Текст книги "Далер-сладкая отрава(СИ)"

Автор книги: Альбина Шагапова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

верила в порядок и справедливость.

Деревянные, покосившиеся

двухэтажные бараки сиротливо

жались друг к дружке, словно

пытаясь согреться. Чумазые

детишки в куртёнках, явно с чужого

плеча, возились в куче снега. То и

дело, кто – то открывал скрипучую

дверь прямоугольной будки

общественного туалета. И из неё

резко и густо вырывался дух

испражнений.

– Нет, Лёх, ты только подумай, –

выбежала нам на встречу дородная

женщина в цветастом халате с

пластиковым тазом в руках. Таз

был наполнен скрученным, после

отжима бельём. – Опять на нашем

этаже унитаз забили. Ну повесила

же объявление, чтобы бумагу не

кидали. Нет же! Кто– то прокладку

туда кинул. Теперь все срать на

улицу ходить будем!

Женщина выругалась и, в сердцах,

хлопнула тазом оземь.

– Да ладно вам, тёть Тань, –

одноклассник ласково похлопал

женщину по плечу. – Сейчас

посмотрим, что там с нашим

фаянсовым другом. Вы бы

накинули чего, тёть Тань, а то всё

же не май месяц!

– Не до одежды мне было, – тётка

вздохнула, поднимая таз и

прижимая его к огромной груди. –

Мой Колька напился, как свинья,

теперь буянит. Вот я и выбежала, в

чём была. Ну, ты, Лёшенька,

погляди, что там с унитазом. А то

жопу морозить не хочется.

Мы вошли в один из бараков. В нос,

тут же, ударил запах нечистот,

немытых тел, табака и алкоголя.

Пол под ногами скрипел и

покачивался, в коридорах царила

темнота, лишь одна лампочка,

измазанная зелёнкой, чтобы не

стащили и её, выхватывала кусочки

стен, с облупившейся краской и

хлипкие, грязные, истыканные

ножами двери.

– Моя берлога, – с усмешкой

проговорил Ожегов, впуская меня в

комнату. – Матери пока нет, на

работе, так что располагайся.

Две железные кровати, колченогий

стол, три табуретки и старый шкаф-

вот всё убранство комнаты. Окно

закрыто кокетливой шторкой в

цветочек, на подушках самодельная

вышивка, на полу коврик, тоже

вязанный своими руками. Женская

рука, несмотря на нищету и

разруху, пыталась внести хотя бы

толику уюта.

– Откуда ты знаешь этих бандитов в

капюшонах? – спросила я, чтобы

прогнать чувство неловкости. От

чего-то , мне во всём, что сейчас

окружало, мнился немой укор. Моя

шубка, пусть потрёпанная и

окровавленная, казалась здесь

неуместной. Да и я сама, ощущала

себя инопланетянкой.

– Тоже мне, бандиты, – усмехнулся

одноклассник. – Просто придурки,

готовые за небольшую плату и на

воровство, и на убийство, и на

мытьё машин. Им плевать, чем

заниматься, главное пожрать,

покурить и выпить. Соседи мы.

– А почему они тебя боятся?

– Не боятся, а уважают, – с этими

словами Ожегов поставил на стол

плошку, налил в неё воды из

пластиковой бутылки. – Я здесь у

них и сантехник, и электрик, и

плотник. Чего ты там топчешься,

снимай шубу, сапоги и садись за

стол, лечить тебя будем.

Я прошла в комнату, опустилась на

кровать. Та, жалобно скрипнула.

Лёшка уже раскрывал упаковку

ваты, доставал из аптечки йод.

– Тебе сейчас опасно шляться по

улицам в одиночку, – сказал он,

осторожно смывая с моего лица

грязь и кровь. Я ойкнула.

– Терпи! – рявкнул одноклассник,

пресекая всякие попытки

увернуться. – Ты беззащитна,

Верка, батю твоего уволили, ты– под

подозрением в шпионаже. Короче,

положение вашей семьи, довольно

шатко. Неизвестно, что теперь вас

ждёт, казнь, амгровые болота или

конфискация имущества. Самое

время, чтобы мстить. Светка

первая, за ней последуют и другие

стервятники.

В комнате повисла тишина. Руки

Ожегова умело и ловко промывали

ранки на моём лице, прикладывали

лёд к синякам. Было больно, но я

старалась не дёргаться и не пищать.

