Текст книги "Еще жива"

Автор книги: Алекс Адамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Часть вторая

Глава 10

Не было ни ядерной войны, ни борьбы за жизненное пространство, ни конфликтов из-за прав человека, ни местных диктаторов. Конец света начался из-за погоды, именно так, как и говорил Дэниэл, тот парень, с которым у меня было «слепое свидание». Он ошибся только насчет виновников. Это был не Китай, это были мы. Как оказалось, мы оба были правы.

Конец начался в сезон тропических циклонов, хотя в действительности семена были посеяны намного раньше, когда возникло множество теорий и началась массовая регистрация патентов на тему контроля погоды человеком, так что на финансирование этого были выделены гигантские суммы.

Изменение погоды. Игры в Бога. Современное человечество, которое не в состоянии преодолеть смерть и едва справляется с контролем над болезнями, обратилось к очередной сомнительной затее.

Ученые возопили, но их быстро заставили замолчать, заткнув им глотки субсидиями на те исследовательские проекты, о которых они мечтали. Это развязало руки бизнесменам, правительству и поддакивающим им остальным ученым, жаждущим экспериментов с погодой.

Ураган Пандора – так его назвали, хотя по алфавиту должно было быть другое название. Кое-кто говорил, что поведение урагана типично для женщины: то обнимает берег, то обрушивает ливни и шквалы на тот участок суши, который осмелился заглянуть в его единственный глаз в тот момент, когда он гипнотизирует северное побережье Мексиканского залива, вынуждая верить в ложное затишье.

Эксперимент проходил в условиях секретности. До тех пор, пока не увенчался провалом. После этого в средства массовой информации просочились подробности.

Пандора начала собирать урожай жизней, стирая жилища с лица земли по своему собственному усмотрению, сметая плодородные почвы в океан, опустошая и без того уже скудные кошельки.

Через неделю циклон сформировался на восточном побережье Австралии. На этот раз эксперимент прошел удачно и циклон утих, не успев причинить разрушений на суше.

Атака произошла в тот момент, когда Соединенные Штаты и их союзники праздновали победу.

Это был электронный Перл-Харбор, лишивший страну возможности покупать книги, узнавать время начала киносеансов, посылать картинки кошек со смешными подписями. Это грубое попрание прав, возмущались люди, пока не осознали, насколько все серьезно. Внезапно до них дошло, что их благополучие существует только в компьютерных базах данных. Они – виртуальные миллионеры и миллиардеры. Или, вернее, они ими были, пока Китай не осуществил свою «улицу с односторонним движением».

Страна впала в панику. Мы прыгнули слишком далеко вперед, чтобы возвращаться к бумажным газетам и записочкам, передаваемым учениками друг другу в классах. Интернет исчез. Мобильные телефоны теперь можно было использовать только как фонарики и красивые пресс-папье. Мы стали заложниками всех тех удобств, к которым привыкли за последние двадцать лет. Мы в растерянности…

«Дайте нам технологии», – требовал Китай, как будто дело происходило в открытом море и у них на борту были пушки, попугаи и «Веселый Роджер».

Но Соединенные Штаты не предоставили им того, что они требовали, леди Свобода к такому не привыкла. Вместо этого она купила союзников. Наши технологии – в обмен на их поддержку.

А потом какой-то умник додумался, что если мы можем укротить ураган, то, вероятно, сумеем помочь разрастись другому. Не знаю, насколько это реально. Пусть об этом думают те, кто умнее меня. Но именно тогда все полетело к черту. Атомная бомба с ее разрушительной мощью была отложена в сторону ради нового потенциального оружия, получить которое желали все, – погоды. Матушка-природа, покорившись наконец воле человека, стала машиной войны.

Все пригодные к службе отправились на войну. Никто не пытался перебежать через границу, поскольку они тоже стали ареной войны. Выбрал не ту границу, и последнее вкусовое ощущение во рту – свинец.

