Текст книги "Людовик XIV, или Комедия жизни"

Автор книги: Альберт Брахфогель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Принц окинул актеров беглым взглядом и остановился на дамах Дюпарк и Дебрие. В глазах его мелькнуло выражение волокиты, делающего пикантное открытие.

– А, недурно! Люди имеют весьма приличный вид и подают мне надежду, что хорошо исполнят свое дело. Не правда ли, моя милая? – Принц близко подошел к роскошной Дюпарк и бесцеремонно осматривал ее.

Актриса встретила его взгляд без всякого смущения и наклонила голову.

– Мы употребим все усилия, чтобы заслужить одобрение вашего королевского высочества.

– О, но это не совсем легко. Впрочем, если ваш талант хотя бы наполовину равняется вашей красоте, то вы можете быть уверены в полном успехе. Что же вы будете играть?

– С позволения монсеньора мы дадим «Никомеда» Корнеля, а в антрактах я буду танцевать.

– Вот как! Вы еще и танцуете?

– О, ваше высочество, – вмешался Конти, – мадемуазель Дюпарк – превосходная танцовщица. После «Никомеда» они предполагают сыграть небольшую комедию в итальянском вкусе – «Влюбленный доктор». Это одно из произведений господина Мольера – сочинителя, комика и антрепренера труппы.

– Отлично! Мы посмотрим на этого «Влюбленного доктора» очень влюбленными глазами, если в нем будет участвовать девица Дебрие, а девица Дюпарк протанцует что-нибудь в антракте…

Принц вдруг умолк, потому что в конце галереи показался король, окруженный толпой придворных, а из противоположных дверей вышла королева-мать и направилась навстречу Людовику. Последний, разговаривавший с Мазарини, тоже поспешил к ней и, улыбаясь, поцеловал ей руку.

– Мы не имели удовольствия видеть вас, уважаемая матушка, ни вчера после обеда, ни вечером. Вы куда-то ездили?

– Да, сир, мы сделали визит в Сен-Коломбо и в Мезон-Мениль.

– А! Так вы были у затворницы принцессы Анны?

Мы надеемся, что ее гордая стюартская кровь охладеет, когда соединится с бурбонской. Как вы думаете, принц? – обратился он к брату, также поспешившему ему навстречу.

– Я не смею утверждать противного, так как предположения вашего величества всегда сбываются.

С этими словами принц Анжуйский низко поклонился, взял руку своего брата и хотел поцеловать, но король отнял руку и, обняв принца, поцеловал его в лоб.

– Это доверие чрезвычайно радует нас, взамен мы постараемся исполнить все ваши желания.

– Смею ли я сейчас же воспользоваться вашим милостивым обещанием?

– Говорите, монсеньор? В чем дело?

– Я прошу, ваше величество, дозволить мне представить вам и нашей многоуважаемой матушке труппу Мольера.

– Очень рады! Пойдемте!

Король подал руку своей матери. Мазарини и вся свита последовали за ним. Пока они медленно проходили длинную Луврскую галерею, принц Анжуйский успел познакомить короля с каждым из актеров и не преминул рассыпаться в похвалах девицам Дюпарк и Дебрие.

Приблизившись к актерам, король остановился и оглядел одного за другим тем равнодушным и бесцеремонным взглядом, которым бы стал осматривать лошадей в своей конюшне.

– Сносно, сносно! Люди хорошо сложены и имеют даже весьма приличную осанку, разумеется, насколько она дается в провинции. Вы Мольер?

– К вашим услугам, сир!

– Говорят, вы пишете пьески, которые очень смешны? Принц Конти хвалит «Безрассудного» и «Любовную ссору». Что вы написали после них?

– Ничего, ваше величество!

– Это почему? Зная, что вам предстоит честь играть в нашем присутствии, вы не позаботились написать какой-нибудь хорошенькой комедии! Это дурно рекомендует вас.

– В последнее время, ваше величество, мы терпели большие неудачи и нужду, а ворчание желудка не допускает души до высоких порывов.

Все придворные с изумлением взглянули на смелого актера. Конти покраснел и кусал себе губы. Король пристально посмотрел на Мольера.

– Нельзя сказать, чтобы ваша теория была бы очень возвышенна.

