Текст книги "Ужас без конца"

Автор книги: Альбина Нури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Чуть не бегом вернувшись в комнату, Сомов перезагрузил компьютер, намереваясь после этого скачать лечащую утилиту и почистить устройство от вредоносных программ. А после, конечно же, нужно будет написать в службу поддержки и высказать все, что он думает об антивируснике.

Однако делать этого не пришлось. Компьютер перезагрузился, и на мониторе появилось уже знакомое серое марево, поверх которого горела надпись: «До рассвета – четыре часа двадцать минут».

Отведенный ему срок стал еще короче.

Сомов тупо смотрел перед собой, стараясь сообразить, что делать. Страх заползал под кожу, создавалось ощущение, что он проглотил холодную лягушку, которая ворочалась теперь в районе желудка, норовя выпрыгнуть наружу.

Никакой мистики – в нее Сомов по-прежнему отказывался верить. Просто нужно узнать, кто и каким образом решил поиздеваться над ним, а после – наказать, разумеется.

– Спокойно, спокойно, – бормотал Сомов, усаживаясь на стул.

Первым делом следует написать автору канала. Найти его оказалось несложно: Сомов перешел по ссылке в одну из социальных сетей, отстучал сообщение в «личку».

Парня звали Антоном, ответил он быстро. Посоветовал сбавить тон и пояснил, что это обычная рекламная коллаборация, так что все вопросы – к владельцам сайта, на одной из страниц которого и находится игрушка под названием «Оракул».

«Что за сайт?» – спросил Сомов.

«Эзотерика, гадания и всякое такое. На той странице внизу все данные. После предсказания сразу можно заказать консультацию или помощь. На то и рассчитано», – последовал ответ.

Сомов попытался снова кликнуть на ссылку, чтобы попасть на нужную страницу, но система упорно выдавала сообщение об ошибке.

«Не могу войти, дайте прямую ссылку на поддержку сайта, – написал Сомов и скрепя сердце прибавил: – Пожалуйста».

Антон, видимо, решил, что перед ним клинический идиот, но ссылку дал и вышел из Сети.

Сомов немедленно перешел на сайт. Все было ровно так, как говорил автор канала с «ужастиками»; некие граждане предлагали магические услуги: снимали порчу и сглаз, гадали на картах Таро и занимались прочей ерундой. Сомов заскрипел зубами – мошенники! С какой швалью приходится общаться! Ну, сейчас он выяснит, кто вздумал с ним шутки шутить!

Связь с оператором была круглосуточной. Сомов написал большое письмо, требуя объяснений и угрожая обратиться в полицию.

Ответ пришел быстро. Ему написали, что «Оракул» – это, действительно, их разработка, совершенно безобидная. Пользователю проигрывается одна из десяти мелодий, в основном классические произведения, ничего похожего на те звуки, которые описывал Сомов. Затем звучит один из двадцати вариантов текста вроде: «Вам лучше помириться с тем, кого вы обидели» или «Человек, который вам дорог, ждет, чтобы вы сделали первый шаг», а далее – ненавязчивая реклама, предложение личной встречи с «Оракулом» для более предметной консультации. Никаких угроз и требований.

«Ничего подобного, – возмутился Сомов, – у меня все было иначе!»

Его попросили отправить звуковой файл, и он, чертыхаясь, прикрепил его к форме отправки.

Минуты через три ему ответили: «Вы отправили пустой файл».

– Как так? – вслух спросил Сомов и включил запись.

Морщась, прослушал музыку. Голос тоже был записан четко.

Он отправил все повторно, и на том конце ему ответили уже с нотками досады, считая за чокнутого: «Вы присылаете пустой файл. Никакой записи на нем нет! Если у вас остались какие-то претензии, напишите письменное заявление на имя нашего руководства».

К сообщению прилагался адрес электронной почты.

Но Сомов уже отчетливо понимал: тут что-то не вяжется. Не стали бы они врать – зачем им? Он и сам видел, что это обычная фирмочка, разводящая суеверных граждан на деньги, в Сети таких сотни, разыгрывать людей – не их профиль. Похоже, они и в самом деле не думали его пугать, никаких звуков на записи вправду не слышали.

