Текст книги "Деревянный хлеб"

Автор книги: Альберт Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Юрка скрывается

Неподалеку от Санькиного дома, напротив заново отстроенного трампарка, нетронуто простирались развалины элеватора. Это был словно свой город в разрушенном, разбросанном городе – как монолит, единое целое. Повсюду громоздились серые рваные глыбы бетона, красные кирпичные груды, согнутые стальные балки в окалине, скрюченные рельсы, ржавая арматура, горы белесого щебня… Местами развалины вздымались из общего хаоса на несколько этажей неприступными скалами.

Порой здесь особенно резко свистел ветер, летящий с холмов к реке, и тогда повсюду хлопали и хлюпали клочья листового железа, звенели голые металлические прутья, неслись какие-то гулкие вздохи из чугунных труб – в этой сумятице разнобойных звуков чудились бормотания чьих-то голосов, шум и перестук загадочной работы, идущей, казалось, где-то под землей, в потаенных засыпанных подвалах.

Темными вечерами Санька страшился даже проходить мимо, огибал стороной. Развалины вздымались утесами, в сквозных окнах холодно мигали звезды, точно далекие огоньки в глубине бескрайних помещений. Луна будто вылезала прямо из щербатой массивной трубы, торчащей в небо.

А днем сюда иногда забирались и шныряли пацаны, добывая цветной лом: медные краны, свинцовые кабели, оловянную проволоку, цинковые пластины… За все это прилично платили на приемном пункте вторсырья – не то что за обычные железяки.

В одну из таких вылазок Санька с Юркой случайно набрели в лабиринте развалин на глухую бетонную комнатку с круглым проемом узкого входа, рядом с ним валялся сорванный с петель люк. Странно, что тут никто не жил. Впрочем, ничего странного – попробуй разыщи! Они сделали комнатку своим тайным убежищем: застелили пол травой, сколотили из обломков досок что-то вроде столика и пары табуреток, и получился у них штаб не штаб, а как бы каюта. За входом-иллюминатором свистел в синей выси ветер, раздувая невидимые паруса, скрипели снасти, звякала корабельная оснастка, и казалось, что каюта покачивается на бегущих волнах. Свое убежище они скрывали от чужих и своих, прятали в нем найденную медь и свинец, полеживали там на сене, глядели на круглый клочок неба и вслух мечтали о том, как станут моряками. Непременно военными. Кажется, в Ленинграде или в Одессе есть военно-морское училище, после школы они поступят туда и будут курсантами. О вступительных экзаменах и наверняка небывалом наплыве желающих Санька и Юрка как-то дружно умалчивали. Зато они охотно, с мучительной приятностью, предвкушали, как вернутся домой на каникулы – в бескозырках, тельняшках, бушлатах и в брюках-клешах с широким ремнем и пряжкой, на которой пылает якорь.

Пожарин, завидев их, лопнет от злобной зависти! А когда они станут офицерами и им доверят носить кортик, Пожарин вообще исчезнет, трусливо прячась и стараясь не попадаться на глаза. Сразу докумекает: с вооруженными людьми лучше не связываться.

– Да что там! – восклицал Юрка. – Прикажу любому милиционеру, враз его арестуют – и в тюрьму! Я офицер, значит, могу запросто приказать.

– А за что арестуют-то? – осторожно засомневался Санька.

– Как – за что?! – изумился Юрка. – Кто у нас крапиву отнимал? Кто нам не давал проходу?

– За это не сажают, – с сожалением ответил Санька.

– Ну, а за карточки? – И Юрка сам себе ответил: – Совершенно свободно могут посадить!

– Могут, – кивнул Санька.

Хлебные карточки, которые не раз у них отнимал Пожарин, – дело серьезное. Еще хуже, чем кража. Если узнают, по головке не погладят. Уж лучше что-нибудь из одежды стянуть, легче влетит.

За хлебом на всю семью – сколько человек, столько и карточек, – обычно посылали ребят. Это была утомительная, но и приятная обязанность. Хоть и отстоишь долгую очередь, зато потом можно съесть довесок. Хлеб-то был весовой, сразу точно не взвесишь. А еще можно и отрезать себе ломтик, если на семью из трех человек выходит неполная буханка. От целой же отхватить кусочек – сразу заметно.