– Однако ж ее признавал великий дед вашего величества, бессмертный Генрих Четвертый.

Людовик XIV улыбнулся и слегка покраснел.

– Полагаем, что мы не обязаны признавать теории даже нашего великого деда! Исполняя просьбу нашего брата, принца Анжуйского, мы дозволяем вам дать пробное представление. Кольбер, позаботьтесь, чтобы Мольеру отвели один из залов в Малом Бурбоне. Через четыре недели мы увидим, годятся ли актеры на придворную сцену. До тех пор вам, Мольер, конечно, достанет времени, не беспокоясь уже ворчанием желудка, написать новую комедию и выказать талант, о котором мы так много слышали.

– В таком случае, ваше величество, – отвечал Мольер с грустью, – мне придется отказаться от счастья заслужить ваше одобрение! Недостаточно, чтобы одно тело было удовлетворено: необходима также пища и для души!

– Вот странный человек! В чем же вы еще нуждаетесь?

– Ах, сир, я нуждаюсь – в осле!..

Сдержанный смех послышался в рядах придворных. Король отступил назад. Он грозно сдвинул брови, но в сущности ему стоило большого труда удержаться от смеха: столько комизма было в словах и во всей фигуре Мольера.

– Что это значит?

– В продолжение многих лет нашей скитальческой жизни, сир, нам сопутствовал один провинциальный певец по имени Шарль Койпо. Единственным его достоянием было богатое песнями горло и осел Иеремия. Когда нам бывало грустно, Койпо своими разудалыми песнями всегда успевал развеселить нас. Незадолго до нашего отъезда из Руана осел издох и с ним пропал весь юмор Койпо и все его забавные песни! Вид Иеремии возбуждал в певце и веселье и остроумие. Не стало осла, не стало и вдохновения! Так бывает со всеми нами – комическими поэтами: без осла мы ни на что не способны! Правда, в Париже большой выбор этих животных, но не всякий из них забавен, большая часть только глупы. Будьте так милостивы, сир, не требуйте от меня новой комедии, пока я не найду себе осла!

Людовик XIV разразился веселым смехом, и все последовали его примеру.

– Клянусь, вот забавнейшая и глубочайшая из всех истин, которую нам приходилось когда-либо слышать! Ну, Мольер, ищите себе осла! Покажите нам людскую глупость, чтобы свет, глядя на вас, мог узнать самого себя. Тогда вы будете величайшим проповедником нравственности.

К удивлению всех, Людовик XIV, король, подал руку Мольеру, комедианту! Мольер преклонил колено и поцеловал ее. Просветленным взором взглянул он на монарха, и слеза блеснула на его ресницах…

– Ну, кузен, поздравляю вас с этим знакомством. Вы не ошиблись в душе этого человека, и я уверен, не ошиблись также и в его таланте! Мы интересуемся вашим любимцем!

Он подал руку королеве-матери и удалился, сопровождаемый всеми придворными.

– Всемогущий Боже! – прошептал Мольер, сжимая руки. – Неужели Ты помог мне покорить королевское сердце?!

24 октября в зале Малого Бурбона давалось перед целым двором первое представление труппы Мольера.

Ничего не пожалели, чтобы придать ему более пышности. К большому неудовольствию Арманды, она должна была по настоятельному требованию Мольера передать роль Епифании девице Дебрие. «Никомед» был исполнен артистически хорошо, так что публика ничего подобного и не ожидала от странствующей труппы. В антрактах Дюпарк танцевала с большой грацией и огнем и, чего Париж еще не видел, в трико телесного цвета. Это нововведение сделала она и, конечно, пленила весь двор и в особенности принца Анжуйского. Аплодисментам не было конца. Один король, подавший, однако, знак к этим одобрениям, оставался несколько холоден. Только когда Мольер, превосходно поддержанный лукавой Дебрие, де Круасси и Мадленой, показал в «Влюбленном докторе» весь свой неподражаемый комизм, холодность короля растаяла.

– Ха-ха-ха! Мы истинно благодарим вас за удовольствие, кузен Конти! – весело смеялся король, когда упал занавес. – Труппа Мольера будет принята на королевское содержание под названием «Общество актеров его высочества принца Анжуйского». Но передайте Мольеру, что настоящий конек его труппы – комедия. Они должны исключительно посвятить себя этому роду искусства.