Университеты закрылись, теперь и они перестали быть убежищами для тех, кто не хотел воевать.

Кто мог знать, что последняя битва не будет иметь никакого отношения к Богу?

Сейчас

«Элпис» раскачивается на волнах, и вместе с ним мой желудок. На то, чтобы пересечь Средиземное море, нужно всего несколько часов, но капитан сказал, что запасы топлива на судне ограничены и нужно использовать их как можно более экономно. Поэтому мы еле тащимся. Путешествие продлится столько времени, сколько получится. Все это он излагает на ломаном английском, восполняя жестами пробелы своего словарного запаса.

Нас с десяток, не считая экипажа судна. Все мы в подавленном состоянии, наши сердца растоптаны безразличной пятой судьбы. Еще недавно этот маршрут был полон совершающих свое свадебное путешествие молодоженов и отдыхающих отпускников, которым было бы нелегко изобразить что-либо менее радостное, чем широкая улыбка удовольствия. Но мы совсем другие. Мы едва ли способны выдавить из себя что-нибудь большее, чем угрюмая подозрительность по отношению друг к другу.

На борту еще две женщины, обе среднего возраста, может, сестры, а может, подруги. Они держатся друг за дружку, как за спасательный жилет. Мужчины, ссутулившись, занимают свои тщательно выбранные позиции. Никто из нас не показывает остальным спину. Мы – животные с соответствующими инстинктами. Кто несет в себе болезнь? Кто выглядит как человек, но им при этом не является? Мы наблюдаем. Мы гадаем. Мы не рискуем.

Мое внимание привлекает мужчина в дальнем углу. Ему, вероятно, лет шестьдесят, хотя потрясения способны старить людей до срока, а мы испытали их больше, чем отпущено человеку на одну жизнь. Его плечи ссутулились, как будто на него одного возложено бремя тысяч людей. У него, как мне кажется, поседели не только волосы, но и сама душа. Отчаяние сквозит в каждой его черточке. Этот человек не вписывается в окружающую действительность, и я мысленно помещаю его в различные ситуации из моей прошлой жизни, пытаясь определить, к какой он лучше подойдет.

Лиза положила голову мне на плечо. Я ее обнимаю обеими руками, сцепив пальцы. Швейцарец, облокотившись на планширь правого борта, вглядывается в море.

Тот человек по-прежнему притягивает мой взгляд. Я мысленно переодеваю его, как будто он одна из тех бумажных кукол с нарядами, которые мне так нравились в детстве. Причесываю его, брею до гладкой кожи лица. И наконец, в моем сознании что-то переключается – и я ахаю. Некоторое время я просто сижу и смотрю на него тайком, пытаясь не пялиться в открытую. Как он здесь оказался? Глупый вопрос, наверняка как и каждый из нас. Но, тем не менее, почему он тут? Через несколько минут я, будучи не в состоянии укрощать свое любопытство, встаю и начинаю расхаживать взад-вперед. А когда сдерживаться уже нет сил, сажусь рядом с ним. Близко, но все же сохраняя почтительное расстояние.

– Мистер президент?

Он смотрит на меня как на начальника.

– Я – президент страны, которой нет.

– Я за вас голосовала.

Он медленно кивает, как будто это вызывает у него боль.

– Правда?

– Да.

– Спасибо.

– Я сделала это с радостью.

– Вам бы следовало поставить на другого парня.

Тогда

Война касается всех. Мужчины уходят на войну и не возвращаются. Весть об их гибели иногда доходит до их дома. Полки супермаркетов пусты, и их не заполняют дешевыми товарами.

Как-то в вечерних новостях я увидела, как красный пикап Хорхе вытаскивают из реки. Намокшие и подгнившие головки белок по-прежнему болтаются на зеркале. На работе никто ничего не говорит. Теперь вообще никто много не разговаривает. Мы выполняем свои обязанности словно автоматы, привыкшие работать в определенном режиме.

