Текст книги "Клеопатра. Любовь на крови"

Автор книги: Алекс Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

ЦЕЗАРЬ Б ЕГИПТЕ

Тем временем в лагере Клеопатры тоже обсуждали последние новости. Аполлодор сообщил Клеопатре, что Цезарь, высадившийся в Александрии через несколько дней после гибели Помпея, вовсе не пришел в восторг, когда ему преподнесли голову недавнего врага и бывшего родственника.

"Когда Теодот преподнес римлянину голову убитого врага, тот побледнел от ужаса и не смог сдержать слез. В конце концов, Помпей был не только его противником, но и зятем". – реконструирует события Стейси Шифф, впрочем, об этом драматичном эпизоде писали многие тогдашние историки и мемуаристы. Так, Плутарх повествует: "Цезарь прибыл в Александрию, когда Помпей был уже мертв. Здесь Теодот поднес ему голову Помпея, но Цезарь отвернулся и, взяв в руки кольцо с его печатью, пролил слезы. Всех друзей и близких Помпея, которые, скитаясь по Египту, были взяты в плен царем, он привлек к себе и облагодетельствовал. Своим друзьям в Риме Цезарь писал, что в победе для него самое приятное и сладостное – возможность даровать спасение все новым из воевавших с ним граждан".

В общем, советники Птолемея придумали плохой способ угодить новому победителю. И вдобавок Цезарь вряд ли мог ошибиться в том, насколько он сам тут желанный гость: "Никто не встречал римлянина на берегу, никто не поклонялся атрибутам его власти. В лучшем случае Цезарь был досадной помехой. В худшем – узурпатором и завоевателем".

– Его гневу не было границ, когда он узнал, что ваш брат велел убить Помпея, – доложил Алоллодор Клеопатре. Цезарь занял царский дворец. В Александрии находились четыре тысячи его солдат.

Конечно, при разговоре царицы с ее сподвижником стенографисты не присутствовали, но смысл этой судьбоносной, как выяснилось, беседы был впоследствии изложен у многих античных историков, прежде всего Плутарха.

– Цезарь может желать превращения Египта в римскую провинцию. А возможно, его устроит и сохранение существующего положения вещей, – размышляла вслух Клеопатра. – В последнем случае ему нужен кто-то, кто будет править страной, не покушаясь на римское главенство. Мой брат, как и его советники, после убийства Помпея вряд ли сможет вызвать его доверие. Я возвращаюсь в Александрию.

– Госпожа, но мы не можем быть уверены, что Цезарь не пошлет свои легионы в помощь нашим врагам, если мы решим дать сражение. Ведь он может счесть вашего брата более слабым и податливым, чем вы, а значит, в большей степени устраивающим Рим.

– Я все обдумала. Мне надо встретиться с Цезарем. Я тайно отправлюсь в Александрию.

– Но это слишком опасно. Все сухопутные пути перекрыты враждебными войсками.

– Я отправлюсь по воде.

Но ведь надо было еще и проникнуть в охраняемый дворец, не столкнувшись на подступах к нему с теми, кто служил трем регентам, как, впрочем, и с римскими легионерами, до тех пор, пока не удалось переговорить с их начальником. По словам Плутарха, Клеопатра "уже готова была впасть в отчаяние", но кому-то из ее немногочисленных, но верных соратников пришла отличная мысль. Сама царица, не склонная к трусости, тоже оценила замысел этого, ставшего впоследствии таким знаменитым, шоу с переодеванием.

"Между Синайским полуостровом, на котором располагался лагерь Клеопатры, и родной Александрией лежали непроходимые топи, кишевшие клещами и москитами. Заболоченная равнина защищала Египет от вторжений с востока. Египтяне прозвали ее "зловредной топью", поскольку она могла без остатка поглотить целую армию… – пишет Шифф. – Оставалось подняться по Нилу на юг, в Мемфис, и перебраться на тот берег. Восьмидневное путешествие по реке тоже нельзя было счесть безопасным: на воде кипела жизнь, таможенники бдительно осматривали каждую лодку. В середине октября на Ниле было ветрено, над рекой вились полчища москитов".

