театре… Я встречаюсь с людьми из мира кино, в том числе с Эрихом Поммером, выдающимся кинопродюсером Германии… В России я не видела ни одного фильма. По рассказам знаю, что на родине для артистов это дополнительный приработок, на который образованные актеры обычно не идут. Короче говоря: я еще никогда не была в кино… Итак, чтобы приобрести опыт, я бегаю в Берлине из одного кинематографического храма в другой и смотрю все без разбору: детективы, драмы, образовательные, исторические, любовные, приключенческие фильмы и всякие поделки. От большинства картин я вовсе не в восторге. Что за утрированные, неестественные движения! Что за патетические, смешные жесты!..»

Но тем не менее она смогла быстро усвоить принципы нового визуального искусства, что помогло ей стать звездой еще немого кинематографа "золотых двадцатых" годов.

При этом у нее было не так уж много иллюзий, "золотые двадцатые" не казались ей райским временем, даже когда они миновали: "Я не понимаю, почему их так назвали. Как никогда раньше, да, впрочем, и потом в эти годы тесно переплелись блеск и нищета, подлинное и мнимое, безделье и напряженный труд, богатство и нужда, отчаяние и надежда, безумие и рассудок, духовное и бездушное. И есть почти все то, что появится позднее, после Второй мировой войны, лишь слегка подновленным: мини-юбки, ночные и стриптиз-клубы, наркотики, чарльстон, джаз… За исключением немногих действительно богатых, в "золотых двадцатых" не существует широкой зажиточной прослойки, напротив: миллионная армия безработных каждую неделю вырастает на десятки тысяч".

Но даже безработные готовы иной раз и на еде экономить, лишь бы погрузиться на час-другой в сладкое забытье темного кинозала и сияющего экрана. Поэтому развлекательные ленты идут в большинстве своем на ура. Политика пока еще не в моде, вернее, она считается занятием, подходящим лишь для профессиональных политиков, которые не только учиняют полемику в газетах и поливают грязью конкурентов на выборах, но и "посылают на улицы наэлектризованные военизированные отряды, чтобы придать своим аргументам в прямом смысле слова большую убойную силу: политические противники стреляют, режут или избивают друг друга. Ежедневно раненые и убитые…"

Тень национал-социализма уже нависала над Германией. А его все еще никто из образованных людей и богемы не воспринимал всерьез. Среди тех, кто блистал в берлинском обществе, Чехова отмечала "Колина Росса, известного писателя-путешественника, издателя Эрнста Ровольта, первую автогонщицу Берлина фройляйн фон Сименс, ее знаменитого коллегу Ханса Штука; я болтаю с "теннисным бароном" фон Краммом, выдающимся дирижером Вильгельмом Фуртвенглером, Томасом Манном и многими, многими другими. Политически все мы более или менее умеренны, по крайней мере за таковых себя выдаем…" Новомодные течения в искусстве от кубизма до дадаизма казались намного важнее политических тенденций. Гитлер представлялся большинству "всего лишь крикливым выскочкой, – как писала Чехова в мемуарах. – И я не воспринимаю всерьез "крикливого выскочку". О том, что через несколько лет он станет рейхсканцлером, а я буду бывать на его приемах, догадаться трудно. Если бы мне кто-нибудь напророчил такое, я бы высмеяла его…"

Намного больше ее интересовал в то время рейхсминистр иностранных дел Густав Штреземан, "дипломат старой школы, тонкий ценитель искусств, социалист по духу и на деле, но любезный и в личном общении обворожительный человек". Он расспрашивал Ольгу Чехову о России, говоря, что "Германия – "страна Центральной Европы" и Россия – "страна, где встречаются Европа и Азия" – не имеют права враждебно противостоять друг другу". Рейхсминистр помог Чеховой получить германский паспорт.

Но уже наступало время "крикливого выскочки". Гитлер звал немцев вернуться в фатерланд, и так получилось, что русская актриса стала своеобразным символом этого возвращения…

Государственная актриса

Инициатором знакомства Ольги Чеховой и фюрера был, по большинству свидетельств, Мартин Борман. Рейхсляйтер пообещал Гитлеру представить ему русскую актрису, но тот поначалу более чем скептически отнесся к такой перспективе – по его разумению, славянка, тем паче русская, никак не могла оказаться объектом, достойным внимания. Но Борман осуществил свое намерение. Гитлер восхитился стройной красавицей с фиалковыми глазами и предъявил своему сподвижнику новую претензию: «Ты обманываешь меня, Мартин. Русские бабы, насколько мне известно, толстые и скуластые. А эта – настоящая арийка!»

