Текст книги "Жена помещика Третюхина (СИ)"

Автор книги: Альберт Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Жена помещика Третюхина (СИ)

Очередной летний день, расположенный где-то в конце июня не задался с самого утра. Дождь начался еще ночью и не мог никак прекратиться, он то шел как из ведра, мощным потоком, то моросил, создавая видимость затишья. Бегущие облака периодически сгущались, как будто останавливались, наткнувшись на заоблачное препятствие, накапливались до тех пор, пока вокруг темнело, словно наступил вечер и потом начинался сильный ливень. В это время птичий гомон, раздававшийся из приусадебного парка, затихал, так как птичьим связкам не хватало мощи перекричать шум льющейся воды. Небесной жидкости вылилось на землю настолько много, что грунтовые дорожки покрылись сплошь глубокими лужами и в таком состоянии держались до нового ливня. Сверкнуло, ударила молния, и раскатистый гром разорвался эхом по окраинам. Такое событие не могло пройти без внимания со стороны человеческого любопытства. На открытой веранде второго этажа загородного особняка открылась дверь, и на нее вышел мужчина с фарфоровой чашкой горячего кофе в правой руке и соответствующим блюдцем в левой.

– О, что творится, прорвало там что ли? – Обращаясь к силам природы, спросил человек с кофе.

– Так ведь зима была малоснежной. Вон, воды в пруду меньше обычного, – ответил женский голос с первого этажа, поджидавший такого вопроса.

– Ну, теперь с лихвой наполнится, еще черпать придется. – Дополнил еще один голос, но теперь мужской также снизу.

– Эх, в пользу бы эту воду, а то ведь так в землю уйдет и с концами, – сказал все тот же женский голос с первого этажа.

– В пользу, говоришь? Это надо бы обдумать. – Ответил мужчина с кофе и скрылся за дверью в дом.

Помещик Егор Аристархович Третюхин был отставным офицером, находившимся на заслуженном отдыхе. В этом году ему пошел шестой десяток лет, но это ничего для него не значило. Он был по-прежнему полон сил, обладал живым рациональным умом и еще мог задать жару любому, кто его моложе. Всему виной долгая служба в армии, на которой разгульная жизнь не приветствовалась, а режим был важнее всего. Однако в последние годы гражданская жизнь расслабила военную выправку, ремень на брюках стал застегиваться на последнюю дырочку, сон стал длиннее, еда сытее, а чувства тоньше. В прежние годы Егору Аристарховичу было не до сентиментальностей, смерть подстерегала его на каждом шагу. Он уходил на войну вместе с боевыми офицерами, командовал полком, доказывал свою честь в дуэлях и драках, но остался жив и почти невредим. Почти, если не считать, его нынешней жены Натальи Павловны, доставлявшей мучительные страдания, как в прежние времена, так и теперь.

Несмотря на дождь и уныние, Егор Аристархович собрался духом написать очередное ответное письмо своей жене, которая мучилась от одиночества в этом же доме в своей комнате. Такой письменный способ общения супруги выбрали давно, для чего в фойе стояли два скворечника с откидывающимися крышами – один для Егора Аристарховича, другой для его жены. Наталья Павловна тоже упражнялась в литературных оборотах на бумаге, она презирала своего мужа за недостаточное внимание к себе и отсутствие социальной городской жизни. Она писала ему ответные письма с признанием в оскорблении ее женских чувств, скупости слов восхищения в приусадебном парке во время прогулки, а также хандрой после полугодового отсутствия выезда в город. Егор Аристархович, будучи в чине капитана, встретил Наталью Павловну в борделе, где она работала исключительно со знатной публикой. Спустив свое жалование на бесценные ночи с этой женщиной, он вдруг понял, что лучше, чем Наталья Павловна никого на свете нет, и сделал ей предложение о замужестве. Лучше рай в шалаше, чем скотская жизнь, решила Наталья Павловна и быстро согласилась. Амбициозный молодой офицер с взрывным характером полюбил ее сущность, характер и еще маленькую душу. Постоянное его отсутствие на войнах нисколько не мешало жить его жене в свое удовольствие и тратить офицерские деньги на исполнение желаний. Так и жили от войны до войны, то вместе, то врозь. Заниматься прежним ремеслом Наталье Павловне строго запрещалось, таково было условие мужа, но соблазн подзаработать пару банкнот, чтобы скрыть излишние растраты во время долгого отсутствия супруга, иногда вынуждало ее на семейное преступление. Если Егор Аристархович по возвращению из долгого отсутствия узнавал о разврате, то устраивал дуэли с любовниками и обязательно побеждал, наказывал, осуждал, в конце концов, просто перевез суетную женушку в свое загородное имение и оставил на поруки управляющему и слугам. Когда провинциальная жизнь усмирила Наталью Павловну настолько, что задушило в ней радость от общения с мужем, с соседями, даже со слугами, то она впала в депрессию и за это винила во всем одного Егора Аристарховича. С тех пор и началась у них неудовлетворенная жизнь, потухшие чувства и бесконечные письменные обвинения в собственных неудачах.