Но в Александрии произошли события, сыгравшие на руку Клеопатре, – разразился конфликт между Цезарем, с одной стороны, и Птолемеем с советниками – с другой. Римлянин призвал к себе брата Клеопатры, желая обсудить с ним пути прекращения войны. Но регенты увидели в том намеренное оскорбление царского достоинства, ответив, что Цезарь никак не смеет обращаться с Птолемеем как с подчиненным. "Вышестоящие вызывают к себе нижестоящих, а не наоборот, и Цезарю это известно".

Бюст Гая Юлия Цезаря

Историк Светоний в знаменитом труде «12 цезарей» пишет, что галльский победитель после смерти Помпея увидел, что"…царь Птолемей и против него замышляет злое, ему пришлось вести здесь необычайно трудную войну, в невыгодном месте и в невыгодное время: зимой, без припасов, без подготовки, в столице богатого и хитрого врага. Победив, он отдал египетское царство Клеопатре и ее младшему брату, не решаясь обратить его в провинцию, чтобы какой-нибудь предприимчивый наместник не смог опереться на нее для новых смут".

Но тогда до победы было еще далеко. Клеопатра в сопровождении верного Аполлодора-сицилийца еще плыла по Нилу в простой лодке, так не похожей на роскошную царскую галеру. Цезарь, получая от своих шпионов тревожные донесения о возможном покушении на него, устраивал ночные пиршества не ради разгула, а чтобы не спать и вообще не оставаться в опасное ночное время в одиночестве.

"Потин и открыто проявлял враждебность – во многих словах и поступках, направленных к поношению Цезаря, – свидетельствует Плутарх. – Солдат Цезаря он велел кормить самым черствым хлебом, говоря, что они должны быть довольны и этим, раз едят чужое. К обеду он выдавал глиняную и деревянную посуду, ссылаясь на то, что всю золотую и серебряную Цезарь якобы отобрал за долги. Действительно, отец царствовавшего тогда царя был должен Цезарю семнадцать с половиной миллионов драхм, часть этого долга Цезарь простил его детям, а десять миллионов потребовал теперь на прокормление войска. Потин советовал ему покинуть Египет и заняться великими своими делами, обещая позже вернуть деньги с благодарностью. Цезарь ответил на это, что он меньше всего нуждается в египетских советниках…"

КЛЕОПАТРА НАХОДИТ ПОКРОВИТЕЛЯ

По утверждению Плутарха, внезапное появление царицы не было для Цезаря таким уж сюрпризом, поскольку он сам «тайно вызвал Клеопатру из изгнания». Да и трудно представить, что умный и достаточно осторожный полководец оказался так беспечен, что к нему в покои смогли пронести свернутый ковер, в котором без труда можно было спрятать человека. Ведь выскочить из ковра мог и ловкий убийца с острым клинком…

Но легенды гласят о неожиданном пришествии царственной красавицы, которая возникла перед римским генералом в полном блеске своего очарования, дополненного златоткаными одеждами и множеством украшений. Вот стража докладывает проконсулу о том, что к нему явился Аполлодор, желающий вручить победителю подарок от своей госпожи. И далее, скажем, Жорж Блон так видит ситуацию: "В комнату входит евнух с ковром на плече. Цезарь с любопытством глядит, как раб опускает ковер на пол и расстилает его. Внутри спрятана невысокая женщина, вернее молодая девушка. Она вскакивает на ноги, разглаживает одежду, встряхивает головой, чтобы привести в порядок растрепанные волосы. Затем принимает величественную позу, гордо вздергивает носик и с улыбкой заявляет Цезарю:

– Я – царица Египта".

Более реалистичные историки придерживаются мнения, что Клеопатра в тот момент была одета в простой хитон, а единственным украшением, с коим она не пожелала расстаться ни на минуту, была ее царская диадема. Тем не менее открыто явиться во дворец было слишком опасно для нее. Но пряталась она не в ковре.

