Текст книги "Дневники Берии"

Автор книги: Алан Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Борис потер руки.

– У меня идея, Том. Напиши на этом материале роман. И еще один – о двух парнях вроде нас с тобой, которые подделали дневники Берии. Вот это будет беллетристика!

– Почему беллетристика? Почему не написать настоящие дневники?

* * *

– Борис, никого больше привлекать к этому делу не будем. Только ты и я.

– Только ты и я, – повторил Борис – Это будет здорово, чертовски здорово! Но если мы проговоримся… – он наклонил голову, и я не уловил окончание фразы. Мы отправились в «Нахблокаль» в Швабинге, где в переполненном зале студенты дергались под звуки поп-музыки. Нам приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.

– Мы заберемся в какую-нибудь дыру – в тот дом в Тоскане, куда ты собирался, где нас никто не увидит, и месяцев за шесть напишем личные дневники Лаврентия Берии, правой руки Сталина, – он хлопнул меня по плечу, – ей-богу, это будет славный розыгрыш.

– Сколько мы на этом заработаем, как ты думаешь?

– Миллионы долларов, мон шер. Миллионы.

– Нет, серьезно?

– Миллионы, – Борис икнул. – Мемуары Никиты пошли за два миллиона, Берия будет подороже. Особенно, если там будет клубничка – молоденькие девочки и прочее.

Я смотрел на танцующих. Очень хорошенькая девушка в туго облегающей мини-юбке с широким кожаным поясом, энергично виляя бедрами, спиной приблизилась к нашему столику. Края ее белых панталон мелькали перед Борисом в такт движениям. Он понаблюдал немного и с силой шлепнул по ягодицам. Девушка взвизгнула от боли. Ее партнер, крупный молодой мужчина с бородой и в берете, как у Фиделя Кастро, выскочил из темноты зала и начал громко возмущаться. Борис откинулся в кресле, вращая белками, как огромная заводная кукла. Мне пришлось встать, так как вокруг нас уже была целая толпа бородатых мужчин, присоединившихся к возмущенному кавалеру девушки. Вдруг все разбежались при появлении джентльмена в строгом костюме. Он остановился у нашего столика.

– Пожалуйста, покиньте зал, – сказал он ровным, спокойным голосом. Борис взглянул на него и заорал:

– Где метрдотель?

– Я метрдотель, – миролюбиво сказал мужчина. – Вы должны немедленно уйти.

– Я из прессы! – закричал Борис и полез в карман. – Вот, видите! – кричал он, тыча своим удостоверением в лицо мужчины. Мужчина сделал едва уловимое движение рукой, и тут же появились два официанта. Я вскочил, сунул им деньги, схватил Бориса и повел его к выходу. Он шел, спотыкаясь, выкрикивая угрозы: «Я им покажу! Буржуазные свиньи! Это вовсе не ночной бар, никто не носит галстуков!» Он бушевал, пока я не усадил его в ситроен.

На время дневники Лаврентия Павловича Берии были забыты.

* * *

На следующий день я проснулся с чувством необыкновенного подъема и вскочил с постели, не дожидаясь, пока Борис принесет кофе. Он уже позавтракал и, видно, давно уже бодрствовал. Вокруг виднелись следы беспорядка: посреди комнаты была разбросана груда книг и куча газетных вырезок. Когда мы уходили, я заметил, что на куче мусора, который все еще лежал в холле, двух коричневых свертков уже не было.

В машине он заговорил.

– Ты не забыл о вчерашнем? Так вот, я об этом все время думаю. Меня беспокоит проблема языка – менгрельского диалекта, на котором говорил Берия. Впрочем, проблема разрешима. У меня в Париже есть знакомые грузины, они содержат ресторан. Один из них, кажется, менгрел. И у них у всех есть машинки с грузинским шрифтом: грузины любят писать, особенно стихи. И Берия в молодости тоже писал стихи, хотя и не публиковал их. Даже Сталин, говорят, баловался этим в семинарии.

– Подожди! Как ты сказал, называется этот диалект?

– Менгрельский.