«Здравствуйте, Наталья Павловна! Вчера видел вас в парке, когда вы гуляли перед обедом. Ваше странное поведение заставило меня удержать внимание и понаблюдать. Вы постоянно оборачивались, реагируя на любой шум так, словно ждали кого-то, потом сошли с дорожки в траву и усердно искали в ней, будто бы потеряли вчерашний день. Опасаясь, что было утеряно главное, я приказал Игорьку выдвинуться на помощь, но вы прогнали его зонтиком. Извольте объяснить свое поведение. Е.А.».

Поразмыслив немного, Егор Аристархович отложил перо и чернильницу в шкаф, потом сложил лист исписанной бумаги в четыре раза. Для удостоверения своей значимости он ногтями примял края письма так, чтобы лист стал как можно площе и сам отнес в скворечник жены на первый этаж. Привычно заглянул в свой скворечник, но там было пусто. Видно его жене нечего было написать или она ждала повода для письма.

Прошел еще один никчемный день. Дождь, наконец, прекратился, ветер смолк, мокрая трава подавила комариный произвол, а также насекомое царство. Воздух наполнился свежестью и запахом разнотравья. В низине появился густой туман. Облака рассеялись и теперь спокойно плыли по вечернему небосводу. Красное солнце медленно уходило за лес, напоследок освещая окраины своими огненными лучами. После легкого ужина Егор Аристархович надел шерстяное пальто поверх домашней одежды, переобулся в полусапожки, на голову нацепил картуз и в таком виде спустился на первый этаж, чтобы потянуть трубку с табаком на открытом пространстве у дома. По пути он равнодушно  заглянул в свой скворечник, откуда вынул записку сложенную рулоном, перевязанную красной ниткой, в которой был ответ на его вопросы к жене. Не желая себя тревожить по пустякам, а также догадываясь, что ничего полезного в записке не предвидится, он сначала спокойно раскурил табак через трубку с длинным мундштуком. Эта вещица была сделана из дерева, которое не произрастало на территории Евразии, несмотря на приличный срок хранения, она по-прежнему отдавала пряным запахом и кожей. Досталась она в знак примирения с индейцами во время гражданской войны на западных побережьях Мексики. К трубке прилагался кожаный мешок с сушеным замесом из душистой травы, но табак смешивать с травой стал уже сам Егор Аристархович, будучи на родине в целях экономии и продлении удовольствия. Так вот, после того, как эфемерное ощущение от дымка превратилось в удовлетворенное чувство в затылке и где то в внутри души, он приступил к чтению.

«Здравствуйте, Егор Аристархович! С вашей стороны стыдно подглядывать за дамами в моменты одиночества и еще подсылать своих пустых доносчиков. Я действительно вчера гуляла в парке, но совершенно никого не ждала, а лишь собирала в траве ягоды земляники. Однако позвольте объяснить, что на вас нашло, когда накануне вы нарушили тишину и устроили на заднем дворе стрельбище из ружей…».