"Клеопатра, взяв с собой лишь одного из друзей, Аполлодора Сицилийского, села в маленькую лодку и при наступлении темноты пристала вблизи царского дворца, – описывал этот знаменательный момент Плутарх. – Так как иначе трудно было остаться незамеченной, то она забралась в мешок для постели и вытянулась в нем во всю длину. Аполлодор обвязал мешок ремнем и внес его через двор к Цезарю. Говорят, что уже эта хитрость Клеопатры показалась Цезарю смелой и пленила его. Окончательно покоренный обходительностью Клеопатры и ее красотой, он примирил ее с царем для того, чтобы они царствовали совместно".

На самом деле, вопреки устоявшемуся мнению, встреча произошла не в самом дворце, а в одной из отдельно стоявших в дворцовом саду вилл, которую избрал для жительства Цезарь. Так началась одна из двух самых известных любовных историй в жизни Клеопатры – и один из самых знаменитых романов во всей мировой истории. "У юной египетской царицы было мало общего с "пресыщенным любовью мужем, давно перешагнувшим свой зенит", – замечает Стейси Шифф. – О его любовных победах ходило не меньше легенд, чем об успехах на поле брани. В народе этого статного человека с мужественными чертами, выступающими скулами и пронзительными черными глазами звали "мужем всякой женщины и женой всякого мужчины". Если это высказывание и было преувеличением, то лишь во второй части. Клеопатра три года была замужем за родным братом, "сущим младенцем", – тринадцатилетний подросток не считался зрелым даже по тогдашним местным понятиям, – мечтавшим сжить ее со свету… У "царицы блудниц", представшей перед Цезарем в октябре сорок восьмого года, вовсе не было чувственного опыта".

Была ли Клеопатра девственницей до встречи с Цезарем, в ту же ночь началась их любовная связь или позже – тут, как говорится, никто светильник не держал. Репутация римского героя была намного красочнее. "Прячьте жен, ведем мы в город лысого развратника", – пели его солдаты во время галльского триумфа.

Клеопатра и Цезарь. Художник Ж.-Л. Жером

«Клеопатра явилась в спальню римлянина не для того, чтобы его соблазнить: она боролась за свою жизнь… – делает выводы Шифф. – Расположение полководца к Клеопатре объяснялось – по крайней мере сначала – не ее неземной красотой, а неприязнью, которую Цезарь питал к Птолемею, и вполне оправданным недоверием к шайке регентов».

С другой стороны, Цезарь вовсе не был жестоким и бессердечным. "Ничто не было дороже его сердцу, – утверждал один из его военачальников, – чем милость к побежденному". Тем более если нуждающийся в милости был отважен, благороден и красноречив. А вести беседу Клеопатра умела, риторике ее обучали хорошо, что в сочетании с природным умом превратило ее в истинную мастерицу как изысканного разговора, так и пламенной пафосной речи, буде таковую требовалось произнести. Искусство риторики в то время считалось одним из важнейших умений. "Даже враги царицы восхищались ее непревзойденным красноречием, упоминая его заодно с примерным воспитанием, сильным характером и "сияющим взором", – отмечает Шифф. – Природа наградила Клеопатру глубоким бархатным голосом, будто специально созданным для произнесения речей, и редким даром убеждения".

"Величайшим наслаждением, – утверждал Плутарх, – было слышать ее голос, звучавший, словно многострунная арфа, когда она легко переходила с одного языка на другой; племена, для общения с которыми она нуждалась в переводчике, можно было пересчитать по пальцам; с послами большинства государств она говорила сама".

Древнеримский историк считал именно голос и умение вести беседу главными секретами очарования Клеопатры. "Ее прелесть не была столь совершенной и несравненной, чтобы сражать мужчин с первого взгляда", но при этом "тот, кто оказывался рядом с царицей и вступал с ней в беседу, уже не мог противостоять ее чарам". И в общем Плутарх придерживался мнения, что Клеопатра сразу же ловко очаровала и полностью подчинила себе сурового римского воина. "По мнению Плутарха, неукротимый воин оказался беспомощным перед чарами двадцатилетней девчонки, – иронизирует Шифф. – Беднягу в два счета обвели вокруг пальца: Аполлодор пришел, Цезарь увидел, Клеопатра победила".