И без того, в глазах парня должно

быть выглядела беспомощной,

хрупкой куколкой, бесполезной,

совершенно не приспособленной к

жизни.

– Что же нам делать?

Лёшка казался мне принцем из

сказки. Спас от разбойников,

привёл в свой дворец, лечит мои

раны. На глаза наворачивались

слёзы благодарности. Мы выстоим,

мы сможем! Теперь нас двое, а

значит – все беды по плечу.

Лёшка улыбнулся, обнажив ряд

жёлтых кривых зубов, отложил

ватную палочку, обмазанную йодом,

в сторону.

– Вер, давай сразу разберёмся. Нет

никаких «нас», есть ты, попавшая в

беду девушка, которой я оказал

помощь. Но на большее не

рассчитывай, хорошо?

Солнечный свет, робкий, ещё

мартовский, но такой желанный и

живительный, угас. На его смену

набежала стая туч, мутных,

холодных, тяжёлых.

– Но ведь ты любил меня, Лёш, –

проскулила я. А чувство

собственного достоинства

схватилось в отчаянии за голову,

закатило глаза и скорчилось в

гримасе отвращения.

– Любил, Вер, ещё как любил.

Прекрасная гордая, недоступная.

Мне хотелось растопить твоё

ледяное сердце, сломать каменную

стену высокомерия. Но, когда

Светка явилась на вечеринку в

пижаме, зарёванная, дрожащая, я

понял, что ты – не заколдованная

принцесса, а чудовище. Такой же

монстр, как вся наша верхушка и

СГБ, и Великий триумвират.

– Прости, Лёш, – прошептала я,

желая остановить, задержать,

переубедить единственного

человека, который пока не

отвернулся от меня. – Я столько

ошибок совершила. Столько

гадости тебе наговорила перед

поездкой в Эвилию…

– Не извиняйся, – Ожегов

растянулся на соседней кровати. –

Ты говорила то, что видела,

говорила правду. Я, действительно,

стрёмно одеваюсь, у меня гнилые

зубы и изо рта пахнет рвотой. Тебя,

как дочь высокопоставленного

отца, не волновало, что у меня нет

денег на покупку хорошей одежды и

лечение зубов, что рвотой воняет по

причине хронического гастрита,

необходимо правильно питаться, а я

жру всякую хрень, так, как опять

же, нет денег. Мой батя, как-то

выпив лишнего, рассказал среди

мужиков похабный анекдот про

триумвират. На следующий день, за

ним пришли «зелёные».

Один из собутыльников сдал его.

Мы тогда жили не так уж плохо.

Отец работал на мебельной

фабрики, мать– преподавала

музыку в училище. Но после ареста

отца, всё наше имущество

конфисковали, а нас с матерью

выслали сюда. Мамашу мою тут же

уволили. И теперь она перебивается

случайными, неофициальными

заработками. Никому не хочется

брать на работу жену врага

человечества. Даже меня в школу

брать не хотели, тётка, двоюродная

сестра матери, подсуетилась. Вот

так мы и живём.

– Как же ты в Эвилию смог поехать?

Щёки мои пылали от стыда, пульс

бился набатом в ушах. Дрянь,

бесчувственная, эгоистичная,

высокомерная дрянь, вот кем я

являюсь. Возомнила себя

королевой класса, учила всех

вокруг правильно говорить,

правильно думать, правильно жить.

Какой же смешной я, наверное,

казалась тому же Лёшке.

– Парочка лишних унитазов, и дело

в шляпе, – весело отмахнулся

одноклассник. – Правда, некоторые

дамы, чинили мне трудности. Вот

договорюсь я, к примеру, после

уроков зайти к некой Антонине

Петровне , а Краевская объявляет о

какой– то беседе. Что делать? Звоню

бабульке, извиняюсь. Сижу в

классе, слушаю доклад, что

Краевская написала. А у бабки

потоп. Она ждать не может и

вызывает другого сантехника.

Антонине Петровне то хорошо,

вновь может и в ванной нежиться, и

на унитазе газетку читать. А вот

Лёхе Ожегову не очень хорошо, у

него шабашка накрылась медным

тазом. Но ведь Краевской насрать

на это, она всю ночь свой доклад

писала, трудилась!

– Почему же ты ничего мне не

сказал, я бы поняла.

Парень, вскочив с кровати, теперь

нервно мерил шагами узкое

пространство комнаты, размахивал

руками, кидая в мою сторону

ненавидящие взгляды.