Егор Аристархович вспомнил, как пару дней назад приезжал сосед – молодой барин Павел Витальевич Ананьин с недовольством по поводу вытоптанной ржи заблудившимся стадом домашних животных. Вышло так, что пьяный пастух Марьян вместе со стадом из сорока коров и двух бычков, собственно принадлежал другому соседу – барину Семену Валерьяновичу Ведрищему, живодеру из соседнего земельного имения. Марьян уснул после скирдования в стогу свежескошенного сена, который сам же и скосил неделей раньше, а стадо, почуяв родственный дух, пошло против ветра до соседнего двора прямиком, как по Третюхинским полям, так и по Ананьинским тоже. Скотину Марьян вернул всю целиком в стойло, а вот рожь и на своих полях и на чужих полегла тропками. За эту провинность Ведрищев лично всыпал горе-пастуху тридцать плетей, велел посадить под замок и не кормить три дня, только воду давать, так заморил Марьяна, что тот чуть не помер. Третюхин не стал вступать в ссору с барином Ведрищевым, по причине уважения к его способностям животновода-селекционера. Однако Ведрищев был порядочный скотовод, сам явился с повинной, дал слово барина к ноябрю забить трех коров для компенсации ущерба, а Марьяна передать на зимний период для уборки снега в поместье Третюхиных. Ведрищев, как все нувориши был жаден до денег и материального, а живого ничего не любил, поэтому о нем так и говорили в округе, как о живодере да тиране. Приехавшему молодому барину, который по молодости не знал, что у Егора Аристарховича нет крупнее скотины, чем той, что в свинарнике и на птичьем дворе не признался и о вине пастуха Марьяна ничего не рассказал. Вид краснощекого полного сил молодого барина с живым блеском в глазах тронул Егора Аристарховича, напомнив его самого в прежние годы. Он почувствовал прилив свежей силы и рад был задержать гостя, для чего в жертву пришелся запас спиртного с многолетней выдержкой из трофейной коллекции. Павел Витальевич оказался добродушным малым, совсем не как его покойный батюшка, который был упертым и скупым на доброе слово человеком. Молодой барин оказался не только вежливым слушателем, но и приятным человеком. Находясь в поместье, Егор Аристархович скучал от безделья и одиночества, однако, приезд соседа вернул ему радость к жизни, живость, вдохновил на воспоминания о былых подвигах. После душевных излияний в ход пошли, ножи, сабли, охотничьи ружья и патроны, которые окончательно развеяли уныние, царившее последние пару месяцев в поместье Третюхина. Стреляли за домом по мишеням диких животных, вырезанных из дерева умелыми руками Игорька. Стрельба так увлекла господ, что патронов извели не менее сотни, а после отправились париться в баню. А потом Егор Аристархович ничего не помнил, так как крепко уснул в доме на софе и проснулся раньше всех для удостоверения, что гость был не сон, а реальностью. Он нашел барина в гостиной на кресле под пледом и так был рад его присутствию, что даже расплакался от счастья и признался в семейных проблемах с женой.

«… а потом развлекали гостя, так и не позвав меня даже для знакомства. Это было не вежливо с Вашей стороны, поэтому мне пришлось развлекать себя самой. После этого происшествия я уверена, что Вы меня не уважаете, стесняетесь моего присутствия, от чего мне становится худо день ото дня. Прошу Вас, не препятствуйте нашей размолвке, такая жизнь меня угнетает. Отвезите меня обратно в город и навсегда останетесь в моих глазах великодушным человеком. Н.П.»

Вновь писать скорый ответ Егору Аристарховичу не хотелось, пришлось бы оправдываться как ребенку за свое непристойное поведение по отношении к своей жене. Да, он не вызвал в гостиную Наталью Павловну для знакомства с уважаемым соседом, даже не вспомнил о такой чести, а все потому, что ревностно относился к своим гостям и лично к жене. Вспомнив прошедший эпизод, Егор Аристархович отыскал в темноте взглядом крест на церквушке, которая стояла в селении и перекрестился.

– Прости мне Господи за мои прегрешения, виной тому души, загубленные мною в прошлой жизни, а я лишь меч, в руках генералов, судьбы которых в твоих руках!