У Пожарина, как у всякого подлеца, была своя система. Он брал у запуганных младших пацанов только иждивенческие хлебные карточки, на которые давали меньше, чем на рабочие. Значит, и наказание жертвам будет меньше – не выдадут. Как-нибудь отвертятся, скажут, что по пути домой не удержались и свою личную долю слопали. Карточки были сроком на месяц, с талончиками на каждый день. Одних мальчишек Пожарин обирал в первых числах, других в дальнейшие дни – купит хлеба по чужой карточке, затем ее вернет. Хуже приходилось тем, кто, по системе Пожарина, попадал на конец месяца. Он мог запросто присвоить себе карточку с талончиками аж на два последних дня. Тогда его жертвы врали родителям, что потеряли.

Где-нибудь в маленьком поселке его метод не прошел бы – там продавщица всех в лицо знает. Враз бы заметила чужие фамилии. А в городе-то ей что – людей много. Отрежет талончики на сегодня, наклеит их на отчетный лист и продаст любому сколько положено. Граммов триста всего – на иждивенческую, зато по законной, а не спекулятивной, как на базаре, цене.

Никак не минуешь поборов Пожарина, будешь реветь в три ручья за углом магазина, а потом дома и будешь молчать о Пожарине… Мама, мама, не посылай в магазин, опять потеряю. Мама, мама!.. Молчи, все стерпи, иначе не будет тебе жизни на улице. Радуйся, не скоро наступит вновь твоя очередь! Пусть ревут другие, ожидая дальнейшую свободу от дани, широко ограниченную четырьмя замечательными неделями. Пожарин жесток, но справедлив, он не ошибается, он хорошо помнит: у кого – когда – справедливый человек. Он станет приветливо здороваться при встрече и ободряюще похлопывать по плечу: если кто тронет, скажи мне!

Надежный защитник. Нарвутся на тебя чужие ребята, не жалей глотку: только троньте, Пожарину скажу! Отвяжитесь, Пожарина позову! Слышите? Большого сильного человека с нашей улицы, из нашего дома…

Витьке Коршуну они свою каюту пока не показывали.

Как-то пришли и обнаружили: кто-то мазутом исчеркал все стены ругательствами, словно в уборной. Не соскоблишь.

Санька читал, что вот так лисы выживают чистюль-барсуков из нор. А лисы занимают освободившуюся жилплощадь. Да только они, хитрюги, потом убирают за собой, а здесь тот проныра, кто это сделал, сам теперь не станет бывать. Противно.

С тех пор Санька с Юркой и не приходили в каюту.

Однажды Юрка пропал. Исчез. Испарился.

Вечером явилась к Саньке Юркина мать, чуть не плачет: послала за хлебом, магазин давно закрыт, уже темно, а он все еще не вернулся. Отец по городу бегает, то и дело домой заглядывает, но Юрки нет и нет. Может, Санька что знает, они же дружки?

Санька сразу понял, в чем тут причина. Сегодня – Юркин день очередной дани Пожарину. Боится без хлеба домой идти, прячется где-то. А что, если?..

– Я не знаю, – промямлил Санька. – Могу поискать.

– Поздно, – встревожилась бабушка. – Сам потеряешься. Я с тобой пойду.

– Тогда я не пойду. Еще чего! Будешь меня за ручку водить!

– Пусть сам, – взглянула на Саньку мать.

– Да я не один, – оживился Санька. – Я Витьку позову. Со мной отпустят.

– Ну, разве что с тобой… – усмехнулась бабушка.

Юркина мать заспешила к себе: вдруг он придет, никого не застанет и уйдет родителей искать?!

Витьку с Санькой и впрямь сразу отпустили. Правда, его отец тоже собрался было увязаться за ними.

– Дзенькуе бардзо, – хмыкнул Витька. – Большое спасибо.

И отец остался.

Санька повел Витьку к элеватору, торопливо рассказывая про каюту.

Вдвоем было не так страшно в развалинах. Тем более Коршун захватил с собой трофейный немецкий фонарик «Diamand». Мировой фонарь! Никелированный рефлектор. Почти плоская лампочка, стеклышко у нее сверху лепешечкой. А главное, батарейки не нужны. Снаружи торчит специальная скобка на рычажке. Жмешь на нее пальцами, фонарик жужжит, и вспыхивает свет. Двойная польза: и ток даешь, и силу кисти развиваешь.

Луч фонарика выявил из тьмы вздыбленные руины, сверкали осколки стекол и обрывки жести; бездомная собака очумело бросилась прочь.

– Дай мне, – переведя дух, попросил Санька желанный фонарик-жучок. – Ты все равно дорогу не знаешь, показывать надоело. Я сам быстрей найду.