– Да не хрена бы ты не поняла! Ты

слышала лишь себя, видела лишь

себя, лишь собой гордилась и себя

любила.

– А теперь, мне кажется, что люблю

тебя.

Последний козырь выложен. Может

быть, он сократит расстояние между

нами? Как же не хочется вновь

оставаться одной! А Лёшка, такой

надёжный, такой добрый. Ведь, как

это замечательно, чувствовать

дружескую поддержку, знать, что

кто-то подставит плечо, позволит

выплакаться, подбодрит.

Ожегов резко остановился, две

блестящие вишни его глаз

испытующе уставились на меня.

Я, сжавшись в комок, сидела тихо,

словно мышь, затаив дыхание,

боясь вызвать ещё большее

негодование. Отвращение к самой

себе росло в геометрической

прогрессии.

– Телефон эти уроды у тебя не

спёрли? – наконец спросил Лёха.

Я отрицательно покачала головой.

– Вызывай такси и уезжай. И не

вздумай вбить себе в голову, что ты

меня любишь. Никакой любви нет и

быть не может. Просто я

единственный, кто не швырнул в

тебя камнем. Взгляни правде в

глаза, Вероника, ты просто хотела

воспользоваться мной, как щитом,

как подпоркой. Ведь одной, так

страшно, так тоскливо. Не надо,

Вер.

Слёзы брызнули из глаз. Я завыла в

голос, протяжно, по-бабьи,

безысходно. Ожегов вновь был

прав. Я хотела воспользоваться им.

А ведь в лучшие времена, мой

взгляд скользил сквозь этого парня,

не замечая.

Такси везло меня к родительскому

дому. Туда, где рычит и изрыгает

проклятья на мою голову отец, где

ходит на цыпочках мать. Где все,

на мгновение, замирают, когда в

квартире раздаётся телефонный

звонок, а потом, мать торжественно

подносит отцу аппарат, в надежде,

что звонят из приёмной СГБ.

Глава 14.

Было глупо надеяться на то, что

после всех этих ударов по голове,

лицу и рёбрам, я отделаюсь лишь

испугом да парочкой ночных

кошмаров. К вечеру у меня безумно

разболелась голова, а унитаз стал

моим лучшим собеседником.

Забыться с ном мне тоже не удалось.

Я плавала в сумбурном полу– бреду,

ощущая себя то табуреткой, на

которую то и дело садятся толстые

зады, обтянутые полосатыми

трусами, то куском ваты в руках

Ожегова. Пальцы сжимаются,

сжимаются, сжимаются…

Наконец, мама вызвала врача,

который констатировал у меня

сотрясение мозга. Велел лежать,

забыть о книгах и учёбе, пить

побольше воды и принимать

лекарства.

И вот уже две недели, как я

выполняла назначения доктора.

Мною овладела странная апатия. Я

то спала, видя неясные тягучие сны,

то пялилась в экран телевизора.

Радостную весть о восстановлении

отца в должности, я восприняла

вяло. У родителей всё будет как

прежде, а вот у меня? Какой мне

войти в класс, гордой и

независимой или притихшей и

осознавшей свои ошибки? Что

отвечать на заискивающие

улыбочки, на извинения? Думать

обо всём этом не хотелось, сразу же

начинало сдавливать виски. По

тому, я просто валялась в своей

комнате, безучастно выслушивая

мамины планы по поводу обеда или

ужина, её радостные вздохи по

причине возвращения отца в СГБ и

сетования по поводу моего безделья.

Мол, могла бы и матери помочь,

хотя бы пыль с мебели смахнуть,

или картошку почистить.

– Это твой долг жены, – лениво

отмахивалась я. – Выполняй его и

не жалуйся на судьбу.

Так всегда говорил папочка, когда

матери вдруг приходила в голову

самоубийственная мысль

пожаловаться на усталость.

– А твой долг дочери – хорошо

учиться! – не оставалась в долгу

мама. – А ты вместо этого

валяешься уже пол месяца!

– Я больна. У меня сотрясение

мозга.

Вот так мы и переругивались без

особого интереса. Просто, нужно

было о чём– то говорить, с чего-то

начинать общение. Но после

случившегося, сделать первый шаг

к примирению было тяжело нам

всем. Отец заглядывал в мою

комнату почти каждый вечер.

