Текст книги "Сказочки (СИ)"

Автор книги: Альберт Зеличёнок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

А. Зеличёнок

С К А З О Ч К И

Посвящается мне, когда я был маленьким

А Ж И З Н Ь П Р О Д О Л Ж А Е Т С Я

Женечка сидел в своей комнате и размышлял о кошмарности жизни. Почему так получается, что судьба ни с того ни с сего ополчается на какого-нибудь человека и долбит его раз за разом, пока он не теряет последний вкус существования? А ему, может, только 12, и он даже не большой законченный человек, но всего только маленький человечек, и он не хочет, чтобы было так, что за какой-нибудь год не стало сест ры, брата, бабушки и двоюродного Арсюши?! Наверно, Женечка легче пе ренёс бы несчастья (он подумал именно этим "взрослым" словом и сам себе удивился), если бы родные проживали где-нибудь вдали, за гори зонтом, откуда новости приползают обычно выдохшимися, успокоивши мися, и оттого чёрное отчаяние превращается как-то само по себе в серенькую, как старая фланелька, печаль. Увы, вся большая, даже – по нынешним меркам – огромная Женечкина семья обитала в старой, с высо кими потолками и широкими подоконниками пятикомнатной квартире на седьмом этаже надменного многоэтажного дома, выстроенного некогда для передовиков производства, к числу которых принадлежал и Женечкин прадедушка. И слава Богу, говаривала бабушка, что пра в своё время не в з я л и, иначе фиг бы им обломились этакие хоромы. И где, ин тересно, тогда существовали бы сегодня и Женечка с мамой и папой, и его оставшиеся почти взрослые два брата, и дедушки – первый и вто рой, и старенький, но хитрый дядя Гриша, и молодой дядя Миша с пле чами, как у циркового акробата? А ведь все они умудряются как-то найти жизненное пространство на одной жилплощади. Это "жил" царапну ло некий потаённый нерв в самой глубине Женечкиной души, и он запла кал.

Вообще-то ему уже давно полагалось спать, но мама с папой при позднились из театра, и сон тоже задерживался, не шёл. Он поступал самым возмутительным и подлым образом, наваливался чудовищной массой на Женечкины веки, придавливая их книзу, наплывал освежающим комп рессом – и тут же отпрыгивал, как заяц, мерзко хихикая. Углы комнаты покрыла паутина тьмы, а середину залил жидкий свет луны сквозь щель неплотно закрытых занавесей. Смежив веки, Женечка видел подвязанный подбородок бабушки н а с т о л е, а распахнув их – круглого се ребристого страшилу в небе.

Соседи шептались (Женечки они не стеснялись), что вся эта чере да смертей неспроста и здесь н е ч и с т о, да и милиция рыскала, рыскала (даже Женечку и тогда ещё живого Арсюшу д о п р а ш и в а л и), но так ничего и не раскопала. "А так и должно быть, – посмеи вался субтильный дядя Гриша, двигая козлиной бородкой. – Они ж разве работают? Наши Пинкертоны только ушедшие налево государственные деньги разыскивают, да и то если с ними не догадались поделиться. А на простого человека им плевать. Разве что пожалеют, что рано сдох, не успел родине последние силы отдать". Такой вот он был, дядя Гри ша, старший двоюродный мамин брат. С другой стороны, Женечке не при ходилось жаловаться, в хорошем настроении (каковое также у него слу чалось) дядя Гриша покупал для племянника и игрушки, и книжки с кар тинками, и сладости, да мало ли ещё чего. Он вообще-то был щедрый, хотя и недобрый. Вот и Мишутка, которого стиснул в кровати Женечка, от него же.

Сон не приходил, даже не дремалось. Женечка встал и отправился попить, иногда это помогало. Кухня тоже была в серебре, и мутный свет обтекал нечто странное, чему никак не полагалось находиться на обеденном столе: выпуклую пластину толстого стекла с надписью. Жене чка, притянутый находкой, всмотрелся в едва проступавшие в прозрач ной толще буквы. Он не должен был, конечно, ничего разглядеть, но злой ангел, стоящий за левым плечом, как видно, помог своим вредным волшебством, и Женечка увидел достаточно, чтобы сообразить, что пе ред ним м о г и л ь н а я т а б л и ч к а. И почему-то он сразу понял, что э т о приготовлено для дяди Миши, чудесного, сильного дяди Миши, по чьей мускулистой дельфиньей спине так прекрасно караб каться! Следовательно, и он... Нет, Женечка вечером видел дядю Мишу. Тогда, выходит, ему только п р е д с т о и т умереть? Но кто...