– Боже мой! Есть же одна русская – вернее грузинка – она только что получила стипендию в Кембридже. О ней еще в газетах писали. Это был почти скандал: женщина получила стипендию Кингз. Говорят, она с характером. Доводит профессуру цитатами из Сталина, типа: – Нет такой крепости, которую не смогут взять большевики.

– Коммунистка?

– Наоборот. Она вышла замуж за еврея и уехала из России два года назад в Израиль. Мужа убили в Шестидневной войне, и теперь она одна. Пишет диссертацию по диссидентской русской литературе.

– Думаешь, она менгрелка?

– Уверен. Я никогда не слышал об этой национальности и потому хорошо запомнил.

– Только бы ты не ошибся? Вот будет здорово! Как ее зовут?

– Бернштейн, Татьяна Бернштейн.

– По-грузински будет Татана. Ты с нею знаком?

– Нет.

– Но ты, кажется, о ней много знаешь? – спросил он с подозрением.

– Ее судьба меня заинтересовала. У нее было романтичное прошлое – училась в юности в лучшей московской балетной школе. Судя по фотографиям, она довольно хорошенькая.

Борис усмехнулся.

– Итак, вместо пожилого содержателя ресторана мы нанимаем хорошенькую молодую аспирантку из Кембриджа?

– Летом она работает, но можно попытаться.

Наша машина медленно продиралась вперед по Леопольдштрассе в потоке других машин. Борис сидел, подавшись вперед, упершись руками в колени.

– Ты можешь написать ей и предложить выполнить выгодный, но конфиденциальный перевод, – сказал он медленно. – Правда, не знаю, будет ли это лучшим вариантом, чем мой парижский. Вот если… – он задумался, потом вдруг воскликнул что-то по-русски.

– Том, у меня идея – шикарное решение! Мелочь, которая обеспечит доказательства подлинности дневников, так что никакой советолог не подкопается! Послушай. Мы опишем в дневниках эпизод, в котором он насилует молодую девушку из балетной школы. Мы так подберем детали, чтобы все выглядело достоверно, и тогда за хорошую плату Татана сделает публичное заявление, что эта девушка – она!

Его так взволновал этот план, что он начал подпрыгивать на сиденье, бормоча: «Ей-богу, это будет здорово! На сто процентов все будет казаться правдой. Шикарно, мон шер!»

– Напишем ей сейчас же, – добавил он. – Сообщи ей, что ты выпускник Кингз Колледж и заинтересуй ее переводом. Она, наверное, бедна как церковная мышь!

– Как бы не перебрать, – заметил я. – Ведь это значит, что мы вводим в дело третье лицо, почти незнакомого человека. Может, лучше написать по-русски? Ведь Берия хорошо говорил по-русски?

Борис замотал головой.

– Нет, это не будет выглядеть убедительно, не стоит рисковать. Берия мог бы писать такое только на родном языке. И если мы выпустим дневники на русском, мы объявим, что это перевод. Потом дневники могут попасть в самиздат, и цена их упадет.

– А как это напечатать? Ведь они проверят шрифт на старость?

– Мы будем печатать на старых лентах. У меня их целая куча в столе, все выцветшие.

– А какова моя роль?

– Самая главная, мон шер! Я обеспечиваю факты, а ты будешь писать. Ты писал когда-нибудь порнографию?

– Так, по мелочи. Дежурные половые акты – для того, чтобы на обложке можно было изобразить голую женщину.

– В дневниках тебе придется изобразить настоящее порно! Дай волю фантазии. Представь, что ты Берия и тебе стоит только щелкнуть пальцами, как тебе доставят любую женщину, а потом ты можешь делать с нею все, что пожелаешь. – Он удовлетворенно хмыкнул. – Потом мы найдем американского издателя и попросим его перевести парочку миллионов в швейцарский банк и не задавать лишних вопросов. О'кей?

– Замечательно, если, только, конечно они не захотят узнать, как дневники попали к нам.