Дежурно спрашивал о моём

самочувствии, а я, так же дежурно

ему отвечала. Предлагала войти,

боясь, что он всё же войдёт. Но

вопреки моим опасениям, папа

ссылался на неотложные дела и

уходил.

Это утро не предвещало ничего

особенного. Всё тот же неприятный

синий полумрак в комнате, всё то

же тиканье настенных часов, звон

посуды, доносящийся снизу,

тяжёлые шаги отца, хлопанье

дверью, шум отъезжающей

машины.

Я нащупала в темноте пульт от

телевизора, нажала на кнопку.

Смотреть телик ранним утром,

когда ночь тщетно пытается

спрятаться в углах комнаты, от

утреннего света, вошло у меня в

привычку. Телевидение передавало

региональные новости. С начала

сообщили о строительстве храма,

потом о пожаре на мебельной

фабрике, затем показали старушку,

сочиняющую хвалебные оды в

честь триумвирата. И я уж было

хотела переключить канал, как

вдруг услышала :

– На территории нашего города был

пойман вампир. Органам

правопорядка удалось его

задержать. Сейчас враг находиться

в городской тюрьме, в специально

оборудованной камере.

Журналист, худой очкастый

паренёк, в лиловом пиджаке, с

таинственным, слегка напуганным

выражением лица потянул за ручку

массивной двери.

– В ближайшее время, вампир будет

доставлен в столицу, а пока, жители

города могут за определённую

плату, в сопровождении

экскурсовода, взглянуть в лицо

кошмару всего человечества. Для

экстрималов, существует особая

услуга. Самые бесстрашные могут

остаться с врагом наедине.

Журналист, по всей видимости, к

числу бесстрашных себя не

причислял, так как в камеру к

вампиру входить не стал.

Я переключилась на другой канал,

и тут же наткнулась на рекламный

ролик.

– Хотите взглянуть в глаза кошмару

человечества? – вкрадчиво

спрашивал мужской голос на фоне

мрачного завывания труб,

напоминающего похоронный марш.

А на экране медленно открывалась

та же тяжёлая дверь, что недавно

показывали в новостях. –

Окунуться в тёмные дни нашей

истории? Прочувствовать то, что

чувствовали наши предки?

Мрачная музыка стала громче,

вероятно для усиления эффекта.

– Приглашаем всех на

увлекательную экскурсию, где вы

пройдётесь по коридорам СГБ,

прослушаете лекцию « О вреде

вольнодумства» и встретитесь с

вампиром.

Сердце пропустило удар. С экрана

на меня смотрел Харвальд, мой

Харвальд! В его шею и запястья

упирались огромные скобы, скорее

всего из чистого серебра. Губы

разбиты, из расквашенного носа

стекает тонкая ниточка крови. В

глазах, некогда таких живых,

беспечных, смеющихся, застыла

бессильная ярость. Грязный,

окровавленный в кровоподтёках и

резаных ранах он висел над полом в

тусклом желтоватом свете

тюремной лампы.

– Что же сделали с тобой эти скоты?

Что сделала с тобой я?

Мои пальцы коснулись

обнажённого торса мужчины, но

почувствовали лишь гладкую

поверхность плазменной панели.

А диктор радостно объявлял адрес,

по которому собиралась очередная

экскурсионная группа.

Я, вырвав лист, из какой– то

тетради, быстро нацарапала

название улицы и номер дома. Руки

тряслись, карандаш норовил

выскользнуть из, внезапно

вспотевших, пальцев.

Решение, которое в последствии,

стало судьбоносным, пришло сразу.

В голове шумело, словно кто– то,

внутри моего черепа, стучал в

барабаны, язык во рту онемел.

– Прости меня, Харвальд, –

повторяла я, словно заклинание,

застёгивая пуговицы блузы,

путаясь в брючинах, расчёсывая

волосы и собирая их в хвост.

– Вероника, ты куда собралась? –

мама стояла на пороге моей

комнаты обеспокоенная,

напуганная моим решительным

видом.

Руки её были испачканы фаршем.

Красные мясные кусочки на белой

коже. Ну и пакость! С каких пор, я

стала такой слабонервной? Без

паники, Краевская, мама просто

затеяла котлетки. Она никого не

пытала! Немедленно прекрати так

дрожать!

– Сегодня ревакцинация, – буркнула

я, делая вид, что занята

разглядыванием содержимого

своего школьного рюкзака.