Вскоре я начинаю замечать отсутствие некоторых лиц. Однажды исчезла секретарша из вестибюля на первом этаже. Ее место заняла бойкая особа двадцати с чем-то там лет, которая сохранит свое дружелюбие до тех пор, пока не начнутся льготные начисления. Тогда ее взгляд станет скучающим, а отношение услужливо-безразличным. Позже в тот же день за мной в лифт заходит дама, зима во плоти. Она обнимает ящик, полный фоторамок и всяких безделушек, которые не имеют никакого значения ни для кого, кроме нее. Она смотрит сквозь меня, будто я – открытое окно. Ни намека на то, что она меня узнает, как узнаю ее я. Я помню ее в белом, а она не помнит меня среди дохлых мышей и вопросов Джорджа П. Поупа.

На днях захожу в туалет, где три женщины, сбившись кучкой у календаря, пытаются вычислить первый день их последних месячных. Одна из них, прервавшись на полуслове, забегает в ближайшую кабинку. Дверь за ней со стуком закрывается и снова распахивается как раз в тот момент, как ее рвота выплескивается на пол.

– Прошу прощения, – говорит она. – Кажется, у меня уже около восьми недель нет менструации.

Я говорю все то, что принято в таких случаях, но на деле думаю о Бене, Рауле, Джеймсе, миссис Сарк.

И о Нике.

Я обращаюсь в Центр по контролю заболеваний. [29]29
  Центры по контролю и профилактике заболеваний США – агентство Министерства здравоохранения США.


[Закрыть]Они перенаправляют меня в 911. Оловянная женщина отвечает на мой звонок и, когда я сообщаю ей о вазе, отказывается со мной говорить, видимо приняв меня за сумасшедшую.

В какой-то день в утренних газетах появляется фото Джорджа П. Поупа, на котором он запечатлен вместе с изящной блондинкой, судя по заголовку, его супругой. В интервью П. Поуп делает все нужные заявления, направленные на то, чтобы успокоить паникующую общественность. Это фразы типа «Нужно сделать прививки от гриппа» и «Наши научные сотрудники ежедневно делают новые открытия». Пустые слова из уст человека, пекущегося лишь о собственных интересах.

Миссис Поуп тоже не принимает его слова за чистую монету. Ее внимание больше привлекает что-то на полу, куда она и смотрит, скрывая свой скепсис за вуалью светлых волос.

Картинка выглядит более убедительно, чем слова Поупа.

Сейчас

Ночь приходит в открытое море, наползая с востока. На судне включают огни, но их свет поглощается вероломной тьмой. Когда на палубе остаемся только мы вдвоем, президент несуществующей державы начинает говорить:

– Откуда вы?

Я отвечаю.

– Там большей популярностью пользовался другой претендент.

– Как вы здесь очутились, мистер президент?

Он пожимает плечами.

– Меня никогда не привлекала жизнь политика. Все получилось само собой… но намного позже. В детстве я мечтал стать космонавтом.

Даже в таком потрепанном жизнью состоянии я чувствую его харизму и вспоминаю, почему миллионы людей голосовали за его кандидатуру на высший пост страны. Мы стоим рядом, опершись на планширь левого борта, и всматриваемся в надвигающуюся на нас пустоту.

– Как и любой другой американский мальчик, – говорю я.

Он кивает.

– То была страна великих мечтаний, смелых и масштабных. Но мы оплошали в мелочах. У вас есть время, чтобы выслушать историю жизни?

«Ради вас все, что угодно», – хочу я сказать, но слова не идут, поэтому я выражаю согласие кивком. Бывший президент, как мне кажется, вполне удовлетворен этим.

Он на минуту замолкает. Двое вышли на палубу, неся за руки и за ноги третьего, как гамак, висящий между двух деревьев. Раскачав тело взад-вперед, они выбрасывают его за борт, отсылая мертвеца в лучший мир.

