Текст книги "Пропавшие в раю"

Автор книги: Альбина Нурисламова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 7

Алиска вылетела из дому как бешеная. Едва сдерживая рыдания, неслась по улице, не глядя под ноги, не разбирая дороги. У нее и мысли не возникло пойти к Наде. Если честно, она пела соседке дифирамбы исключительно в пику матери. Новая знакомая успела ее разочаровать, и сближаться с ней у Алисы не было никакого желания.

И дело не в манере краситься и одеваться, и не в том, что Надя дымила без передышки. Алиска и сама могла покурить за компанию. Да и вино три раза попробовала, за что была нещадно порота бабушкой Олей. «Баболей», как ее в одно слово звала внучка.

Просто оказалось, что Алисе невыносимо скучно с Надей. Та была девушкой без извилин и юмора, с низменными инстинктами, лежащими ниже пояса, и убогим кругозором. Ее интересы ограничивались парнями, сексом, дискотеками, шмотками и прочей лабудой. Она даже в компьютерные игры не умела играть по причине тупости. Могла разве что в социальных сетях перебрасываться полуграмотными сообщениями с такими же придурками, как и она сама. Просто других знакомств Алиса пока не завела, вот и приходилось довольствоваться малым. Она надеялась, что в школе познакомится с нормальными ребятами, и тогда ее общение с Надей ограничится рамками «привет – пока».

В общем, мимо Надиного дома она промчалась, не оглянувшись. Неслась прочь из поселка, в сторону моря. Она точно так же была влюблена в море, как и Маруся. Если бы мать и дочь хоть раз поговорили по душам, Маруся точно знала бы, где ее искать. Но вот не поговорили. И пока Маруся пребывала в твердой уверенности, что Алиска ревет на Надином татуированном плечике, та бежала туда, где ей всегда становилось легко и спокойно. На побережье. А если точнее, на мыс Каменный Клык.

Разумеется, она наведалась туда почти сразу после приезда, заинтригованная рассказами риелтора. Это место очаровало девочку с первого взгляда. Во-первых, здесь никогда никого не было. Видимо, люди боялись обвала пород и старались обходить обрыв стороной. Во-вторых, сверху открывался вид, от которого у Алиски выступали слезы на глазах и перехватывало горло. Такое труднообъяснимое, пронзительное ощущение. От восторга хотелось одновременно орать во весь голос, смеяться и плакать. Бескрайняя – ну, не получалось подобрать лучшего слова, как она ни пыталась! – водная гладь. Серовато-зеленые величавые воды. Казалось, будто пьешь этот простор, эту ширь, но в то же время она всасывает тебя в себя. Поглощает, захватывает. И ты растворяешься, таешь в ее глубине.

Иногда вдали проплывали корабли, крошечные и бесшумные. Словно игрушечные. А ты на самом краю обрыва, и шальной ветерок треплет волосы. Страшно, но это какой-то особый, веселый, сладкий страх, пополам с хмельной радостью. Иногда девочке хотелось разбежаться и прыгнуть в бездну. В Алискиной душе жила иррациональная уверенность, что при этом она не свалится камнем в водную пучину, а взмоет вверх, будет парить, как птица…

Чтобы попасть на мыс, нужно было взять сильно влево от поселка, перейти через большой луг, преодолеть неглубокий овраг и реденький перелесок. Это была короткая дорога, а имелась еще и длинная, как в сказке про Красную Шапочку. Обычная проселочная колея, пыльная и серая, начиналась от окраины Каменного Клыка, вилась параллельно береговой линии и внезапно обрывалась почти у самого мыса. Здесь же лежал необычной формы серый камень.

Он был похож на гриб с огромной, метра полтора шляпкой и короткой ножкой. Наверное, камень лежал здесь давно и намертво врос в землю. Может, из-за него мыс и назвали Каменным Клыком, предположила Алиса, впервые увидев странный «гриб». Может, раньше он был еще больше. Девочка попробовала сесть на него, но почему-то это было неприятно. Нагретый на солнце камень тем не менее холодил, вымораживал все внутри. Воздух над камнем казался подвижным, наэлектризованным. Алиса, едва присев, вскочила и больше сидеть на нем не пробовала. Да и вообще обходила камень стороной.

