Текст книги "Пространство Откровения"

Автор книги: Аластер Рейнольдс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Глава шестая

На пути к Дельте Павлина, год 2546-й

– Я подозреваю, – сказала Вольева, – что ты принадлежишь к числу тех людей, во всех других отношениях вполне разумных, которые гордятся своим неверием в призраков?

Хоури поглядела на нее и слегка нахмурилась. Вольева с самого начала знала, что эта женщина отнюдь не глупа, но все же хотелось увидеть реакцию на заданный вопрос.

– Триумвир, какие призраки? Ты шутишь?

– Ты очень скоро убедишься, – ответила Вольева, – что я почти всегда абсолютно серьезна.

Илиа указала на дверь, через которую они только что вошли, плотно сидящую в красно-бурой от ржавчины переборке корабля. Дверь была очень прочная, на ней сквозь пятна плесени и пласты ржавчины проступало относительно четкое стилизованное изображение паука.

– Вперед! Я не отстану.

Хоури без колебаний выполнила приказ. Вольева была удовлетворена. За три недели, прошедшие после похищения этой женщины – или ее вербовки, если кому-то больше нравятся эвфемизмы, – Вольева применила к ней весьма сложный комплекс психотропных средств, предназначенных для возбуждения чувства лояльности. Процедуры подходили к концу, оставалось принять еще несколько доз, которые обеспечат пролонгированное – почти бесконечное – действие этих препаратов. Скоро эта женщина станет не только абсолютно послушной, но и само послушание превратится для нее в своего рода инстинкт, в базовый принцип, в силу которого она не сможет сопротивляться приказам, как рыба не может дышать нигде, кроме воды. Доведенный до крайней степени, инстинкт заставил бы Хоури не только беспрекословно подчиняться товарищам по экипажу, но еще и обожать их всех за то, что ей позволяют выполнять ее работу.

Однако Вольева решила не доводить программирование этой женщины до подобной стадии. Более чем бесполезные эксперименты с Нагорным привели к выводу, что ей не нужна новая бессловесная морская свинка. Будет даже приятно, если Хоури сохранит способность выражать определенную степень недовольства.

Как и обещала Вольева, она шла следом за Хоури. Но та, отойдя на несколько метров от двери, остановилась: дальше идти было некуда.

Вольева приказала лепестковой диафрагме закрыться.

– Где мы, триумвир?

– В моих личных владениях, – ответила Вольева.

Она что-то сказала в свой браслет, и свет зажегся, хотя периферия комнаты осталась темной. Каюта имела форму толстой торпеды, ее длина вдвое превышала ширину. Внутренняя отделка отличалась пышностью – четыре обитых малиновым бархатом кресла, привинченных к полу друг возле друга. Было место для еще двух, от них остались лишь крепления на полу. Чехлы на креслах отсутствовали. Стены каюты были отделаны медью, они мягко закруглялись и казались выполненными из черного сверкающего обсидиана или полированного мрамора. В помещении имелась еще консоль черного дерева, прикрепленная к подлокотнику одного из кресел, в которое и уселась сама Вольева.

Она раскрыла консоль с различными дисплеями и циферблатами, отделанными бронзой. Под этими окошками находились бронзовые же таблички и инкрустации из слоновой кости и дорогих пород дерева. Ознакомление с показаниями датчиков не требовало много времени, так как Вольева регулярно посещала «Паука», но она не спешила – ей просто нравилось касаться пальцами приборной доски.

– Предлагаю сесть, – сказала она. – Мы сейчас отправимся.

Хоури послушно села рядом с Вольевой, которая тут же защелкала выключателями из слоновой кости, наблюдая, как зажигаются окошки, как вздрагивают стрелки, чувствуя ток. Вольева испытывала что-то вроде садистского наслаждения, видя, что Хоури ничего не понимает, не знает даже, в какой части корабля они находятся и чего ей следует ждать.

Что-то залязгало, последовал сильный толчок, как будто эта каюта была спасательной шлюпкой, готовой оторваться от корабля-матки.