Дион Кассий создавал свои исторические труды позже, чем Плутарх, и придерживался того же мнения: молодая властительница обладала такой способностью очаровывать мужчин, что Цезарь мгновенно превратился в ее покорного раба, едва "увидев ее и услышав ее слова". Хотя Дион не преминул заметить, что для этого особых усилий не требовалось – слишком уж римский победитель любил женщин. Именно Диону принадлежит версия о Клеопатре, явившейся из мешка "во всем блеске царственного величия, сдержанной и смиренной".

Но на самом деле в этой истории хватало и иных побуждений кроме сексуальных. А Цезарь ясно представлял, каково приходится беглецу, – он и сам в юности был таким. "Вышло так, что совершенно естественное решение защитить Клеопатру определило дальнейшую судьбу полководца, – резюмирует Стейси Шифф. – Когда они встретились, Клеопатра боролась за жизнь; вскоре им пришлось бороться уже вдвоем. Всего через несколько месяцев Цезарю предстояло столкнуться с по-настоящему достойным противником, узнать все прелести тотальной войны и оказаться осажденным в чужом городе войском, вдвое превосходящим его собственные силы".

При всем этом вряд ли будет оправданным говорить об отношениях Цезаря и Клеопатры как о любви в романтическом понимании – всепоглощающей страсти, полностью определяющей каждый поступок и каждую мысль главных действующих лиц. Скорее уж сугубо современное представление о взаимовыгодном партнерстве, украшенном приятными бонусами. "Цезарь к числу своих прочих авантюр прибавил еще одно, лестное для славы соблазнителя приключение, которое соответствовало его безумной мечте об абсолютной власти, о царской пышности, его склонности к великим традициям и пристрастию к легендарным временам, когда боги вмешивались в дела человека, – пишет исследователь Пьер Деке. – Клеопатра же осознала, что ею увлекся повелитель вселенной, равный едва ли не Александру Македонскому, от которого ее предки получили некогда престол. Это дало ей возможность разорвать путы кровосмесительных браков. Она завоевала сердце величайшего полководца".

Римские авторы изрядно упрекали "божественного Юлия" за эту лав стори. Но в глазах римлян Клеопатра и столетия спустя была олицетворением чужого и чуждого образа жизни – загадочного, богатого, чувственного и потому пугающего Востока. До эпохи изнеженного "развратного Рима" было еще далеко, посему руководствоваться страстью к представительнице фактически другой цивилизации, не в пример более древней – что тоже неприятно задевало римское самолюбие, – проконсулу не подобало. "Что касается Александрийской войны, – замечает Плутарх, – то одни писатели не считают ее необходимой и говорят, что единственной причиной этого бесславного и опасного для Цезаря похода была его страсть к Клеопатре; другие выставляют виновниками войны царских придворных, в особенности могущественного евнуха Потина".

Сам Цезарь в своих знаменитых "Записках" ни словом не обмолвился о любви к Клеопатре, объясняя столь долгое пребывание в Александрии ветрами, мешающими отплыть домой, а также политическими причинами. "Сам же он вынужден был оставаться из-за сильных пассатных ветров, делавших отплытие из Александрии очень затруднительным, – писал Цезарь, именуя себя в третьем лице, как бы со стороны. – Однако он был убежден, что спор между царем и царевной принадлежит решению римского народа и его консула и тем более касается его должности, что именно в его предыдущее консульство по постановлению народа и сената был заключен с Птолемеем-отцом союз. Поэтому он заявил, что, по его мнению, царь Птолемей и его сестра Клеопатра должны распустить свои войска и решать свой спор лучше легальным путем перед его трибуналом, чем между собой оружием".

Цезарь провозгласил правителями Египта Клеопатру и ее брата-супруга, а остров Кипр, с которого начались все безобразия, передал на тех же правах другой паре – еще одному брату, тоже Птолемею, и младшей сестре Клеопатры по имени Арсиноя.