Сам мыс, сильно выдающийся в море, был совершенно лысым, лишенным растительности. Сухая, словно вытоптанная, растрескавшаяся земля без единой травинки или кустика. И чем ближе к краю обрыва, тем глубже змеящиеся трещины. Мыс постепенно, слой за слоем, обваливался, сползал к морю. А оно настойчиво билось, ласково звало к себе, год за годом подтачивало его твердь внизу, у подножия утеса. Рано или поздно и то место, на котором стояла сейчас Алиса, тоже обрушится вниз, но ее это ничуть не пугало. Она вообще не думала об этом.

Особенно сейчас. В голове роились сердитые, мстительные и отчаянные мысли. Алиса всхлипывала, размазывая слезы по щекам, и жалела себя. Эх, была бы жива баболя! Она бы успокоила, поняла… Да и вообще показала бы всем, как обижать любимую внучку! Алиска мысленно вела с баболей нескончаемый диалог. Выговаривала ей за ранний уход, за то, что бросила ее одну. Жаловалась на мать и Алексея. Рассказывала, как ей нравится море. Делилась сомнениями и опасениями. Баболя слышала и вроде бы даже отвечала.

Постепенно Алиска немного успокоилась. Сквозь обиду и горечь стал пробиваться стыд. Не стоило ей говорить такое маме. Они с баболей часто разговаривали про нее. Баболя с ласковой усмешкой называла маму «росомахой», что означало – непрактичная, доверчивая мечтательница, тихоня безответная. Как ребенок. Такую всякий обидеть может. И обижали, бывало. Мать не знала, что бабушка давно поведала внучке о ее появлении на свет. О том, как внезапно впервые влюбилась погруженная в учебу и домашние заботы Маруся. И о том, как возлюбленный предал ее, а она ни на секунду не задумалась о том, чтобы избавиться от непрошенного младенца. Выходит, мама ее, Алиску, не предала…

Баболя в красках расписывала, как тяжело вынашивать ребенка, будучи незамужней и такой юной. Быть предметом обсуждений учителей, одноклассников и односельчан. Лишиться выпускного и перспектив. Подружки уехали в город поступать, а Маруся отправилась в роддом. Они бегали на свидания и вечеринки, а Маруся ночами качала орущую Алиску. И много еще рассказывала баболя, втайне надеясь, что внучка ни в коем случае не повторит ошибок матери.

Алиса очень любила маму. Но не так, как баболю, которую считала чем-то вроде части себя самой, и потому не могла без нее обходиться ни дня. Баболя была защитой, опорой и при этом – вторым «я». Пожалуй, любовь Алисы к Марусе была похожа на любовь к сестре. Причем не к старшей, а к младшей. Той, которую надо оберегать, лелеять и защищать. Когда в жизни Маруси наконец-то появился мужчина, бабушка и внучка восприняли его совершенно одинаково: настороженно, опасливо, ревниво и в то же время с надеждой. Потом, когда познакомились поближе, опасения постепенно растаяли. Алексей был отличным парнем и вроде бы не собирался бросать и обижать Марусю. Правда, баболю беспокоило, что Алексей чересчур, по ее мнению, успешен, умен и красив. Алиска не соглашалась и даже дулась: как и любой ребенок, она была убеждена, что ее мама – самая лучшая.

Баболя со смехом рассказывала случай, который произошел с Алиской, когда той было лет пять. Маруся на пару дней забрала малышку в город, и они отправились в зоопарк. В какой-то момент девочка отстала от матери, и они ненадолго потеряли друг друга из виду. Алиска принялась реветь, звать маму, вокруг немедленно начала собираться толпа, и кто-то спросил, мол, какая из себя твоя мама – чтобы легче ее отыскать. И Алиска тут же выпалила: «Моя мама – это та, которая самая красивая!»

Алиска совершенно не возражала против того, что мать устроила-таки личную жизнь: у нее самой была баболя, пусть и у матери тоже кто-то будет.

