Текст книги "Это трава"

Автор книги: Алан Маршалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Лицо главаря выражало высокомерное раздражение; когда же он встречался глазами с кем-нибудь из присутствующих, взгляд его становился еще и подозрительным. На вид ему было лет тридцать.

Один из его спутников был маленький человечек с лисьей мордочкой, тонкими поджатыми губами и пожелтевшими от табака пальцами; глаза его так и бегали. Третий в этой компании был рыжий верзила, с тупым веснушчатым лицом; у него были водянисто-голубые глаза с красными веками без ресниц. Плечи широкие, руки – короткие, сильные. Обезображенное ухо свидетельствовало о том, что ему не раз жестоко доставалось на ринге.

Взяв пустые стаканы своих спутников, Мясник направился к стойке довольно необычный поступок для людей его типа, привыкших, чтобы мелкая сошка сама прислуживала им. Стойку бара плотным кольцом обступили посетители. Заметив, что рядом со мной есть место, он стал протискиваться вперед.

Я восседал на высокой табуретке у самой стойки, стакан имбирного пива стоял передо мной; я всегда сидел в баре – слишком уж тяжело стоять на костылях и держать в руке стакан. Большинство посетителей, получив наполненные стаканы, спокойно отходили от стойки, чтобы очистить место следующим, но все они, как должное, принимали то, что я продолжаю сидеть.

Мясник грубо толкнул меня, так, что я чуть не слетел с табуретки.

– А ну, подвинься! – гаркнул он.

В испуге я повернул к нему голову и увидел лицо, поразившее меня холодным злобным выражением. Мои костыли были прислонены к стойке, я потянулся за ними и вдруг почувствовал на своем плече тяжелую руку. Рядом со мной стоял Малыш Борк. С высоты своего огромного роста он посмотрел на Мясника и негромко сказал:

– Этот парень как сидел, так и будет сидеть! Никому своего места он не уступит!

Мясник вздрогнул, на миг я увидел в его глазах трусливое выражение. Он остановился, неуверенно поглядел на Малыша, потом дотянулся до стойки и торопливо поставил стаканы. Малыш подождал, пока стаканы были налиты, и Мясник вернулся к своим спутникам.

Я почувствовал, что не могу больше оставаться в баре. То, что кому-то пришлось меня защищать, показалось мне унизительным. Я сам должен был дать отпор подлецу, а там – будь что будет, – думал я. Ведь принимая чье-то заступничество, я с каждым разом делаюсь все больше и больше беспомощным.

Когда же я сам смогу постоять за себя? Когда же?

Когда?

Позднее мы с Артуром сидели в гостиной и пили стакан за стаканом имбирное пиво за счет букмекера, праздновавшего удачный день на скачках. Кругом смеялись и пели, одна из девушек танцевала между столиками испанский танец.

Мясник и его спутники сидели неподалеку. Они пили, заговаривали с проходящими девушками, приглашая их за свой столик. Неудачи обозлили их, и они стали вести себя вызывающе.

Мясник несколько раз бросал недобрые взгляды в мою сторону, шептал что-то своим собутыльникам, и те, в свою очередь, поглядывали на меня.

Вдруг Артур встал и перешел к столу, за которым сидел Малыш Борк. По-видимому, ему нужно было сообщить Малышу что-то очень важное и имеющее отношение к Мяснику, потому что Малыш время от времени бросал на того пронзительный взгляд.

Мясник встал из-за стола и собрал стаканы. Чтобы попасть к окошечку бара, ему не нужно было проходить мимо меня, но он вдруг свернул и двинулся прямо ко мне. Остановился, впился в меня взглядом, схватил мой пустой стакан, понюхал и презрительно сунул его мне под нос.

– Водичка, а? Денежки зарабатываешь, сукин сын? Прикарманиваешь разницу! Двинуть бы тебя как следует!

И он направился к бару. Я остолбенел, только через минуту значение его слов дошло до меня и обожгло; страшная ярость охватила меня. Я почувствовал потребность ударить этого человека, швырнуть его на пол. Но тут же мучительное сознание своей физической немощности, невозможности справиться с ним овладело мной.

Я поднял голову. Надо мной наклонился Артур.

– Иди спать, Алан.

– Ты слышал?..

– Я слышал. Иди спать.

– Почему это? Я... я...

– Послушай, я прошу тебя. Эта сволочь не отстанет от тебя. Прошу тебя. Иди.