– Креслице прошу подавить, в ногах правды нет, Егор Аристархович, вот и пледик ваш шотландский, а то прохладно чего-то после дождливого дня, – за спиной раздался хрипловатый женский голос кухарки Матроны, но насыщенный чувством заботы и любви.

С этими словами кухарка Матрона вынесла легкое плетеное кресло из ротанга с мягкими подушками и поставила на досчатую площадку, заготовленную для будущей веранды. Ее присутствие оказалось вовремя, Егору Аристарховичу уже хотелось немного взгрустнуть, а тут, словно божий голос простил за раскаянье, запустив эту ласковую женщину. Помещик повернулся к дому и увидел Матрону, выносящую вещи на улицу.

– Матрона, да ты знаешь, что богом послана? – Спросил Егор Аристархович воодушевленно.

– Ага, и богом послана, и матерью и отцом, а еще на хер всеми мужиками послана, и трижды обматеренная за свое уродство, уж такова моя доля женская, детей нет и мужа нет, в девках до старости дожила, – затараторила, отдуваясь, Матрона, снижая свою значимость до низов.

Егор Аристархович растаял в чувствах, до чего ж ему стало жаль бедную женщину, не познавшую всех земных радостей, оставшейся невинной, что он взял плед из рук Матроны и накрылся им вместе с ней, прижав к своей груди ее трепетное тельце. Матроне шел седьмой десяток лет, несмотря на это она выглядела вполне живо и молодо, не по своим годам, хотя и была немного полновата в бедрах. Она была всегда чиста, аккуратна, расторопна. Ее русых волос, заплетенным в длинную толстую косу и достающую до края пояса, не коснулась седина, поэтому они были одним предметом украшения женственности. На последний день рождения Егор Аристархович подарил ей дорогой узорчатый тканый платок, так теперь она не снимала его со своих плеч круглый год, восхищалась красивым рисунком и при случае каждый раз благодарила щедрого помещика.

– Что же вы господин меня так обнимаете, а не Наталью Павловну? Она – жена ваша, любимая и желанная. Надо бы наладить отношения. Вы ведь мужчина умный, вы сильнее, а она баба, глупая значит, слаба на волю, значит и спросу меньше.

– Да, что же мне еще сделать для ее любви, я ведь ее из такой ямы вытащил, всю жизнь на нее поставил, судьбу свою объединил, кров предоставил, живи и радуйся. Ан, нет, опять не так, да не этак. Как еще угодить этой бессовестной мещанке?

– Ну, поговорите вместе, она по живому общению скучает. Одичала здесь. Представляете, ни с кем тут не говорит вот уж второй месяц. А все потому, что привыкшая она к городу, где многолюдно, где праздник каждый день, вот и норовит вас туда вывезти. Поговорите с ней, а?  Чай вместе попейте, я враз сготовлю, только кликните. Узнайте ее настроение, думы, в чем тоска, может болезнь, какая-нибудь одолела, а то сидите врозь и в литературе упражняетесь. Вы же можете, Егор Аристархович? Можете. Можете.

– Правду говоришь, святая Матрона. Могу! Мужик я в натуре жестокий, как говорят мужлан, эх! Воевал, дрался, в убийствах участвовал, был в шаге от смерти, не раз тяжко ранен. Так, на Крымской, помню, сабелькой рубал врагов и справа полосону, и слева кольну, страшно было, а приказ выполнить обязан. И выполнил. Сам господин генерал жал мою окровавленную руку и плакал от счастья, а жена, тем временем, жизнь мою проживала в роскоши и удовольствии. Изменяла, с кем попало, вот ведь баба позорная. Ну, ничего, я всех наказал, никого не помиловал, от моей руки шрамы долго будут мучить этих презренных любовников, особенно в такую погоду. Поговорить смогу, спасибо Матрона, иди к себе.

Когда Матрона ушла, Егор Аристархович уселся в кресло, накрылся пледом и, потягивая дымок, продолжил вспоминать жизнь, но уже в другом виде, более добром. Он вспомнил прошлые дни, когда последний раз был счастлив, уверен в себе. Случилось это прошлой зимой, когда крещенские морозы отошли, солнце стало прибавляться и небо держалось синее целую неделю. С самого утра Егор Аристархович подошел к спальне жены, ногой пнул  дверь в комнату Натальи Павловны и вошел весь одетый по-зимнему в отличном расположении духа.