Чуточку подумав, Витька дал.

Свет на мгновение померк, и Санька, вовсю нажимая на рычажок, снова раздвинул темноту. Теплый фонарик басовито ворчал в его руке, и он готов был вот так нажимать и нажимать пусть всю ночь до онемения пальцев.

– А Пожарину это припомнится, – вдруг произнес Витька, карабкаясь по осыпающейся каменной куче.

– Нет, – уныло возразил Санька. – Юрка его тоже не выдаст.

– Что же, прикажешь мне за вас отвечать? Меня-то с карточками Пожарин не трогает.

– Еще увидим, – многозначительно заметил Санька.

Дорогу-то он знал хорошо, но пришлось поплутать: даже при свете фонарика развалины выглядели непривычными, чужими и, несмотря на присутствие Витьки рядом, зловещими.

Наконец они добрались до входа в каюту. И хотя Санька был на все сто уверен, что беглец там – куда ж ему еще деться? – все-таки оторопел, когда внезапно донесся дрожащий голос Юрки:

– Кто т-там?

– Мы там! – рявкнул Коршун.

Сначала Юрка трусливо всполошился, затем обрадовался, признав своих, вновь испугался, боясь, что друзья привели родителей, снова обрадовался, поняв, что они одни. Неожиданно стал хныкать, сбивчиво бормотать про карточки, проклинать Пожарина и клясться: домой не пойду, отец выпорет, навсегда здесь поселюсь, ну и жизнь пропащая!

– Пошамать не захватили? – вдруг деловито спросил он. – Хоть хлеба кусочек, а?

– Хорошо тебе! – возмутился Коршун. – Сам хлебом швыряется, словно лишним!

Юрка опять забубнил:

– Это тебе хорошо, ты Пожарина плохо знаешь, легко тебе говорить, а на моем месте…

– На твоем месте, – перебил его Витька, – фигу бы он от меня получил, а не карточки.

Юрка горестно поник.

Коршун забрал у Саньки фонарь, осветил каюту и нежданно похвалил беглеца:

– А ты смелый… Не сдрейфил. В этой каморке – как в большом гробу.

– Мне не привыкать, – сразу приободрился Юрка. – Дома поначалу тоже было страшно.

Коршун, вероятно, как и Санька, вспомнил о склепе феодала, где жила Юркина семья, и неопределенно произнес:

– Да уж…

– А как там мои? – спросил Юрка.

– Ну… – замялся Санька.

– Нет, не пойду! – вновь решительно заявил Юрка. Он настолько переживал, что только сейчас заинтересовался фонариком: – Сила! Можно подержать?

– Держи, отшельник.

Юрка восторженно зажужжал фонариком, повторяя:

– Силен!.. Там моторчик, да?

– Моторы от бензина работают или от электричества, – снисходительно заметил Коршун.

– Ну, и он – от тока.

– Ты сам ток даешь. Ручной привод на генератор, – важно разъяснил Витька, – а попросту – на маленькое динамо.

– Откуда знаешь? – шмыгнул носом беглец.

– Моя же вещь, – ответил, удивляясь его наивности, Коршун.

– Ни за что не вернусь, – снова вспомнил беглец свое горе.

– Слыхал? – обернулся Витька к Саньке. – Раз он так часто твердит, значит, домой вернется. Проверено, – протянул он.

– Дома бить будут… – тяжко вздохнул Юрка.

– Не будут, – отрезал Коршун.

Он сказал так уверенно, что Юрка тут же заторопился домой, цепляясь за спасительную надежду: Витька вроде бы слов на ветер не бросает, не тот человек.

Коршун помедлил, рассуждая о том, что можно, конечно, Юрке и остаться в каюте на месячишко-другой. Родителей, мол, тоже проучить неплохо, чтобы не давали волю рукам, завели, понимаешь, манеру: чуть что – драться. Можно и еду Юрке тайком приносить: картошку вареную, хамсу, хлебные довески, воду в бидоне, то-се…

Юрка притих. Такое будущее, очевидно, его не очень-то устраивало.

– А лучше бы ему в тюрьму угодить, – насмешливо продолжал Коршун. – Мы бы ему на законном основании, не скрываясь, передачки носили. Ладно, не бойся, – закончил он, важничая. – Последствия, так и быть, беру на себя!

И они двинулись в обратный путь.

Санька тоже подначивал горемыку:

– Зря возвращаешься. Представляешь, сколько бы шуму было! Милиция, собаки-ищейки! Слава какая!