Теперь вопрос: а кто-то вообще может их слышать? Или только он, Сомов? Надо срочно проверить! Но к кому обратиться глухой ночью? Друзей нет, перед коллегами не хватало еще позориться, родные…

Не надо сейчас о родных.

Сомов схватил телефон с записанным на диктофон файлом и выскочил на лестничную клетку. В соседней квартире жил Валерий Викторович. Сомов не общался ни с кем из жильцов, но с этим хотя бы здоровался.

Старик открыл быстро и заспанным не казался.

– В курсе, который час? Что случилось?

– Простите за поздний визит, – отрывисто проговорил Сомов. – Окажите мне услугу, прошу вас.

– Услугу тебе? А ты зачем на меня нажаловался, что у меня из квартиры кошачьей мочой воняет? – сердито буркнул Валерий Викторович. – У меня, между прочим, и кошек-то нету.

Сомов мысленно чертыхнулся. Было дело. Однажды ему показалось, что на лестнице неприятно пахнет, и он решил, что источник запаха – пожилой сосед. У стариков же вечно миллион кошек, разве не так?

– Прошу прощения. Ошибся, – неохотно ответил Сомов. – Значит, не поможете?

Старик пожевал губами.

– Не все такие сухари, как ты, – ответил он наконец, и в прежние времена Сомов не спустил бы ему оскорбление, но сейчас зависел от противного старикашки, а потому стерпел. – Так что стряслось?

– Послушайте запись и скажите, что слышите.

Сосед снова пошамкал ртом и удивленно посмотрел на Сомова, желая убедиться, что тот говорит серьезно.

– Ну, включай, что ли.

Через несколько минут Сомов снова был у себя в квартире. Швырнул телефон на стол, потер ладони друг о друга.

Старик не врал: он ничего не слышал, как ни старался. Такое не сыграешь. Сомов в который раз, морщась, вслушивался в жутковатый мотив и идущие следом слова, сосед же недоуменно смотрел на него, а потом спросил:

– Когда начнется-то?

Заподозрить старика в сговоре было совсем уж фантастической идеей. Да и кто мог знать, что Сомов решит обратиться именно к нему?

Выходит, нужно принять как данность: никто, кроме Сомова, ничего не слышит. А это значит…

– Что это, к чертям собачьим, значит? – заорал он, не в силах сдерживаться, подлетел к компьютеру, намереваясь выключить его.

Никогда больше ничего – ни Ютуба, ни каналов страшных историй! Ни одного комментария нигде не составит, ни по одной ссылке не перейдет! Книги будет читать и спутниковое телевидение смотреть, а компьютер только для работы станет использовать!

Сомов нажал на «Завершение работы», агрегат послушно выключился. Сомов еще и под стол залез, чтобы «Пилот» выключить, надавив на оранжевую «лапку». Все.

Вылез из-под стола и обомлел. Прижав ладони ко рту, смотрел на надпись, которая полыхала посреди монитора: «До рассвета – три часа пять минут».

Точно такая же надпись была на экране телевизора, что стоял в гостиной, куда Сомов выбежал, словно за ним гналась свора гончих.

– Мама, – прошептал он, чувствуя, что сердце вот-вот остановится.

Это было впервые за последние восемь лет, когда Сомов о ней вспомнил. Первый раз, когда позвал.

Родился он в крохотной деревушке, далеко от столицы, куда перебрался после окончания финансово-экономического института. Город, где находился институт, был в трехстах километрах от деревни, и во время учебы Сомов навещал родителей редко, а уж когда уехал в столицу, вовсе носа не казал.

Были они хорошими людьми, но очень уж простыми и неотесанными. Единственного сына, позднего, желанного ребенка, любили преданной любовью, гордились им безмерно, хотя слегка побаивались его крутого нрава.

В последний раз Сомов был в родных краях, когда приезжал на похороны отца. Поразился, увидев, как сдала мать: спина согнутая, в волосах седина, черная кофта подчеркивает восковую желтизну кожи.

Соседи и пришедшие на похороны родственники были похожи на нее: плохо одетые, помятые, неприкаянные. Мать все время плакала, пыталась обнять сына, а ему казалось, что от той пахнет старостью, бедностью, поминальным супом и еще чем-то неприятным, и он старался увернуться от объятий.