– Доброе утро Наталья Павловна! Не стоит губить такой прекрасный день на пустое вылеживание боков. Взгляните в окно, что вы увидите? – Егор Аристархович в два подхода  раскрыл шторы и рамы, а потом подошел к кровати и взял на руки Наталью Павловну.

– Что же мне там надобно увидеть? Ну, снега опять навалило, слуга дрова колет, баню готовит. Светло, аж глаза слепит. – Сонным голосом сказала супруга.

– Вот именно, светло! А это все для того, чтобы прокатиться с ветерком на санях. Я приказал слугам запрячь двух лошадок в сани, положить меха и соломы, поедем кататься по полям и лесным тропинкам. Торопитесь, Наталья Павловна, зимний день так же короток, как и мое терпение. Жду вас через полчаса на улице.

После этих слов Егор Аристархович поставил проснувшуюся жену на ноги, поцеловал в лоб и довольный собой боком вышел в коридор.

– Я жду вас в настроении внизу, не теряйте времени понапрасну, – напоследок сказал Егор Аристархович и улыбнулся.

Через полчаса Наталья Павловна вся в мехах вышла из дома. Прямо перед входом стояла обещанная двойка лошадей и украшенные лентами сани. Егор Аристархович решился сам управлять, он стоял в санях с распростертыми объятьями. При виде своей жены от сошел с саней, направляясь навстречу.

– Иди ко мне моя жена, сейчас я прокачу тебя сам по всей округе, – громко, почти рыча, говорил хозяин поместья и приманивал свою жену жестом рук.

Наталья Павловна, имея своеобразный характер, сделала несколько фигурных шагов в направлении мужа, а потом толкнула его в грудь так, что тот сел в сугроб, а сама с визгом бросилась бежать в сторону парка. Егор Аристархович, зная повадки жены, понял, что надобно догонять и вывалять в снегу бестию, игра как никак. Так оно и вышло. Жене захотелось подурачиться, она схватила комок снега и бросила его в догонявшего мужа. Снег попал Егору Аристарховичу в лицо, чем вызвал смущение на его лице и смех у Натальи Павловны.

– Ах, так? В мужа кидаться не позволю, ответные меры принимаю, – Егор Аристархович тоже взял снег и бросил в раззадоренную жену.

– Не догоните, поймайте сначала, – Наталья Павловна сменила тактику и бросилась опять убегать по расчищенным дорожкам парка.

Егор Аристархович настиг ее большими шагами и повалил в наваленный сугроб, где перекатился, обнял и принялся осыпать лицо поцелуями. Обратно они шли вместе, говорили о чем-то простом и смеялись, вспоминали знакомых из города, радовались их отсутствию здесь. Потом была поездка на санях в поля и через леса. Сытые лошади несли резво, слушались своего хозяина. Ветер гудел от скорости, колокольчики весело звенели. Наталья Павловна держалась довольной и веселой. Все поглядывала на своего мужа и за руку его держалась, чтобы не упустить своего женского счастья. Съездили до усадьбы Ананьиных, потом прогнали до Ведрищевых, сделали остановку в сосновом бору для утоления нужд и прогулки до лесного замерзшего озера.  Вернулись в поместье в третьем часу, когда солнце к земле пошло, а мороз стал щеки палить. Пришли и сразу, не заходя в дом, в баню отправились греться да там, же и обедать, а дальше миловаться от избытка чувств. Такими были запомнены дни, когда Наталья Павловна  любила своего Егора Аристарховича, а Егор Аристархович наслаждался подарком судьбы и благодарил за это свою жену.