– Чепуха. Ты, скажем, тайно вывез их из-за железного занавеса, из какой-нибудь восточноевропейской страны. Таким путем многое попадает на Запад. Но, конечно, ты должен держать в секрете имя того, кто тебе передал дневники. Это то, что надо – чем больше тайны, тем более убедительно все будет выглядеть. И уж поверь, если материалы будут зажигательными, эти американские издатели сами не захотят ломать себе голову по поводу того, подлинные они или нет. Но помни – никому об этом ни слова!

– Никому, – поклялся я. – Как в могиле.

– Как в могиле Берии! – заорал Борис и потом это весело повторял, пока мы не вошли в офис радио «Свободная Европа».

* * *

– Нам надо все тщательно спланировать сначала, – говорил Борис, с шумом поглощая свой бульон.

В последнее время мы обедали в маленьком ресторане посреди Инглиш Гарден, в котором в это время года почти не было посетителей.

– Например, – продолжал он, – это чертово ЦРУ. Об издателях не стоит беспокоиться, а вот ЦРУ… Они, конечно, нами заинтересуются, но если повезет, нас примут за агентов, имеющих в своих руках оригинал. Нам важно, чтобы они не только поверили в подлинность дневников, но и в то, что знают источник, из которого они к нам попали. Но если они узнают, что это подделка, нам не поздоровится! Возможно, они не могут нас отдать под суд, но им ничего не стоит добиться запрета на наш въезд в большинство стран, они смогут договориться со швейцарцами и наложить арест на наши деньги.

– Да зачем ЦРУ это нужно?

– Им нужно все. А личные записи Берии могут дать им целую массу полезных сведений, особенно, – тут Борис ухмыльнулся, – если в них имеются жаренные фактики о нынешних лидерах в Кремле.

– Ну нет, Борис, нам это ни к чему. Это для тех, кто занимается пропагандой, это для молодчиков из ЦРУ. Личные воспоминания – совращение малолетних, изнасилования – это замечательно, это пойдет. Но нам не стоит дискредитировать советское правительство. Ты говоришь о ЦРУ. А как насчет КГБ? Как они прореагируют?

– Думаю, это не имеет значения, – сказал Борис, как мне показалось, слишком поспешно. – Когда на Западе выходят подобные публикации, их реакция всегда однозначна: это происки ЦРУ. Помнишь, «Записки Пеньковского»?

– Я уверен, что они были сфабрикованы ЦРУ.

Борис пожал плечами:

– Кто знает. В том-то и дело, что никто в подобных случаях не знает наверняка. Так же было со стариком Никитой – никто никогда не сможет сказать, что он написал сам, а что добавило ЦРУ, или КГБ, или, возможно, те и другие. Но в случае с Берией большинство из тех людей, которые могли бы доказать подлинность дневников, уже на том свете. А те, кто еще живы, предпочтут помалкивать. И КГБ может заявить что угодно – кто их будет слушать?

– Меня больше волнует не то, что они скажут, а то, что они сделают.

Борис выразительно пожал плечами.

– Ну что они могут сделать? Убьют парочку американских издателей с Пятой авеню?

– Не издателей – возможно, нас.

– Ну что они могут нам сделать? Выследить и убить нас, как они это сделали с Троцким? Во времена Берии это было бы возможно, но сейчас они работают в другом стиле.

Я ждал, что он еще скажет, но он был поглощен своим бефстрогановым. Я подумал, что для человека, убежавшего от Советов и впоследствии заочно приговоренного к десяти годам тюремного заключения, он был слишком оптимистичен. Ну в самом деле: не закроют же советское правительство и разведка глаза на публикацию скандальных политических мемуаров и не ограничатся лишь публикацией дежурного опровержения.

Я повернул разговор в другую сторону.

– Ты говоришь, что ЦРУ обязательно выйдет на нас. Как?

Борис оторвался от тарелки, вытер рукой рот.

– Через издателей. Я думал о том, как нам лучше доказать подлинность книги. Тебе надо будет съездить в какую-нибудь восточноевропейскую страну. Я предлагаю Венгрию. Венгрия сегодня самая либеральная страна в Восточной Европе – несмотря на 1956 год. Ты бывал там. А теперь появился повод поехать вновь – на случай, если американцы начнут задавать вопросы. А венграм все равно, к ним ежегодно приезжает около миллиона западных туристов, и они не собираются проверять каждого. Да ты и ничего страшного не совершил в свои студенческие годы – подумаешь, провез несколько флаконов пенициллина!