На следующий день члены знаменитой труппы Бургонне собрались для первой репетиции «Эдипа» – только что оконченной трагедии Корнеля и ожидали автора, который пришел наконец такой бледный и расстроенный, что все невольно обратили на него внимание.

– Что с вами? – окружили его актеры.

– Знаете ли вы новость, господа?

– Не ту ли, что труппа Мольера играла вчера при дворе? – презрительно спросил Бурзольт, антрепренер. – Есть о чем толковать! Будьте уверены, что этим провинциальным фиглярам не поздоровится в Париже. Еще два-три представления, и они так опротивят в Лувре, что их прогонят самым бесцеремонным образом.

– Эге! Вы, как я вижу, еще ничего не знаете. Труппа чрезвычайно понравилась! Она получила название «Общество актеров принца Анжуйского» и в следующий раз будет играть публично.

– Какой вздор!

– Этого быть не может! – раздалось со всех сторон.

– Как! Они будут считаться труппой принца? Им дозволено играть публично? – закричал Бурзольт. – Да ведь это противоречит привилегии, данной нам королем! О! Нет, я этого не потерплю! Я приму все меры, чтобы выпроводить этих бездельников из Парижа!

Глава II. Союзники

В то самое время когда взбешенный Бурзольт придумывал всевозможные планы, чтобы уничтожить неожиданного соперника, последний спешил в дом Конти, чтобы поделиться со своим покровителем весьма радостными чувствами, волновавшими его, выразить ему свою безграничную признательность и вместе с тем посоветоваться, как бы выйти из затруднительного положения, в котором поставило его настойчивое желание короля иметь новую комедию. Он застал Марианну одну и уже с час провел с нею в самом оживленном разговоре, когда вошел принц.

– Вот прекрасно! – воскликнул принц, смеясь. – Муж занят государственными делами, а жена наслаждается приятным свиданием наедине.

Мольер радостно вскочил.

– Дорогой принц! – воскликнул он, целуя его руку. – Какими словами выразить вам мое счастье, которым я обязан вам одним?..

– Прошу вас, Арман, не позволяйте ему больше говорить об этом, – вмешалась принцесса. – Вот уже целый час, как он осыпает меня благодарностями. Потолкуем лучше о том, какую бы тему избрать для его комедии.

– Мне желательно, ваше высочество, изобразить какую-нибудь модную глупость, затронуть самый животрепещущий вопрос так, чтобы моя комедия имела живой интерес для публики.

– Я уже серьезно думал об этом, – отвечал Конти, – но дело в том, что прежде всего вам нужно познакомиться с парижской жизнью и, конечно, не с внешней только стороны, а, напротив, проникнуть в самые недра закулисного мира.

– Я сам того же мнения, но как это сделать, когда еще все двери заперты для меня?

– В том-то и вопрос! Нужно найти вам ловкого чичероне, который был бы принят во всех кружках и помог бы вам заглянуть в двери всех салонов. Я не гожусь для этой роли, но знаю одного искусного лоцмана, который может провести вас между всеми подводными камнями нашего общественного моря.

– Кто это? – полюбопытствовала Марианна.

– Я скажу, но с условием, что моя милая жена не рассердится. Это – Нинон де Ланкло!

– Вот как! – промолвил Мольер. – Эта дама мне немножко знакома.

– Может быть, ваш выбор и очень хорош, – сказала Марианна несколько холодно, – но все же жаль, что он пал на особу, поведение которой так предосудительно.

– Эх, ваше высочество, актер и сочинитель не должен быть слишком щепетилен в выборе знакомств. Ему должны быть известны все слои общества.

– Конечно, так, – прибавил Конти. – Скажу даже больше, милая Марианна, мы сами должны будем оказать этой женщине некоторое внимание, потому что…

Марианна вспыхнула:

– Как? Мы?.. О, никогда, никогда! Требуйте от меня, чего хотите, но на это я ни за что не соглашусь!..

– Даже и тогда, если б вас попросил ваш дядя кардинал и… сам король?

Он нежно взял руку Марианны и с любовью взглянул на нее.

– Если б эта маленькая жертва принесла огромную пользу стране, помогла устранить войну и водворить давно желанное спокойствие, и тогда вы не согласились бы?