Впоследствии Василий Скоробогатов, которому во время службы в Берлине довелось лично видеть прославленную артистку, приведет в своей книге о коменданте Берзарине такие слова Чеховой, адресованные уже после войны наркому госбезопасности Меркулову: "Не хвастаюсь. Но от моих взглядов Адольф превращался в того простоватого ефрейтора его родного 16-го запасного баварского полка, среды обитания его окопной юности. Тогда связист Адольф Шикльгрубер получил Железный крест первого класса. В тот день конца мая 1941 года на нашем свидании я томно сказала Адольфу, что страшно тоскую по российской родне. В припадке нежности ему захотелось утешить мое чувство ностальгии. Сбиваясь, заговорил: "Дорогая, это произойдет очень, очень скоро". Он схватил мои руки и прижал к своей груди. Продолжил: "Мы разрешим проблему жизненного пространства для Германии не позднее 1943–1945 годов. А выступим в поход в четыре часа утра 22 июня. В воскресенье…""

Но до этого произошло еще множество самых разных событий. Ведь не только Гитлер стал рейхсканцлером, но и доктор Йозеф Геббельс – рейхсминистром народного просвещения и пропаганды. "Изменившиеся нравы этого Третьего рейха дают о себе знать необычным приглашением: в один прекрасный день мама сообщает мне на студию по телефону, что меня ждут во второй половине дня на приеме у господина министра пропаганды. Будет фюрер, он же рейхсканцлер. Мама, дама старинного воспитания до мозга костей, крайне возмущена: что за манера с утра по телефону приказывать даме прибыть по приглашению во второй половине дня?.."

Сама же Ольга, у которой приоритеты были выстроены уже чуть иначе, озадачилась не нарушением традиционного этикета, а проблемой, как совместить это повелительное приглашение, в котором явно было заметно пренебрежение к "установленному и дорогостоящему съемочному времени", с жестким графиком съемок и условиями контракта. "Обычно съемки идут с семи утра до семи вечера. У кого одновременно и спектакли в театре, должны прямо из павильона ехать в свою гримерную и освобождаются не раньше 23 часов".

Конечно, первой мыслью было – как уклониться от навязанного светско-официального мероприятия. Ольга рассказала о ситуации режиссеру, очень надеясь, что тот воскликнет что-то вроде: "Фрау Чехова, нам дорога каждая минута на площадке! Вы никуда не можете сегодня отлучиться!" Однако все оказалось совсем не так: "Продюсер, несомненно, предчувствует развитие событий гораздо лучше, нежели я… режиссер и руководство разрешают, распорядившись отснять меня раньше". Чутье не подвело продюсера – пройдут считанные месяцы, и всякое пожелание ведомства, возглавляемого Геббельсом, будет восприниматься творческими деятелями как приказ, обязательный к немедленному исполнению.

А пока, вспоминала Чехова, "доктора Геббельса мне описывают как человека, который "завоевал" Берлин для национал-социалистов, человека, без сомнения, с острым умом и способного пропагандиста, блестящего оратора. Итак, теперь он рейхсминистр народного просвещения и пропаганды, а его "вождь" Адольф Гитлер сделался рейхсканцлером – ненадолго, как уверяют. В этой раздробленной республике без республиканцев национально-консервативным кругам Гитлер нужен как "барабанщик", щит от возрастающей коммунистической угрозы. После того как он "отбарабанит" необходимое время, его снова уберут, так это представляет себе кое-кто…".

Съемки в тот знаменательный день завершились только к пяти часам пополудни. А вечером Ольге предстояло играть в театре, так что она неторопливо вышла со съемочной площадки, будучи уверена, что все же сумеет проигнорировать правительственный прием – поскольку теперь нужно хотя бы немного отдохнуть, разгримироваться, переодеться… "Дальше зайти в своих размышлениях я не успеваю: как только собираюсь покинуть студию, навстречу спешит надутый чиновник министерства пропаганды и везет меня как есть – непереодетой, в полуспортивном костюме – на Вильгельмштрассе". Видимо, тогда пресловутый полуспортивный костюм все же еще не был идентичен современному варианту "штаны + свитшот", хотя бы жакет имелся – раз актриса, чтобы "предстать на правительственном чаепитии не совсем уж "голой"", попросила остановить машину и купила розу в петлицу.