Но есть и другая причина, по которой я выбрал Венгрию. Я уже говорил тебе, что чем больше секретности по поводу происхождения книги, тем лучше. Возможно, нам следует подбросить кое-какие детали. Надо предоставить конфиденциальное письменное свидетельство от какого-нибудь лица в Венгрии, указывающее, как книга попала к нему. И я знаю подходящего человека. Старый венгерский коммунист, ветеран Испанской войны, в которой он сражался на стороне Красной Армии в чине полковника и был награжден орденом Ленина. Был в фаворе до 1952 года, потом ушел с государственного поста и был посажен на пару лет в тюрьму. Очень храбрый человек и к тому же шутник! Арестовал по ошибке настоятеля Кентерберийского собора Хьюлита Джонсона, приехавшего в Венгрию с официальным визитом. Ты обязательно должен вытянуть из него эту историю!

– Ты хочешь, чтобы мы на самом деле познакомились?

Он кивнул:

– Ты с ним поладишь – он был одним из руководителей восстания и был депортирован в Россию на шесть лет. Теперь он живет в Будапеште, находится на пенсии и пишет стихи.

– Как ты с ним познакомился?

Борис сказал, ковыряя в зубах:

– Он был фронтовым другом моего отца. Еще школьником я впервые повстречал его. Когда я стал жить на Западе, мы поддерживали связь через третье лицо. Потом, в прошлом году… – Он помедлил, глядя на меня из-под тяжелых ресниц. – Хочу тебя предупредить, Том, то, что я тебе скажу, должно храниться в тайне. Если ты проговоришься… – Он крикнул, чтобы принесли пиво. Я ждал.

– В прошлом году этот венгр связался со мной. Ему удалось проникнуть в Россию – окольными путями – и к нему в руки попала рукопись. – Он понизил голос и назвал имя русского писателя, чьи работы были запрещены в СССР, по широко публиковались на Западе и были хорошо известны в мире. – Этот венгр провез его последний роман, который выйдет осенью. Нас интересует, как он провез рукопись. А он сделал это весьма остроумным способом. Если ты будешь тактичен, он может согласиться описать способ доставки рукописи в конфиденциальном свидетельстве, которое мы предъявим американцам. И скажем им, что провезенная рукопись является дневниками Берии.

– Как зовут этого венгра?

– Ласло Ласлов. Это не настоящее имя, псевдоним, под которым известен своим друзьям. Мы даже шутим, что он родился в Баден-Бадене в 1919 году! – и он залился смехом.

Я переждал немного и сказал:

– Борис, ты многое принимаешь, как должное. Например, если он не сумасшедший, за каким чертом он станет письменно признаваться в том, что провез незаконным путем запрещенную рукопись из России и передавать ее совершенно незнакомому человеку?

– Я с ним свяжусь предварительно, не беспокойся. Он поверит любому, кому доверяю я. Он человек чести. Мы, конечно, предложим ему деньги за услугу, но он скорее всего откажется.

– Хорошо. Но если его имя выплывет наружу? Если коммунисты обо всем узнают? Получится, что мы посадим беднягу в лужу.

На какое-то время Борис был обескуражен, глаза его забегали, и, когда он начал возражать, в голосе его не было особенной уверенности:

– Письменное свидетельство будет подписано в присутствии американского адвоката в глубокой секретности, и если хоть слово выйдет наружу – будет скомпрометировано его имя, и имя издателей книги.

– А ЦРУ?

Борис фыркнул:

– Ты когда-нибудь слышал, чтобы ЦРУ передавало кому-нибудь свою информацию? Да оно отказалось предоставить даже магнитофонную запись Отделу юстиции, когда те занимались делом о бумагах Пентагона. Они такие прижимистые – из них слова не вытянешь.