– Но объясните мне, какое отношение может иметь такая легкомысленная женщина к государственным вопросам?

– Выслушайте меня хладнокровно. Мы не станем спорить о жизни и поведении Нинон. Известно, что большая часть знати и сам Ришелье, в том числе, были ее неплатоническими поклонниками. Я сам и Вандом имели с нею связь. Но ваше любящее сердце простило мне это юношеское увлечение, как простило многое другое!.. Стало быть, вопрос о нравственности этой женщины – дело решенное. Но вы не знаете, что Нинон не простая куртизанка, а женщина-политик и притом в высшей степени ловкая интриганка. Она подбивает своих поклонников на такие поступки, которые горько отзываются кардиналу и даже королю.

Лицо Марианны выражало величайшее удивление.

– Ваши слова – совершенная новость для меня, Арман, – сказала она. – Я была уверена, что с падением Фронды все интриги против правительства прекратились.

– О, напротив, дорогая Марианна, в настоящее время эта закулисная борьба оживленнее, нежели когда-либо!

– И ею руководит эта женщина!

– О, нет, не она одна, их много, но Нинон опаснее других, потому что чрезвычайно деятельна и отличается самым злым языком. Вы слышали, вероятно, – продолжал Конти, обращаясь к Мольеру, – о доме Рамбулье и о так называемых «насмешниках» [5]5
  Французский литературный стиль, названный prеciositе (ценность), возник в XVII столетии из живых бесед и игривых словесных игр les prеcieuses, остроумной и высокообразованной интеллектуальной публики, которая часто посещала салон маркизы де Рамбулье.


[Закрыть], которые диктуют законы всему Парижу? Вся знать старается подражать знаменитому Рамбулье, считается величайшей честью попасть в этот избранный кружок, признается самым непростительным дурным вкусом говорить, одеваться, думать иначе, чем там принято. И при таком огромном влиянии на Париж члены дома Рамбулье проникнуты самым антиправительственным духом. Они поддерживают отношения с Гастоном Орлеанским, подстрекают против правительства и моего брата других знаменитых изгнанников, стараются склонить на свою сторону, и довольно успешно, испанского министра. Цель их – ослабить во что бы то ни стало королевскую власть и сделать ее зависимой от парламента и иезуитов. Единственное средство положить конец вредному влиянию дома Рамбулье, это посеять раздор между его собственными членами. Для этой цели кардинал предложил выбрать Нинон де Ланкло, которая легче всех других поддастся на заманчивые обещания правительства. Вот почему мы должны смотреть сквозь пальцы на сомнительную репутацию Нинон и быть с нею как можно любезнее. Ну что, моя милая, убедилась ли ты теперь в необходимости преодолеть твою антипатию к Нинон?

Конти взял руку Марианны и несколько раз поцеловал ее.

– Но почему ты так уверен, что Нинон перейдет на сторону правительства?

– Потому, друг мой, что ненависть ее к нам, так же как и дружба с домом Рамбулье, вытекает не из серьезного убеждения, не из бескорыстной идеи о благе государства, а из самого пустого тщеславия и желания порисоваться модным либерализмом. Стоит только правительству польстить ей, пощекотать слегка ее самолюбие, и вы увидите, как горячо она примет его сторону. Но об этом мы потолкуем подробнее сегодня вечером у кардинала. Скажу только, что вам, Мольер, придется играть здесь немаловажную роль. Сейчас я напишу письмо Нинон, в котором буду просить, чтобы она приняла вас и открыла вам двери знаменитого дома Рамбулье. Там, мой милейший, вы найдете себе такого осла, который лучше всякого Иеремии вдохновит вас!

Друзья расстались.

В старом доме на улице Турнель в знакомой уже нам гостиной, где четыре года назад Нинон де Ланкло так насмешливо встретила принца Конти и герцога Бульонского, она сидела и читала только что полученное письмо от своего вероломного приятеля. На ней был прелестный пеньюар, облегавший ее воздушными складками. Этот наряд был в большой моде у знатных дам того времени и назывался «одеяние Авроры», потому что делался из прозрачной бледно-розовой материи.

Закончив читать письмо Конти, она сердито топнула ногой. По-видимому, послание сильно разочаровало ее.