– Мы двигаемся, – заключила Хоури. – Что это, роскошный лифт специально для триумвирата?

– К чему нам такой декаданс? Мы просто в старой шахте, которая ведет к корпусу корабля.

– Тебе нужна каюта, чтобы кататься в ней по кораблю?

Презрение Хоури к привычкам ультра снова проступило наружу. Как ни странно, Вольева испытала извращенное удовлетворение. Значит, ее препараты не полностью разрушили личность этой женщины, а лишь изменили ее мотивацию.

– Будь это обычной проверкой состояния корпуса, мы бы пошли пешком, – ответила Илиа.

Движение было достаточно ровным, хотя иногда раздавались щелчки и лязг – это срабатывали воздушные шлюзы и системы тяги. Стены были, как и прежде, черны, но Вольева знала, что вскоре все изменится. Она продолжала следить за Хоури, пытаясь догадаться, боится ли та или просто испытывает интерес. Если Хоури умна, то уже наверняка сообразила, что Вольева не уделяла бы столько времени тому, кого собирается убить. С другой стороны, опыт солдата, воевавшего на Окраине Неба, должен был научить Хоури не принимать на веру ни чего и никогда.

Ее внешность за время пребывания на борту значительно изменилась. И лишь малая часть этой перемены была связана с принуждением к лояльности. Если раньше она коротко стригла волосы, то сейчас они практически исчезли. Только у самой макушки наметился вторичный волосяной покров. Кожа была изрыта тонкими шрамами цвета лососины. То были следы операций – Вольева вскрывала череп Хоури с целью вживления в мозг имплантатов, находившихся ранее в голове Бориса Нагорного. Были следы и других хирургических операций на теле Хоури, оставшиеся после извлечения осколков и шрапнельных пуль, лечения лучевых ожогов и тому подобного. Все это сувениры воинской службы. Некоторые пули вошли слишком глубоко, и медики Окраины Неба даже не пытались их из влечь. По большей части опасности для жизни они не представляли, так как состояли из биологически инертных композитов и находились далеко от важных органов. Но иногда врачи просто давали маху. Непосредственно под кожей у Хоури Вольева нашла несколько осколков, которые надо было обязательно удалить. Что она и сделала, впоследствии рассмотрев каждый в лаборатории. Все осколки, кроме одного, никаких подозрений не вызвали. Этот неметаллический композитный материал не мог взаимодействовать с чуткими индукционными полями артиллерийских орудий. Но Вольева пронумеровала извлеченные фрагменты и убрала их в сейф. Один осколок Илиа изучала долго, сосредоточенно хмурясь, потом обругала некомпетентных врачей и положила его рядом с другими.

Работа была грязная, но все же не такая, как операции на мозге. В течение столетий имплантаты наиболее распространенных типов или выращивались in situ[1]1
  На месте (лат.).


[Закрыть], или их конструировали с расчетом на безболезненное введение через уже имеющиеся естественные отверстия в голове. Но такие методы не годились для уникальных точных имплантатов, применяемых в артиллерии для связи между механизмами и людьми. Тут единственным способом вживления была трепанация черепа с помощью пилы и скальпеля, после чего требовалась кропотливая приборка. Все осложнялось еще и наличием в мозгу Хоури более ранних имплантатов. Тщательно изучив, Вольева решила, что необходимости удалять их нет. Не то рано или поздно снова придется ставить такие же, чтобы Хоури могла действовать за пределами своих служебных обязанностей, как действовала раньше. Имплантаты прижились хорошо, и уже через день Вольева усадила Хоури, предварительно усыпив, в кресло управления центральным артиллерийским постом. Она убедилась, что корабль способен нормально контактировать с новыми имплантатами. Дальнейшая проверка могла подождать, пока не будут доведены до конца процедуры внедрения инстинкта лояльности. Основная работа придется на то время, когда большая часть команды будет спать в криокапсулах.