Находиться в доме, который весь покосился, присел, припав к земле, было невыносимо. Они с родителями давно стали чужими людьми, а теперь Сомов ясно видел: пропасть между ним и матерью стала непреодолимой. Что могла деревенская старуха, которая мир видела только по Первому каналу и даже об Интернете имела весьма смутное понятие, знать о его жизни, работе, делах? О чем им говорить? На каком языке общаться?

Словом, Сомов сбежал на второй же день. Сунул матери в руки денег, отдал все, что у него было, отговорился срочной работой и уехал, стараясь не замечать собачьего взгляда заплаканных глаз.

Втайне он решил для себя, что осиротел. Похоронил мать вместе с отцом. Отсек их обоих от себя – и прошлое свое отсек, и деревню, и всех, кто там жил. А если спрашивали его об отце и матери, отвечал, что родители умерли.

«Как там мать?» – спросил себя Сомов, но ответа не было.

«Хватит думать об этом!» – приказал он себе.

Мать все равно ничем не поможет…

А кто поможет?

Все время, оставшееся до рассвета, Сомов бестолково бегал по квартире, думая, что делать. Задернул шторы, чтобы тьма не глядела в окна. Включил везде свет. Сто раз проверил сигнализацию и замки на двери. Вытащил из шкафа простенький серебряный крестик, который когда-то подарила мать, нацепил на шею. Крест без веры – только безделушка, но лучше так, чем никак.

Сомов пытался припомнить свои бескорыстные поступки и с ужасом понимал, что вспоминать нечего. Если и были такие, то давно, в детстве, и он их не помнил, не мог предъявить!

Три часа ночи минуло. Половина четвертого. Без четверти.

О том, что сейчас три часа сорок девять минут, Сомов узнал безошибочно. Свет в квартире погас, словно разом перегорели все лампочки. Из-за плотно закрытых штор свет с улицы в квартиру тоже не проникал, так что внутри было темно, как…

«Как в могиле», – пришло на ум Сомову избитое сравнение.

Когда пришла тьма, он стоял посреди гостиной: на месте не сиделось, он метался из спальни в кухню, из кухни в гостиную. Сомов не шевелился, будто надеясь, что если ничем не выдаст себя, то злая сила его не заметит и уберется прочь.

Он даже не дышал и сердцу приказал бы не биться, если бы мог: казалось, оно грохочет, как отбойный молоток. Прошло несколько минут. Комната озарилась призрачным сиянием: серовато-синим светом вспыхнул экран телевизора. Наверное, и монитор компьютера в спальне включился, мелькнуло в голове у Сомова.

В этом иллюзорном, пляшущем свете отчетливо видна была черная тень, что огромной кляксой расползлась в углу комнаты по потолку и стене. Она напоминала фигуру в черном одеянии, и Сомов, глядя на нее, отказывался верить своим глазам.

Однако пришлось. Знакомый уже низкий, лающий голос, который доносился, кажется, отовсюду сразу, одновременно, прохрипел:

– Я пришел. Ты готов ответить?

Сомов услышал тихий поскуливающий писк и с ужасом понял, что эти жалобные звуки вырываются из его горла. Больше не было возможности для скепсиса: он не мог позволить себе такой роскоши.

– Я… я дал денег матери, – пролепетал он.

– Не считается! – рявкнул демон. – Это не было бескорыстно. Ты откупался от матери, а заодно – от своей совести. Даже и не знаешь, что уже шесть лет говоришь всем правду: ты и есть круглый сирота! А мать твою чужие люди хоронили.

Сомов задохнулся от неожиданной боли. Он и не знал, что такая бывает, что он вообще может ее испытывать. Хотя и не понял пока, за кого болело сердце: за мать или за себя?

Тень придвинулась, протянула к Сомову длинные руки.

– Даю тебе еще две попытки. Говори.

Сомов, который несколько часов перебирал в голове события своей жизни, не знал, что сказать, и выпалил:

– Сонечка! Стажерка! Я ей помог…

– Знаю, – перебило адское существо. – Не считается! Ты не по доброте душевной ошибки ее исправлял. Ты хотел Сонечку в свою постель – и получил. А она потом ненавидела и себя, и тебя.

Сонечка, вспомнил Сомов, уволилась по-тихому, никому ничего не объясняя.