Очевидно, что Цезарь разбирался в войне и политике получше Плутарха, а потому ясно видел: военной силой Египет не подчинить. Просто сил не хватит в данный момент и еще долго. Помпей убит, но всегда может найтись другой желающий воспользоваться могуществом египетского царства для достижения своих целей. Да хотя бы любой из трех регентов, которые уже сейчас всячески строят козни против римлян!.. К тому же казавшиеся изнеженными и пресыщенными удовольствиями – но сравнению с гражданами Рима – александрийцы на самом деле очень неплохо умели воевать, а тактические приемы и технические новинки перенимали так стремительно, что одному из римских военачальников, бывших тогда с Цезарем в Египте, вскоре придется заметить: "Они подражали нам с таким мастерством, что могло показаться, будто это мы им подражаем".

Так что хорошие отношения с Клеопатрой были нужны Цезарю не меньше, чем ей – его благосклонность. "Таким образом, союз с Клеопатрой удивительным образом соответствовал всем видам Цезаря, – пишет Пьер Деке. – Примечательно, что по мере развития событий их цели сближались. Впрочем, молва не оспаривает, что чувственность влекла их друг к другу. Но обоих можно назвать политиками. Объединение честолюбивых планов ускоряло слияние сердец. Признаемся в этом. Ни Клеопатра, ни Цезарь не были одержимы любовной горячкой, зато любовь удивительным образом способствовала достижению их целей. Оба были, вне сомнения, счастливы".

БИТВА ЗА ЕГИПЕТСКИЙ ТРОН

И тут события начали развиваться стремительно. Для начала царевна Арсиноя упросила позволить ей в сопровождении своего наставника Ганимеда отправиться к войску Ахиллы, чтобы уговорить регента сложить оружие и подчиниться воле законной царственной четы и римской власти. А оказавшись в лагере мятежников, сестра Клеопатры, а точнее, что более вероятно, ей это подсказал многоопытный Ганимед, оказалась внезапно их лидером. Видимо, Ганимед решил провернуть тот же трюк, что и приближенные Птолемея, причем использовать при этом их самих. Ахилле такая затея совсем не понравилась, начались конфликты уже между ним и Ганимедом.

Есть мнения, что историю с Арсиноей срежиссировала сама Клеопатра, давно осознавшая, что в ее ситуации (и с учетом сомнительных семейных традиций Птелемеев-Лагидов, где в каждом поколении ради власти убивали то родителей, то детей, то братьев) близкие родственники, способные претендовать на престол, – самые опасные враги. Теперь Арсиноя была мятежницей, восставшей против законной власти.

Но и в Александрии было неспокойно. В изложении Плутарха события выглядят так: "Во время всеобщего пира в честь примирения раб Цезаря, цирюльник, из трусости (в которой он всех превосходил) не пропускавший ничего мимо ушей, все подслушивавший и выведывавший, проведал о заговоре, подготовляемом против Цезаря военачальником Ахиллой и евнухом Потином".

В интерпретации Стейси Шифф ситуация выглядит еще более напряженно: "Еще немного, и все будет потеряно, настаивал Потин. Евнух разработал план спасения и предложил его сообщникам. На пиру в честь примирения брадобрей Цезаря – недаром в Египте цирюльники заодно были гонцами – сделал ошеломляющее открытие. Этот "смышленый и наблюдательный малый" – и любопытный, добавим от себя, – подслушал, что Потин и Ахилл собираются отравить Цезаря. А потом покончить и с Клеопатрой. Цезарь нисколько не удивился: в последнее время он урывками спал днем, чтобы заговорщики не застигли его врасплох. Клеопатра тоже потеряла сон, несмотря на надежную охрану".

Плутарх считает, что римлянин разобрался с врагом сразу: "Узнав о заговоре, Цезарь велел окружить стражей пиршественную залу. Потин был убит, Ахилле же удалось бежать к войску, и он начал против Цезаря продолжительную и тяжелую войну, в которой Цезарю пришлось с незначительными силами защищаться против населения огромного города и большой египетской армии". Но другие авторы придерживаются мнения, что какое-то время Цезарь был вынужден делать вид, что ему ничего неведомо, и общаться с Потином, желавшим его убить, будто с достойным доверия человеком. Впрочем, в любом случае кончилось все приказом поскорее избавиться от хитрого интригана.