– Жил-был человек, которого народ выбрал, чтобы он ими руководил. «Если я соглашусь, – сказал он. – Я хотел бы, чтобы вы посвятили меня в свои соображения, как сделать нашу страну сильнее». – «Нет, нет, – ответили они ему, – мы потому тебя и избрали, что твои идеи лучше наших». Польщенный тем, что они в него до такой степени верят, он принял эту роль. Вскоре они пришли к нему со слезами на глазах. «Слушаю вас, – обратился он к ним, – я хочу узнать ваши мысли о том, как сделать эту страну более счастливым местом для всех». – «Нет, нет, – ответили они ему, рыдая, – твои идеи сделают нас более счастливыми». Время шло, и однажды они вновь пришли к нему, на этот раз с криками. «Я вас слушаю, изложите мне свои соображения, как сделать эту страну богаче». – «Нет, нет! – закричали они в ответ. – Мы верим в то, что твои идеи наполнят наши кошельки». А потом разразилась великая война. Разъяренные люди явились к нему с вилами в руках. «Я слушаю вас, сообщите мне свои мысли, как сохранить нашу страну для наших детей. Мне нужна ваша помощь». Но они опять отказались. «Мы наделили тебя властью, чтобы ты решал за нас», – завопили они в ответ. Когда разразилась эпидемия, он в очередной раз обратился к ним с просьбой, но они отказали ему под тем предлогом, что президент должен знать лучше остальных. На этот раз, после того как ему не удалось исправить ситуацию, они вышвырнули его вон. «От этого человека нет никакого проку, – сказали они, – он не делает того, чего мы хотим».

– Вот так это произошло с вами, – констатирую я.

– Так происходит с каждым избранным руководителем.

– И вы бежали?

– Под покровом ночи, словно беловоротничковый вор. [30]30
  Беловоротничковая преступность – термин для обозначения мошенничества в экономической сфере, банкинге, компьютерных сетях и т. п.


[Закрыть]

После этого мы поговорили на другие темы. О яблочном пироге и мороженом, о бейсболе, о тех временах, когда люди еще праздновали четвертое июля. [31]31
  4 июля – День независимости США.


[Закрыть]О временах, когда те, кого мы любили, еще были с нами. Когда сильное правительство делало нас менее свободными, но зато на нас щедро изливалась благодать этого мира.

На следующее утро капитан обнаружил его повешенным на толстой трубе под палубой.

– Я видел, как вы беседовали, – сказал он мне. – Кем он был?

– Хорошим человеком, при всех его недостатках. Значительно лучшим, чем многие.

Лиза прислушивается к тому, как члены экипажа отрезают веревку, на которой висит президент, бросают его за борт без какой-либо молитвы за упокой души. Ее голова склоняется, как будто она пытается согласовать это со всем, что составляет смысл ее жизни. Она не видит, но наблюдает.

От ее зачарованности меня бросает в дрожь.

– Как ты думаешь, он мог бы мне помочь?

Я знаю, что Лиза имеет в виду.

– Если то, что он говорит о своем прошлом, правда, – может. Но риск будет слишком большим. Нужны условия стерильности, соответствующее оборудование. У нас ничего этого нет.

– Наверняка в Греции есть больницы.

– Ты права. Но чего там нет, так это электричества.

– Мне все равно.

Ее губы изгибаются в легкой улыбке. На ее лице кротость и мечтательность. Она выглядит довольной.

– Я уверена, он сможет мне помочь.

Тогда

Нику нравится иногда возникать у меня в голове, как будто ему доставляет удовольствие создавать в ней смятение.

«Я советовал раскрыть вазу, – слышу я его голос, – а не разбивать ее».

– Иногда мой характер подталкивает меня к правильным решениям.

«Ты осознаешь, что говоришь сама с собой?»

– Да.