И тут ослепляюще вспыхнула голая лампочка под потолком. На по роге стоял дядя Гриша в обвислых трусах и майке. "Значит, догадал ся, – вздохнул дядя. – Следишь. Жаль". Не говоря более ни слова, он бросился на Женечку. Тот, скользнув по стене, метнулся из кухни, вдоль искривлённого коридора, в зал, затем, пробежав по периметру, вновь в коридор, но дядя Гриша не отставал, и глаза его горели по тусторонним лунным светом. Всё равно нагонит, понял Женечка, и ноги враз ослабли. Он бы, наверно, упал, не подхвати его в ту же секунду преследователь.

Дядя Гриша вновь заволок Женечку в его спальню и понёс на руках к окну, нет, мимо – к застеклённой двери. Оказалось, он довольно сильный. А притворялся старым! Или он только по ночам такой? Мальчик хотел закричать, но горло настолько пересохло, что ему удалось выда вить лишь ряд жалких скулящих звуков. Дядя толкал и толкал его за балкон, в последнюю пустоту, а Женечка цеплялся за всё, что подвора чивалось под руки, и более всего – за своего врага, за его одежду, руки, волосы, отчего тот визжал, как злая мелкая собачонка, но не прекращал лихорадочных действий.

В конце концов Женечка повис за оградой, держась за локти дяди Гриши, но неминуемо соскальзывая вниз. И в миг перед полётом он су дорожным неосознанным движением упёрся во что-то и выдернул дядю за собой.

Милиция так и не сумела понять, кто же был убийцей: старик или мальчик. Могла бы помочь табличка для памятника, но она исчезла, да и вообще её никто, кроме Женечки, не видел, а тот уже ничего не мог рассказать. В итоге историю замяли, выдав за несчастный случай, дядю и племянника похоронили рядом, на могилах выросла трава. Вместе с

погибшими засыпали сухим песком и истину, и потому мёртвые не могут

успокоиться, встают ночами и бродят неприкаянно, обращая ненужные

вопросы к безучастным звёздам, и нет им ответов. Первые лучи утрен него солнца успокаивают их, и вновь на кладбище всё м е р т в о. До следующей ночи.

А жизнь продолжается.

З В Е Р С К А Я Р О Ж А

Однажды, когда Женечка был совсем несмышлёнышем, лет примерно пяти, пришлось ему часов в десять вечера сидеть дома одному. Родите ли задержались где-то, вовсе не думая о сыне, а он дрожал на диване, обложившись любимыми игрушками, но они и сами были крошечными, мяг кими и слабыми и не умели уберечь от н е х о р о ш и х. Куда им: плюшевому Ромке, рыжей Попрыге и длинноухому существу с барабаном и оригинальным именем Заяц? Их бы кто спас, когда п р и д у т.

А между тем, несмотря на длинные июньские дни, почти стемнело. Женечка не зажёг лампочку, потому что боялся выключателя с тех пор, как тот ударил его током и сбросил с табуретки, и меркнущая муть внешнего мира всё равно была светлее комнатной мглы, заключив с ней перемирие в оконном окоёме. И вот там, на границе, в серовато-белом стеклянном прямоугольнике, что-то произошло. Мальчик почувствовал это сразу, хотя старался не смотреть в сторону улицы. Дома было страшно, но то были с в о и страхи, давно привычные; однако никто не знал что ожидает с н а р у ж и. Он замер, вцепившись в медвежьи уши и изо всех сил удерживаясь от того, чтобы посмотреть на источник нового беспокойства. И, конечно же, не выстоял: голова сама, будто повинуясь эманации невидимого магнита, провернулась на шарнире шеи и направила Женечкин взгляд в пустоту просыпающейся ночи. И Женечка завопил, закричал истошно и безнадёжно, с м е р т н о, так что спу стя полминуты в дверь уже трезвонила соседка. Потом он изо всех сил пытался понять, что же такого особенного было в физиономии, посте пенно, как переводная картинка из-под предохранительной бумажки, проступавшей в тот вечер за стеклом и позже, в его памяти на фоне тогдашнего полузабытья, и не мог выделить ничего особенно пугающего и отвратительного. Вроде бы лицо как лицо: ну, кривой от ухмылки рот, слегка заострённые уши-локаторы, щетина, растущая на каждом доступном ей участке кожи, кроме голого пятнистого темени – ничего, короче, особенного. Ах да: расплющенный уродливый нос с торчащими вперёд распахнутыми дырами ноздрей, не нормальный человеческий орган дыхания, а какой-то свиной пятак. И всё, однако этого оказалось до вольно, чтобы в Женечкиной душе с печальным звоном лопнула некая струна и на внутренней стороне его век отпечаталась о н а. Зверская Рожа.