– Будем надеяться, – сказал я. – Предположим, издатели не имеют претензий, ЦРУ тоже. А что мы имеем?

– Кучу денег, – расплылся в улыбке Борис.

– Я имею в виду, как мы будем действовать? Будем вести переговоры через агента?

– Никаких агентов! – воскликнул Борис. – Мы не можем привлекать посторонних. Грузинская переводчица – исключение. Да я и не хочу тратить лишние деньги. У нас будет прямая сделка. Я выхожу на издателей, ты – на Ласло Ласлова.

– Агент бы не помешал, – заметил я. – Тогда мы остались бы полностью в стороне. Ты сам говорил, они могут нас выследить. И то, что мы работали на радио, вызовет у них массу подозрений, особенно, если они узнают о твоем прошлом и о том, что я – писатель.

Борис поглаживал себя по животу, откинувшись на стуле:

– Как сказать. У них в любом случае возникнут подозрения. Они, возможно, зададутся вопросом: кто может выйти на подобные материалы и как? Радио как раз такое место, где могут объявиться документы, подобные дневникам. К тому же, русский, не знающий Запада, скорее всего попытается войти в контакт с кем-нибудь на радио.

Он выпил пива, перегнулся через стол, и я почувствовал его не очень чистое дыхание.

– Когда я говорил, что они могут добраться до нас, то я имел в виду ЦРУ, не издателей. Издателям ничего не нужно говорить до тех пор, пока не получим деньги. И если все пойдет по плану, сделка будет заключена очень быстро, за несколько дней, максимум за неделю. Они будут знать, что у них может появиться множество соперников, и медлить не будут, если примут решение купить дневники.

Я согласно кивнул, но не сказал ничего. Все выглядело подозрительно просто и гладко, но ведь самое гениальное всегда оказывалось очень простым. Например, кто-то ухитрился продать Эйфелеву башню какому-то простаку на металлолом, а через две недели совершил подобную сделку еще раз. Должен признаться, что я не сразу нашел слабые места в рассуждениях Бориса. Но тот факт, что вся эта идея уже переставала быть просто абстракцией, плодом пьяного воображения, и принимала реальные очертания, начал меня изрядно беспокоить. Борис отнес бы это на счет моего буржуазного воспитания – и был бы прав!

Когда мы возвращались с обеда, Борис настоял, чтобы я шел впереди, а сам задержался у столовой.

– …Лучше, если нас не будут видеть вместе, – пробормотал он, подобно осторожному влюбленному.

Борис уже вошел в роль.

* * *

Через пять дней Борис сделал первый решительный шаг: подал заявление об увольнении через месяц с радио «Свободная Европа». Если учесть, что у него не было никаких других доходов, это был серьезный шаг. Но Борис уже настолько уверился в успехе нашего безумного предприятия, что ничуть не беспокоился.

На его решение повлияло письмо на изысканном английском языке от Татьяны Бернштейн, аккуратно напечатанное на фирменной бумаге Кингз Колледж. Она благодарила за внимание и сообщала, как я и ожидал, что летом собиралась работать над диссертацией, но тем не менее она заинтересовалась переводческой работой и предложила все детально обсудить с приходом лета.

Письмо возбудило у Бориса новый прилив энтузиазма. Он немедленно засел за работу, за сбор «банка фактических данных», как он заявил. Снова сотни книг, журналов, кипы газетных вырезок так заполнили гостиную, что невозможно было выйти. В течение четырех недель он изучал, копировал, сортировал, реферировал материалы, а я в смущении ходил вокруг, ощущая свою никчемность, потому что не мог ему помочь в сборе информации (она была на русском языке) и потому никак не мог проявить своей причастности к этой затее – разве что отрешился от мысли писать свой очередной роман.

Борис дал мне массу книг на английском и немецком языках о сталинском периоде и время от времени приносил дополнительные материалы, неумело отпечатанные им на английском. Я тоже делал заметки и через полмесяца почувствовал, что хорошо осведомлен о основных событиях в СССР с конца войны до 1953 года, когда Берия был свергнут. В этот период, по нашему замыслу, он и писал дневники. Записи должны быть последовательны, но фрагментарны и спонтанны, должны изобиловать описаниями возможных курьезов и анекдотами. При чтении должно было создаваться впечатление, что записи велись в нетрезвом состоянии. Предложение Бориса включить компромат о нынешних советских лидерах было забыто.