– Про женщин лучше не говори, не старайся. Ни к кому ты искренних, бескорыстных чувств не испытывал.

Густая, как вакса, плотная тень была совсем рядом. Миг – и отделится от стены, схватит Сомова, который скрючился, обхватил себя руками, стараясь укрыться от чудовища.

– Дурной, злобный, никчемный человек с каменным сердцем, по которому никто не заплачет. Мне такие нужны! – алчно проговорил демон. – Последняя попытка. А потом я вырву твои глаза и язык, заберу твою душу.

Сомов почувствовал, что плачет. Слезы – горячие, как свечной воск, текли по щекам.

«Мамочка, помоги», – снова позвал он покойную мать, и на ум вдруг пришел другой человек.

Ребенок, маленький мальчик.

Назойливый чумазый оборванец, который прицепился к Сомову днем и которому…

– Мальчишка! – вне себя заорал Сомов. – Я отдал ему сегодня пакет с едой! Мог и сам съесть, но дал ему! И мне ничего от него не было надо! Это был бескорыстный поступок!

– Случайный, – возразил демон, но Сомов, услышав сомнение в его голосе, осмелел:

– Ты велел вспомнить бескорыстный поступок – я вспомнил! Ты теперь не можешь убить меня!

Повисла пауза, а потом неведомое создание проговорило:

– Не могу, ты прав. – Тень, похожая на нефтяное пятно, отодвинулась обратно в угол. – На этот раз считай, что тебе повезло. Но имей в виду: такие, как ты – моя добыча. Рано или поздно будешь мой.

В следующий миг экран телевизора погас, а свет в квартире, наоборот, включился. В углу не было никакой тени, вообще никого не было, кроме насмерть перепуганного Сомова.

Ночной гость сгинул без следа.

– Как прошло, Вадим Васильевич? – спросила секретарша, глядя на высокого лысого мужчину, вышедшего из кабинета шефа.

– Все отлично, отпустил меня, так что едем с Васей на море, – улыбнулся тот и направился к выходу из приемной.

Она поглядела ему вслед и в сотый раз удивилась произошедшим переменам. Сколько лет никто на его лице и намека на улыбку не видел, не то, что сейчас. Неприятнейший был тип, отвратительный.

А теперь Кощеем Сомова звать ну никак не хотелось!..

И как-то все это в прошлом году в одночасье случилось: был один человек, стал другой, словно подменили. Девочки в бухгалтерии считали, что это у него началось после того, как он в родную деревню съездил.

А вернулся оттуда – и в офисе прямо как бомба взорвалась: люди только и говорили о том, что Сомов решил усыновить беспризорника Ваську, который постоянно ошивался у бизнес-центра. Поначалу никто не верил: мол, ничего у Сомова не выйдет, неженатый же, неполная семья, но он бился, бился и как-то смог все уладить.

Забрал Ваську к себе, месяцев десять уже прошло. Или больше. Теперь вот на море собрался везти приемного сына: шеф заявление на отпуск подписал.

Секретарша задумчиво посмотрела в окно. Бывают все же чудеса на свете, подумалось ей. Самые настоящие чудеса!

Не иначе как Ангел-Хранитель Сомова вразумил…

Дом на краю поля

Тетя Лида позвонила очень не вовремя.

Я вышел из здания университета: сдал последний экзамен, закрыл сессию. Мы с одногруппниками собрались отметить это дело: все-таки четвертый курс позади! Как раз стояли на крыльце, обсуждали что, где и как, и тут зазвонил сотовый.

Номер был незнакомый, я сначала и брать не хотел, но мобильник буквально разрывался. Пропустив два звонка, на третий снял трубку и услышал ее голос:

– Здравствуй, Артемушка. Долго не отвечаешь. – Она говорила тихим, глуховатым голосом. – Звоню, звоню.

– Привет, тетя Лида. Номер незнакомый, я не думал, что это ты.

– А, ну да. – Она шмыгнула носом. Плакала, что ли? – В магазин зашла позвонить. Мой телефон сломался.

Тетя Лида – мамина старшая сестра, родители у них умерли. Тетя Лида замуж не выходила, а мама вышла, но отец умер, когда мне было шесть, вслед за ним ушли и его родители, вот и получается, что кроме мамы и тетки у меня никого нет.