Слово «осторожность» приобрело для Вольевой теперь особый смысл. Именно из-за неосторожности возникли все неприятности с Нагорным.

Она не может совершить новую ошибку.

– Откуда у меня ощущение, что я прохожу какой-то тест?

– Нет, это не тест, а просто… – Вольева махнула рукой. – Извини, ладно? Надеюсь, я не слишком многого прошу.

– Как мне выполнить это распоряжение? Заявить, что вижу призраков?

Теперь вне движущейся каюты появился свет. Оказалось, что ее стены вовсе не черные, а прозрачные – просто выглядели черными в темной шахте. Конец путешествия проходил в полном молчании. Каюта поднималась к источнику света, пока ледяное голубоватое свечение не облило ее со всех сторон. А затем она оторвалась от корпуса корабля.

Хоури поднялась с кресла и осторожно приблизилась к стенке. Стекло, конечно, было сделано из гипералмаза, так что оно не могло разбиться и Хоури не могла выпасть наружу. Однако выглядело оно чрезвычайно тонким и хрупким, а человеческий разум не в состоянии принимать на веру несколько вещей сразу. Глядя вниз, Хоури различала восемь паучьих ног, с помощью которых капсула цеплялась за корпус корабля. Теперь Ана поняла, почему Вольева однажды в разговоре с ней назвала эту каюту «Пауком».

– Не знаю, кто его построил, – объясняла Вольева. – Думаю, он появился или одновременно с кораблем, или потом, в ходе его предпродажной подготовки. Это, конечно, если предположить, что у кого-то нашлись на него деньги. Думаю, каюта служила для привлечения потенциальных клиентов. Отсюда и такая роскошь отделки.

– То есть она понадобилась, чтобы взвинтить цену?

– Не исключено. А может, кто-то хотел иметь средство для выхода за пределы корпуса, такой вот модуль. Внешний наблюдательный пост должен иметь большой запас прочности, иначе его сорвет при резком разгоне или торможении корабля. Если там только телекамеры, особых проблем не будет, но если на борту люди, задача здорово усложняется. Кто-то должен управлять такой штуковиной или хотя бы уметь программировать автопилот. «Паук» же удобен тем, что он неотделим от корабля. Управлять им проще простого, он знай себе ползает внутри и снаружи на своих восьми конечностях.

– А что, если…

– Если все-таки сорвется с креплений? Ну, во-первых, такого еще не случалось, но если бы и случилось, то у каюты есть и магнитные присоски, и специальные когти, способные пробить обшивку. В крайнем случае она сможет двигаться самостоятельно, развив ту же скорость, что и корабль. Если же и этого окажется мало… – Тут Вольева сделала паузу. – Тогда я буду вынуждена встретиться с моим любимым божеством и как следует обсудить создавшуюся ситуацию.

Хотя Вольева никогда не уводила «Паука» от места выхода на поверхность корпуса больше чем на сто метров, он мог бы проползти вокруг всего корабля. Но в таком рискованном путешествии ни разу не возникало необходимости. Тащиться при релятивистской скорости корабля по его брюху сквозь радиационную бурю, от которой каюту обычно защищала толстая корабельная броня, было бы весьма опасно. Стены модуля были слишком тонки; усиленную защиту его конструкторы принесли в жертву загадочному шику.

«Паук» – самая сокровенная тайна Вольевой. Его нет даже на чертежах корабля, и, скорее всего, остальные члены команды даже не подозревают о его существовании. Если бы на борту все обстояло хорошо, такое положение сохранилось бы до конца жизни Вольевой, но проблемы с артиллерией заставили понизить планку секретности. Даже при отвратительном нынешнем состоянии корабля раскинутая Садзаки сеть шпионских устройств была чрезвычайно обширна. «Паук» – одно из тех немногих мест, где Вольева чувствовала себя защищенной и могла без опаски обсуждать со своими стажерами самые деликатные вопросы, в которые ей не хотелось посвящать других членов триумвирата.