Тётя Тамара кое-как успокоила Женечку, особенно упирая на то, что в окно седьмого этажа никто заглянуть, безусловно, не в состоянии, и он сделал вид, что поверил ей. Однако он знал, что о н а была и высматривала именно его.

С тех пор Женечка всегда категорически требовал закрывать раму на здоровенный тугой шпингалет, который приходилось забивать в гнез до с помощью молотка. Мама, конечно, сердилась, но сын был непрекло нен, вплоть до истерики. И не зря: пускай не часто, а так, время от времени, чтоб н е з а б ы в а л, Зверская Рожа навещала Женечку и, прижавшись кабаньим носом к стеклу, сверлила мальчика мрачным взглядом горящих буркал. Женечка больше не кричал, а лишь попискивал и прятался под стол, но Зверская Рожа отлично знала, где он и что некому помочь, и лишь запертое окно удерживало её.

Однако зловредные флюиды просачивались сквозь плохо заделанные щели, проползали под дверь, забирались через вентиляционные отверс тия и проникли-таки в Женечкину душу, поселились в глубине его серд ца. Он рос, и страх рос вместе с ним, и теперь Зверская Рожа загля дывала в его жизнь не только снаружи, но и изнутри, и отравляла ему всякую радость, как муха, обнаруженная на дне стаканчика, неминуемо изгадит вкус мороженого. Иногда он ощущал себя яблоком, которое вые дают черви, и с отвращением воображал, что стал большим, самостоя тельным, однако так и живёт с н е ю за плечами и вздрагивает от каждого шороха. Так могло случиться, но вышло иначе. Однажды мама незаметно для Женечки чуть приоткрыла окно в его спальне, а сама уш ла. И, конечно, Зверская Рожа воспользовалась моментом.

...Когда створки распахнулись и враг проник в комнату, Женечка почувствовал странное и мгновенно унесённое сквозняком удовлетворе ние...

Вернувшись домой, мама обнаружила разбросанные, как обычно, иг рушки, одну тапочку сына, непонятно что делавшую на подоконнике и... И всё. Кажется, милиция до сих пор ищет пропавшего мальчика. Родите ли и родственники не теряют надежды, но я лично думаю, что вряд ли...

Я дописываю эту историю, а на улице совсем темно, и мне ка жется, что в окно за моей спиной заглядывает Зверская Рожа. Это, ко нечно, неправда, но я боюсь обернуться.

Т Ь М А Т Ь М У Щ А Я

Боже, как страшно оставаться одному в темноте! Странные шорохи наполняют дом. Уличный фонарь вонзает в окно ничего не освещающий луч, пронзительный, как нож маньяка. Тени скользят по шторам, возни кая ниоткуда и исчезая в никуда. Некто бесформенный, свившись в клу бок, укрывается в углу за кроватью и иногда шумно вздыхает. В сосед ней пустой комнате раздаются мерные скрипы. Там кто-то тяжёлый, уг рюмый и беспощадный медленно, но неотвратимо приближается к двери. Он растягивает собственное удовольствие и твой страх, как резинку, до предела, пока та не лопнет, и тогда дверь откроется. Но не в эту ночь, господи, пусть не в эту ночь! Пусть под высокой бабушкиной кроватью скребётся н е м ы ш ь, пусть невнятно шушукаются призраки в стенах, пусть крадётся по коридору из ванной в гостиную и обратно б л е д н ы й... Пусть! Только бы никто из них не дополз, не ухва тил, не настиг...