– Артемушка, я попросить тебя хотела. – Она помолчала, словно не решаясь договорить или боясь отказа: – Можешь ты ко мне приехать?

Я немного опешил, а потому ответил резче, чем намеревался:

– Что? Когда?

Тетя Лида жила в деревне, где они с матерью выросли. Когда же я там был в последний раз? Наверное, лет пять назад. Или больше? Она приезжала иногда в город, и мы встречались, но как-то все на бегу, урывками.

– Сегодня приезжай. – Голос звучал умоляюще и робко: – Понимаю, ты занят, учеба… Я бы не просила, если бы…

– Ты что, заболела? – Внутри у меня похолодело. Тетя Лида говорила так, будто прощалась или была страшно напугана. Поэтому я тоже испугался.

– Тёмыч, ты скоро? Тебя одного ждем! – позвал Серега, но мне уже было ясно: я никуда не иду. Да и хорошее настроение пропало.

– Можно и так сказать. Если ты не приедешь, не справлюсь.

«С чем?» – хотел спросить я, но вместо этого отвел трубку в сторону и сказал Сереге:

– Без меня. Мне уехать надо, срочно. К тетке.

Я махнул ребятам рукой на прощание и отвернулся.

– Артемушка, так мне тебя ждать?

– Я сейчас в общагу за вещами заеду и сразу на вокзал.

Уже через два часа я, с рюкзаком наперевес, садился в пригородную электричку. До деревни, где жила тетя Лида, было четыре часа езды, так что на месте окажусь около шести вечера. От станции Ореховка еще идти примерно полчаса, если не повезет с попуткой. Глухое место.

Я спрашивал у тети Лиды, почему она не переберется в город, как мать, которая уехала, едва стукнуло восемнадцать, и с той поры туда не возвращалась, но тетка отмалчивалась.

Большую часть дороги я проспал. Спал бы и дольше, но снова зазвонил телефон. На этот раз поговорить со мной желала мать. Я весь внутренне подобрался – так всегда было при общении с нею. Человек она непростой, довольно резкий и категоричный. Из тех, кто все всегда знает лучше и выскажет свое мнение, даже если никто не спрашивает.

– Сдал сессию? – спросила мать.

– Без троек.

– Молодец! – По голосу слышно, что довольна. – Можешь, если захочешь! – Это в ее устах высшая форма похвалы. – Когда приедешь? Я тебе билеты закажу.

В последние годы мать жила в Болгарии: вышла замуж, и они с мужем туда перебрались. Она постоянно зовет меня, и я, в общем-то, не против, но хочу доучиться.

– Чего молчишь?

Я раздумывал, что ей сказать. По непонятным для меня причинам мать и тетя Лида не ладили. Не то чтобы открыто конфликтовали или ссорились, но чувствовались между ними недосказанность и напряжение.

Вернее, это было со стороны матери: она не любила говорить о сестре, никогда не приглашала ее в гости, не приезжала в родные места и меня ни в какую не пускала на каникулы с тех пор, как мне лет четырнадцать исполнилось, хотя тетя Лида и звала.

Понять, в чем причина, я никогда не мог. Тетя Лида, конечно, не без странностей: старомодно, немного нелепо одевается, живет уединенно, мало с кем общается, редко бывает в городе, вся в своих книгах (сколько себя помню, она всегда много читала). Зато она добрая, улыбчивая, говорить с ней приятно: выслушает, ни разу не перебьет. В отличие от матери, которую хлебом не корми – дай порассуждать и покритиковать. Мне кажется, тетя Лида принимает и любит меня таким, какой я есть, как бы банально это ни звучало. А матери я вечно должен доказывать, что чего-то стою.

– Толком говорить не могу. Мы с ребятами на дачу едем, к Сереге, – соврал я. Скажешь правду – нарвешься на недовольный тон, расспросы, вынос мозга.

– Ясно, – протянула она. – Смотри там, много не пей.

– Мам, хватит. Никто не собирался.

– Дурочку-то не валяй. А то я не знаю, как студенты сессии отмечают. Кстати, о дурочках. С ними тоже осторожнее, лишние проблемы не нужны. Мы тебе тут, в Болгарии, невесту подберем.