– Ладно, – смирился я, – ладно. Видно, такая уж моя проклятая судьба вечно спать отправляться.

Артур проводил меня взглядом, лицо его было бледнее обычного, сжатые кулаки тяжело опирались на стол.

Я почитал немного, стараясь отвлечься, потом уснул.

Когда на следующее утро я проснулся, Артур уже был одет. Я взглянул на него сонными глазами, довольный тем, что могу еще часок полежать. Артур разглядывал свое лицо в зеркале, стоявшем на комоде. Он хмурился, ощупывал щеки, потрогал шею и затем открыл рот и стал двигать челюстью из стороны в сторону. Я решил, что он собирается бриться. Но он, взглянув на часы, торопливо пошел в кухню; я слышал, как он разговаривал там со Стрелком.

И вдруг я вспомнил вчерашний случай, и ужас охватил меня. Я скорчился в постели, зарылся лицом в подушку, без конца повторяя: "Сволочь, сволочь!" Потом сбросил одеяло и стал быстро одеваться.

Когда я вошел в кухню, там был только Стрелок. Он всегда вставал очень рано, чтобы растопить плиту и подать чай постояльцам. Стрелок был в веселом настроении, я налил себе чаю и приготовился слушать.

– Ну, что ты теперь скажешь про Артура?

– Про Артура? А что? Что он сделал?

– Да разве он тебе не сказал?

– Нет. Что?

– Черт подери! Так ты ничего не знаешь! – Стрелок явно был доволен тем, что на его долю выпало первым рассказать мне волнующую историю. По лицу его было видно, что он намерен извлечь из этого максимум удовольствия.

– Ну давай, – торопил я его.

– Помнишь вчерашнего типа – ну, этого Мясника, который назвал тебя сукиным сыном? Он – гангстер, из некрупных, так, мелочь. Я его знаю. Стрелок от удовольствия потер руки. – Это, брат, получилось здорово! Вот послушай. Как только ты ушел, Артур подходит к нему... вот так... смотри...

Стрелок в несколько шагов пересек кухню и остановился прямо передо мной. Глаза его сузились, голос звучал холодно и твердо: "Ты только что назвал моего друга сукиным сыном. Может, и меня так назовешь?"

Стрелок улыбнулся, довольный произведенным впечатлением, и быстро заговорил:

– Мясник поворачивается, вскакивает и делает шаг назад; но тут он видит, что его дружок – рыжий, который с ним сидел, – тоже вскочил, и на душе у него вроде бы веселее стало. "И назову! – говорит он, а сам так и рыщет глазами – есть еще кто с Артуром или нет? – Эй ты – сукин сын!" – и становится в позу, чтобы стукнуть Артура как следует. Да только того врасплох не захватишь.

"Так и запишем, – говорит Артур. – А теперь выйдем-ка во двор, я хочу пощупать, крепкий ли хрящ сидит в твоем жирном носу, пока ты снова не сунул его куда не следует".

– Артур это умеет, – сказал Стрелок с чувством, как бы в назидание себе. – Ты еще драться начать не успел, а он уже тебя так раздразнит, что ты себя от злости не помнишь.

– Теперь уж черед Рыжего, – продолжал Стрелок. – Это его работа – свою шею вместо Мясника подставлять. Он застегивает пиджак и говорить Артуру: "В морду схлопотать захотелось? Это мы можем!"

Но тут вступает в дело Малыш.

"А ты не суйся, – говорит он и как ткнет Рыжего в грудь своей ручищей. – Не суйся, если хочешь остаться цел".

Рыжий ничего, стерпел. Видно, что от злости его разрывает. Но молчит. Понимает: не того он разряда, что Малыш.

Ну, тут мы, конечно, вышли всей компанией во двор. Можешь не сомневаться, я тоже. На себя я взял третьего из этой шайки, щуплого этого Пройдоху. Если б он только рот раскрыл, я бы ему показал. Значит, таким манером идем мы все в конюшню, фонарь я несу. В конюшне, конечно, более подходящее место, чем во дворе, Артур хотел как раз в конюшне. Я выгоняю старую корову, и все мы забираемся туда.

Малыш берет на прицел Рыжего, а я становлюсь сзади своего Пройдохи. А Рыжий все натаскивает Мясника, все натаскивает – учит подойти ближе к Артуру и дать ему головой под подбородок. Я-то понимаю, о чем речь, вижу, он головой работает.