– Глупец! – воскликнула она. – Что он себе воображает? Вот уже несколько лет он ни разу не вспомнил обо мне, а теперь вдруг, ни с того ни с сего обращается ко мне с просьбой, чтобы я взяла на себя труд ознакомить с Парижем какого-то актера! Нечего сказать, очень милое поручение! Сделать меня чичероне первого встречного проходимца!

И она в порыве гнева хотела разорвать письмо принца, но вдруг остановилась. «Прочту-ка я его еще раз, – подумала она, – тут, может быть, кроется что-нибудь другое». Она разгладила скомканное письмо и стала спокойно читать. «Нет! Одни фразы, ложь, увертки! Он действительно желает только одного: чтобы я ввела Мольера в общество. Интересно было бы знать, какая у него цель? Ведь и так уж этот Мольер попал в милость к королю и на смех Бургонне сделан директором театра принца Анжуйского. Кажется, достаточно, неужели же Конти и этого мало! Может быть, он желает диктовать свою моду в доме Рамбулье и выбирает меня орудием этой прекрасной цели? Эта штука пахнет кардиналом. Под предлогом покровительства искусству Мольера хотят сделать шпионом в Рамбулье! Это ясно как день! Судя по городским слухам, Мольер – тертый калач. Интрига его против Кальвимон, о которой недавно рассказывал герцог де Гиш, а теперь эти рассказы его королю об осле, недурны. Покорно благодарю вас, Конти! Я не посажу сама себе лисицу в голубятню. Но чтобы вы не вообразили, будто я боюсь чего-нибудь, я приму вашего протеже. Мне хочется посмотреть, к чему все это приведет, и во всяком случае интересно разоблачить такого проныру. Я готова к битве и найду время выпроводить его отсюда, если увижу, что дело заходит слишком далеко».

– Лоллота! – Она позвонила. Вошла камеристка.

– Как ты меня находишь сегодня?

– Вы напоминаете волшебницу роз, сударыня! Если б доктор Шапелан увидел вас сегодня, он бы, конечно, написал оду; дневное светило должно померкнуть перед вами.

– Ты, кажется, заразилась тоном «насмешников» и начинаешь говорить а ля Рамбулье. Я не хочу слышать подобных глупостей у себя дома. Отвечай просто, можно ли мне показаться в этом наряде?

– О, конечно. Добавьте только пару браслетов да накиньте на голову что-нибудь легкое, воздушное.

– Хорошо, дай же мне черные браслеты из резного камня и зеленый шарф. Я сама все надену, а ты скажи Бабино…

Тут раздался звон колокольчика. Госпожа и служанка стали прислушиваться.

– Звонят у парадной двери, – сказала Лоллота.

– Ну, скорее шарф… если это господин Мольер, актер, вели Бабино принять его. Но больше никого, слышишь! Говори всем, что я уехала, больна, лежу… что хочешь, одним словом.

Она поспешно махнула ей рукой. Лоллота бросилась к двери, а госпожа де Ланкло, накинув на плечи и голову креповый шарф, уселась на диван и бросила на колени письмо Конти, как будто только что прочла его.

– Господин Мольер! – возвестил Бабино.

– Проси.

Нинон приняла самую величественную позу и придала своему лицу холодно-презрительное выражение. Она невольно улыбнулась, представив себе робкую фигуру просителя, который, разумеется, совершенно растеряется при виде такой грозной Юноны.

Но Мольер смело подошел к ней и остановился, улыбаясь.

– Клянусь, мадемуазель, вы удивительно сохранились: последние шестнадцать лет прошли для вас незаметно, в вас, положительно, нет никакой перемены!

Он взял ее руку и поцеловал.

– Я позволю себе, без церемонии, поздороваться с моей прекрасной коллегой.

Нинон свалилась с облаков и вместе с тем забыла о своей важно-холодной роли. Удивление, гнев и замешательство вызвали сильный румянец на ее лице. Она резко вырвала у него руку и гордо выпрямилась.

– Это ваше обыкновение, милостивый государь, быть невежливым при первом знакомстве? Я и не подозревала, что шестнадцать лет назад вы имели случай познакомиться со мной, а тем более что я имела с вами какие-нибудь дела. В настоящий момент только рекомендация Конти отворила вам двери этого дома. Что вам угодно?