Я с трудом подавил раздражение. У матери пунктик насчет этого.

– Ладно, меня уже зовут.

Она усмехнулась.

– Иди, раз зовут. Позвони, как вернешься. Обсудим насчет билетов.

Пообещав позвонить, я нажал на отбой и убрал мобильник. Хотел бы я знать, когда вернусь. И что вообще стряслось у тети Лиды? Объяснить она не смогла: наверное, рядом были чужие уши, неудобно в подробности вдаваться. Как бы то ни было, скоро все узнаю.

Остаток пути я пялился в окошко. В городе было солнечно и жарко, июнь все-таки, но чем ближе мы подъезжали к Ореховке, тем сильнее портилась погода. Сивые тяжелые тучи укутали небо, не оставив ни единого светлого островка, ветер трепал ветви деревьев, пригибая к земле траву и кусты. Только бы дождь не зарядил, думалось мне.

Выйдя на перрон, я застегнул замок ветровки, сунул руки в карманы и натянул на голову капюшон. Народу вокруг не было, и я побрел прочь от станции по дороге к деревне, уже не надеясь, что меня кто-то подбросит.

Ветер забирался под ветровку и холодил кожу. Дорога была так себе: асфальт за те годы, что я тут не был, так и не проложили, да и зачем, если жителей в деревне оставалось все меньше и меньше?

До вечера еще далеко, но из-за плотных туч вокруг было сумрачно, казалось, вот-вот наступит ночь. На душе скребли кошки: волнение за тетю Лиду усугублялось окружающей неприютной обстановкой и одиночеством.

Когда сзади раздался шорох шин и негромкое рычание двигателя приближающегося автомобиля, я в первый момент не поверил своему счастью, а потом обернулся и замахал руками.

Древняя синяя «пятерка» притормозила у обочины. За рулем сидел лысый старикан с круглыми глазами и вислыми усами, похожий на сома.

– В Моховое? – гаркнул он неожиданно гулким звучным голосом, опустив стекло. Видимо, был глуховат и, как это часто бывает в таких случаях, говорил громче, чем следовало.

– Подкинете? – спросил я.

– Залазь, – кивнул он. – Не больно-то хорошо по такой погоде шлепать.

Я уселся, пристроив рюкзак на коленях. В салоне было идеально чисто и пахло табаком. Похоже, старик лелеял свою «ласточку», но не курить в машине не мог. Он и сейчас, покосившись на меня, потянулся за сигаретной пачкой.

– Будешь? – предложил он.

– Не курю, спасибо.

– Это правильно, – одобрительно проговорил старик. – А я вот, вишь, не могу бросить. Надо бы, а никак. Вот и дымлю.

Он чиркнул дешевенькой синей зажигалкой и прикурил сигарету.

– Кто у тебя в Моховом-то? Не признаю что-то.

– У меня там тетя, материна сестра. Тетя Лида. Она в крайнем доме живет, за полем.

Старик перестал улыбаться, помрачнел и сердито покосился на меня.

– Знаю я, где Лидия живет, – буркнул он. – А ты, значит, Натальин сын будешь? Вырос, не узнал. Давно тебя не было. Запамятовал, как зовут-то?

– Артем, – ответил я, слегка обескураженный столь резкой сменой настроения.

– Ты зачем к тетке-то собрался, Артемка?

Я хотел возмутиться: зачем, мол, ему эта информация, да еще и «Артемка»! Терпеть не могу, когда так называют, но дедок меня опередил:

– Нос-то у меня вишь какой? Длинный. Потому что сую не в свое дело. Едешь, стало быть, надо.

Он отвернулся от меня, давая понять, что тема закрыта, и с преувеличенным вниманием уставился на дорогу, которую, конечно же, знал вплоть до каждого сантиметра.

Вот и Моховое – тихая деревенька домов на сорок. Мы ехали по пыльной улице, и я с грустью замечал, что окна каждого второго дома заколочены. Хозяева покидали Моховое: кто-то уезжал в город, как мать, кто-то перебирался на кладбище. Деревня, которая помнилась мне оживленной, пустела и угасала, на всем лежала печать запустения и глухой тоски по прежним временам.

– Высажу тебя у магазина, – проговорил старик. – Дальше сам.