«Хорошо, что ты это понимаешь».

– Уходи.

«Ладно».

– Нет, побудь со мной.

Примерно через неделю после того, как он обмолвился о своей болезни, я начала просматривать газеты в поисках его некролога. Я знаю, что можно было просто взять телефон и позвонить, но я этого не сделала. Я разрывалась между отрицанием и принятием. Дело в том, что, имея дело с газетой, я могу послюнявить палец, потереть им бумагу, сделать факт несуществующим. Но я не смогу вынести телефонный звонок в бесконечность и стереть не принятый мертвецом телефонный вызов.

По ту сторону двери меня ожидает черно-белый мир. Я накидываю узду на свое уныние и выхожу поприветствовать его. Дойдя до холла, я останавливаюсь – на моем пути встает пара военных ботинок. Ник.

– Так ты не умер.

– Я не умер.

– Но как это возможно?

Он смеется.

– Такого пункта, как «умереть», в моем списке нет.

Моя улыбка расцветает постепенно, пока не становится явной и полной.

– А что в твоем списке?

– Не умирать. Вернуться сюда. Вот это.

Он притягивает меня к себе, берет мое лицо обеими ладонями и становится для меня целым миром. Такойпоцелуй, возможно, никогда больше у нас не повторится, поэтому мы стоим тут, в тепле и безопасности, бесконечно долго. Когда он отстраняется, что-то уже потеряно. Думаю, это мое сердце.

– Что еще в твоем списке?

– Зои…

Мои губы остывают слишком быстро. Я знаю, что он собирается сказать.

– Я поняла. Я понимаю. Тебе нужно идти. Мужчинам важно быть героями.

– Я не хочу воевать, – говорит он. – Но я хочу победить.

– Я знаю. И я рада, что ты пришел. Но если ты там умрешь, я буду ненавидеть тебя вечно.

– Нет, тебе не придется, – отвечает он и, повернувшись, направляет свои стопы на войну.

Стеклянная дверь медленно закрывается у него за спиной. Мои руки, такие теперь бесполезные, безвольно повисают.

Как добиться судебного запрета на приближение ко мне грусти и отчаяния?

Проходят недели за неделями, и ничего не происходит. Некрологи теперь публикуются в большом количестве. Не только пожилые, но и молодежь умирает от того, что казалось разновидностью желудочного гриппа. Средства массовой информации возлагают вину за это на мясомолочный скот, на зараженные продукты, на нелегальных мигрантов, но в действительности они просто не знают. И в определенном смысле мне от этого легче: вряд ли этомогло начаться с меня. Было бы чрезмерной самонадеянностью с моей стороны приписывать себе столько важности. Тем не менее внутренний голос подсказывает, что все их догадки далеки от истины. Никто из них не может предположить, что где-то в этом городе есть ваза с черепками и костями и что от всего этого веет смертью.

Газеты не публикуют списки погибших на войне. Без работающего Интернета от компьютеров мало толку, поэтому нет запросов в базы данных с фамилиями погибших, нет ожидающих ответа, надеющихся получить сообщение: «По вашему запросу ничего не найдено».

Общество вернулось к прежним методам: списки вывешены на стенах общественных учреждений, вокруг них толпятся люди, которые прижимают ладони ко рту, кусают себе губы, теребят свои волосы. У наиболее нервных случается тик. У легко внушаемых тоже.

Мы с Дженни каждый вечер приходим в библиотеку. Она, всегда одетая в свое пальто вишневого цвета, слишком теплое для этого времени года, стоит, привалившись к стене. Иногда я на нее смотрю глазами постороннего человека: расслаблена, сочетание темных волос и красной шерстяной ткани приятно глазу. Молодая привлекательная женщина. Обман сохранится до тех пор, пока я не подойду достаточно близко, чтобы прочесть выражение ее лица. Мы обе унаследовали одни и те же гены, и при том, что внешне мы два отдельных существа, выражение лиц у нас с ней общее. Постоянный страх согнал девичий слой подкожного жира с ее лица, и теперь кости подбородка и скул выпирают из-под кожи с неестественностью, характерной для красоток с журнальных обложек. Посреди ее лба пролегла морщина, не разглаживающаяся даже тогда, когда на лице появляется вымученная улыбка, как вот сейчас. Я тоже изображала такую же улыбку раньше. Изображаю ее и сейчас. И она знает, что я знаю, что она знает.