– Ты об этом вспомнила? – мама

удивилась. – А я уж хотела

предложить тебе не ходить в школу,

потом вызвали бы сестру на дом.

Никуда эта вакцина не денется.

Любая задержка или заминка

раздражала и выводила меня из

себя, даже тогда, когда я была в

хорошем расположении духа.

Ожидание – не моё. И сейчас, когда

на счету каждая минута, когда СГБ

в любой момент может отдать

приказ, перевезти Харвальда в

столицу, мне и вовсе было не до

разговоров.

– Мам, – едва сдерживая нервную

дрожь, проговорила я. – Тебе

классная наша звонила?

– Да, звонила, – мама гордо, как это

может лишь жена

высокопоставленного чиновника,

вздёрнула подбородок. – И я

ответила ей, что наша семья, лучше

чем любая другая, знает о сроках

ревакцинации и не нуждается в

напоминаниях. А она, пусть вяжет

шерстяные носки и сушит сухари.

Ведь скоро, ей придётся ответить и

за покушение на тебя, и за твою

болезнь. Ведь поддержание

здоровой обстановки в классе–

прямая обязанность учителя. Я

заверила эту педагогиню в том, что

когда Валентин Краевский

разберётся с накопившимися

делами, он обязательно займётся ею

и этой Светкой! По этому– нечего

туда ходить. И папа тоже так

считает.

Мама подбоченилась, намереваясь

не пустить меня в школу. И долго

она собирается стоять с,

вымазанными фаршем, руками?

Вот только её, внезапно–

проснувшейся заботы мне не

хватало!

Я, нацепив на плечи рюкзак,

двинулась к выходу из комнаты.

– Вероника, я же сказала тебе.

Глаза мамы расширились в

удивлении. Обычно, я всегда была

послушной дочерью. А слово

«Папа» и вовсе действовало на меня

магическим образом. Хватит, пора

жить своей головой! Я должна

помочь Харвальду, пока он ещё

здесь, пока моя кровь чиста от

амгры и может быть полезной ему.

– Я всем должна доказать, что чту

законы, и готова на всё, ради

безопасности нашего государства. И

мне плевать на их грязные сплетни

и домыслы. Я – дочь третьего

секретаря, и в моей жизни ничего не

изменилось. Пусть знают, пусть

видят и готовятся принять

наказание!

– Вся в отца, – улыбнулась мама,

целуя меня в щеку.

Странное чувство, тонкой но острой

спицей, кольнуло меня изнутри. От

чего-то наш дом показался мне

чужим, почти незнакомым. Скоро

опустится занавес, и, после

короткого перерыва, на сцене

возникнут новые декорации, а

актёры облачатся в другие

костюмы.

Толпа зевак, оплативших

экскурсию, внимала речи

экскурсовода, периодически

перешёптываясь и роясь в сумках.

Никогда не понимала людей,

пришедших кого – то слушать, но в

то же время, продолжающих

болтать и заниматься своими

делами.

Мы послушно, словно стадо овец,

сгрудились у заветной двери

ведущей в камеру. Мертвенный

свет длинной лампы под потолком

растекался по тюремным стенам,

выкрашенным масленой краской.

– Кто из вас, мои бесстрашные

друзья, скажет мне, чего бояться

вампиры? – спрашивал

экскурсовод– длинный, нескладный

мужичок с криво– обстриженной

бородкой. Свет казённой лампы

отражался в его выпуклых очках.

– Серебра! – выкрикнула из толпы

пожилая женщина в пуховике,

делавшем её похожей на гусеницу.

– Багрога! – теперь кричал

шестилетний мальчишка в голубой

шапочке.

– Амгры, – гордо, словно сделав

великое открытие, произнесла

дородная дама в рыжей шубе.

– О да, вы совершенно правы! –

воскликнул гид. – Серебро

подавляет регенерацию вампира,

багрог– парализует нервную

систему, а амгра– блокирует связь

врага со стихией. Ведь все мы

знаем, что вампиры– стихийные

маги…

– Знаю, знаю, – перебил звонкий

голосок всё того же мальчишки. –

Есть маги огня, маги воздуха, земли

и воды. А этот вампир, какой

стихией может управлять?

– Как удалось выяснить в СГБ,

пойманный вампир является магом

огня.

От чего-то ошибка гида порадовала.