По этой причине ей пришлось выдать тайну «Паука» Нагорному – чтобы обсудить с ним во всех подробностях проблему Похитителя Солнц. В течение нескольких месяцев, пока его состояние все ухудшалось, она жалела об этой откровенности, вечно опасаясь, что он выдаст Садзаки тайну «Паука». Но вообще-то, волноваться ей тогда не следовало: к трагическому концу своей жизни Нагорный настолько глубоко погрузился в кошмары, что просто физически не мог вмешиваться в тонкости внутренней политики корабля. Потом он унес секрет в могилу, и некоторое время Вольева могла спать спокойно, не боясь, что ее святилище будет обнаружено.

Возможно, сейчас она тоже делает ошибку, о которой пожалеет впоследствии: ведь она поклялась себе не рисковать больше каютой, но, как всегда, конкретные обстоятельства оказались сильнее. Требовалось кое-что обсудить с Хоури, причем призраки были лишь своего рода приманкой, чтобы стажер не заподозрила существования куда более глубоких причин.

– Я пока никаких призраков не видела, – сказала Хоури.

– Еще увидишь, вернее, услышишь. И очень скоро, – последовал ответ.

Поступки триумвира казались странными Хоури. Несколько раз Вольева намекала, что эта каюта – ее тайное личное убежище на борту корабля и что остальные – Садзаки, Хегази и еще две женщины – даже не догадываются о существовании «Паука». Странно, что она решилась выдать свой секрет Хоури, с которой едва знакома. Даже в экипаже, состоящем из химериков-милитаристов, Вольева выделялась своей замкнутостью и одержимостью. Такой человек не может поддаться внезапному приступу доверчивости. Она всячески демонстрирует Хоури свои симпатии, но в ее дружеских жестах есть что-то искусственное. Нет ощущения спонтанности – они кажутся заранее заготовленными. Хоури встречала таких людей и раньше – на войне. Сначала они кажутся своими в доску, но потом оказываются чужими разведчиками или стукачами, собирающими информацию для начальства. Вольева старалась говорить о «Пауке» как бы между прочим, но Хоури понимала, что призраки – вовсе не главное в этой беседе.

В голову лезли разные мысли, в том числе и такая: Вольева привела ее в эту комнату, чтобы здесь и оставить. Не обязательно живую.

Оказалось, что это не так.

– Кстати, давно хочу задать один вопрос, – легкомысленным тоном сказала Вольева. – Название «Похититель Солнц» тебе пока ни о чем не говорит?

– Нет, – ответила Хоури. – А должно?

– Да нет, едва ли… Просто вспомнилось. Слишком долго объяснять почему… Ладно, не бери в голову.

Все это звучало не более убедительно, чем предсказания гадалки из трущоб Мульчи.

– Хорошо, не буду, – ответила Хоури и спросила сама: – А почему ты сказала «пока»?

Вольева внутренне обругала себя. Неужели она все испортила? Пожалуй, нет. Вопрос был задан совершенно естественным тоном, а в поведении собеседницы нет никаких признаков подозрительности… И все же не стоит делать ошибки.

– Неужели я так сказала? – произнесла она, надеясь, что придала голосу нужный оттенок удивления пополам с беспечностью. – Я вовсе ничего не имела в виду. – И тут же сменила тему: – Погляди-ка вон на ту звезду. Она слегка красноватая, видишь?

Глаза уже попривыкли к межзвездному пространству, через которое с огромной скоростью летел «Паук», голубое свечение выхлопов мешало меньше, и в черной бездне можно было различить несколько звезд.

– Это солнце Йеллоустона?