Теперь мы проводили вечера в библиотеке радио «Свобода» – дочерней станции «Свободной Европы», которая вела передачи только на Советский Союз. Библиотека была очень солидная, одна из лучших в своем роде. Здесь можно было найти информационные бюллетени, подробно фиксирующие все существенные события советской жизни. Каталоги были очень удобны для пользования, и у Бориса не было проблемы с поиском фактов. Единственное неудобство состояло в том, что читатели должны были называть свою фамилию и регистрировать ее при входе в библиотеку. Однако вскоре сержант американской армии, охранявший вход, хорошо запомнил Бориса и пропускал его без формальностей.

В то время мы не придавали этому никакого значения.

* * *

Накануне отъезда в Италию Борис пригласил меня поужинать в одном из лучших мюнхенских ресторанов. За ужином он был снисходительно щедр.

– Ты – бедняк, мон шер! – я полностью оплачу это предприятие, а когда мы получим денежки из швейцарского банка, ты отдашь долг. Я не возражал. Его финансовые дела, как и его сексуальная жизнь, были для меня загадкой. Я знал, что у него были счета в различных банках – деньги в основном он зарабатывал переводами, но он никогда не посвящал в подробности. Правда, в тот вечер мне повезло: он показал 3 тысячи долларов в чеках, уверив меня, что если понадобится, у него такая же сумма есть в запасе. Потом он передал мне конверт с десятью новенькими стодолларовыми купюрами.

– Это для Ласло Ласлова. Как я тебе говорил, он скорее всего от них откажется, но на всякий случай надо быть ко всему готовыми. Что касается этой грузинки или кого-нибудь другого, кто будет переводить книгу, то мы выплатим еще тысячу.

Мои собственные сбережения, 450 долларов, выглядели жалкой суммой на фоне такого богатства.

На следующее утро мы поехали в сторону австрийской границы. Борис, упрямо цепляющийся за свое русское гражданство, имел только немецкий паспорт без гражданства, а это означало необходимость получения визы перед въездом в любую страну, даже если он попадал туда транзитом. На границе как немцы, так и австрийцы, обратили на нас особое внимание, но не потребовали объявления перевозимой суммы денег.

Мы обедали в Инсбруке, а к вечеру уже были в Вероне, где Борис в течение двух часов мучил меня созерцанием роскошного барокко. Ночевали мы в Болонье, а утром уже были во Флоренции и вновь занимались осмотром достопримечательностей по настоянию Бориса. С ним нелегко было путешествовать: он капризничал, постоянно подгонял меня и при этом мог убить несколько часов на ресторан, где заказывал большой обед и массу выпивки.

Наконец мы двинулись в южном направлении, к Риму. К ночи мы добрались до того места, где находился домик моего приятеля. По дороге мы задержались в местном городишке, где Борис хотел купить все необходимое для проживания и работы. Истратив 50 тысяч лир, мы направились к домику. Дорога была узкой, извилистой и крутой. Место было безлюдное, и Борис ликовал: «Мон шер! Ты – гений. Это просто рай, пас здесь никто не потревожит!»

Сельская усадьба под названием «Фрабеччи» фасадом была обращена к долине Арно. Она состояла из двух каменных зданий под желтой черепичной крышей, соединенных двориком, густо поросшим виноградом. Второй, нижний дворик находился рядом с плавательным бассейном, заполненным застоявшейся водой с плавающими в ней мертвыми насекомыми. Я пояснил, что в усадьбе имеется старый генератор, который питает фильтры для очистки воды, но горячей воды нет, нет и электричества. Сеньор Гочи, присматривающий за усадьбой, включает генератор на час-другой по утрам.