Натянув эту пластмассовую улыбку, я взбегаю по каменным ступеням ей навстречу. Мне сейчас больше хочется усесться прямо здесь, внизу лестницы, и, сжавшись в комок, раскачиваться взад-вперед, пока мир не вернется к нормальному состоянию. Но ради Дженни я должна быть сильной, потому что ее Марк там. Как и многие другие, он сменил клавиатуру и мышь на оружие и уцененный бронежилет.

Мы осуществляем ритуальное действо: крепко обнимаемся, быстро целуем друг друга в щеку.

– Как дела на работе? – спрашивает она.

– Нормально. Ты как?

– Все в порядке. Идем?

– Конечно.

Все ложь.

Мы проходим сквозь высокие двери, резко сворачиваем налево, направляемся в дальний конец фойе, где на стене прикреплены доски для объявлений.

Списки уже висят. Я не знаю, кто их тут вывешивает, знаю только, что вывешивают. Сегодня более сотни фамилий, и это только список для нашего города, а не для всей страны. Ожесточенность боевых действий нарастает. Или же они умирают от той же болезни, что и оставшиеся здесь люди. Я этого не могу сказать. Газеты замалчивают все, кроме наших побед. Они усиленно потчуют нас нескончаемым потоком сплетен о знаменитостях, радостными историями и новостями о несущественных происшествиях, чтобы удержать нас от вопросов Что? Где? Почему?Телевизионные новостные каналы по большей части такие же. Те из них, что до сих пор не исчезли.

Дженни сжимает мои пальцы так, что кости едва не ломаются с хрустом. Я вздрагиваю, но ничего не говорю и не отнимаю руку. Ей нужно причинить кому-нибудь боль, а мне нужно ее испытать. Потому что, увидев фамилию Ника в списке, я буду искать утешения в этом физическом страдании.

Мы становимся позади сотни спин и дожидаемся своей очереди.

Это самая худшая часть вечера: ожидание. И это условно. Если мы увидим в списке знакомую фамилию, тогда наступает худшее. Иногда мы видим такие фамилии. В основном это люди, с которыми мы учились в школе или когда-то работали вместе. В такие дни мы покидаем библиотеку с низко опущенными головами, не разговаривая до тех пор, пока не доходим до нижней ступени лестницы. Мы идем, пьем кофе на углу улицы, молчим, а потом одна из нас произносит:

– Надеюсь, это не больно.

Война есть война. Думаю, вероятность этого примерно пятьдесят процентов. Можно или быстро исчезнуть в пламени взрыва или, ухватив жизнь за хвост, держаться за него, пока она пытается стряхнуть тебя с него, как рассерженный тигр.

– Его не будет в списках, – говорю я.

– Его не будет в списках, – попугаем повторяет она.

Люди спереди отходят, мы продвигаемся ближе. На их лицах временные улыбки. Завтра они вернутся в напряжении от страха. Я завидую им, они уже знают, что вернутся.

Крик страдания проносится через толпу. Несмотря на то что здесь такое не является неожиданностью, я вздрагиваю. И все же по-прежнему надеюсь на то, что все мы уйдем отсюда с этой недолговечной улыбкой. Я дура.

– Нет, нет, это вранье! – визжит женщина.

Истерика сжимает ее в своих лапах.

– Они ошиблись!

Она пытается сорвать список со стены, но люди, стоящие за ней, не дают этого сделать. Они оттесняют женщину в сторону и занимают освободившееся место.