– А Мясника заставили снять кольца? – спросил я.

– А ты думал! Я-то забыл, но Малыш не дурак, говорит: "Здесь без кастетов!" Мясник собрался было спорить. Но я там был не зря, можешь не сомневаться. Мы с Малышом делаем шаг вперед, и Мясник тут же снимает кольца и отдает их Пройдохе. Пройдоха кладет их в задний карман, по правде говоря, я их три раза пытался вытащить. Я все держался рядом с Пройдохой, а когда Артур стал наступать и погнал Мясника на нас, я залез-таки ему в карман, но вытащить не удалось.

– Ну, а дальше, дальше-то что было? – нетерпеливо перебил я Стрелка, раздраженный этими отступлениями от темы.

– Ну, дальше Малыш скомандовал: "Ногами не бить, Мясник, – попробуешь, не обрадуешься".

Ты ведь видел, Алан, как Артур дерется, – голову вскинет, выпрямится и пошел!.. Он что справа, что слева, одинаково хорошо бьет, захват у него вроде как у пассажира в качку. Мясник приседает, сжимается в комок и кидается вперед, но тут же начинает задыхаться. Эта сволочь ведь никогда в жизни не работала. А Рыжий, верно, подучил его дать Артуру сразу так, чтобы тот не очухался. Вот он и кинулся. Ну, Артур, конечно, влепил ему по-настоящему – раз, другой, третий! – но сразу осилить тоже не смог.

Сцепились они и давай кружить. Тут Артуру немного попало. Но потом он вырвался и уж больше не подпустил Мясника близко к себе, стал лупить его то правой, то левой, и Мясник только знай увертывается. Сам он никак не мог стукнуть Артура как следует, но потом все ж изловчился и чуть было не сшиб его с ног. Черт! Но Артур все-таки удержался.

Минут пятнадцать прошло, и Мясник стал выдыхаться, из носу у него текла кровь, у Артура губы тоже были разбиты. Мясник все старался обхватить Артура, навалиться на него всей тяжестью и тогда уж дать, но Малыш командовал: "Не подпускай его, Артур, не подпускай!" Артур и не давал Мяснику подойти близко. И правильно, легковес ни в коем случае не должен противника близко к себе подпускать.

Кровь из носа Мясника лилась уже прямо ручьем, он и Артуру всю рубашку перепачкал. Но тут старый дурень О'Трэди из Северного Уэрпуна не выдержал и как завопит: "Ради бога, Малыш, хватит, ради бога, останови их!" Вот же старый болван!

Но Артура разве остановишь? На какую-то минуту они сошлись совсем близко и лупили друг друга куда попало, но потом Мясник не выдержал и отскочил. Смотрю а глаза у него бегают от страха, как у лисицы, попавшей в капкан.

Малыш тоже это понял и орет: "Он сдрейфил! Трусит, собака! Кончай его, Артур! Дай ему!"

Тут все кругом заорали, даже такие парни, про которых и не подумаешь, что способны кричать, толкаются, лезут вперед, орут: "Дай ему, Артур!"

Двинул Артур Мясника правой, а потом пригнулся и дал ему левой, прямо в поддых, а еще распрямился, чтобы сильнее вышло. От этого Мясника чуть было на воздух не вскинуло! Ну, тут уж он обмяк и свалился на солому.

А дальше, брат, все уже точно с ума посходили. Стали ни с того ни с сего колотить друг друга. Были чуть ли не все пьяным-пьяны и не стали разбираться, кто кого и за что колошматит. Малыш уложил Рыжего, я Пройдоху поставил на голову в навозную кучу, но вот кольца, черт меня побери, так и не сумел взять.

И Стрелок не без восхищения закончил свой рассказ словами:

– Да, ночка была! Что надо!..

ГЛАВА 7

Я сидел на перекладине забора у своей конторы. Каждый вечер после работы я сидел так, мечтая, жадно впитывая в себя окружающий мир. Я смотрел, как тонкие стебельки трав выцветали и умирали под горячими лучами солнца, смотрел, как из-за холмов надвигается дождь, вдыхал аромат земли, разбуженной ливнями, после которых начинали лопаться семена в почве, и крохотные острые травинки тянулись вверх к свету. Я наблюдал вечный круговорот – появление ростка, безудержное стремление его исполнить свое назначение на земле, созревание семян, смерть и снова возрождение к жизни.