Юрка даже прибавил шаг, всерьез опасаясь, что его вдруг заставят вернуться в каюту ради какой-то славы.

Уже в монастыре, возле склепа, Коршун приказал Юрке спрятаться за деревом.

– А ты со мной, – велел Саньке. – И, чур, помалкивай!

Они поднялись по мраморным ступеням, и Витька постучал в медную дверь, которую только чудом не утащили пацаны в приемный пункт металлического вторсырья.

– Войдите!.. Открыто!.. – донеслись всполошенные голоса Юркиных родителей.

И ребята, приоткрыв массивную дверь, протиснулись внутрь.

Помещение освещала керосиновая лампа. Статуя белого мраморного ангела отбрасывала блики. Родители Юрки встревоженно поднялись из-за пустого стола навстречу.

– Не нашли?.. – тихо сказала мать.

– Его найдешь, – буркнул отец и снова сел. – Плачет по нему мой ремень!

– Не советую, – как-то по-взрослому негромко предупредил Коршун. – А не то он вновь убежит.

– Нашли! – ахнула мать. – Где он? Ничего ему не будет! Ничего!

– Не обманываете? – недоверчиво спросил Витька.

– Слушай, ты что тут распоряжаешься! – взорвался Юркин отец. Но видно было, что и ему полегчало. – Чего он натворил, выкладывай.

– Карточки потерял.

– И только, – просияла мать.

– А голову он не потерял? – усмехнулся отец. – Понятно… Ремня испугался.

– А вы разве никогда раньше ремня не пугались? – прищурился Витька.

– Я раньше карточки никогда не терял! А он их сколько за один год посеял!

– Да в твое время и карточек не было, – рассмеялась мать.

– Не было?.. А после Гражданской!

– Хватит! – прикрикнула Юркина мать. И кивнула ребятам: – Зовите бродягу. И сами – по домам! Ваши тоже волнуются.

Витька и Санька вышли во двор.

– Иди, бродяга, – громко сказал Коршун. Юрка появился из-за дерева и неуверенно направился к двери.

– Никто даже спасибо не сказал, – деланно сокрушался Витька. – Воспитаньице.

Утром Юрка бодро пожаловался друзьям:

– Обманщики! Все же отец успел меня ремнем огреть, два раза!

Санька удивился тому, что ответил Коршун.

– Я тебе на всю катушку бы выдал! Сам его довел!

И еще он заявил:

– Карточки Пожарину больше не давайте.

Они согласились: ведь не скоро придется. Легко обещать то, что пока далеко, что будет только когда-то…

Что сказал Коршун

Промчались уже две недели каникул, когда Витька зазвал их вечером в разрушенный собор и сказал:

– Так и быть, беру вас в свою бригаду…

– Развалины расчищать? – сострил Юрка.

– БУСПИН, – таинственно, по буквам, произнес Коршун.

– Согласен! – выпалил Санька.

– На что? – хмыкнул Витька.

– Ага, – кивнул Юрка. – На что?

– На все, – отрезал Санька. – Я на все согласен.

– А ты? – спросил Витька Юрку.

– Смотря на что, – уклончиво ответил Юрка. – Воровать я не согласен.

– Значит, и ты согласен, – убежденно сказал Витька.

– Нет-нет! – испугался Юрка. – Я – нет!

– Уже согласился, – добродушно сказал Витька. – Я так и думал. БУСПИН!

– Бригада… уркаганов… своих… парней… и… на… них? – запинаясь, догадался Юрка.

– На кого – на них? – разъярился Витька Коршун. – У меня одно «Н»!.. А что «на них» – это уж верно, и «свои парни» – тоже верно, и «бригада» – верняк! Только не уркаганов. БУСПИН! – повторил он. – Бригада уничтожения спекулянтов, паразитов и негодяев! Согласны?

– Согласны… – выдохнули пораженные Санька и Юрка в один голос.

– Дзенькуе бардзо, панове, – потряс им руки Коршун. – А я уже думал…

– Я еще вперед него был согласен, – поспешил сказать Санька, – когда еще не знал!

– Три ха-ха, – и Юрка рассмеялся с какой-то дрожью в голосе. – Ну, БУСПИН, а с кем? И как?

– А так! – сказал Витька Коршун. – Завтра идем за порохом. А с кем… я знаю с кем. И вы узнаете.