Как любил говорить отец: « Чтобы

уничтожить врага, нужно знать его

подноготную». А эти идиоты из СГБ

не смогли выяснить даже такой

малости. Ха, ха и ещё раз, ха!

– А это безопасно? – пропищала

хорошенькая девушка в

коротенькой белой шубке, тряся

годовалым ребёнком.

Малыш, непонимающе таращил

блестящие тёмные глазёнки,

причмокивал и выражал полное

безразличие ко всему

происходящему.

-Вот дура! – в сердцах подумала я. –

Нашла куда с ребёнком

притащиться!

Присутствие детей меня особенно

раздражало. Зачем им смотреть на

мучения живого существа, слышать

стоны боли, видеть кровь и грязь?

И это происходит в нашем

государстве, самом справедливом?

самом честном, самом гуманном?

Хотя, все эти эпитеты написаны в

учебниках и на плакатах в

школьном коридоре. Можно ли им

верить, после того, что я узнала о

чипах, вживляемых под кожу, о

людях, живущих в нищете?

– Совершенно безопасно! –

заливался соловьём экскурсовод. –

Чудовище приковано к стенам

серебряными скобами, отгорожено

прутьями решётки, с багроговым

напылением, да и все вы, смею

надеяться, проходите вакцинацию?

– Проходим, проходим, – раздался

гул толпы.

– По этому, мы безбоязненно сможем

войти в клетку с опасным

хищником. Только представьте,

друзья мои, когда-то мы, люди,

служили этим тварям. Мы отдавали

им свою кровь, медленно умирая.

Вампир мог войти в любой дом и

потребовать вашего сына, брата,

друга. И человек был не в силах

протестовать. Мы теряли своих

близких, оплакивали их, а вампиры

смаковали кровь наших родных,

словно дорогое вино. Но война

между кровавыми монстрами и

людьми всё расставила на свои

места. Мы победили, мы стали

свободными. И сделаем всё

возможное, чтобы оставаться

таковыми. Будьте верны СГБ и

Великому триумвирату, боритесь с

вольнодумцами, миритесь с

трудностями, отбросьте

эгоистичные идеи собственного

обогащения во имя свободы! Слава

СГБ! Слава триумвирату!

– Слава Великому триумвирату! –

подхватила толпа.

По рукам пошла пластмассовая

чашка с какими-то сизыми

шариками. Мамашки брали по два

шара сразу, один себе, другой–

ребёнку.

– Мне, мне дайте мне, – кто-то

нетерпеливо протягивал свою

пятерню, стараясь ухватить

содержимое чаши.

Наконец, дошла очередь и до меня.

Я выудила один из шариков,

постучала по нему ногтем, поднесла

к глазам. Странная штука

напоминала яйцо, только не в белой

скорлупе, а в сизой.

– Это амгра, – поймав мой

недоумевающий взгляд,

прошептала женщина, которую я,

мысленно, окрестила гусеницей.

– А зачем? – вылетел сам собой

вопрос.

– Как зачем?– удивился мальчик в

голубой шапочке. – В вампира

кидаться. Знаешь, какие ожоги у

вампиров от амгры? Петька

Семёнов с моего двора рассказывал,

когда вчера сюда ходил. Он как

кинет! А у вампирюги такой

волдырь на лбу как вскочит!

Изо рта мальчишки вылетала

слюна. Несколько капель угодило

мне в нос. Я брезгливо вытерла их

носовым платком и отвернулась.

– Ну, а сейчас, мы встретимся с

ночным кошмаром человечества, –

прошептал экскурсовод, подавая

знак коренастому охраннику,

звенящему связкой ключей.

Мы очутились в полутёмном узком

помещении, освещаемом лишь

тусклой лампочкой, болтающейся

на проводе под потолком.

В нос тут же ударил запах

страданий и страха, отчаяния и

смерти. От вони, защипало глаза.

Кровь, гной, испражнения амгра. К

горлу подкатила тошнота, но я,

усилием воли, заставляла себя

стоять и смотреть на дело своих

рук. Харвальд висел, прикованный

к стене скобами, закрыв глаза,

безучастный, отрешённый.

Разбитое, обожжённое лицо

походило на кусок сырого,

кровоточащего мяса, на груди зияла

глубокая обширная рана,

обрамлённая, гниющими

обрывками кожи и мышц. По рукам

тянулись длинные полосы шрамов,

словно кто-то наносил по ним

удары плетью.