А я смотрел на все это со стороны, я не принимал во всем этом никакого участия, я не был ни солнцем, ни дождем, ни кормилицей-землей. Семена жизни, заложенные во мне, дремали. Красота природы, которую я видел, сидя на перекладине, не радовала, а повергала меня в уныние, эта красота только подчеркивала уродство и бессмысленность окружавшей меня жизни.

Необходимость корпеть в конторе, да еще жить в таком окружении, вызывали во мне чувство злого отчаяния. Я иногда весь передергивался, стараясь отогнать тяжелые мысли, Я легко раздражался, но мне приходилось сдерживаться, чтобы не выходить из себя всякий раз, когда Артур или Малыш открыто старались оберегать меня. Я не мог обойтись без их покровительства, но прямой помощи старался избегать всеми силами.

Не помню случая, чтобы отец протягивал мне руку помощи в затруднительном положении – разве когда другого выхода не оставалось. Со своей добротой и пониманием он смотрел далеко вперед. Он всегда готов был встать на мою защиту, но в то же время старался приучить меня к самостоятельности. Даже когда я еще не был калекой, он воспитывал меня так, чтобы я смог, жить и побеждать в мире, в котором останусь когда-нибудь без его поддержки. Что произойдет со мной, когда его не станет, – если он будет всячески ограждать меня от людей, пусть подчас несправедливых и жестоких.

Когда я еще мог бегать, как другие ребята, я часто падал и обдирал себе колени гравием. Несмотря на мой рев, отец никогда не бросался меня поднимать.

– Вставай! – ласково говорил он. – Подумаешь – коленку оцарапал. Велика беда! Я всегда ходил с ободранными коленями, когда был маленьким.

И он заводил разговор о чем-нибудь другом, а я, прихрамывая, шел рядом.

Ему очень правился один рыжий мальчик, с которым я часто играл. Отец мальчика умер. Мать, тихая, скромная женщина, бывало, подходила к дверям дома, где служила у фермеров экономкой, и смотрела на сына с ласковой улыбкой. "До чего же на отца похож!" – говаривала она.

Рыжий мальчик никогда не плакал, когда падал и больно обдирал себе коленки.

– Мальчики не плачут, – вызывающе говорил он дрожащими губами. Это внушила ему мать.

Я тоже любил этого мальчика и, падая, стал повторять его слова. Отец был явно доволен мной.

Отец считал – хотя никогда не умел как следует выразить свою мысль словами, – что дети, с которыми чересчур нянчатся, вырастают избалованными, а ребенок, воспитанный самостоятельным, независимым, станет в свое время человеком, на которого смогут опереться в трудную минуту слабые. А это отец считал высшим достоинством.

– Как веточка согнута, таким и дерево вырастет, – сказал он мне однажды.

Когда я был еще ребенком, наш священник попросил отца разрешить мне раз в неделю приходить играть с его детьми. Трудно сказать, почему он счел, что я ровня его детям – хорошо одетым, вежливым и скромным. Возможно, священник просто жалел меня – калеку – так, по крайней мере, думал отец.

Отец разрешил и высказал при этом неожиданную для священника мысль: "Может, вашим это только на пользу пойдет". Такое замечание не только изумило, но и огорчило доброго пастыря, который, однако, следуя библейскому завету, раздражение сдержал.

Это был первый и единственный раз, когда меня пригласили в гости, поиграть. Перед отходом отец лишь сказал мне: "Пора этим ребятам сбросить путы, в которых он их держит. Ты им покажи, что на людях жить веселее".

Я не понимал тогда глубокого смысла этих слов, теперь же, сидя на своей перекладине, подставляя лицо солнечным лучам, я вдруг осознал их значение. Теперь я сам был как стреноженная лошадь, не в силах освободиться от ненавистной веревки, вынужденный довольствоваться выжженным лугом.

Этот день начался для меня плохо, отчего моя неприязнь к людям усилилась и стала заметней.

Рано утром на дороге, ведущей с гор, появился воз дров, запряженный парой ломовых лошадей. Бородач, шагавший рядом, вез дрова на продажу в город. Он, наверное, долго валил в горах сухие деревья, пилил их и колол. Топор в кожаном чехле был привязан к возу. Так тщательно оберегать свой топор станет только человек, который дорожит им.