За порохом

Они шли на дальнюю вырубку, в лес, что начинался за разрушенным СХИ – сельскохозяйственным институтом, и Юрка всю дорогу допытывался у Витьки Коршуна: зачем им порох? И против кого применять: фамилия, где живет, чем занимается? Как следователь!

– Сначала порох, потом фамилия, – не сдавался Витька. – Трусишь?

– Трушу. Но когда я трушу, я обязательно делаю. Значит, я смелый. В книгах почитай! Пожарина подорвем? – неожиданно спросил он.

– Подорвем. Только для начала не Пожарина. А можно и его, сделаем бомбочку, кинем ночью в форточку и, пшепрашем пана, просим товарища – ку-ку! – на небо крылышками.

Ребята враз остановились.

– Может, не надо, – робко промямлил Санька. – У него там еще мать и дядька. Не надо, Вить, а?

– С ума сошли! – разъярился Коршун. – Этого он еще не заслужил. Мелкая тварь.

– Мелкая-то мелкая, – немного успокоился Юрка. – А сам перед ним дрожишь, как перед большой.

– Я от злости дрожу, – спокойно ответил Витька. – Я не его боюсь, а за себя боюсь. Вот схватил бы его тогда на бугре за ноги и вниз – он бы шею сломал, а я куда? В малолетнюю колонию? Охота мне из-за какого-то… Уж лучше что-нибудь придумаю… – последнее он сказал очень уверенно. – Я хочу ему такое выдумать, чтоб он на всю жизнь запомнил! А так пусть живет, верно?

– Да, пусть себе живет, – великодушно согласился Санька.

– Пусть, – разрешил Юрка.

Так они подарили жизнь Пожарину, но оставили за собой святое право мести.

Показались руины СХИ – тихо было здесь, лишь тараторили незримые кузнечики в пыльных зарослях сорняка. Из обрубков дубов торчали осколки, их уже затягивало наростами, более светлыми, чем стволы.

Развалинам не было конца, раньше СХИ занимал несколько кварталов – целый городок: разные факультеты, общежития, столовые, бани.

А вот бани уцелели, окна были наполовину заложены кирпичом – не хватило стекла, по стенам петляли кружева причудливых сырых пятен, из трубы валил дым. На пороге стоял голый человек с полотенцем на бедрах, обмахиваясь березовым веником, как веером, и жадно дышал, от него валил пар.

За банями стоял лес, изрытый воронками и укрытиями для орудий и танков, одиночными стрелковыми ячейками, изломанными окопами и ходами сообщения. Окопы успешно зарастали травой.

По лесу шла неторопливая дорога с глубокими глинистыми колеями, глина была твердая, сухие комочки хрустели под ногами, как семечки. У дороги, в папоротнике, валялась каска с темной влагой на самом донышке. Когда-то она была почти полна водой: ярко-желтый на ржавчине круг показывал ее прежний уровень. Из нее выпрыгнула лягушка и замерла, готовая драпать без оглядки в любое мгновение.

За каской шумел родничок. Уже по одному его зябкому журчанию было видно, что вода очень холодная. Хлебнув глоток, Санька сразу почувствовал во рту все зубы, как будто их раньше не было вовсе.

Дорога вывела на обширную вырубку. Здесь когда-то стояла немецкая батарея. Тут прежде было много чего подходящего, даже и после войны: снаряды, динамитные шашки, патроны. Потом все вывезли, прошлись с миноискателями, сосны спилили на телеграфные столбы и густо засадили вырубку крохотными саженцами елочек, плечом к плечу. Вырвешь елочку, как репку, а там под корнями порох: длинные или короткие коричневые трубочки, похожие на макаронины.

Отличный порох, артиллерийский. Прямо залежи!

– Жалко елочки, – смущенно сказал Юрка. – Тут лес зашумит, – и уточнил: – Ну, в будущем.

– И мы тут гулять будем, – поддакнул Витька, – с внуками.

– С кем? – удивился Юрка.

– С тем, – передразнил его Коршун. – Ты что ж думаешь, навечно в четвертом классе остаться?

– Я никогда не поженюсь, как Натти Бумпо – зверобой и как Д’Артаньян.

– Если бы никто никогда не женился, то бы их и нас на свете не было бы.

– Я и не просил, – проворчал Юрка.

– А жить нравится, да? Ходишь, дышишь?.. Чего рассопелся? Я и сам никогда не поженюсь, – вдруг признался Витька. – Ладно уж, вырывай эти елки-палки через одну, их все равно к Новому году вырубать будут на продажу, иначе все задохнутся.