– Конечно. Я вам должен что-то?

Вместо ответа он замотал головой, как пес, отгоняющий мух. Мне показалось, он хотел, чтобы я поскорее выкатился из машины. На пятачке, который был центром деревни и раньше казался мне довольно большой площадью, располагались два магазина, почта и аптека. На дверях почты и одного из магазинов висели замки. Окна аптеки были мутными – сразу и не поймешь, работает или нет. Один из магазинов пока еще был жив.

О том, чтобы зайти и купить что-то, я не думал: привез тетке из города коробку конфет и ее любимый вафельный торт с шоколадом и орехами. Поэтому прошел мимо и двинулся по улице, которая шла чуть под горку и уводила к краю деревни – противоположному тому, где мы заехали.

Улица была пустынна, лишь возле одного дома сидела на лавочке старушка в цветастом халате. Я поздоровался, но она не ответила. Вяло, словно бы для проформы, гавкали из-за покосившихся заборов собаки, в пыли копошились встрепанные куры. Из одного настежь распахнутого окна хрипела про «мальчика-лейтенанта» какая-то певица.

Вскоре последний дом остался позади. Теперь только перейти по узкой тропинке поле – и вот оно, жилище тети Лиды. В детстве я никогда не придавал значения тому, что жил дальше всех мальчишек, с которыми играл во время каникул. А сейчас мне показалось странным, почему дом стоит на отшибе.

«Надо бы спросить мать или тетю Лиду», – подумал я.

Вытащив телефон из кармана, я ожидал увидеть, что сигнала нет, но он был, и даже весьма четкий. Часы показывали без десяти семь. Повертев сотовый в руке, я убрал его обратно: звонить было некому.

Тетя Лида стояла возле забора – вышла встречать. Сколько себя помню, она всегда это делала: выходила точно вовремя, предупреждать о времени приезда было не нужно. Она говорила, что сердцем чует, потому что любит.

Я верил. И сейчас верю.

Помахав ей рукой, я ускорил шаг, поймав себя на мысли, что улыбаюсь. Оказывается, я соскучился.

Дом у тети Лиды отличался от всех домов в Моховом: большой, из белого кирпича, обнесенный кирпичным же забором. Металлическая калитка, новая черепичная крыша, ухоженный двор и большой аккуратный огород, с которого тетя всегда собирала богатый урожай: в погребе рядами стояли варенье, соленья и маринады.

– Артемушка! Приехал! – Тетя Лида припала ко мне с такой радостью, как будто я невредимым вернулся с войны. Плечи ее затряслись, и я с ужасом понял, что она плачет.

Какая же я скотина, что так долго не навещал ее!

Она обняла меня, ни на секунду не разжимая рук, будто боялась, что я сбегу от нее, и мы пошли в дом. Я чувствовал себя немного неловко, но, с другой стороны, в том, что тебе настолько рады, определенно есть нечто ласкающее душу.

В доме было чисто прибрано – у тети Лиды иначе и не бывало, в большой комнате накрыт стол, плотно уставленный всевозможными разносолами. В животе заурчало: я вспомнил, что не ел с самого утра.

Тетя Лида уселась напротив, подперев ладонью щеку. Они с матерью совсем разные: мама худощавая, невысокая и хрупкая блондинка с короткой стрижкой, а тетя – высокая, статная, полноватая, с густыми темными волосами, уложенными венцом.

– Как ты, Артемушка? Все хорошо? – спросила она. – Никто не обижает?

В этом она вся: не про учебу спросит, а про то, как я, как настроение.

– Все отлично, теть Лида, – с набитым ртом ответил я.

– А мама? Как она?

Я уверил, что и у нее все в порядке.

– Ты почему так срочно просила приехать?

– Наташа никогда не звонит, – вздохнула тетя Лида и ушла в свои мысли, точно не услышав моего последнего вопроса. – Обижается что-то.

Она помолчала, а потом сказала:

– Помощь мне твоя нужна. Поможешь?

– Конечно. Чем помочь?

Я был слегка озадачен.

– Не любят меня тут, Артемушка. Всю жизнь прожила, а не прижилась. – Лицо тетки сморщилось, будто она снова собралась заплакать.