Раскрыв заговор полностью, Цезарь отправил к сбежавшему Ахилле двух посланцев с требованием от имени Птолемея распустить армию. Встретившись с ними на дороге в Александрию, Ахилла велел их казнить, прежде чем посланники успели хоть слово вымолвить.

Существует также вполне оправданное мнение, что Ахилла приказал убить двух уважаемых почтенных царедворцев, служивших еще Авлету, чтобы они не успели обратиться ни к войску, ни к брату Клеопатры.

Ведь оставался еще один персонаж, который был ко всем делам причастен, но мало чем мог управлять самостоятельно. Ибо вот уж для кого возвращение Клеопатры стало сюрпризом, так это для ее брата-супруга. И, как пишет Шифф, сюрприз этот да еще вместе с принудительным примирением оказался для молодого Птолемея категорически неприятным: "Узнав, что его обвели вокруг пальца, юноша повел себя совсем не так, как подобает правителю: он разрыдался, бросился вон из дворца и с громкими стенаниями помчался по улицам. Окруженный придворными и соратниками, он сорвал с головы белую ленту и бросил ее под ноги, вопя, что сестра его предала… Тем временем в городе назревал мятеж, евнух Потин призывал толпу схватить Клеопатру. Если бы не Цезарь, блистательное правление царицы завершилось бы, не успев начаться. Жизнь застигнутого врасплох полководца тоже могла окончиться весьма плачевно. Цезарь думал, что его позвали разобраться с семейной ссорой, не догадываясь, что вместе с двумя потрепанными долгой войной легионами оказался в эпицентре разгорающегося восстания".

Но при всем том римский герой умел действовать быстро и решительно. После начала беспорядков Потин, как уже говорилось, был убит без долгих разговоров. С Птолемеем Цезарь тоже особо церемониться не стал – послал за ним стражу, приказав поймать и вернуть во дворец царственного юнца.

По словам самого военачальника, "он полагал, что царское имя будет иметь большое значение у его подданных, и желал придать делу такой вид, что война начата не столько по воле царя, сколько по частному почину немногих отдельных людей и притом разбойников".

Попутно Цезарь не преминул отметить в тех же "Записках", что находящиеся под началом Ахиллы бывшие легионеры Габиния "уже освоились с александрийской вольной жизнью и отвыкли от римского имени и военной дисциплины… К ним присоединились люди, набранные из пиратов и разбойников… Кроме того, сюда же сошлись осужденные за уголовные преступления и изгнанники (всем нашим беглым рабам был верный приют в Александрии и обеспеченное положение, лишь бы они записывались в солдаты)".

Но вскоре разыгралась душераздирающая сцена, которую любой проницательный зритель квалифицировал бы как спектакль. Примчался гонец из лагеря Ахиллы (а теперь еще и Ганимеда), который привез Цезарю послание от нескольких тамошних командиров. Они жаловались на разброд и шатание, постоянное противостояние Ганимеда с другими начальниками и просили Цезаря дозволить Птолемею вернуться к своим солдатам. Цезарь сразу согласился, и есть мнение, что он сообща с Клеопатрой заранее просчитал дальнейшие последствия такого решения.

Однако сцена разговора с Птолемеем была разыграна по всем правилам театрального искусства. Цезарь убеждал молодого царя "подумать об отцовском царстве, пощадить свой славный родной город, обезображенный отвратительными пожарами и разрушениями, своих сограждан прежде всего образумить, а затем спасти, доказать свою верность римскому народу и ему, так как сам он, со своей стороны, настолько доверяет царю, что отпускает его к вооруженным врагам римского народа". Содержание своей речи для потомков бережно сохранил сам проконсул. И он же описал, как Птолемей горестно рыдал и умолял Цезаря "не отпускать его: самый трон не так ему мил, как вид Цезаря". Тот, как легко догадаться, ни секунды не верил в искренность Птолемея, а в своем мемуарном тексте от души прошелся на тему лживой сущности греков. Досталось и Арсиное, и ее наставнику. Цезарь явно рассчитывал, что на его и Клеопатры сторону встанет "население, которому чрезвычайно надоели временное царствование девочки и жестокая тирания Ганимеда".