Женечка, накрывшись с головой, исступлённо шептал, отгоняя ужас. Нет, не домовых и прочих злых духов, с ними он давно смирился и научился как-то сосуществовать. Женечку преследовала сама Тьма. Утреннее солнце останавливало её, заставляя уползать под мебель, за биваться в щели пола, но едва начинало смеркаться, как Тьма, будто напившись свежей крови, оживала, чернела и, клубясь, обступала угол, в котором вил себе гнёздышко Женечка. Он был её целью, её жертвой, а она – его хищником. И этот хищник терпеливо п а с свою добычу, по зволяя ей резвиться и даже иногда забывать о своём существовании. До поры. Однако ночь приходила неотвратимо, и Женечка, забиваясь под одеяло, бормотал самодельную молитву:

– Боженька, миленький, не дай Тьме Тьмущей съесть меня, прогони её, пусть ночь быстрее пройдёт, боженька, пусть я скорее засну, а когда проснусь – пусть её не будет!

И он засыпал в конце концов, и наступало утро и спасало, но Мгла не умирала и не уходила, она скрывалась в свои дневные логовища и терпеливо ждала своего ч а с а, и её приход нельзя было предот вратить, как невозможно остановить вращение Земли.

Конечно, темноту по углам комнат видели все, однако взрослые легкомысленно проходили мимо, обидно игнорируя её, и лишь Женечка замечал, что она с каждыми очередными сутками укрепляется, мрачнеет, наливается новой злобной силой, уже и утром пытается задержаться, уцепившись бесплотными щупальцами за ножки шкафов, столов и стульев, а проигрывая борьбу солнечным лучам, еле слышно шипит от ярости. Он чувствовал, что нечто зреет, наливается и готовится лопнуть, как фу рункул, забрызгав округу гноем и кровью.

И как-то раз утро не настало. Взрослые говорили о солнечном затмении, носились с какими-то запачканными стёклышками и даже Же нечку старались вовлечь в свои непонятные и скучные игры, но он не отзывался на их подначивания. Женечка видел, как Тьма свивает своё безмерное дымчатое тело в кольца. Он знал, что она не упустит такого случая. Миг наступил. Домашние у окна закричали особенно весело. Мгла взметнулась и затопила комнату, и подъезд, и дом, и улицу, и город, и весь мир. И Женечку. Когда она отхлынула, стало как-то осо бенно ярко, и все отметили это и поговорили об этом.

И только потом мама увидела Женечку и закричала...

К О Г О – Т О Н А Д О О С Т А В И Т Ь

Некоторые люди не видят снов. Совершенно. Специальные учёные говорят, что так не бывает, что сновидения приходят к нам каждую ночь, просто кое-кто, просыпаясь, их не помнит. Неважно, резуль тат-то всё равно один и тот же.

А вот Женечке всегда что-то снилось. И вот как-то раз привиде лось ему странное. Однажды утром вышел он во двор и встретил птичку. Не воробышка и не синичку, а что-то неожиданно яркое, большое – раз мером с сороку – и весело, как на маскараде, раскрашенное, жёлтое, лимонное, золотое. И так Женечке понравилась птица, что он открыл большой рот и – съел её. Вот так: раз – и всё! И очень просто полу чилось. Хорошо!

Решил Женечка ещё раз попробовать. Бежала тут мимо знакомая со бака Командор. Беспородная такая. Женечка и её – хоп! – потребил. Даже не жуя. Отлично вышло.

Отправился Женечка по улице прогуляться и всех, кто ему прият ным казался, глотал. А неприятных – тем более. Здорово расчистил ок ружающую среду.

Вернулся Женечка домой (подъев по пути нескольких приятелей и девочку Марьяну) и для почина дядю умял. Начинать с родителей было всё-таки неудобно. Мало ли что. Могут наказать. Дядя пошёл легко, даже запивать не понадобилось. А вот с бабушкой вышла заминка. Большая она, толстая и убежать пыталась. Однако в кухне её Женечка настиг. Там лимонад в холодильнике очень кстати обнаружился. Запил.