– Ага, – обрадовался Юрка. Ему и правда было жалко елочки.

Набрали полную кошелку пороха. Она приятно оттягивала руку.

– Ну, теперь о деле давай, – сел на пень Санька. – Порох-то, вот он.

– Тетку Лысую на базаре знаете?

Кто же не знал эту тетку?! Она вечно отиралась на рынке, торговала вкусными жареными семечками, разными овощами и самодельными авоськами. Однажды в воскресный базарный день, в самую жару, она развязала концы своей неснимаемой косынки, а ее возьми и унеси ветер.

Весь базар так и ахнул – лысая. Солнечное сияние!

Половина базара хохотала, половина ругала смеявшихся: «Нашли над чем потешаться!» Два дня о тетке в их казарме болтали: «Женщина, а лысая!» Ребята раньше полагали, что женщины вообще не лысеют, не могут они. «Не умеют», – как говорил Витька Коршун. С тех пор тетка и стала знаменитой.

– Так это она в хлеб чурки замешивает! – заявил Коршун.

– А ты точно знаешь, что она? – осторожно спросил Юрка. – Она и так несчастная.

– Несчастная! – взвился Витька. – Это моя мать и твоя несчастные! Буханочки-то, помнишь, какие купили?.. А волосы у нее, видать, от испуга выпали. Каждую минуту трясется, как бы милиция не забрала – нашел кого жалеть.

– От испуга могут, – подтвердил Санька. – Я однажды весь вечер и всю ночь боялся. Не помню чего. Ну, чего-то, что утром должно было быть, – это я помню. Просыпаюсь утром – вся подушка в волосах! Свободно облысеть можно от страха.

– Во-во, это она от того, что чурки в хлеб кладет, – снова забубнил Коршун.

Санькина и Витькина мамы – не первые и не последние, кто в буханках, купленных на базаре из-под полы за бешеные деньги, обнаружили аккуратно обструганные деревянные чурки.

– Они ж не у нее покупали, – вдруг растерянно сказал Санька. – Мама говорила: мужик какой-то неприметливый, в кепке, похожий на всех.

– Что она, чокнутая?! Всегда найдет, через кого на базаре толкнуть – за такую-то цену. А потом, наверно, с ним делится. У нее там дома пекарня целая!

– Ты уверен? – все еще сомневался Юрка. – Она?

– А ты у нее дрова колол? – сухо спросил Витька.

– Не-а…

– А я да-а, – сказал Коршун. – Она мне за это десятку дала. Полдня топором отмахал, – он сплюнул. – Я у нее семечки на базаре покупал, попросила дрова поколоть. «Не обижу», – говорит. Она у реки на отшибе живет. Петухи, куры, одинокий индюк с красной соплей. А в сарае, – он торжествующе поглядел на друзей, – под рядниной, целая стеночка из чурочек сложена, почти точь-в-точь хлебных!

– А как же ты увидел под рядниной-то? – выпытывал Юрка.

– Я любопытный, – высокомерно сказал Витька Коршун. – Поднял и посмотрел.

– Надо заявить. Пойдем и заявим. В письменном виде!

– Мы пойдем, – снисходительно заметил Витька. – Но не заявим. Любишь ты чужие горбы, любишь. Она не дура, – он на секунду задумался. – Хоть она и дура, но не такая полоумная. Скажет, что купила на топку по случаю. «Приметы?» – спросят ее. «Усатый, бородатый, не из нашего города», – сразу ответит она. И ищи-свищи! У вас та чурка сохранилась? – спросил он Саньку.

– Сожгли.

– И наши сожгли…

– Милиция наблюдение установит, – вновь забубнил Юрка. Витька и Санька даже вздрогнули. – Десять человек с биноклями…

– Один с подзорной трубой, – поддакнул ему Витька.

– А что? И пять проводников с овчарками-ищейками, – каким-то затихающим до полного молчания голосом закончил Юрка.

– Так тебе и поверили, Юрочка, – ласково сказал Коршун, – может, ты уже забыл: БУСПИН? Ну, а порох тогда зачем?

– Забыл, – растерянно заморгал Юрка, уставившись на кошелку. – Но я вспомнил.

– А раз вспомнил, вот тебе первое задание…

Домой они возвращались той же дорогой. У родника валялась та же каска, из нее выпрыгнула, кажется, та же лягушка. На пороге бани стоял тот же человек с веником, а может, и не тот. У голых нету особых примет.