Первая серьезная ссора возникла, словно буря в поле, на пустом месте, в день Пасхи. Очень рано утром  помещик со своей женой отправились в город в православный собор для участия в богослужебном событии. Успели вовремя и отстояли до завершения чтения. В какой-то момент Егор Аристархович заметил, как Наталья Павловна косилась на других горожан, с завистью разглядывала их украшения, одежды, манеры и сделал ей замечание намеком. В ответ жена больно ущипнула его за бок, что у помещика дыхание перехватило. Никогда раньше она ему не делала больно, да еще к тому же в храме. Выйдя на улицу после служения, Егора Аристарховича прорвало на ругань.

– Ты что ж меня позоришь перед людьми, таращишься на мирян, словно изголодавшаяся волчица? Тебе вещей мало или нужда припекла в неподходящий момент? Знаешь, что мне потом будут помещики говорить? Мол, живется нам худо, одеть нечего, кроме обносок, еще чего решат, что мы голодаем, поэтому и скрываемся в имении. Ты это брось, я тебя раскусил, не вздумай статус мой принижать. Будь короной на моей голове, так оно правильнее будет. И щипаться перестань. Понятно я сказал?

– Понятно оно понятно. Я же не смотрела на них в упор, а только косилась, ничего они не подумают. Зря ты на меня злость сводишь. Лучше отведи меня в салон, мне прическу поправить надо, ухода за лицом уже три месяца не было, а потом в ресторан, я танцевать хочу во хмелю. Мне восхищения нужны, не твои скупые подарки, а чужие взгляды, я за счет них силы набираюсь. Заморил ты меня в золотой клетке, а мне жить охота, как все живут, радуются, развлекаются, наслаждаются. А ты кто? Бирюк и меня взаперти держишь, словно стыдишься за мое прошлое, а я ведь не такая.

Последние дерзкие слова, показались Егору Аристарховичу повторным доказательством наглой выходки его жены в храме. Этаким задиристым упреком в адрес его самолюбия, в нежелании подчиняться воле мужа, а напротив, вывести его из себя, ради личной выгоды и принижения его власти над женой. В памяти Егора Аристарховича вылезли, словно черви воспоминания из прошлой жизни: жалкие любовники, просящие пощады, целование ног и рук в качестве принесения извинения, публичные раскаяния и реки багровой крови, а также кровь врагов убитых на войне.

– Измена!? Ты – жена моя, любовь моя, против меня восстала? Не позволю так вести себя! Накажу! – крикнул Егор Аристархович в гневе, схватил на плечо жену и рванул к своей бричке.

Вместо городских гуляний и запланированных светских общений помещик отвез жену обратно в имение и загоревал. Не смог он совладать с собой и умело подобрать нужные слова, чтобы жену свою к благородству приучить. Хоть и достаточно образованная, но простая она по происхождению, беспородная, поэтому и тянет по кварталам носиться в поисках новизны и мнимого счастья. Про таких людей говорят, как волка не корми, он все равно в лес смотрит. Наталья Павловна – обычная мещанка, привыкшая в городе самостоятельно зарабатывать на жизнь. Она испытала в молодые годы куда больше радости от того малого, что посылала ей судьба, чем от скучного, но богатого проживания жизни в имении помещика Третюхина. Впервые, после полугодовалого отсутствия в большом городе Наталья Павловна вновь почувствовала тягу к прошлой жизни, к приключениям, к походам по друзьям, а ее муж этого не понял, не смог почувствовать ее желания, а это значит, он ненавидел ее такую, какая она есть на самом деле. Все случившееся доказывает одно, уступить жене надо, извиниться, смириться, если любишь. Но гордыня не позволяет, да и как теперь объяснить мужу свое поведение она не знала, с тех пор заперлась в своей комнате и замолчала.

– А, Игорек. Чего не спится? – Различив в темноте приблизившийся силуэт своего слуги, спросил Егор Аристархович.

– Да-а, не спится. Смотрю, сидите уже долго, так и до утра недолго. Ночи сейчас кроткие. Смотрите в одну сторону и не шевелитесь. Не надо так наказывать себя, Егор Аристархович. Не ваша вина в сложившихся отношениях. Если оно не клеится, значит не судьба. Чего ж тогда насильно держать, только хуже будет. – Сказал Игорек, точно читая мысли своего хозяина.