– Превосходно, мадемуазель! Великолепно! Я очарован вашим сценическим талантом! О, прошу вас, продолжайте, тут есть чему поучиться! Я бы непременно пригласил вас играть в театре, если б вы уже не были совершеннейшей актрисой большого света, а сценой вам не служил бы целый Париж.

Нинон потеряла всякое терпение. Смущение и ярость отражались у нее на лице. Она встала.

– Уходите или я позвоню. Ваше поведение еще неприличнее, чем я ожидала от провинциального комедианта. Прошу вас выйти!

Мольер вытаращил на нее глаза и пожал плечами.

– Ну уж этого, мадемуазель, я вовсе не ожидал. Конечно, я говорил себе, что госпожа Нинон – великолепная актриса и неохотно сбрасывает с себя маску, но тем не менее я полагал, что она настолько умна, что не станет отказываться от личной выгоды!

Он вынул хорошенький кожаный футляр из кармана, положил его на стол, отошел немного, сделал необыкновенно глубокий, учтивый и вместе с тем комический поклон и направился к двери.

– Это еще что значит? Оставайтесь, милостивый государь! Вы, кажется, вздумали прибавить новое оскорбление к прежним? Возьмите свои подарки обратно. Нинон де Ланкло никогда еще не брала взяток!

– Знаю, сударыня, но Нинон де Ланкло любит, если у нее оставляют что-нибудь на память. Я ни за что не возьму этой вещи назад.

– Так смотрите, что я с нею сделаю, – бешено воскликнула Нинон и, схватив футляр, хотела швырнуть его в пылающий камин.

Мольер удержал ее руки и спокойно отнял футляр.

– Вещь слишком ценна, чтобы ее бросить в огонь, – сказал он, – а я не хочу отправляться в Бастилию. Взгляните по крайней мере, от чего вы отказываетесь.

Он открыл футляр. Сверкающий свет бриллиантов блеснул оттуда. Затем футляр щелкнул и исчез в кармане Мольера.

– Вероятно, найдутся люди, – продолжал актер, – которые не будут напускать на себя ложной щепетильности и не побрезгуют таким подарком! Прощайте!

– Нет, прошу вас! – воскликнула донельзя смущенная Нинон. – Вы не можете уйти, не извинившись предо мной. Ваше обращение с совершенно незнакомой вам дамой слишком странно, и я не для того приняла вас, чтобы выслушивать нравоучения. Я очень хорошо понимаю, что ваше поведение внушено лицами, которым желательно, чтобы вы в моем доме явились исполнителем их планов! Если вы желаете остаться у меня, то оставьте вашу фамильярность!

– А вы, прелестная Нинон, бросьте свой ложно покровительственный тон. Я ваш старый знакомый и меня нелегко ввести в обман.

Он, смеясь, подошел к столу и опять положил на него футляр.

– Вы? Мой старый знакомый? Боже мой, я… разве я видела уже вас?

– Без сомнения, и даже довольно часто!

– Но где же? У меня, кажется, отличная память.

– Может быть, только… для блестящих моментов жизни. Помните ли, как шестнадцать лет назад вы жили в Нарбонне?

Какой-то трепет пробежал по Нинон.

– В Нарбонне! – тихо произнесла она и стала пристально вглядываться в Мольера.

– Вы, мадемуазель, и Марион де Лорм были тогда близкими приятельницами Сен-Марса, прекрасного Сен-Марса, которого жестокий Ришелье велел казнить.

– Милый Сен-Марс! Ах, Нарбонн был его несчастьем! Бедный малый, подожди он тогда с полгода со своим безумным заговором, и Ришелье не было бы уже на свете…

– А д’Эфиа и вы были бы всемогущи!

– Но где и когда я видела вас, Мольер?

– Вы, верно, уже забыли о молодом человеке, который со своим отцом был придворным обойщиком в свите Людовика Тринадцатого и который приносил вам немало записок и подарков от Сен-Марса? Вы всегда награждали его скромность поцелуем, и эти поцелуи он никогда не забывал. Молодого человека звали…

– Покленом! – воскликнула удивленная Нинон.

– Совершенно верно. Когда Сен-Марс заметил опасность, он с этим Покленом послал свои письма к Марион де Лорм, и она бежала. Но всадники Ришелье догнали ее, нашли письма, испанский заговор был открыт и головы Сен-Марса и де Ту пали.