– Да, Эпсилон Эридана. Вот уже три недели, как мы покинули его систему. Еще немного времени, и ты с трудом обнаружишь эту звезду. Наша скорость пока составляет всего несколько процентов от световой, но мы ее непрерывно наращиваем. Скоро видимые нами звезды начнут смещаться, созвездия станут менять очертания, пока наконец не соберутся в две группы: одна – впереди нас, другая – позади. Будет казаться, что мы посреди длинного тоннеля, в который свет поступает с обоих концов. А еще звезды поменяют окраску. Это будет выглядеть очень необычно, так как цвет звезды зависит от ее спектрального типа. От того, сколько энергии она выделяет в различных частях спектра, включая инфракрасный и ультрафиолетовый. Но тенденция такова: цвет тех звезд, что впереди, будет сдвигаться к голубой части спектра, а тех, что позади, – к красной.

– Наверно, это очень красиво, – проворчала Хоури, сбивая пафос собеседницы, – но я никак не пойму, при чем тут призраки?

Вольева слегка улыбнулась:

– Я чуть не забыла о них. Просто позор!

И тут же сказала что-то браслету, но так тихо, что Хоури не расслышала, о чем Вольева попросила корабль.

Стонущие голоса про́клятых душ заполнили каюту.

– Вот и призраки, – сообщила Вольева.

Бестелесный Силвест парил над погребенным городом.

Окружавшие его стены вздымались кругом. Их покрывало великое множество надписей – хватило бы на десятки тысяч томов амарантийского текста. Хотя иероглифы были всего несколько миллиметров в высоту, а он парил в сотнях метров от стены, достаточно было лишь сфокусировать зрение на определенном участке, чтобы четко увидеть написанные там слова. При этом переводящие алгоритмы перерабатывали текст на каназиан, а собственные полуинтуитивные процессы Силвеста дублировали перевод и справлялись с возникающими лакунами. Обычно Силвест соглашался с программами, но иногда они упускали существенные контекстно зависимые тонкости.

В то же время, телом пребывая в Кювье, он вслепую делал короткие заметки, заполняя страницу за страницей в бюваре. В последние дни ему особенно нравилось писать пером; он избегал по возможности новейших технических средств. Цифровые устройства были слишком доступны его врагам. Если записи разорвать и сжечь, они просто навсегда исчезнут, а не послужат созданию образа, который будет использован в чьей-то чуждой идеологии.

Он закончил перевод очередного раздела, дойдя до изображения фигуры со сложенными крыльями, что означало конец абзаца. Потом оторвался от танцующей перед глазами стены, покрытой иероглифическими надписями, вложил в бювар закладку, сунул его, не глядя, в ящик стола и вытащил другой бювар. Открыв его на закладке, Силвест провел пальцем по странице сверху вниз, определяя на ощупь, где кончается написанный чернилами текст. Положив книгу точно параллельно краю стола, он установил перо у конца последней строчки и стал писать дальше.

– Не слишком ли много усердия? – прозвучал голос Паскаль.

Она вошла в комнату так тихо, что Силвест не услышал. Теперь надо было визуализировать ее – или стоящей около письменного стола, или сидящей рядом в кресле, как и было на самом деле.

– Кажется, я что-то нащупал, – сказал он.

– Ты все бьешься лбом в эти старые письмена?

– Что-то должно треснуть первым – либо они, либо мой лоб. – Он перевел имитацию своего взгляда со стены на центр амарантийского города. – И я надеюсь, что биться осталось недолго.

– Я тоже надеюсь.

Он знал, на что она намекает. Полтора года назад Нильс Жирардо продемонстрировал им погребенный город. Год назад обсуждался вопрос о свадьбе Силвеста и Паскаль, и решено было отложить ее до тех пор, пока Силвест не добьется серьезного продвижения в расшифровке настенных надписей. Вот этим он и занимался сейчас… и боялся собственных успехов. Больше не будет предлогов откладывать. И Паскаль знает об этом не хуже его самого.

И почему все превращается в такую сложную проблему? Или проблема стала проблемой только потому, что он сам ее так классифицировал?

– Опять ты хмуришься, – сказала Паскаль. – Текст не дается?

– Нет, – ответил Силвест. – Перевод идет легко.