Я не говорил, но в процессе поглощения пищи юный организм Же нечки, естественно, усваивал питательные вещества, рос и развивался. Стал Женечка большой, даже немножечко страшный. Рот тоже расширил ся – в пол великаньего лица. Впрочем, это только облегчало процеду ру питания.

Наконец дошла очередь и до родителей. В последнее время как-то начали они Женечке надоедать: расспрашивали, воспитывали, да и вооб ще... Короче, утилизировал. Мама на вкус оказалась приятнее.

Больше дома народу не оставалось. Женечка снова вышел на улицу, только теперь действовал методичнее, последовательнее. Никого не пропускал. С соседками поздоровался и – ам! Кошка пробежала – да! За ней пёс, на этот раз неизвестный Женечке. Ничего, в процессе позна комимся. Машины вместе с пассажирами, прохожих с хозяйственными сум ками или просто так, без дела болтающихся, птиц, рыб в зоомагазине, лошадей из проезжающего мимо фургона – вместе с фургоном... Некото рые успевали ругаться, но Женечка не обидчивый. Передохнёт малость – и по новой.

На десятый или на пятнадцатый день поднялся с газона (в подъезд он войти теперь не мог: не помещался) вовсе уже громадный Женечка и обнаружил, что есть-то некого. Только кое-какие случайно не прогло ченные вещи и прочие выпавшие неудобоваримые предметы по углам валя ются. Между тем развившийся аппетит пищи требует. Однако так и с го лоду умереть недолго, понял Женечка и заплакал. Горькими – от пере избытка солей в организме – слезами. И от собственных рыданий проснулся.

Лежит он, оказывается, во дворе на газоне, вокруг разная обор ванная дрянь и шваль набросана, что он изо рта выплюнул, а более ни кого нет. Побежал Женечка по улицам, да только прохожих ни души, и проезжих, и пролётных... Тут-то он и сообразил, что вовсе это был не сон. Вновь зарыдал Женечка и направился еду искать по разным холо дильникам. Что ему ещё-то делать оставалось?

Пища, конечно, кое-где обнаружилась, а вот телевизоры не рабо тали, и поговорить было не с кем. Загрустил отчего-то Женечка, даже отощал. Опечалился. Началось у него полное несварение желудка. С каждым днём ему делалось хуже и хуже, и однажды он умер. От тоски и энтероколита.

А всё потому, что всех съедать нельзя. Кого-то надо было оста вить.

С А Т У Р А Т О Р

В цехе у Женечкиного папы стоит аппарат с жутким названием "Са туратор". Папа говорит, что это совсем не опасная штуковина, наобо рот, очень даже полезная, поит всех проходящих газированной водой, причём совершенно бесплатно. Он и сына приглашал на работу, чтобы развеять беспочвенные страхи, но Женечка не пошёл. Он знает, что бе зобидная дотоле машина, едва завидев его, заскрежещет чугунными шестерёнками, залязгает стальными нержавеющими зубами, взовьётся в воздух и, ринувшись в мёртвую петлю, в одно мгновение раздробит его тело в сплошную кашицу с неразличимыми деталями. А потом, может быть, снова станет хладнокровно производить на свет безвредную ши пучку.

И проезжей части дороги Женечка боится. Когда он переходит шоссе, то внутренним оком видит жадный интерес всех этих "Жигулей", "Мерседесов" и "Тойот" к своей беззащитной плоти. Стоит на мгновение утратить бдительность – и железная автомобильная река сорвётся с места, захлестнёт неотвратимой волной и ничегошеньки не оставит.

Женечка растёт, отчётливо видя стальные челюсти окружающей действительности. Он где-то читал, что гурманы во Франции поедают устриц живьём. Вроде бы так особенно пикантно получается. Женечка ощущает себя моллюском, уже попавшим на язык и за миг до того, когда зубы сомкнутся и примутся ж е в а т ь. Клыки вот-вот вонзятся, за работают-замесят коренные, однако этого пока не произошло, мгновение тянется, тянется, просвет ещё остаётся, и мы существуем.