На дровосеке поверх серой рубашки был поношенный жилет, новенькие заплаты украшали штаны из грубой холщовой ткани. "Работа прилежной жены", подумал я. Дровосек остановил лошадей у гостиницы, положил подпорки под колеса и зашел в бар выпить.

Едва заслышав, как он крикнул лошадям: "Тпру, стой!" – Фло Бронсон в розовом халате поспешно открыла дверь бара. Она встретила его улыбкой и веселым замечанием о погоде.

Я только что проводил в путь Артура и зашел в кухню позавтракать. Интересно, подумал я, что предпримет Фло, чтобы задержать дровосека в баре, пока появятся другие посетители и начнется общий разговор.

В кухне Шеп уже ждал своего выхода. Он то и дело облизывал бледные сухие губы, беспокойно слонялся по комнате, часто подходил к двери и заглядывал в коридор, который вел в бар. В нетерпении он сжимал и разжимал пальцы.

– С перепоя ломает, – сказал он Стрелку.

– Да, провернули вчера неплохо! – заметил Стрелок; глаза у него были красные от недосыпу. – У меня у самого с утра язык как суконный был.

Я кончил завтрак и уже поднялся из-за стола, чтобы отправиться на работу, когда Фло Бронсон заскочила в кухню и сунула Шепу несколько монет.

– Живо! – коротко бросила она и торопливо побежала в бар; Шеп зашаркал вслед за ней.

Дровосек уже направлялся к крыльцу, но Шеп ловко перехватил его. Они все еще о чем-то говорили, когда я уходил в контору. Шеп играл свою роль умело, не грубо: после дружеской беседы, естественно, труднее отказаться от приглашения выпить. Кроме того, за это время у клиента должно было появиться чувство, что он недопил.

Когда я пришел из конторы пообедать, дровосек стоял в баре в компании мужчин и громко о чем-то разглагольствовал. Время от времени он замолкал и кивал с довольным видом, соглашаясь с собеседниками, которые, конечно, сочувствовали его невзгодам и во всем поддакивали. Шеп, выполнивший свою предательскую работу, чистил конюшню с обиженным видом человека, незаслуженно попавшего в опалу. Он кидал отчаянные взгляды на дверь бара, в надежде, что кто-нибудь позовет его выпить.

Меня тревожили лошади, которых дровосек оставил у входа. Они томились под горячим солнцем целое утро, и передняя в упряжке была неспокойна. Я вышел взглянуть на них. В оглоблях стояла могучая клайдесдельская кобыла с широким крупом. Воз был без тормозов, и удерживать его, когда дорога шла под гору, было делом нелегким. Нагружен был воз тяжело, и изрядную долю этой тяжести лошадь принимала все утро на свою спину. Я задумал опустить лежавшие вдоль оглобель и продетые в кольца подпорки, чтобы переложить на них груз, приходившийся на спину лошади, но у меня не хватало сил сделать это.

Я попросил помочь человека, который стоял на веранде, тот подставил плечо под оглоблю и поднял ее, затем освободил подпорки, опустил их и упер в землю. Кобыла переступила с ноги на ногу и заняла более удобное положение. Придя в кухню, я сказал Стрелку про этих лошадей:

– Напоил бы ты их после обеда.

– Ну знаешь, – ответил он раздраженно. – Я и себе-то выпивку не всегда достаю, стану я еще каких-то лошадей поить.

Стрелок в это время помогал Роуз с заказами, которые передавала Вайолет, возвращаясь из столовой в кухню. Монотонно звучали слова, возвещая появление Вайолет с пустым подносом.

– Ростбиф два раза... яблочный пирог и сливки – один раз.

Стрелок быстро ставил на поднос заказанные блюда. Я сидел за кухонным столом, раздумывая, что бы такое съесть.

Я неизменно обедал на кухне, чтобы Вайолет не приходилось подавать мне в столовой, да и вообще я почему-то считал, что место мое здесь.

Отказ Стрелка напоить лошадей рассердил меня, но я заставил себя сдержаться. Я встал и положил себе сосиски с картофелем прямо из кастрюли на плите. "Когда-нибудь, – подумал я, – мы со Стрелком обязательно сцепимся", но тут же отогнал от себя эту мысль. "Уж не трус ли я?" – мелькнуло в голове.

Ход мыслей Стрелка был мне чужд и непонятен.