– Пли! – задорно крикнул

экскурсовод, и амгровые снаряды

полетели в висящего на стене

мужчину.

Каждому хотелось попасть в лицо.

– Получай, кровосос клятый! –

орала гусеница. – За наших предков,

за наши страдания!

– Жри, сука! – гоготали парни.

– Ненавижу! – визжали женщины, а

громче всех та, что держала на

руках карапуза.

– Получи, чудовище! – весело вопил

мальчик в голубой шапочке.

Я, закусив губу до крови, стояла в

толпе, сжимая в пальцах проклятое

амгровое яйцо, и грызла себя,

обзывая всеми ругательными

словами, что только могла

припомнить.

Люди, превратились в

кровожадных зверей. Из их глоток

вырывались нечленораздельные

звуки, глаза горели от жажды

насилия, щёки пылали от

возбуждения и осознания своего

могущества, превосходства над

раненным, беспомощным

существом. Скорлупа с

омерзительным треском лопалась, а

по стенам камеры, по решётки,

отделяющей нас от вампира, по

коже пленника растекалась

маслянистая зловонная жижа. Я

кинула свой снаряд в стену. С

таким же удовольствием, я бы

расколола головы этих людишек,

тупых, озлобленных, безжалостных.

А ведь он, тот, кто сейчас висит на

потеху толпе, ничего этим людям не

сделал. Он не хотел их крови, не

приближался к их детям. Он просто

пришёл на встречу с любимой,

полный надежд, счастливый и

беспечный, безоружный. Нёс своё

сердце мне в дар на раскрытой

ладони. Ему даже в голову не

пришла мысль о возможной

ловушке, о моём предательстве.

– Внимание! – экскурсоводу

пришлось заорать, так как толпа,

лишившаяся зловонных шаров,

продолжала изрыгать проклятия. –

Кто из вас окажется настолько

смелым, что рискнёт остаться

наедине с вампиром. Кто хочет

получить денежный приз за свою

отвагу?

Люди притихли. Ну конечно,

могучей– вонючей кучкой мы все

смелые, а как предложили остаться

один на один, в штаны наложили.

– Я готов остаться с вампиром на

одну минуту! – выкрикнул

мальчуган в голубой шапочке.

Бабка– гусеница тут же шикнула на

него.

– Я готов остаться на три минуты, –

вызвался рослый парень в

спортивной куртке.

– Я останусь на пять минут, – еле

шевеля языком, проговорил мужик

с красным носом и подбитым

глазом.

По толпе пронёсся ропот. Народ

опасливо хмыкал, крутил пальцем у

виска, делал страшные глаза и,

даже, собирался отговорить

смельчака от этой авантюры.

– Пять минут раз, пять минут два, –

начал отсчёт экскурсовод.

Ну всё, теперь мой выход.

– Я останусь здесь на десять минут!

Люди дружно ахнули. Экскурсовод

покачал головой.

– Ты уверена? – спросил он,

сверкнув очками.

– Да, уверена, – ответила я с дерзкой

улыбкой. – Неужели я, гражданка

Человеческого государства

испугаюсь какого –то доходяги?

Люди уважительно загудели.

Дверь за группой закрывалась

медленно, очень медленно. Наконец,

лязгнул засов, и мы с Харвальдом

остались одни.

– Прости меня, – зашептала я,

прильнув к решётке.

– Как же это удобно, не находишь?

Произнёс заветное слово «прости», и

очистил свою совесть, – ответил

вампир, прожигая меня

ультрамарином своих глаз. Но в них

больше не было безмятежности

южного неба. Да и голос не

окутывал, как прежде, летним

теплом. Теперь он, этот чарующий

голос, походил на скрип старого

дерева под порывами

пронизывающего ноябрьского

ветра.

Меня затрясло в ознобе, хотя в

камере было душно.

– Эгоистичный, избалованный

ребёнок, – шелестел Харвальд

осенним ветром, устало гоняющем

мёртвую побуревшую листву.– Ты

считаешь, что все твои беды –

наказание за подлый поступок. Ты

одинока, свергнута с пьедестала и

хочешь, чтобы тебя пожалели,

поддержали, избавили от чувства

вины. Прости, Вероника, но я

сейчас, не в том состоянии, чтобы

послужить тебе жилеткой. Уходи!