Только Женечка не желает так жить. Он барахтается в потоке слю ны, наполняющей глотку времени, цепляется за отростки и бородавки в ротовой полости чудовищной твари, пытаясь не позволить смыть себя туда, в жадное горло, в отвратительный, кишащий бактериями и червями пищевод. Ничего не помогает, его тело увеличивается в высоту и шири ну, покрывается волосами, теряет зубы и приобретает очки, зарабаты вает живот и одышку. И никому, кроме самого Женечки, не заметен ма ленький мальчик, который борется там, внутри, упирается и, ежедневно видя в зеркале своё новое отражение, беззвучно вопит: "Не хочу!"

Однако время не остановить, оно равнодушно жуёт себе да жуёт, пока не разгрызает любой панцирь, даже самый прочный. У него отмен ный аппетит. И Женечке ничего с этим не поделать.

Ч У Т К И Е Р У К И

Пришлось Женечке однажды лежать в больнице. Из-за хронического аппендицита. А поскольку мест не хватало, то находился Женечка не в детском отделении, а среди взрослых. Конечно же, не могли они упустить подобный случай, и все Женечку учили жизни и вообще воспи тывали.

– Да, парень, – солидно вздыхая, говорил Феофан Арнольдыч, дворник на пенсии, – всё, оно не так просто, как многие понимают. Вот возьмём для примеру собаку. Она, положим, гадит на газон, конеч но, но это не только безобразие, но сложный природный процесс по превращению полезных продуктов в разные другие вещества, в том числе в саму собаку, однако уже немного побольше.

– Почему обязательно "побольше"? – интересуется Женечка. – Вот у меня в подъезде у одного той-пудель, так тот точно не вырастет дальше.

– Ты не спорь, – раздражается бывший страж чистоты (он в прин ципе не любит возражений, поскольку туговато соображает из-за чрез мерной начитанности и природной тупости, а потому не знает, что от ветить). – Ты старших слушай. Старшие, они, знаешь, дурного не посо ветуют. Раз сказал "увеличивается", значит, так оно и есть. Пусть даже на самую малую малость. На волосок, к примеру. Только простому глазу необразованного человека незаметно, а лишь под микроскопом. Есть такой электронный микроскоп, через него всё видно, что было и чего не было. Очень хорошая машина. Да. И этот процесс пищеварения такой сложный, вроде как атомную бомбу делать, однако ещё сложней. И сплошь там польза природе и организму вообще, хотя на выходе получа ется дерьмо и загрязнение пейзажа, и за это надо примерно штрафо вать. Причём не пса того той-пуделя, а хозяина евонного жирягу. Да.

– Или, скажем, рассмотрим твой диагноз, – продолжает дядя Фео фан. – Безобидная, по всеобщему мнению дилетантов, болезнь. Вроде свинки или там ОРЗ. Однако же ежели вовремя тебя не вскрыть, то сво бодно может произойти загноение. Дальше, конечно, неизбежное пробо дение и летальный исход. Вполне свободно. И никакой анамнез не помо жет.

Надо отметить, что пациенты из Женечкиной палаты всегда охотно обсуждали болезни и предпочитали прогнозировать окружающим скорую смерть. В качестве объектов выбирались, в основном, новички, так как матёрые больные сами могли в ответ напророчить что угодно, тем паче, судьбоносных возможностей в лечебном деле хватало. Олег Степанович вспоминал, как во время операции в теле одного чиновника забыли скальпель, и тот постепенно прорезал себе путь наружу и вышел на свет прямо во время заседания Совета Министров. Ну, или в ходе како го-то другого совещания. Мероприятие, конечно, сорвалось, был чудо вищный скандал, однако искромсанного хирургическим ножом начальника спасти не удалось. Пришлось нового назначать. Студент Паша обожал рассказывать, как одной девушке практически из их группы и почти что с его курса неопытный стоматолог рассверлил верхний коренной зуб до мозга. В результате лоботомия, и человек превратился в идиота. Даже институт не смогла окончить. А зуб, между тем, оказался здоровым, так что потом соседний пришлось заново долбить. Правда, ей уже было всё равно. Тут старичок из-под Пензы, который здесь вообще случайно лежал по причине временного пребывания на пансионе у внука, сообщал, как лично у него практикантка в поликлинике трижды вскрывала фурун кул и расковыряла полспины, включая задницу. На этом месте окружаю щие начинали возражать пенсионеру, что балладу про чирей и ж... попу они слыхали раз триста и пора бы Мафусаилу Авраамовичу сменить пластинку, тот спорил, потом обижался и грустил, и разговор на опре делённый период времени прекращался.