В здании министерства актрису встречает фрау Геббельс.

– Так поздно, фрау Чехова? – с упреком произносит она.

– Я приехала прямо с работы, фрау Геббельс, кроме того, меня известили по телефону только сегодня утром…

Магда Геббельс делает вид, что не расслышала.

И вот наконец происходит знаменательная встреча. "Перед помещением, в котором сервирован чай, стоит Гитлер в цивильном. Он тотчас же заговаривает о моем фильме "Пылающая граница", премьера которого состоялась только что. Я играю польскую революционерку. Гитлер осыпает меня комплиментами. Мое первое впечатление о нем: робкий, неловкий, хотя держит себя с дамами с австрийской любезностью; ничего "демонического", завораживающего или динамичного. Это впечатление разделяют многие, кто сталкивался с Гитлером в узком кругу. Поразительно, почти непостижимо его превращение из разглагольствующего зануды в фанатичного подстрекателя, когда он оказывается перед массами. Тут он воспламеняет тысячи, а позднее и миллионы".

За чайным столом Ольга видит именитых знакомых из мира искусства – Вернера Краусса, Ойгена Клёпфера, Генриха Георге, Кэте Дорш, Георга Александера, Вилли Фрича. Гитлер, по ее наблюдениям, "тщетно старается быть обаятельным" – он многословно рассказывает о своих былых художественных амбициях, показывает акварельные рисунки и графические наброски. Чехова потом признавалась, что ни одна работа фюрера-художника ей не запомнилась совершенно.

А вот Геббельс, при всей своей невзрачной внешности, показался ей и впрямь весьма обаятельным, причем без напряжения: "…покрытый ровным кварцевым загаром, он рассыпает шутки направо и налево, непринужденно острит… явно наслаждается министерским постом и возможностью собрать вокруг себя деятелей культуры".

Ничего удивительного – ведь сам Геббельс имел гуманитарное образование и действительно защитил диссертацию по теме "Вильгельм фон Шютц как драматург. К вопросу об истории драмы романтической школы". Однако признания и качестве драматурга, писателя или хотя бы критика он так и не смог добиться, хотя очень старался. И надо думать, ему доставляло немалое удовольствие демонстрировать свои властные полномочия тем, в чей круг он так и не сумел войти на равных.

Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер показался Чеховой похожим "на землемера на пенсии, со своим круглым мещанским личиком, он в основном молча топчется и явно чувствует себя не в своей тарелке. На одном из более поздних приемов мне удается шокировать его: я являюсь в глубоком декольте. Он каменеет от изумления. "Когда женщина сильно обнажается, это приводит его в исступление", – рассказывают мне те, кто его близко знает". Так что кого-кого, а Гиммлера ничуть не озадачил "полуспортивный" с розой в петлице костюм Ольги на том министерском приеме.

Вскоре она покинула министерство, сославшись на необходимость скоро выходить на сцену в театре. "Следующее приглашение не только необычно, оно трагикомично и имеет какой-то призрачный оттенок. Мы – видные коллеги-актеры и я в том числе – после спектакля сидим за длинным столом в задней комнате партийного ресторанчика. Ничтожества, вознесенные партией в кресла функционеров, председательствуют в униформе С А и СС. Они устроились вольготно. Перед ними лежат снятые портупеи и кобуры с пистолетами. Битый час функционеры разглагольствуют о наших "обязанностях художников" в Третьем рейхе и разражаются непотребными нападками на иностранных и еврейских коллег".

Кончилось дело скандалом – знаменитый Фриц Одемар потребовал, чтобы партайгеноссен прекратили говорить гадости о прославленных звездах, независимо от их национальности, и предложил соратникам по искусству покинуть заведение. Все так и поступили, как выяснилось, – себе на горе. "Месть этих маленьких шавок от искусства я ощущаю на себе очень скоро; как выясняется, власть их простирается далеко: на роли, которые предназначались мне, берут других актрис – разумеется, всегда с "глубоким сожалением", с беспомощным пожиманием плеч".