Но пока что появление Птолемея в военном стане противников Цезаря и Клеопатры заметно осложнило ситуацию. Пусть Цезарь и полагал, что "для него будет благовиднее и почетнее вести войну с царем, чем с шайкой пришлых авантюристов и беглых рабов". Птолемей снял Ганимеда с командной должности, с одной стороны, избавив Цезаря и Клеопатру от самого искусного полководца противника, а с другой – появление царя было неким знаком, придающим мятежу характер законности. Он, по словам римлянина, "словно его выпустили из клетки на открытую арену, так энергично повел войну против Цезаря, что слезы, которые он обронил при прощании, были, очевидно, слезами радости".

И поначалу победа Цезаря вовсе не казалась очевидной, ведь в окружении Птолемея еще оставались умные и опытные командиры. "Прежде всего он подвергся опасности остаться без воды, так как водопроводные каналы были засыпаны неприятелем, – комментирует происходившее в Александрии Плутарх. – Затем враги пытались отрезать его от кораблей. Цезарь принужден был отвратить опасность, устроив пожар, который, распространившись со стороны верфей, уничтожил огромную библиотеку. Наконец, во время битвы при Фаросе, когда Цезарь соскочил с насыпи в лодку, чтобы оказать помощь своим, и к лодке со всех сторон устремились египтяне, Цезарь бросился в море и лишь с трудом выплыл. Говорят, что он подвергался в это время обстрелу из луков и, погружаясь в воду, все-таки не выпускал из рук записных книжек. Одной рукой он поднимал их высоко над водой, а другой греб, лодка же сразу была потоплена".

Цезарь сжег свои корабли, чтобы они не достались противнику. "С их захватом враги надеялись отбить у Цезаря его флот, завладеть гаванью и всем морем и отрезать Цезаря от продовольствия и подкреплений… Поэтому и сражались с упорством, соответствовавшим значению этой борьбы: для одних от этого зависела скорая победа, для нас – наше спасение. Но Цезарь вышел победителем и сжег все эти корабли вместе с теми, которые находились в доках, так как не мог охранять такого большого района малыми силами". Относительно того, насколько сильно пожар повредил Александрийскую библиотеку, мнения расходятся – кто говорит о ее полном уничтожении задолго до намеренного поджога уже в Средние века, кто-то утверждает, что пламя, достигшее хранилища свитков, было сразу потушено, не причинив ущерба.

Но в конечном итоге удача оказалась на стороне Цезаря. И, конечно, Клеопатры, которая не только удержалась на престоле, но и избавилась от всех родственников, способных представлять опасность.

"Внедрив во вражескую армию Птолемея и лишив ее тем самым предводителя, Цезарь добивается перелома в ходе войны, – уверен Пьер Деке. – Он переходит в наступление. Он сражается на море и идет ускоренным маршем навстречу армии поддержки во главе с Митридатом, соединяется с нею, бросается тотчас в битву и после двух дней непрерывных боев опрокидывает египтян в Нил. В этой бойне погибают двадцать тысяч солдат и двенадцать тысяч сдаются в плен. Среди выброшенных Нилом тел опознают Птолемея. Цезарь врывается в Александрию, потрясая золотым доспехом царя, свидетельством своей победы".

Хотя насчет доспеха и тела Птолемея существует и строго противоположное мнение, изложенное той же Стейси Шифф: "Кое-кому удалось спастись, но Птолемей, судя по всему, погиб; впрочем, гибель царя не оплакивали даже его вчерашние советники. Тела так и не нашли, хотя Цезарь приложил немало усилий, чтобы раздобыть золотые царские доспехи. Нил издавна считался волшебной, целительной рекой; его воды уносили и цариц в мешках, и младенцев в корзинах. Не хватало еще, чтобы царевич воскрес". Кстати, в будущем самозванец, выдававший себя за Птолемея, все же появился, но особого успеха не имел – простые египтяне все царствование Клеопатры искренне любили свою повелительницу.