Однако их собственного лечащего врача Михаила Арменовича обита тели палаты уважали, и особенно им нравились его длинные, почти му зыкальные пальцы.

– Ах, эти чуткие руки! – напевно произносил Симеон Теодорович, актёр народного театра, занимавший по протекции лучшее место у ок на. – Замечали ли вы их редкостную подвижность? В нашем храме ис кусства имеется пианист, так я клянусь, что его кисти менее изящны.

Конечно, прочие пациенты не возражали, а напротив, дополняли дифирамбы артиста собственными историями о десятках, нет – сотнях жизней, почти загубленных окружающей средой, но вовремя спасённых гениальным хирургом. Каждый мечтал, чтобы в его кишках копались за тянутые в резиновые перчатки пальцы именно Михаила Арменовича.

И только Женечка не пел в общем разновозрастном хоре. У него были свои причины. Каждую ночь, едва погружённая дежурной сестрой в полутьму палата засыпала, к приоткрытой форточке с улицы подбирались те самые руки. Сами по себе, отдельно от туловища, будто ампутиро ванные по локоть. Они протискивались внутрь и, слабо фосфоресцируя, плыли над бесчувственными телами пациентов к кровати мальчика. Ему никогда не удавалось вскрикнуть, лишь тихий, никому не слышный стон срывался порой в пространство и гас во всеобщем храпе. А между тем поросшие жёстким рыжим волосом пальцы тщшательно и о п ы т н о разминались, массировали друг друга и ладони. Казалось, они прихора шивались. А затем, будто по сигналу, бросались вперёд и смыкались вокруг Женечкиной шеи. Женечка бил кулаками по душившим его лапам; пытался дотянуться до них ногами; по одному суставу отжимал от себя эти пальцы, и они, будто дразнили, легко подавались, чтобы вновь вцепиться короткими, хирургическими ногтями в нежную кожицу Женечки ного горла.

В конце концов руки, однако, почему-то прекращали борьбу. Ко нечно, они могли бы покончить с мальчиком сразу, но не делали этого. Возможно, наступал момент, когда они уже нужны были хозяину и поп росту не успевали справиться с Женечкой вовремя? Или они забавля лись, играли с ним? Так или иначе, но задолго до рассвета они поки дали палату, растворяясь в серости городской ночи, а мальчик оста вался ничком на кровати, поглаживая измученную шею и воспалённо ды ша. И каждое утро будившее Женечку солнце светило чуть менее ярко.

Женечка не пытался никому пожаловаться. Взрослые редко верят детским фантазиям, а уж в этом случае... Наверное, его выслушали бы, а потом отправили в другую клинику, нервную, к Наполеонам и пришель цам с тарелочек, а ему вовсе туда не хотелось. Кстати, самой опера ции он почти не боялся, он просто не надеялся до неё дожить. Он ле жал на своей койке, уставившись в потолок, и думал про то, как чут кие руки хирурга нащупывают на его шее ту главную жилку, в которой скрывается его душа, и про то, что меркнет солнце.

Скоро оно погаснет совсем.

С А М У Ю М А Л О С Т Ь

– Мама, – говорит Женечка, мысленно прижимаясь щекой к прохлад ной скользкой ткани привычной белой блузки, – мамочка, я так боюсь умереть.

– Ничего, – отвечает мама, – успокойся, сыночек. Что поделаешь, рано или поздно это случается со всеми. Лучше попозже, конечно, но каждому приходит своя очередь. Поверь, малыш, это не так уж страшно.

– Нет, – твердит Женечка, – пусть все умирают, а я не желаю.

– Ну что за глупости?! – вмешивается папа. – Давай рассуждать логически. Раз что-то непременно должно произойти, значит, этого не избегнешь. Строго по определению. Понимаешь?

Он иногда бывает таким занудливым, просто противным.