– А этот… этот Поклен, маленький, задумчивый, очаровательный Поклен – вы, Мольер?

– Он самый. Тогдашний обойщик и вместе с тем студент прав в Орлеане. В сорок пятом году я сбросил адвокатскую мантию и отцовскую фамилию и стал актером – Мольером. Вас поразит, может быть, что я тогда уже удивлялся вашему искусству притворяться, помогшему вам выпутаться из дурных обстоятельств, тогда как Марион попала в Бастилию. Ваш житейский корабль благополучно выдержал бури Фронды и продолжает совершенно спокойно плыть теперь по парижским волнам, между тем как сотни ваших друзей погибли. Право, вы похожи на оживленный мрамор, от зеркальной поверхности которого отлетают все стрелы! Вы видите теперь, что я имел уважительную причину не доверять вам.

– Ха-ха-ха! Конечно, если вы так безжалостно разоблачили меня! Ну, приветствую вас, Покленчик, и теперь долой всякие маски и притворство! Пойдемте, пойдемте, я о многом хочу расспросить вас!

Она, смеясь, обняла Мольера, привлекла его на диван, отбросила шаль, села около него и, взяв за руку, с любопытством посмотрела ему в лицо.

– Так вот как! Прежний Поклен теперь директор театра принца Анжуйского! Ох, сколько прошло времени… брр! И как мы состарились! Но этого не нужно никому говорить, Покленчик. Мы разгладим свои морщины, выкрасим волосы и сделаемся снова так же молоды, как были, отправляясь на конфирмацию! Я все та же легкомысленная, эксцентричная, жаждущая наслаждений женщина, какой была и прежде, но во мне нет больше ни простодушия, ни мягкости. Со времени смерти Сен-Марса я очень возмужала и презираю людей самым откровенным образом. Нет на свете честных людей и, не исключая даже вас, Мольер, все, все стоят только того, чтобы над ними смеяться и извлекать из них выгоды!

– О да, конечно, я сам того же мнения. Моим высшим наслаждением стала возможность изображать на сцене житейскую комедию, обрисовывать это тунеядное человечество во всей его глупости и низости. И теперь я, по старой дружбе, пришел к своей опытной приятельнице просить ее помощи…

– Уж не приискать ли осла? Ха-ха-ха, это чудесно! Конечно, помогу вам с величайшей готовностью: вот моя рука.

Но, по чести, Мольер, признайтесь, не мошенничаете ли вы? Не агентом ли Конти и кардинала явились вы сюда? Не хотите ли вы воспользоваться мною и проникнуть в известный кружок, чтобы там разыгрывать роль шпиона? Ну поговорим же откровенно, разумно, как товарищ с товарищем.

– Я шел сюда с намерением откровенно поговорить с вами, но вы сами не захотели выслушать меня. Сознаюсь, я эгоист, интриган, плут, не лучше и не хуже других, и явился к вам именно с целью извлечь из вас для себя пользу. Но я не так глуп, чтобы злоупотреблять вами и, находя вас полезной для себя, вредить вам.

– Вот люблю за откровенность! Что же вам нужно?

– Что мне нужно? Во-первых, отдать вам этот футляр.

– Это подарок? От вас?

– Ба! Неужели вы думаете, что я буду дарить вам такие дорогие вещи, если б даже и мог покупать их? Для этого на свете герцоги и принцы.

Нинон медленно взяла футляр.

– Но чего от меня потребуют за это?

– Посмотрите и вы поймете. Особа, посылающая вам эту вещь, велела вам сказать, что в тот день, когда будет провозглашен мир с Испанией и решен вопрос о женитьбе короля на инфанте Терезе, вам отворятся двери Лувра!!!

– Мольер!!! – воскликнула Нинон.

Она вся вспыхнула и дрожащими руками открыла футляр. Дорогой браслет с изображением лилий из сияющих бриллиантов, которые обвивает плющ из зеленой эмали, улыбнулся ей оттуда. На внутренней стороне браслета было написано: «Умираю или привязываюсь».

– Господи, как хорошо, как прелестно! Ведь тут больше, чем на десять тысяч ливров бриллиантов! Лилии означают короля, а плющ?..