И это была правда. Просто у него выработалась привычка в работе с амарантийскими текстами совмещать два потока данных, подобно тому как картограф анализирует стереографические изображения местности.

– Дай взглянуть.

Он слышал, как она движется по комнате, как разговаривает с секретером, приказывая ему открыть второй канал для ее сенсорики. Эта консоль, дававшая Силвесту доступ к электронной модели Города, появилась вскоре после его первого визита в погребенный оригинал. На этот раз идея принадлежала не Жирардо, а Паскаль. Успех «Нисшествия во тьму» – недавно опубликованной биографии Силвеста – сильно укрепил ее влияние на отца, и Силвест не стал спорить, когда она предложила ему – в буквальном смысле – ключи от Города.

Разговоры о грядущем бракосочетании были у всех на устах. Бо́льшая часть сплетен достигала ушей Силвеста: мол, это чисто политическое мероприятие, что Силвест спит и видит, как бы ему вернуться во власть, что брак лишь средство для достижения цели, а цель – экспедиция к двойной звезде Цербер-Гадес. Возможно, когда-то подобные мысли действительно посещали Силвеста. Возможно, его подсознание задавалось вопросом: а не придумал ли он любовь к Паскаль, имея в виду эти амбиции? Да, тут могли быть крупицы истины. Но с тех пор прошло немало времени, и сейчас он сам не взялся бы сказать, каковы его мотивы. Он сознавал, что если даже любит Паскаль (а такое допущение для Силвеста было равносильно признанию в любви), то не может закрывать глаза на выгоды, которые ему сулит этот брак. Он уже сейчас имел возможность публиковать статьи – скромные, основанные на имеющихся расшифрованных текстах. Публиковать в соавторстве с Паскаль. И Жирардо там упоминался в качестве лица, оказавшего помощь.

Пятнадцать лет назад Силвест все это счел бы позором, но сейчас ему с трудом удавалось питать чувство недовольства собой.

Важнее было другое. Открытие Города стало важным шагом вперед для понимания сути События.

– Я уже здесь, – сказала Паскаль громче, хотя и была сейчас так же бестелесна, как Силвест. – Мы смотрим на Город с одной точки?

– Что ты видишь?

– Шпиль… или храм – не помню, как ты его называешь.

– Верно.

Храм находился в геометрическом центре Погребенного Города и имел форму срезанной трети яйца. Его верх был вытянут и представлял собой остроконечную башню, гордо возвышавшуюся над городскими крышами. Здания вокруг храма больше всего напоминали сросшиеся в единый ком гнезда ткачиков. Возможно, в их архитектуре сказывался некий скрытый эволюционный императив амарантийцев. Подобно уродливым богомольцам, они жались к огромному шпилю, венчавшему храм.

– Тебя что-то беспокоит?

Силвест завидовал Паскаль. Она посетила Город не меньше десяти раз. Даже залезла на верх храма по винтовой лестнице, которая шла внутри шпиля до самого его конца.

– Фигура на шпиле. Она тут как-то не к месту.

Фигура была маленькой и изящной в сравнении со всем остальным в Городе, хотя и достигала пятнадцати метров в высоту, то есть была вполне сопоставима со статуями в египетской Долине Царей. Судя по данным, полученным в ходе раскопок, Погребенный Город был построен в масштабе один к четырем. Значит, в настоящем городе фигура должна была достигать сорока метров. Но если этот город и в самом деле существовал на поверхности, то он вряд ли пережил огненные бури События, не говоря уж о последующих девятистах девяноста тысячах лет выветривания, оледенения, метеоритных атак и тектонических подвижек.

– Не к месту?

– Да. Она изображает амарантийца, но больше таких скульптур я тут не видел.

– Может, это божество?

– Вполне возможно. Но я не понимаю, зачем ему крылья.

– И в этом вся проблема?

– А ты осмотри городскую стену, если мне не веришь.

– Лучше проведи меня туда, Дэн.

У обоих пришли в движение точки обзора, по крутой дуге с головокружительной скоростью устремившись вниз.