В глазах защипало от слёз, по телу

растеклась слабость, а лицо

опалила жаром. Да, Харвальд был

прав. Я, направляясь сюда,

действительно думала о себе и

только о себе. Надеялась на

прощение, на прощальное

признание в любви. Хотела

почувствовать себя нужной,

любимой, чтобы потом вспоминать,

мусолить трагический момент, и

тешить своё самолюбие.

Наивная, изнеженная принцесса!

Мне даже в голову не приходило,

какого сейчас магу, лишённому

связи со своей стихии, вампиру,

умирающему от жажды, живому

существу, терпящему боль и

унижения день изо дня, день изо

дня. Да, ему не нужны мои

извинения, моё раскаяние ему не к

чему. Но у меня есть то, что

действительно сможет помочь –моя

кровь. Я, только сейчас поняла, с

особой ясностью, что готова отдать

её, даже вместе со своей жизнью.

– Ты не прав, – прошептала я,

больше не скрывая своих слёз. –

Моя кровь очистилась, сегодня

подошёл срок очередной

ревакцинации.

– Ты по доброй воле предлагаешь

мне свою кровь?– изуродованное

лицо недоверчиво осклабилось.

– Да, – ответила я, просовывая свою

руку между прутьев.

Ультрамарин в глазах Харвальда

сверкнул хищным огнём. Разбитые

губы растянулись в сардонической

улыбке.

– Только учти, принцесса, – холодно

и жёстко произнёс он. – Я не стану

тебя щадить и возьму столько,

сколько мне понадобиться.

Я кивнула. В тот же миг, в моё

запястье вонзились клыки вампира,

и меня пронзило резкой болью.

Глава 15.

Я плавала в бурых вязких водах

тяжёлого болезненного забытья, где

не было ни звуков, ни запахов, ни

верха, ни низа, ни боли, ни страха,

ни радости, ни печали. И было

покойно вот так плыть, не думая ни

о чём, доверившись бурой мгле. Но

моему сознанию, от чего-то

приспичило вспомнить, кто я, а за

этим потянулась и цепочка

воспоминаний.

Реклама по телевизору, очкастый

гид, затхлая камера, Харвальд,

висящий на стене…

Спасительное болото забвения, так

уютно облепившее , больше не

желало утягивать меня вниз.

Напротив, настойчиво выталкивало

на поверхность к серому свету и

мужским голосам.

Букет, состоящий из ароматов

хлорки, спирта, хозяйственного

мыла, пищевых отходов и немытых

человеческих тел, ударил в нос

жёстко, вызвав приступ головной

боли.

– Но ведь ты хотел её, – скулил отец.-

Мы готовили её для тебя.

Жалобные нотки в голосе своего

отца я услышала впервые, и даже,

на мгновение усомнилась: «А он ли

это?» Папа мог быть весёлым,

строгим, негодующим, спокойным,

но вот жалким – никогда. А сейчас

он, почти плакал, умолял.

– Плохо готовили, – прогнусавил

собеседник, в котором я узнала

Кудакова Геннадия Петровича.

Этот грузный седовласый мужчина

являлся первым секретарём

приёмной СГБ и непосредственным

начальником моего отца. Он часто

захаживал к нам, садился за стол, и

мама принималась бегать из кухни

в гостиную, словно заведённая,

потчуя дорогого гостя всяческими

разносолами. Меня, от зачем– то,

заставляли сидеть вместе с ним за

одним столом и слушать взрослые,

совершенно неинтересные

разговоры. И я, не желая огорчать

родителей, сидела и смотрела, как

движется в такт массивная челюсть

папиного начальника, как

поблёскивают глубоко– посаженные

выцветшие от старости, глаза, как

дёргается огромный кадык под

жёлтой морщинистой кожей. От

Геннадия Петровича пахло

старостью, он покряхтывал,

сглатывал слюну, и вызывал у меня

лишь брезгливость. Любви к этому

мужчине не прибавляли и грязные

слухи о его наклонностях.

Шептались, что первый секретарь–

любитель жёсткого секса с

молоденькими девушками. Все его

четыре жены, сбежавшие от него,

были лет на пятнадцать, а то и на

тридцать моложе. И те, кто имел

возможность встретиться с ними,

утверждали, что видели на коже

бедняжек синяки, шрамы и грубые

рубцы.

– Как же, Геннадий Петрович, –

взвыл отец. – Мы делали всё, что

могли. И чип вживили, и внушали,

через него, что девушка должна