Я удивился, но потом вспомнил, как повел себя старик при упоминании о тете Лиде.

– Почему? – спросил я.

Это и вправду странно: тетя Лида была самым добрым и приятным в общении человеком из всех, кого я знал. Неужели всегда такое отношение было? Я и не замечал… Или попросту забыл.

Тетя Лида опустила глаза и выдала такое, чего я и представить не мог.

– Ведьмой считают.

– Кем? – поперхнулся я. Шутит, что ли?

Но тетка говорила серьезно.

– У них не урожай, слезы одни, а у меня растет все, даже продаю. Ни с кем не общаюсь – а чего мне с ними, Артемушка? Дел полно, дом большой. Мне с собой не скучно. Читаю, вяжу. А они, видишь… – Тетя Лида вздохнула. – И молодая больно, говорят.

Я посмотрел на нее. Сказать честно, все женщины старше тридцати пяти или сорока казались мне довольно возрастными. Но тетя Лида, конечно, выглядела отлично: свежий цвет лица, ни седины, ни морщин. Сколько ей? Матери сорок девять, а тетя Лида старше ее на сколько-то лет. Пожалуй, да, молодо выглядит, так ведь и живет на природе, ест все натуральное!

– Дикость какая-то, – искренне возмутился я. – Придурки деревенские. Ты их не слушай!

– А я и не слушаю, – легко согласилась она. – Зла никому не делаю, живу, как умею. – Тетя Лида помялась. – Понимаешь, мне тут сказала одна… Вроде как хотят они прийти ко мне, прогнать. Ну, я и испугалась, тебя вызвонила. Думаю, дай-ка ты приедешь, сессию же сдал. Поживешь немного, при тебе никто не будет дурного делать, а там, глядишь, забудут.

«Откуда она узнала про сессию? – удивился я. – Или я сам сказал?»

Это был полный абсурд. Как говорит Серега, кино и немцы. Но разве плохо пожить тут пару дней? Поесть все эти вкусности, пообщаться с тетей Лидой, постоянно чувствуя, что тебя любят, что ты дорог, нужен и важен.

– Сердишься? – робко спросила она. – Оторвала я тебя, не надо было. Стыдно.

– Ничуть не стыдно, – решительно проговорил я. – Это мне надо себя ругать: не был давно. Я рад, что ты позвонила.

Тетя Лида прямо-таки расцвела от этих слов, заулыбалась.

Мы долго сидели, болтали о том о сем, в итоге я наелся так, что еле вылез из-за стола. Тетя Лида горячо отвергла мои попытки помочь ей убрать и вымыть посуду, отправила меня в комнату, в которой я всегда жил, когда приезжал сюда на каникулы.

Тут все было как раньше: я словно в прошлое вернулся. Стол, кровать, полки, шкаф, зеркало возле двери. Только тетя Лида, кажется, ремонт сделала.

Я зашвырнул рюкзак в шкаф и улегся на кровать. За окном было еще светло, хотя рыжее солнце потихоньку клонилось к закату. Дождь так и не начался, небо прояснилось. Какой покой, подумалось мне, остаться, что ли, на целый месяц? Тетя Лида только рада будет.

Вспомнив про тетку, я вспомнил о том, почему тут оказался, и меня зло взяло. Что за уроды привязались к безобидной, как канарейка, трудолюбивой женщине?

Мысль сходить в деревню и разобраться с ними пришла в голову внезапно, уже через секунду укрепившись. Решено! Я встал с кровати и направился к двери, но тут подумал, что тетя Лида увидит меня и не отпустит.

Что ж, придется вылезать через окно, не впервой.

Спустя пять минут я уже шагал по дороге в деревню. При себе у меня был только телефон. Когда я углубился в поле, ветер донес голос тети Лиды: она звала меня, наверное, хотела отговорить, вернуть, но я только прибавил шагу и вскоре уже был возле дома Матвея.

Матвей – мой детский приятель, мы не виделись сто лет, связи не поддерживали. Но в те далекие годы я знал, что отец Матвея, дядя Боря, был кем-то вроде сельского старосты или главы поселения. Вроде неплохой дядька, так что вполне можно с ним поговорить.

Мне повезло: едва подойдя к дому, я сразу увидел дядю Борю, который поливал из шланга кусты смородины.