Все изменилось, когда баболи не стало. Алисе было так страшно остаться без человека, на котором замыкалось ее существование, который стал осью всей ее жизни, что она обвиняла в этой потере весь мир. У Маруси был Алексей, а у Алисы – никого. Искать опору в лице матери казалось странным и непривычным, в свете постоянной привычки относиться к Марусе, как к маленькой и неразумной. Чаще всего Алиска, умная и проницательная девочка, сама понимала, что ее нападки и издевательства над матерью и Алексеем бессмысленны, но ничего не могла с собой поделать. Ей больше не хотелось оберегать мать от несовершенного мира. Хотелось уколоть побольнее, уязвить, задеть.

Правда, теперь, по прошествии какого-то времени, видя непрекращающиеся попытки мамы примириться с ней, помочь, подружиться, наладить контакт, Алиска немного успокоилась, стала оттаивать. Вид расстроенного очередной выходкой Марусиного лица перестал приносить удовольствие. Девочка постепенно возвращалась к себе прежней, еще немного, и все бы наладилось. Но сегодня она швырнула матери в лицо непростительные, несправедливые слова, которые отбросили их отношения назад, к исходным позициям.

Алиса стояла на краю обрыва и не знала, что делать. Ей больше не хотелось скандалить и ругаться. Но и возвращаться домой с поджатым хвостом тоже не вариант. Было бы здорово, если бы мама и Алексей увидели ее стоящей здесь и решили, что она собирается спрыгнуть. Мама бы заплакала и закричала, а Алексей начал уговаривать отойти от края. В итоге, после долгих препирательств, она бы, разумеется, подошла к ним, мама обняла бы ее и принялась целовать, а Алексей был бы весь бледный, с поджатыми губами и дрожащими руками. А как иначе! Из-за его резкости чуть не погиб человек! Потом они поехали бы домой, помирились, поговорили. Они с мамой поплакали, а Алексей выпил бы коньяка, чтобы прийти в себя. Алиса даже великодушно решила попросить у них обоих прощения…

Все это было прекрасно, но, к сожалению, несбыточно. Ни одна живая душа не подозревала о ее привычке приходить на мыс Каменный Клык. Матери с отчимом и в голову не придет искать ее здесь! Да и вообще – никому. Впервые безлюдность этого места показалась Алисе досадной, навевала безнадегу и меланхолию. Внезапно ей захотелось уйти отсюда. Морской пейзаж показался тревожным и тоскливым, заставлял чувствовать себя потерянной и одинокой. Алиса повернулась, чтобы уйти.

Вернее, хотела уйти, но не успела.

Внизу, у своих ног, девочка заметила странное движение и наклонилась рассмотреть, что это такое. Первой мыслью было: под землей копошится крот. Красновато-коричневая почва вспучилась, набухла, заходила ходуном, словно что-то ворочалось, силилось пробиться на поверхность. Алиса отчетливо понимала, что надо отбежать от края, да и рвануть отсюда куда подальше. А лучше было бы никогда, никогда, никогда сюда не приходить! Но ничего не могла поделать: стояла как пригвожденная. Словно в дешевом фильме ужасов, когда героиня-идиотка спускается в подвал, кишащий зловещими тварями, или на трясущихся ногах упорно лезет в дом с привидениями. Алиса смотрела на непонятное движение земли, на стремительно разбегающиеся во все стороны лучики-трещины и не могла пошевелиться. Нечто должно было увидеть свет, и ей суждено было наблюдать его появление.

На мгновение Алисе показалось, что это корявые корни какого-то дерева, неизвестно откуда взявшиеся на абсолютно лысой поверхности земли. Но уже через секунду она осознала, что видит перед собой руки. Человеческие руки. Перепачканные в земле, костистые, с узловатыми толстыми пальцами и грязью под длинными острыми ногтями, они слепо шарили вокруг. Пальцы были похожи на толстых уродливых червей, и Алиска все смотрела и смотрела на них. В голове испуганно вопил чей-то голос: беги отсюда, чего застыла, спасайся, не стой столбом! Налетел порыв ветра, бросив ей в лицо сухую пыль и крупицы разрытой земли. Алиса задохнулась, закашлялась, замахала руками и очнулась. Невозможность, чудовищность происходящего открылась ей вдруг с какой-то особенной ясностью. Девочка громко закричала и сделала шаг назад, приготовившись бежать.