Вольева чутко следила за Хоури, за ее реакцией на голоса. Была уверена, что у этой женщины в броне самоуверенности найдется брешь, лазейка для сомнения и страха. Такой лазейкой может быть мысль, что призраки действительно существуют, что Вольева и в самом деле нашла способ проникнуть в их фантомные эманации.

Призраки главным образом стонали, глухо и протяжно. Иногда доносились вопли и завывания, такие низкие, что они скорее ощущались кожей, чем органами слуха. Порой звуки были похожи на свист ветра, проходящего через тысячемильный пещерный лабиринт.

Было ясно, что это не природный феномен, не шелест потока элементарных частиц, обтекающих корпус корабля, и даже не флюктуации сложных процессов, происходящих в машинах. Нет, в завываниях призраков слышались голоса ночи, вопли ужаса, вой осужденных, и, хотя ни единого слова разобрать было нельзя, в них угадывалась структура человеческой речи.

– Что ты думаешь об этом?

– Это и в самом деле голоса, правда? Человеческие. Только они звучат так устало, так обессиленно, так печально… – Хоури внимательно вслушивалась. – Иногда кажется, что я разбираю отдельные слова.

– И конечно, ты поняла, что это за призраки? – Вольева приглушила звуки, и они превратились в бесконечный хоровой стон мучеников. – Это члены экипажей, такие же, как ты и я. Они служат на других кораблях и говорят друг с другом через необозримые пространства.

– Тогда почему… – Хоури заколебалась. – А, погоди… Я поняла… Они летят быстрее, чем мы, да? Гораздо быстрее. И голоса звучат медленнее, потому что они в буквальном смысле медленнее… Часы на корабле, летящем со скоростью, близкой к световой, идут медленно…

Вольева кивнула. Ее слегка разочаровало то, как быстро Хоури во всем разобралась.

– Растяжение времени. Некоторые из этих кораблей идут нам навстречу, и тогда доплеровское смещение слегка снижает эффект растяжения, хотя, как правило, он все же остается сильным. – Илиа пожала плечами, видя, что Хоури еще не вполне разобралась в тонкостях релятивистских связей. – В нормальных условиях «Ностальгия по бесконечности» все это подвергает обработке, удаляет искажения, вызванные эффектом Доплера и растяжением времени, и переводит в понятную речь.

– Покажи, как это делается.

– Нет, – ответила Вольева, – не стоит. Результат почти всегда одинаков: пошлости, хвастовство торговцев, технический жаргон. И это еще наиболее интересная часть спектра. А другая просто наводит тоску – это параноидальные сплетни или дурацкие происшествия, которые не дают людям спать. Очень много переговоров между двумя кораблями, случайно встретившимися в космосе, – сплошной обмен любезностями. Летая на субсветовых скоростях, корабли встречаются раз в несколько месяцев. Половина посланий написана заранее, так как команда обычно лежит в криосне.

– Другими словами, обычная болтовня.

– Именно так. Отправляясь в путь, мы всегда запасаемся ею.

Вольева расслабленно откинулась в кресле, приказывая звуковой системе усилить громкость этих печальных космических стонов. Сигнал, говорящий о человеческом присутствии, казалось бы, должен делать звезды чуть менее далекими и холодными, – но у него совершенно обратный эффект. Так и байки о призраках, звучащие возле ночного костра, лишь сгущают мрак за пределами освещенного круга. На какое-то мгновение ей подумалось, что вера в духов, населяющих пространства космоса за бортом, вполне имеет право на существование.

– Заметила что-нибудь? – спросил Силвест.

Стена состояла из гранитных V-образных блоков. В пяти местах она прерывалась воротами и домиками для охраны. Над воротами высились изваяния голов амарантийцев, но не в реалистическом стиле, а в сходном с искусством Юкатана. Фреска, тянущаяся вдоль всей наружной поверхности стены, была изготовлена из керамических плиток и изображала амарантийцев при исполнении различных общественных обязанностей.