– Зелень – цвет кардинала.

– Я знаю, что со времени въезда короля в пятьдесят третьем году все придворные дамы носят такие браслеты! И это для меня, Мольер? От короля?.. Мольер, вы обманываете меня.

– Ну возможно ли это? Неужели вы не думаете о том, что подобный обман мог бы лишить бедного актера королевской милости, будущности, может быть, даже свободы?

– Да, да, сознаю свою ошибку, простите мне, мой друг. Но если мне действовать за правительство в доме Рамбулье, если я должна изменить образ мыслей Марсан и Лонгевиль и любезничать с испанским посланником, то не должна ли я также видеться с принцем Конти и кардиналом?

– О, конечно, его эминенция сам желает этого. Дома Маза-рини и Конти будут во всякое время открыты для вас.

Нинон расхаживала взад и вперед по комнате в сильнейшем волнении и с браслетом в руках. Наконец она остановилась, надела браслет на руку и посмотрела, как солнечные лучи играли на бриллиантах.

– Мне уже в самом деле надоели пошлые дурачества в Рамбулье и всякие подземные интриги. Они во всяком случае не могут долго бороться с его величеством. Да и какое мне дело до их глупой, устаревшей злобы? Я умираю – нет, я привязываюсь к лилиям! Ха-ха, вот все вытаращат глаза в Рамбулье, когда я сдуну один за другим их карточные домики! Но обратимся же теперь к вашему делу! Или это был один только предлог?

– О, нет, напротив, я погиб без вашей помощи!

– Каким образом? Разве вам так плохо, что мне нужно везде трубить о ваших достоинствах?

– Боже сохрани! Дело вот в чем: король требует новой пьесы, а я еще так мало знаю Париж, что не могу найти сюжета для комедии. Этого материала не найдешь в воздухе!

– Конечно, нет. Бичевать глупость можно, только живя с глупцами!

– Вот в том-то и дело! О, если б я только мог подметить какую-нибудь модную глупость, какую-нибудь смешную великосветскую нелепость и…

– Стойте! Я нашла, нашла! Вы желаете увидеть глупцов в их стихии?! В доме Рамбулье вы увидите целое стадо самых забавных ослов. Когда Пти-Бурбон будет открыт для публики?

– Через четыре или шесть недель после того, как мы дадим представление перед двором.

– Ну времени еще довольно. Поэтому как только я отправлюсь в Рамбулье, вы сбреете себе усы, подстрижете волосы, наденете плащ и шапочку, и я представлю вас как бедного аббата Жака Кокроля, рекомендованного мне из провинции. Разыгрывая свою скромную роль, вы скоро ознакомитесь со всей пошлостью и глупостью знаменитых «насмешников».

– Превосходно, я думаю то же самое!

– Но ни слово о политике, а то вы пропали. Когда вы перенесете этих «остроумных насмешников» на театральную сцену, весь Париж будет ликовать.

– А из его смеха расцветет моя слава, вы же будете лукавой музой, которой я буду этим обязан!

– Ха-ха, Покленчик, мы всю шутку разыграем вместе и так посмеемся над нею, что даже заплачем! Впоследствии я познакомлю вас со своей собачьей труппой и покажу вам ее при полном параде. Увидя мой четвероногий штат, вы найдете, мой друг, в этих моих любимцах больше философии, чем во всем белом свете. Их присутствие особенно полезно, когда находишься в грустном расположении духа! Это со мной иногда случается!..

Труппы Бургонне и Марэ, уверенные до тех пор в расположении парижан, скоро возымели, однако, достаточно причин, чтобы увидеть в Мольере опасного для себя соперника.

Со всех сторон слышались отзывы, сравнения, далеко не всегда лестные для обоих старых театров. Да, невольно преклоняешься перед гением, энергией и находчивостью Мольера, который не только не стушевался перед Корнелем, этим кумиром всего парижского общества, и перед блестящей труппой Бургонне, но, напротив, сумел мало-помалу совершенно затмить их и сделаться любимцем публики. К чести Мольера нужно отнести еще и то, что успех его нисколько не зависел от расположения к нему короля, так как парижане во всем, что касалось их удовольствий и развлечений, выказывали полнейшую самостоятельность и не подчинялись никаким авторитетам.