Убежать не получилось. Одна из рук вдруг скользнула отвратительной змеей, метнулась к Алисе и цепко ухватила девочку за хрупкую лодыжку. Пальцы (сквозь тонкую ткань джинсов Алиса почувствовала, какие они холодные) жадно сомкнулись на ее ноге. Девочка тоненько завизжала и в отчаянии затрясла свободной ногой, силясь освободиться из тисков, но ничего не получалось. Пальцы вцепились намертво.

– Помогите! Кто-нибудь! – верещала Алиса, но спасать ее, конечно, было некому.

Внезапно рука резко дернула девочку на себя. От неожиданности Алиса потеряла равновесие и больно шлепнулась на попу. Падая, прикусила язык и взвыла от новой боли. Оглушенная, растерянная, она словно превратилась в кричащий, визжащий, ничего не соображающий комок боли и страха. Вторая рука обхватила ее левую ногу, и с тупой, механической настырностью девочку потащило к краю пропасти. Алиса вывернулась и теперь лежала на животе. Она кричала, изо всех сил пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, царапала ногтями сухую неподатливую землю, но все равно неумолимо скользила в сторону обрыва.

Она разодрала щеку, переломала все ногти, но, не обращая внимания на боль, яростно боролась за свою жизнь. Больше Алиса не тратила сил на крики о помощи: поняла, что рассчитывать придется только на себя. В какой-то момент ей показалось, что хватка ослабла, и она вот-вот сумеет высвободить ноги из захвата. Алиса по-звериному зарычала и рванулась с силой, которой никогда в себе не подозревала. Напрасно. Мощный рывок выбросил ее на самый край, и Алиса повисла над бездной, в последний момент уцепившись израненными руками за кромку, беспомощно болтая ногами в воздухе.

Неизвестно из каких глубин преисподней возникшие руки бесследно сгинули неведомо куда. Никто больше не пытался убить Алису, но она поняла, что ей уже не выжить. Осознание скорой смерти было абсолютно ясным. Алиса поняла, что ее не станет, и как скоро это случится – всего лишь вопрос времени. Она медленно повернула голову и посмотрела через плечо. Там, далеко впереди, все так же простиралась морская гладь. Прекрасная и равнодушная к тому, что Алискина жизнь в буквальном смысле висит на волоске. Девочка скосила глаза вниз и увидела большие, выступающие из воды камни; пенящуюся мутную воду; разбивающиеся о подножье скалы волны. Сейчас волны казались ей отвратительными, ждущими, жадными. Как она не замечала? Это же не гребни, это разверстые в сладострастном голодном оскале пасти…

Зрелище бездны, которая терпеливо поджидала свою жертву, подстегнуло Алису предпринять новую попытку спастись. Она вскинула голову и попыталась покрепче ухватиться за край обрыва. Руки онемели от усилий, ныли и дрожали. Удерживать тело на весу было труднее с каждой минутой. Алиса со свистом дышала, лихорадочно выбрасывала вперед ноги, стараясь упереться ими в склон горы, нащупать опору, чтобы ослабить напряжение. Собраться с силами и вскарабкаться наверх. Наконец ей это удалось, она коснулась правой ногой земли и перенесла тяжесть тела на ногу. Перевела дух. Попробовала подтянуться повыше.

Жажда жизни вспыхнула в ней с новой силой. Еще немного, уговаривала себя Алиса, еще совсем чуть-чуть! Возникшую прямо над ней на обрыве фигуру она заметила не сразу. Точнее, увидеть-то увидела, но поначалу сознание, до краев заполненное вопросом спасения жизни, проигнорировало неожиданного посетителя. И только спустя несколько секунд в измученный мозг пробился сигнал.