Паскаль помолчала, прежде чем ответить. Ее взгляд надолго задерживался на различных фрагментах фрески.

Вот персонажи несут какие-то сельскохозяйственные орудия, мало чем отличающиеся от известных из истории земного земледелия. Вот они тащат пики, луки, что-то вроде мушкетов, но позы вовсе не похожи на позы сражающихся – силуэты формализованы и статичны, будто извлечены из глубин египетского искусства. Были там и амарантийские хирурги, и каменотесы, и астрономы (оказывается, этот народ изобрел и зеркальный, и линзовый телескоп, что подтвердили и позднейшие раскопки), и картографы, и стекольщики, и погонщики воздушных змеев, и художники. Под каждой символической фигурой тянулась бимодальная цепочка иероглифов, выполненных золотом и синим кобальтом, которые обозначали род занятий данного персонажа.

– Ни у кого нет крыльев, – сказала Паскаль.

– Верно, – отозвался Силвест. – Если и были раньше, то превратились в руки.

– Но чем тебе не нравится крылатая статуя? Люди тоже никогда не имели крыльев, но это не помешало им придумать ангелов! Меня бы, скорее, удивило, что биологический вид, который когда-то обладал крыльями, так редко упоминает их в своем искусстве.

– Да, конечно, но ты забыла их миф о сотворении мира.

Только в последние годы этот миф – основа основ – стал понятен археологам. Его извлекли из десятка более поздних и приукрашенных версий. Согласно ему, амарантийцы когда-то делили небесный рай Ресургема с другими, похожими на птиц существами. Но стаи амарантийцев того времени были последними, знавшими радость свободного полета.

Они заключили соглашение с богом, которого звали Творцом Птиц, обменяв умение летать на разум. В тот день они поднимали свои крылья к небесному раю и смотрели, как всепожирающий огонь превращает их в пепел, навсегда лишая амарантийцев способности летать.

Творец Птиц оставил им лишь когтистые обрубки крыльев, бесполезные для полета, но способные служить вечным напоминанием о том, чего они лишились, – и этими обрубками амарантийцы не могли писать свою историю. В их умах тоже бушевало пламя, но то был свет разума. Этот свет, сказал Творец Птиц, будет гореть вечно – если однажды они не нарушат божественную волю, попытавшись вернуть себе небесный рай. Тогда Творец Птиц отнимет души, которые были амарантийцам дарованы в День Сожжения Крыл.

Силвест, конечно, понимал, что это всего лишь попытка культуры поглядеться в зеркало. Что имело особое значение, так это железная логика, пронизавшая всю цивилизацию амарантийцев. У них одна религия победила все остальные и сохранилась на протяжении нескончаемой череды столетий, хоть и имела в разные времена разные толкования. Без сомнения, она сформировала поведение и мышление амарантийцев, и формы эти были подчас исключительно сложны.

– Я поняла, – сказала Паскаль. – Как биологический вид, они не смогли смириться с бескрыльем, вот и создали миф о Творце Птиц, чтобы избавиться от чувства унижения перед птицами, способными летать.

– Да. И пока действовала эта вера, действовал и ее побочный эффект, весьма неожиданный: она удерживает от поиска любых других новых путей полета. Подобно мифу об Икаре, она создала прочную узду для их коллективной психики.

– Но в таком случае… фигура на шпиле…

– Огромный двукрылый салют какому-то богу, в которого они верили.

– Но что их к этому побудило?! – воскликнула Паскаль. – Религии просто умирают потихоньку, мало-помалу сменяясь новыми. Я не могу представить, что амарантийцы построили целый Город, пойдя на огромные материальные и физические затраты только для того, чтобы нанести оскорбление старому богу!

– Я тоже не могу представить. А значит, нам следует предположить нечто совершенно иное.

– Что именно?

– Что утвердился новый бог. С крыльями.

Вольева решила, что для Хоури пришло время узнать, с чем она будет иметь дело на своей новой должности.