– Понимаю, – говорит Женечка. – Но не хочу. Ведь т а м ничего нет, там пустота. Ведь так? Ведь правда?! Что вы молчите? И, наверное, черви, крысы и какие-нибудь жуки? Я боюсь червей и жуков тоже, ты же знаешь, мама. И пустоты тоже. Раз уж это обязательно нужно, пускай Бог сделает так, чтобы я не совсем умер. Что Ему сто ит? Пусть я даже буду мёртвый, но не полностью, чтобы хотя бы крош ка, хотя бы самая малость жизни осталась. Ведь Бог это может?!

– Может, – вздыхает в темноте мама. – Бог всё может. На то Он и Бог.

– А Он захочет?

– Как же Он может не захотеть, когда Его просит такой малень кий мальчик. Он любит маленьких.

– И... И ещё... Я его тогда ещё прошу, чтобы он и вам немножко жизни оставил. Мне без вас всё равно страшно.

– Хорошо-хорошо, – говорит мама, – мы всегда будем с тобой. Не бойся, Женечка.

Папа молчит и, кажется, что-то сопит себе под нос.

Это повторяется изо дня в день, уже давным-давно. Конечно, папе надоело. Мамы, они более терпеливые.

Таинственные, боящиеся дневного света существа шуршат во тьме, отделяющей Женечку от его родителей. Те ещё могут беседовать, но коснуться друг друга им уже не суждено. Наверху что-то шелестит. Это осенний дождь рыдает над городом, поливая среди прочих предметов три могильных холмика и общий памятник. Женечка, его папа и мама погибли семь лет назад в автокатастрофе, когда у встречного МАЗа отказало сцепление.

Однако самая малость жизни в них осталась.

П О С Л Е Д Н Я Я С К А З О Ч К А

– Что, я опять умер? – спрашивает Женечка.

– Да, так уж получилось, – отвечаю я. Собственно, набираю это предложение на клавиатуре.

– И тебе меня ни чуточки не жалко?

– Жалко, конечно, – вздыхаю я, – но, видишь ли, на твоей смер ти... то есть смертях... здесь всё и построено.

– Я как раз и понимаю, что всё подстроено.

– Не играй словами, – говорю я. – Это моя прерогатива. Одни только дилетанты думают, что писательство – чистая работёнка, лёгкий хлеб. На самом деле у нас руки по локоть в невидимой крови. Кому это и знать-то, как не тебе? А быть литературным героем – вообще занятие для мазохистов. Так что, мой юный друг, назвался груздем – полезай в скороварку.

– Я никакой не этот... не мазохист, – упрямо заявляет Женеч ка. – И никем, между прочим, не назывался. Это ты меня назвал! И ты всё тут придумал!

– Вот именно...

– Нет, не перебивай. Ты и так меня уже столько раз перебил...

– А вот в таком затасканном каламбуре я, уважаемые читатели, не виноват. Здесь уже его, извините за выражение, творчество, и я прямо сейчас всё это удалю...

– Нет, постой. Ты мне ещё про художественный метод, фабулу и сверхзадачу что-нибудь расскажи.

"Боже, какой умный мальчик получился", – думаю я.

– Как много красивых, учёных слов. А в результате я мучаюсь и умираю. Ты разве не знаешь, что над маленькими издеваться нельзя?!

– Ну, – мнусь я, – в реальной жизни это, конечно, верно, но на бумаге – не преступление. Даже не грех, наверное.

– Ах, раз так, значит, мне совсем и не больно. Даже приятно. Давай поменяемся!

– А вот это уже совсем глупости, – наконец мне, кажется, уда ётся взять инициативу в свои руки. – Ты же, извини, всё-таки не настоящий.

– Значит, не настоящий? – повторяет Женечка.

– Да, увы.

– Ну, тогда у меня ничего не выйдет.

Происходит что-то, чего не должно было и не могло случиться. Экран дисплея искрит и будто вспучивается. На мгновение передо мной мелькают печальные безжалостные глаза, и Женечка... или некто... нечто... опрокидывает меня вместе со стулом и впивается мне в ярем ную вену. Никогда не знал, что такое яремная вена, но это наверняка оказалась именно она. Уж он-то не ошибся бы.