– Ты?! – натужно прохрипела Алиса, едва не разжав руки от потрясения.

Потому что человека, который появился перед ней, быть здесь никак не могло. И тем не менее он – точнее, она, стояла в двух шагах.

– Я, – сказала баболя, опускаясь на колени. Теперь ее лицо оказалось почти вровень с Алисиным. Видна была каждая черточка родного, любимого лица, каждая складочка, каждая морщинка. На баболе было темно-бордовое трикотажное платье, которое она надевала в особо торжественных случаях, волосы уложены в гладкий пучок, на носу – очки «для улицы».

Сознание Алисы словно раздвоилось, расплавилось. Мгновение назад она прекрасно понимала, что баболи тут быть не может, она давно умерла, похоронена за две тысячи километров от Каменного Клыка. Но иррациональная надежда и неизбывная вера в чудо заставили девочку собрать остатки сил и отрывисто проговорить:

– Помоги! Вытащи меня!

Баболя ничего не ответила. Она улыбнулась. Точнее, растянула в стороны пластилиновые, накрашенные коралловой помадой губы. К радости эта безжизненная гримаса не имела ровно никакого отношения. Показались ровные белые зубы. Три года назад баболя вставила протезы, долго к ним привыкала, заново училась говорить и есть. Существо, которое прикинулось баболей, продолжало все шире и шире распахивать белозубый рот, разводя его в стороны, вверх и вниз, как пиранья. Из разинутой глотки вырвался утробный, низкий хохот, ничуть не похожий на заливистый, заразительный баболин смех. Тело, затянутое в бордовую ткань, заходило ходуном. Нестерпимо запахло гнилью.

Алиса надрывно закричала. И кричала безостановочно. Тварь в облике ее любимой баболи, продолжая заходиться истерическим подвывающим хохотом, достала из кармана белый кружевной платок и принялась размахивать им перед Алискиным лицом. «Прощается! Оно прощается!» – ярко полыхнуло в голове. И, в подтверждение этой мысли, существо шустро поднялось на ноги и широкими квадратными каблуками баболиных новых туфель, купленных прошлой весной в Казани, стало топтать Алисины пальцы, вынуждая девочку отцепиться от края обрыва. Адская боль, в тысячи раз превосходящая все то, что Алиске доводилось испытывать до сих пор, накрыла ее ослепительной жаркой волной.

Алиса разжала руки и полетела вниз. И больше уже ничего не было: ни боли, ни страха, ни надежды. Мертвое изломанное Алискино тело осталось лежать на камнях у кромки воды.

Глава 8

Было уже три часа ночи, а Алиска так и не вернулась. Безуспешные поиски решили прервать до утра. Алексей и Маруся, избегая смотреть друг другу в глаза, сидели в гостиной. Маруся сжимала в руках чашку с нетронутым остывшим чаем, Алексей курил одну сигарету за другой, хотя обычно никогда не дымил дома. Слова не шли с языка, да и что тут скажешь? Ближе к шести утра Маруся то ли задремала, то ли погрузилась в полуобморочное состояние. Вывела ее из этого транса пронзительная трель телефонного звонка.

Муж вскинулся, лихорадочным движением схватил со стола мобильник, ответил. Маруся слышала, как женский голос торопливо говорит что-то, видела, как бледнеет и вытягивается лицо Леши. Никаких иных подтверждений не требовалось: она беззвучно сползла с кресла, на сей раз провалившись в настоящий глубокий обморок.

Звонила Варвара. Она рассказала, что Алису нашли на берегу моря, у подножия мыса Каменный Клык. Видимо, бедняжка оказалась наверху, когда случился очередной обвал пород. Один из местных жителей, совершая утреннюю пробежку по пляжу, забрался дальше обычного и наткнулся на тело девочки, наполовину засыпанное землей. Хорошо еще, говорила Варя, что вода в тот день «ушла», отхлынула от берега, а то Алиску так никогда бы и не нашли. Волны утащили бы ее в глубину, и море схоронило тело…