Впрочем, от Геббельса и его ближайших помощников тогда пострадала не только Ольга Чехова. Лени Рифеншталь вспоминала: "Со стороны Геббельса последовали и другие каверзы… Геббельс передал мне через своего секретаря Ханке требование: фильм об Олимпиаде должен состоять только из одной серии, и чернокожих спортсменов не следует показывать слишком часто. И вновь я не обратила внимания на это распоряжение. Всего несколько дней спустя Минпроп сообщил мне, что по указанию министра я должна немедленно уволить пресс-секретаря Эрнста Егера – в связи с его браком с "женщиной-неарийкой". Я в очередной раз отважилась проигнорировать указание. Мне было ясно, что долго с моим сопротивлением мириться не будут. Так оно и случилось. Геббельс решил окончательно добить меня и забрать мой фильм об Олимпиаде под опеку своего министерства… Для спасения картины мне виделся лишь один шанс – разговор с Гитлером".

Рифеншталь удалось попасть на прием к фюреру. "Гитлер, как всегда, приветливо встретил меня и справился о моей работе. Нервы у меня были настолько напряжены, что я не выдержала и расплакалась. Захлебываясь слезами, я сказала, что не могу здесь больше работать и что в создавшейся ситуации должна буду покинуть Германию.

– В чем причина? – удивился Гитлер.

В отчаянии я воскликнула:

– Меня ненавидит доктор Геббельс!

Тут Гитлер рассердился:

– Что за чепуха! Отчего это доктор Геббельс должен вас ненавидеть?

Меня удивило то, с какой настойчивостью Гитлер защищал своего соратника, а мне совсем не хотел верить…" Подействовал только рассказ Лени об аресте ее операторов, отказавшихся бросить работу с ней ради фильма, который снимал Ханс Вайдеманн, возглавлявший в ведомстве Геббельса отдел изобразительного искусства.

Ольге Чеховой не давали работать в течение целого года. У нее не было сбережений, на которые можно было бы столько времени жить с семьей, которая целиком зависела только от нее. Пришлось продать автомобиль, уволить шофера и научиться ездить на велосипеде. Часть вещей Ольга тоже постепенно продавала, и вот, когда она рассматривала свой любимый ковер и думала, что теперь придется продать и его, раздался телефонный звонок.

Звонил не кто-нибудь, а сам уже тогда прославленный Альфред Хичкок из Лондона. Он предложил Ольге главную роль в детективном триллере "Мэри" и приличный гонорар. "Хичкок оказывается необыкновенно умным, любезным человеком с обезоруживающим, совершенно особым чувством юмора; и похож он на кого угодно, только не на англичанина, скорее русского – своей дородностью и хлебосольством". А потом в Лондоне Чеховой удается заключить контракт на съемки в Париже – фильм "Деньги" по роману Золя.

Работа есть, деньги есть, кажется, благополучие вернулось. "Но и в Париже политика настигает меня, точнее, мой автомобиль. Возвращаюсь из студии на Елисейских Полях в свой отель и вижу – он полностью искорежен, на груде обломков грубо нацарапано: "Боши – свиньи". Причина подобного вандализма в том, что немецкие войска без объявления вошли в Рейнскую область, занимаемую Францией со времен Первой мировой войны".

И вот Ольга Чехова снова едет в Германию. Там отношение к ней уже изменилось в лучшую сторону: "Возможно, свою роль сыграл положительный резонанс в международной прессе, меня снова стали воспринимать как немецкую актрису, которая содействует восстановлению мирового культурного значения Германии. В любом случае я опять занята. Более того, становлюсь "государственной актрисой": в одно из воскресений нам в дверь звонят двое господ, чинно просят прощения за вторжение, представляются чиновниками министерства пропаганды, торжественно выстраиваются передо мной и зачитывают указ: за "вклад в киноискусство и театр" меня производят в государственные актрисы".

Сие громкое звание не сулит никаких выгод – ни дотаций сейчас, ни пенсии по старости. Зато причиняет новое ненужное беспокойство: "Я езжу на иностранном автомобиле, подержанном "паккарде". Но мне дают понять, что немецкая государственная актриса не должна ездить на "иностранном". "Это нежелательно", – передает мне министр Геббельс через доверейных лиц. Пришло время, когда в Германии все должно быть немецким. Через тех же доверенных лиц я отвечаю министру, что на "мерседес", к примеру, денег у меня нет, но я согласна садить на любой другой представительной немецкой машине, если правительство мне ее подарит". Геббельс улавливает иронию и велит передать фрау Чеховой, что государственные автомобили не предусмотрены для государственных актеров. Но больше вопрос о ее машине не поднимается.