Одно из зданий целиком было превращено в большую гостиную: вдоль стен по обе стороны большого камина стояли диваны, заваленные искусно вышитыми подушками, пара кресел, деревянные стулья, на стенах красивые гравюры, на столике – стереоустановка, которую некуда было включать.

Кухня, примыкавшая к гостиной, была снабжена плитой и холодильником, работающими на газе. Второе здание включало четыре спальни и две ванных комнаты. В спальнях стояли лишь разнообразные кровати, в ванных были душ, мраморные биде и тазы.

Быстро темнело. Я зажег керосиновые лампы, и они светили желтым ровным светом. Пока Борис возился на кухне с четырехлитровой бутылью кьянти, я достал простыни, одеяла и заправил постели. Потом принял холодный душ и спустился вниз. В ожидании Бориса я решил, что в хорошую погоду лучше всего работать на свежем воздухе за длинным мраморным столом на верхней веранде.

Я вытащил кресла-качалки на веранду, Борис принес громадную бутыль, мы удобно разместились в креслах, и впервые за много месяцев я почувствовал себя абсолютно счастливым.

– Том, мон шер, я хочу тебе рассказать кое-что, о чем я никогда никому на Западе не говорил. – Голос Бориса звучал тихо и таинственно. – Обещай, что никогда никому об этом не скажешь.

Я кивнул, и на мгновение воцарилась тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием кресел.

– Однажды я целый вечер провел с Берией. В сентябре 1949 года, сразу после испытания русской атомной бомбы. В Кремле прошло празднование, посвященное этому событию, и мой отец был там среди почетных гостей. После вечера он привез к нам на дачу Берию. Тот был в сопровождении своего помощника, полковника Рафика Саркисова, красавца-армянина, который поставлял Берии женщин. Оба были сильно навеселе и в хорошем настроении. Берия привез черной икры, и мы ее съели, хотя все давно уже поужинали. Мне было тогда 18 лет, я только что вернулся с военных сборов и не умел пить. Берия настоял, чтобы мы все выпили перцовой водки, которая, по его словам, хорошо возбуждала мужчин. Он был грубым, как Сталин. И, как Сталин, говорил с сильным грузинским акцентом, который может быть приятным для слуха. Но у Берии голос был отвратительный, визгливый, как у истеричной женщины. Он и Сталин для нас, русских, были чужаками. Они были для нас все равно что, скажем, для англичан были бы в качестве премьер-министра и министра внутренних дел Великобритании два пакистанца.

– А как он выглядел?

– Омерзительно. Всегда носил пенсне с маленькими стеклами, уголки губ у него были брезгливо опушены. Он был похож на врача, который пользовал меня в детстве. Очень хорошо одевался – намного лучше, чем другие члены Политбюро. Носил серые двубортные костюмы из Лондона, итальянские шелковые галстуки. И помню, у него были маленькие руки и ноги и походка, как у педераста. Только он не был педерастом.

Как только он меня увидел, он сказал: «А, начинающий гений!» – он знал, что я недавно, поступая в МГУ, лучше всех сдал экзамены. Потом спросил, не собираюсь ли я стать ученым и создать следующую бомбу, которая обеспечит России главенство в мире. Когда я ему сообщил, что изучаю языки, он презрительно бросил отцу: «Так твой отпрыск хочет быть поближе к иностранцам!» А мне сказал: «Ничего, армия эту дурь из тебя выбьет!» Я не решился спорить. Он продолжал: «Приходилось дерьмо чистить?» Я рассказал ему, что на сборах однажды проспал, и сержант приказал мне прочистить сосновый лес, собрать все шишки. «Ну, это не наказание, – заметил Берия. – Это прогулка по лесу». «Ну да, – возразил я. – Лес-то тянется на сотни километров». Тут они загоготали, и после этого Берия был ко мне расположен.

Позже, ночью, Берия предложил сыграть в игру. Он положил бутылку перцовой на стол, и каждый обязан был крутить ее, тот, на кого указывало горлышко, должен был тут же выпивать стакан водки. Несколько раз Берия не крутил бутылку, а поворачивал горлышком к себе. Он сильно напился, но не терял контроля над собой. Затем пожелал, чтобы Саркисов подал девочек, приговаривая, что игра бывает намного интереснее, если в качестве наказания надо по одной снимать вещи с девушки.