Следующие дни и недели Маруся не жила, а будто смотрела кино со своим участием. Перед глазами мелькали кадры: похороны, малиновый гроб, усыпанный цветами, Алискино лицо, маленькое и желтое. Какие-то люди, смутно знакомые, говорят что-то тонкими голосами, но смысла разобрать невозможно. Маруся запоздало кивает, кривит губы, отвечает невпопад. Очень красивая молодая женщина, кажется, местная начальница, которая распоряжается всем и всеми. Тихое аккуратное кладбище, много крестов и надгробий. Машины, темная одежда, поминки, столы с едой. Кутья, пироги, Алексей, опрокинувший в себя стакан водки. Занавешенные зеркала, тихие голоса, чьи-то слезы… А дальше – тишина. Темнота.

Это было даже не кино, а диафильм. Маленькая Маруся очень любила смотреть диафильмы зимними вечерами. Просмотр они устраивали вдвоем с мамой: старшие дети уже вышли из того возраста, когда такое времяпрепровождение кажется интересным. Темнело рано, Ольга Петровна вешала на стену белую простынку, доставала картонную коробку с диафильмами, снимала с полки старенький проектор. Они вместе выбирали, что смотреть, доставали нужную пленку, и действо начиналось. Мама читала текст тихо и невыразительно, колесико прокрутки скрипело, пленки местами были рваные и истертые, но почему-то все это производило на Марусю куда более сильное впечатление, чем телевизионные фильмы.

«Серая Шейка», «Приключения Гулливера», «Барон Мюнхгаузен»… Самым любимым, засмотренным до дыр диафильмом, был «Там Лин». Завораживающая, необычная история про девушку (кажется, ее звали Дженет), которая, вопреки предупреждениям и строгим наказам, отправилась гулять в запретный лес, сорвала там розу и встретила юношу из свиты Королевы Эльфов. Они полюбили друг друга, но, узнав об этом, злая Королева заставила Дженет пройти через страшные испытания. Странно: не юноша должен был бороться за свое счастье, а девушка, бросившая вызов могущественной Королеве.

Когда Маруся была подростком, она написала стихотворение про Там Лина, Дженет и Королеву Эльфов. Ни до этого, ни после стихов она не писала. Строки родились в мозгу легко и без усилий. Как будто кто-то продиктовал. Словно по ошибке, случайно, стихи попали в голову не к тому человеку. Маруся встала ночью с кровати, записала их на тетрадный листок в линеечку и никому никогда не читала. Вскоре она забыла о своем странном поэтическом опыте, листочек со стихами потерялся, да и сам диафильм выветрился из памяти.

Но после страшной гибели Алисы все это всплыло и намертво застряло в голове. Забытые обрывки стихотворных строк и фраз из диафильма крутились, не давая покоя. Сюжет и нарисованно-прекрасные лица вставали перед глазами. В одну из ночей Маруся внезапно проснулась: ей приснился кошмар. Деталей сна она не помнила, лежала потная, дрожащая, ступни и кисти рук будто окунули в ледяную прорубь. Но благодаря этому ночному ужасу Маруся отчетливо поняла, почему в ее сознание так настойчиво стучатся воспоминания из далекого детства. Дело было в том, что красивая женщина, которая помогала с похоронами и имя которой она каждый раз забывала, была до странности похожа на прекрасную Королеву Эльфов, какой изобразил ее художник-мультипликатор.

…Пока Маруся смотрела свои «диафильмы», Алексей переживал самые странные в своей жизни дни. Жители Каменного Клыка и в самом деле оказались дружными и сплоченными. Под руководством Ирины были организованы похороны и поминки. Все сочувствовали Алексею и Марусе, стремились помочь и словом, и делом. И если жена ничего вокруг не замечала, то сам он принимал эти заботы с удивлением и благодарностью.

Когда улеглась суета и отступили хлопоты, Алексей обнаружил, что очутился в полном одиночестве. Маруся, погруженная в свои мысли и переживания, не воспринимала мужа, словно не помнила, кто он и зачем находится подле нее. Она механически занималась привычными делами, готовила еду, убиралась в доме, но делала все в полном молчании, никак не реагируя на слова и действия Алексея. По всей видимости, она пребывала в глубоком шоке, а он понятия не имел, как вести себя с ней.