Игорек был молодым и проворным работником, но не это отличало его от других слуг, а умение чувствовать человека, понимать его самочувствие и читать внутренние мысли. От этого он делал все с опережением и никогда не ошибался в своих действиях. Игорек говорил, что мистические способности достались ему по наследству от деда-знахаря, к которому раньше вся беднота шла душу и тело лечить.

– Может ты и прав, ясновидец. Пустить жену на вольные хлеба и точка. Эх! Говорить будут эти негодяи, что, мол, я тиран, самодур, обидел такую женщину, или скажут, не по зубам пришлась печёнка. А я что скажу? Что? – Размышлял вслух помещик.

– А ничего говорить и не надо, хозяин. Оправдываться, значит признавать. Вы себя ведите достойно, красочно, будто хорошо вам, улыбайтесь и здоровья желайте. – Ответил за хозяина слуга.

– Достойно?! Не хочешь ли ты принизить мое достоинство, Игорек? – Заупрямился Егор Аристархович. – Помещику не говорят такие вещи. Ты меня не провоцируй. Понял?

– Понял. Простите Егор Аристархович, не хотел ничего плохого сказать. – Извинился Игорек и присел на корточки напротив хозяина. – Может, в дом пойдете?

– Ступай, Игорек. Я скоро сам в дом зайду, а вещи с собой занесу. Ступай-ступай, я скоро. – Егор Аристархович хотел еще подышать вечерним влажным воздухом, чтобы крепче спалось.

Совсем стемнело. Дождь прекратился вечером и больше не возобновлялся. В садах застрекотали кузнечики, в воздухе появились высохшие комары, что-то большое пролетело по воздуху низко над землей, тяжело опираясь на стоячий воздух, и зашумело в листве парка. Егор Аристархович тяжело вздохнул и заснул.

Проснулся помещик Третюхин уже солнечным утром в своей постели, совершенно не помня, что вчера ушел прямиком в сон на улице. Только после завтрака он пришел в себя окончательно и все вспомнил. Оказалось, что его вместе с креслом ночью занесли в дом слуги – Игорек и свинопас Федька. Эту историю они рассказывали с задором, в ролях ради придания забавного намека происшедшего. Хозяин сначала слушал и ухмылялся умелости словоблудов, а потом расхохотался до слез.

– Ну, черти! Рассмешили меня. А что, я так вот и сидел в кресле, как ты Федька показал? – И Егор Аристархович прикинулся на мгновение опять спящим с закинутой назад головой и открытым ртом.

– Только, когда взялись нести, голову мы вашу между подушками придерживали и нижнюю челюсть прикрыли платочком, – продолжали смешить слуги, воспроизводя еще раз комическую сцену переноса помещика к кресле.

Лучше всего показывал сценки только Федька, который умел артистично паясничать, подражать, подмечать особенности поведения, как будто в нем от природы жил театральный актер. Характером Федька отличался от Игорька. Он жил увлеченным своим собственным миром, мало говорил, занят был с утра до вечера, а когда надобно посидеть с животными, то и ночью. Давно, лет так тридцать назад, узнал Егор Аристархович, что есть такой Федька, который корову вылечил от гнойника, ей жить оставалось недолго. Тогда, кроме Федьки, никто не взялся за напрасное дело, а он выходил буренку и раздоил до двух ведер в сутки. Позвал помещик работать Федьку на хозяйском дворе, с тех пор прижился.  Жил Федька в своей избе в прилежащей к поместью деревне со своей женой крестьянкой Дашкой и с двумя детишками. Дети очень походили на Федьку, такие же белобрысые и курносые, но взгляд Дашкин.  Трудился Федька в основном в скотном дворе и на птичнике. Он знал о разведении животных практически все, подтверждая свои умения здоровым хозяйством поместья. В свое время Егор Аристархович обучил Федьку грамоте в церковно-приходской школе, а потом возил его целый год по городам к лучшим скотоводам и птицеводам. Несмотря на зрелый возраст, а Федьке было на два года больше, чем его хозяину, между мужчинами завязалась дружба и понимание. Год от года дела по уходу и разведению домашних животных стали улучшаться. Таким образом, в подсобном хозяйстве Третюхиных появились барашки и овцы, боров со свиньями, две лошади, три десятка кур, десяток уток, индейки, четыре козы, пять коров с молодым бычком, не считая всяких там собаченок и разноцветных кошачьих. Федька помогал со скотом всей деревне, он мог вылечить хворь животине, иногда помогал на пастбища вывести с утра, а к вечеру привести обратно. Никому не отказывал и везде поспевал. Только породистых собак в поместье не было. На охоту Егор Аристархович не ходил, говорил, что настрелялся в живых на войне вдоволь. Как не уговаривал его Федька, но все было тщетно, собак породистых заводить не стал.