Мы с трудом от них к утру избавились. Берия сам уселся за руль – у него был новый паккард. Он едва не свалил ворота. Позднее нам стало известно, что на шоссе, ведущем в Москву, он сбил повозку с двумя людьми. Когда они выписались из больницы, он их посадил в тюрьму, потому что это шоссе предназначалось только для высокопоставленных чиновников.

Борис подхватил бутыль обеими руками и подлил себе в стакан вина.

– Ты об этом не упоминал, когда тебя интервьюировали американцы? – спросил я.

– Ни в коем случае! Понимаешь контакт с Берией – это смерть, хоть в России, хоть за ее пределами! Потом Берию давно разоблачили, и американцам он был неинтересен.

– Они могут заинтересоваться, если обнаружатся его связи с нынешним кремлевским руководством.

– Ну, это другое дело.

Было уже поздно, но Борис, чтобы отметить наш приезд во Фрабеччи, настоял на праздничном ужине. К концу ужина я так устал, что даже не смог выкурить сигарету и без сил свалился в постель.

* * *

Борис в семь утра уже хлопотал на кухне, варил кофе, жарил мясо. Он завершил завтрак стаканчиком вина, прошел в гостиную и начал выворачивать чемодан и сумки с «банком данных». Вскоре он завалил бумагами все полки.

Я пристроил два стула к мраморному столу на веранде, вытащил печатную машинку Каменева, копирку, ленты, карандаши, фломастеры, бумагу и толстую подшивку материалов, которую вручил мне Борис.

– Изучи это, мон шер. Это газетные сведения из биографии Берии. Мы их включим в его дневники. Я сюда не поместил подробностей личной жизни, всех этих мерзких сексуальных историй и анекдотов: не хотел фактический материал смешивать с вымыслами и домыслами. Здесь только факты.

Я держал четыре страницы мелко напечатанного текста. На первой странице было следующее:

Л. П. БЕРИЯ.

КОНФИДЕНЦИАЛЬНОЕ ДОСЬЕ

Собственность Б. Дробнова и Т. Мэлори.

Сноски обозначают:

* Незначительные малоизвестные факты;

** Важные факты, известные по слухам, но не получившие документального подтверждения;

*** Исключительно важные факты, известные небольшому количеству людей.

Общие биографические данные:

Родился в Мерхеули, Грузия, в 1899 г. Казнен в Москве в 1953 г. Отец был мелким чиновником при «либеральном» царском режиме. Получил хорошее образование. Включился в большевистское движение в 1917 г. На действительной службе во время войны не был. Имел высокую должность в Чека и ОГПУ в 1921 – 31 гг. Подозревается в сотрудничестве с Британской разведкой по поддержанию азербайджанского национального движения во время гражданской войны (1919 – 22). В этом обвинил его Хрущев в секретном докладе XX съезду партии в 1956 г. Мне известно, что в тот период Берия сотрудничал с ирландско-германским агентом по имени Дитер Райен (также известным под именем Риен). Им передавались большие суммы денег, поставляемые Британской военной разведкой и русской белой агентурой в обмен за информацию, компрометирующую большевистских лидеров.

В 1928 – 29 гг. стал главным агентом Ягоды в Женеве и Париже, отвечал за проект по распространению фальшивых американских долларов с помощью немецких коммунистических агентов, многие из которых были евреями – и таким образом способствовал раздуванию нацистского антисемитизма. (В конечном итоге, считают, Берия вынужден был закрыть проект).

С 1929 по 1938 год отвечал за подпольную деятельность в западных странах, особенно в университетской среде.

*** Завербовал, среди многих, Берджеса, Маклина и Филби.

С 1932 по 1938 год был первым секретарем грузинской и закавказской компартии. За неделю до июльских кровавых событий, направленных против грузинских коммунистов, 20 июля назначен главой НКВД. Возможно, Берия, как и Сталин, хотел показать, что он не отдает предпочтения своей нации.