Находиться рядом с каменно молчащей Марусей было невыносимо. За годы совместной жизни Алексей привык к тому, что ее жизнь сконцентрирована на нем, и теперь помимо воли злился, что выпал из поля Марусиного зрения. Он отлично понимал, что не вправе сейчас требовать от нее внимания к своей персоне; более того, правильнее было бы окружить лаской и заботой ее саму. Но, как ни винил себя за черствость, преодолеть досаду не получалось. Куда проще оказалось держаться подальше от жены. Алексей называл это «оставить в покое» и «не лезть в душу».

Он целыми днями торчал на заднем дворе, занимаясь строительством летнего кафе, хотя и не был уверен, что оно когда-нибудь откроется. Можно было нанять для постройки рабочих, но Алексей подсознательно чувствовал, что это будет слишком жестоко по отношению к Марусе. Это словно грубо показать ей: жизнь, несмотря на досадное недоразумение с Алиской, продолжается в прежнем режиме. Планы остаются прежними. Бизнес есть бизнес.

И Алексей ковырялся в земле, пытаясь вручную вырыть котлован под фундамент. Физический труд, помимо всего прочего, позволял хотя бы какое-то время не думать о некоторых ужасных вещах. Например, о том, что несправедливая, ранняя смерть Алисы принесла ему не только (и даже не столько!) боль, сколько облегчение. Слишком непросто складывались их отношения, слишком много негатива выливала на него в последнее время эта ершистая, неуступчивая, колючая девочка, чтобы он мог испытывать искреннюю скорбь и горе потери. Вместе с тем Алексей понимал, что такие мысли недопустимы, и опять-таки мучился постоянным чувством вины.

Мало того, имелся и еще один повод казнить себя. Он знал, что предает Марусю. Не только тем, что мало горюет о ее дочери, но еще и навязчивыми, неотступными мыслями о другой женщине. Более неподходящего времени для романа на стороне трудно себе представить, и Алексей из последних сил удерживался в рамках приличий. Но Ирина прочно поселилась в его снах и мыслях. Заслонила собой все остальное. Он бредил ею, постоянно опасаясь, что жена заметит его лихорадочно-возбужденное состояние. Впрочем, опасения были напрасны, Маруся не видела рядом никого и ничего.

Алексей не знал, влюбленность это или просто физическое влечение. Сил анализировать свои чувства и желания не оставалось, все уходили на подавление этих чувств и желаний. Но получалось все хуже. Его неодолимо влекло к Ирине, и если поначалу он худо-бедно маскировал свои визиты необходимостью, то вскоре оставил эти жалкие попытки. Они с Ириной часами говорили обо всем на свете, не делая попыток к физическому сближению, однако прекрасно понимая, что день за днем приводит Алексея в здание поселковой администрации. Его разрывало от переизбытка чувств и ощущений, а выхода из ситуации не было. Радость и упоение, которые переполняли Алексея, были круто замешаны на крови Алисы и слезах Маруси.

Гаже всего было то, что Алексей сам воспринимал эту ситуацию как неправильную. Он был твердо уверен, что нравственным мерилом в жизни является только одно: внутреннее приятие либо неприятие ситуации. Если ты сам, по своему убеждению, разрешаешь себе тот или иной поступок, если лично ты не видишь ничего предосудительного в своем поведении, то будешь продолжать так поступать. Роль общественного мнения сильно преувеличена. Толки, пересуды, мнения, осуждение окружающих неважны и второстепенны. Люди сколько угодно могут твердить: нельзя так унижаться! Или: нельзя столько пить! Но пока человек сам не видит в происходящем ничего страшного, он будет продолжать жить по заведенному сценарию.