После потехи со слугами помещик Третюхин остался опять один в комнате на первом этаже. Он развалился в своем бархатном синем халате на гобеленовом диване у стены, на которой видел арабский шерстяной ковер, увешанный всяческим оружием. Все виды оружия, которые когда-либо попадали в руки капитана Третюхина, теперь висели на ковре и покрывались пылью. Егор Аристархович по военной привычке держал разное оружие: стрелковое и охотничье, ружья, сабли со штыками, прочая армейская всячина. Каждая вещь напоминала ему о событии в прошлой жизни, о которой он мог бы очень много и красочно рассказать своим детям или внукам, но у него их не было, а жену это совершенно не интересовало. От скуки он принимался писать рассказы о своей прошлой жизни кое-что, вспоминая в подробностях, а кое-что выдумывая. Недолго прозябая от безделья, Егор Аристархович собрался с духом и медленно поднялся в кабинет с верандой на втором этаже, чтобы заняться творческим трудом. Но писать пришлось ему недолго, в дверь кабинета постучали.

– Прошу, войдите! – Крикнул строго помещик.

Дверь открылась и в комнату вошла Наталья Павловна в домашнем платье. Лицо ее было напряжено и краешки губ подергивались не то в улыбке, но то от страха. Она закрыла за собой дверь и встала напротив привставшего Егора Аристарховича. Она стояла так молча, не решаясь сказать что-то очень важное, собиралась с мыслями и наконец, начала.

– Так больше продолжаться не может… Ну, вы меня понимаете же?

– В общем, не очень, – негодовал помещик, хотя и догадывался о сути.

– Так вот… Я вам изменила! С молодым барином господином Ананьиным! В тот день, когда он останавливался у нас. Прошу не судите молодого барина в нарушении правил гостеприимства, он ни в чем не виноват. Обещайте сейчас! – Жена ждала ответа и смотрела прямо в лицо своему мужу.

Лицо помещика побагровело от ярости. Он выпрямился по стойке смирно, словно слушал на суде приговор о своем трибунале. Ответить сразу не получилось, помешал голосовой спазм. В результате из него вырвалось клокочущее не то бульканье, но то кряхтение.

– Так я не услышала от вас, вы обещаете не сводить счеты с господином Ананьиным? – Переспросила Наталья Павловна.

– А-а-а! – Вырвалось из горла Третюхина. – Ненавижу! Прочь стерва! Вон! Пошла вон отсюда! Ненавижу тебя! – Заорал пониженным голосом разбушевавшийся Третюхин, топая ногами в пол и стуча кулаком в стол.

Наталья Павловна, испугавшись истерики мужа, выскочила из кабинета и почти бегом добралась до своей комнаты в другом крыле дома. Запершись на ключ, она долго стояла напротив мятой кровати в ожидании шагов мужа, а потом упала на кровать вниз лицом и разрыдалась. Самое страшное было позади, признание состоялось, дело осталось за малым, срочно уехать в город. На это должна быть воля мужа, иначе как ей добраться за десятки верст пешком. Слуги ей не подчиняются, обуви подходящей нет. Никто не окажет ей в помощи, знала, на что шла. Наталья Павловна вскочила с кровати и принялась собирать вещи, горькие горячие слезы закрывали ей обзор, она растирала их мокрыми ладонями, потом рукавом, а потом теми же вещами, которые бросала в кучу на кровать.