– Будьте вы прокляты! – кричит она. – Будьте вы все прокляты! Пусть ваши сыновья, мужья и братья будут убиты. Почему я должна быть одна? Будьте прокляты!

Я порываюсь отделиться от толпы, подойти к ней, утешить, но Дженни крепко держит меня.

– Будь со мной, – шепчет она.

Женщина хватает пачку бесплатных газет – местные издания, публикующие анонсы событий городского масштаба. Они уже устарели на два месяца, остатки прошлой жизни, когда слова «концерт» или «фестиваль» имели значение.

– Будьте вы прокляты. – Она швыряет газету в ближайшего к ней человека. – И вы будьте прокляты.

Другая газета летит в кого-то еще.

– Будьте вы прокляты!

Снова летят газеты. Оставшиеся она бросает в толпу.

– Будьте прокляты все!

Последнее слово она тянет, пока у нее не заканчивается воздух в легких.

Некоторые смотрят, как она, шатаясь, уходит, слишком раздавленная горем, чтобы на нее обижаться. Остальные не решаются смотреть на нее, потому что знают, как легко сами могут сорваться. Слова в списках могут сделать их такими же, как эта женщина.

Когда подходит наша очередь, Дженни еще крепче сжимает мою ладонь. Пальцы из розовых превращаются в белые.

– Я не могу смотреть, – говорит она каждый раз и каждый раз впивается немигающим взглядом в список, пока не удостоверяется, что Марка в нем нет.

Я скольжу пальцем по листу сверху вниз, чуть задерживаясь на каждой фамилии, похожей на Марка. Мы ищем Ньюджент. Марк Д. Ньюджент. Дохожу до фамилий на букву «Н» и пробегаю их, не встретив фамилии Марка.

Дженни стискивает мою руку.

– Его здесь нет. Его здесь нет. Проверь еще раз.

Но я уже двигаюсь дальше, опускаюсь вниз списка, опускаюсь, опускаюсь, пока не натыкаюсь на букву «Р». Рамирез, Риттиман, Робертс. Роуза нет.

– Его нет в списке, Джен.

– Проверь еще раз.

Позади нас нетерпеливо покашливают. Я снова пробегаю глазами фамилии на «Н».

– С Марком все в порядке.

Улыбка омолаживает лицо Дженни лет на пять.

– С Марком все в порядке.

Никто из нас не говорит сегодня.

После этого мы совершаем наш вновь установившийся ритуал. Мы заказываем себе кофе в близлежащем кафе на углу улицы, от которого наши пути расходятся в разные стороны.

– Кого ты ищешь в списках? – спрашивает Дженни.

Мои руки напряжены, и я осознаю, что сжимаю чашку слишком крепко. Чашка горячая, кофе еще горяче́е, и тепло просачивается сквозь мою кожу. Я дрожу. Я поднимаю глаза к темнеющему небу. В октябре не должно быть так холодно.

Затем я опускаю глаза на Дженни. По ее взгляду можно догадаться, что она знает о моей попытке что-то скрыть от нее. И это действительно так.

– Никого.

– Да ладно тебе.

– Просто друг.

Но он даже им не является, хотя я чувствую, что так было. Пустота в моем сердце или, может, в душе достаточно велика, чтобы вместить городской автобус.

– Мне знаком этот взгляд.

Я молчу.

– Такой и у меня, когда я узнаю́, что с Марком все в порядке. Но лишь до следующего дня. Я могу расслабиться и снова почувствовать надежду. Поэтому я люблю после этого пить кофе, мой день по-настоящему начинается только тогда. С завтрашнего утра ожидание смерти продолжится.

Я пытаюсь заговорить, но Дженни меня перебивает:

– Это ожидание смерти, Зои, и мы обе это знаем.

Иметь сестру – это все равно что смотреть в зеркало.