Маруся не знала про Ирину. Никто не осуждал Алексея и ничего ему не запрещал. Но сам-то он знал, что поступает вразрез со своими принципами. Да бог с ними, с принципами! Ему не нравилось то, что творилось в его душе. Весь этот глупый щенячий восторг при виде хозяйки, непривычная крепкая зависимость от другого человека. Его тянуло к Ирине помимо воли. Но тянуло с такой мощью, что он не мог сопротивляться. Изо всех сил балансируя на грани, не сдаваясь на милость победителя, Алексей воображал себя хозяином ситуации. И, конечно, отдавал себе отчет, что это самообман.

Очередное утро началось для него с ощущения холода. Алексей открыл глаза и увидел, что окно спальни широко открыто и с улицы тянет сыростью: всю ночь лил дождь. Он повернул голову и увидел, что Маруси рядом нет. Из кухни доносился звон посуды, стук ножа по разделочной доске, шум льющейся воды: жена уже встала и занимается завтраком. Он мог бы обойтись без творожников, булочек и омлетов, но понимал, что для Маруси эти ритуальные действа – якорь, который позволяет ей удерживаться на плаву. Зачем она все-таки распахнула окно? Алексей решил не спрашивать. Встал с кровати, закрыл створки и натянул брюки с футболкой.

Телефонный звонок раздался, когда он выходил из ванны. Ирина. Еще не взглянув на экран, он уже точно знал, что это она. Научился отличать ее звонки от всех прочих. Ему казалось, они звучат мягче, призывнее и вместе с тем настойчивее. Это и вправду оказалась Ирина.

– Привет, – инстинктивно понижая голос и воровато глянув на дверь спальни, произнес он. И тут же разозлился на себя: что он, школьник, который боится строгой матери? Ничего плохого не делает. Ну, позвонила ему глава администрации, что с того?! Оправдываться ни перед кем не требовалось, но Алексей все равно оправдывался. И ненавидел за это себя, ненавидел свою слабость, глупую тягостную ситуацию и больше всего ненавидел ни в чем не повинную, ничего не подозревающую Маруську.

– Доброе утро, – пропела Ирина, – не разбудила?

– Нет, – коротко рубанул он, не отвечая на приветствие. И в ту же секунду испугался, что Ирина (хозяйка) рассердится, обидится. Повесит трубку. Прекратит разговор.

Но ничего этого она, конечно, не сделала. Не обращая внимания на его резкость, Ирина невозмутимо продолжила:

– Я ненадолго. Звоню напомнить: сегодня Осенний бал. На этот раз мы собираемся в кафе «Суперпицца». Начало в семь вечера.

– Сегодня что, уже тридцать первое? – растерялся Алексей.

– Уже, представь себе.

– Но мы не можем, – пробормотал он. Совершенно очевидно, что Маруся никуда не пойдет. С момента гибели Алисы и сорока дней не минуло.

– Очень даже можешь, – твердо произнесла она, легко отмахнувшись от этого «мы».

– Маруся… – начал было возражать Алексей.

– Марусе и в самом деле лучше отдохнуть дома, – перебила Ирина, – а вот ты должен пойти. Развеяться немного. Тебе это пойдет на пользу. А вреда никому не принесет.

Алексей молчал.

– К тому же она вряд ли заметит, что тебя нет.

Он вздохнул.

– Это ненадолго, ты сможешь уйти, как только захочешь! Но игнорировать наши традиции неправильно: вам здесь жить. И потом, все откликнулись в тяжелый для вас момент, помогли кто чем мог, разве нет? Неужели хорошо будет наплевать на приглашение? – она говорила тихо и мягко, голос звучал успокаивающе, но все равно чувствовалось, что отступать Ирина не намерена.

И Алексей быстро сдался. С радостной готовностью принял ее аргументы. Наверное, ему слишком сильно хотелось пойти, чтобы он продолжал отнекиваться и сопротивляться. Требовалось отвлечься, вырваться из похоронной мрачной тишины этого унылого безмолвного дома. Он не мог больше натыкаться на потерянный, пустой Марусин взгляд. Ему невыносимо было видеть худое бескровное лицо, на котором застыло отсутствующее плаксивое выражение. Алексей устал от пригибающего к земле чувства вины, горестных мыслей, бесконечных сожалений, самоедства и изматывающей борьбы с самим собой.