– Вот уж никогда не стал бы красть ненужную мне вещь, – сказал он как-то, считая, что это оправдывает его воровские повадки. А когда я стал возражать, он рассвирепел, и я ушел, осыпаемый градом ругательств. "Но не всегда же я буду так уходить", – твердо решил я тогда.

Итак, я сидел за столом и ел сосиски, Вайолет распахнула дверь и вошла со своим подносом.

– Бифштекс с яйцом один раз похоже что легавый, – быстро, без знаков препинания произнесла она.

Полицейские в штатском иногда закусывали в гостинице, разыскивая кого-нибудь или проверяя, как ведут себя стукачи из числа воров и жуликов. Обычно легавых узнавали сразу. Если этого не случалось, они сами раскрывали свое инкогнито Фло Бронсон, никогда не бравшей с них денег за угощение и щедро оплачивавшей их услуги.

– С полицией можно ладить, если уметь ублажать ее, – сказала однажды Фло, наливая мне стакан имбирного пива и взимая за него цену стакана виски с заезжего горожанина, который угощал в баре всех и меня в том числе.

– Если ты с ними честен, – продолжала Фло, – и они понимают, что ты не собираешься их надуть – можно откупиться от них несколькими шиллингами, в случае если тебя накроют.

Стрелок боялся полиции и ненавидел ее. Услышав сообщение Вайолет, он на мгновение застыл, потом подошел к холодильнику и вытащил бифштекс, с неожиданной злостью плюнул на мясо и бросил его на сковородку.

– Вот тебе, проклятый! – яростно произнес он.

Отвращение охватило меня. Я оттолкнул тарелку, чувствуя, как что-то темное и скверное подымается во мне и душит. И в то же время я понимал Стрелка и в глубине души сочувствовал ему. Это сочувствие тут же испугало меня, так как по своей наивности я решил, что скоро буду смотреть на мир глазами Стрелка.

Уходя после обеда на работу, я завернул по дороге в бар, взглянуть, как там поживает дровосек. Фло Бронсон принесла ему тарелку мяса с овощами, он ел прямо у, стойки, рядом стоял стакан пива.

Когда в пять часов вечера, окончив работу, я возвращался из конторы, лошади все еще стояли на старом месте. Я поспешил в бар, твердо решив, что заставлю хозяина напоить их. Дровосек сидел уже на скамье у стены, голова его свешивалась на грудь, он что-то бормотал себе под нос, покачиваясь из стороны в сторону, – казалось, что он вот-вот упадет. Усилием воли он резко выпрямлялся и вызывающе поднимал голову, как человек, готовящийся предстать перед судом. Но через минуту снова обмякал, и глаза его начинали закрываться.

– У моего постреленка есть мозги, можете мне поверить, – бормотал он снова и снова.

Фло Бронсон потеряла к нему всякий интерес, он уже истратил все свои деньги. Я положил ему руку на плечо.

– Ваши лошади хотят пить, – крикнул я ему, мне каялось что громкий голос может скорее проникнуть в остаток сознания и затронуть в нем какие-то чувства, еще оставшиеся трезвыми.

Он выпрямился, посмотрел на меня, в бессмысленном взгляде появился проблеск мысли.

– Что такое? Кто хочет пить? – воскликнул он, пытаясь подняться на ноги.

– Ваши лошади, – повторил я.

– Лошади! – Лошади были для него все. Спотыкаясь, дровосек вышел из бара, я последовал за ним. На полдороге он вдруг пошатнулся и его понесло в сторону, но он совладал с собой, остановился и стал оглядываться, ища свой воз.

– Вон там! – сказал я и пошел вперед.

Он снова двинулся в путь, спотыкаясь и выписывая кренделя, и кое-как добрался до воза. Он постоял с минуту около него, держась за полено, потом быстро вскарабкался на дрова, схватил вожжи, привязанные к борту, и крикнул: "Но-о, Панч! Но-о, Бетти!"

Я приподнял оглобли, освободил и продел в кольца подпорки, выбил тормоза из-под колес. Передняя лошадь двинулась и стала заворачивать воз с поклажей; лошадь, шедшая в оглоблях, навалившись плечом, помогала ей развернуться.

Следы колес, оставленные возом с утра, еще виднелись на дороге. Лошади пошли по старой колее, глубоко вдавливая копыта в почву, а на шаткой груде бревен мешком сидел бородатый дровосек, похожий на кучу рваного тряпья.

Я уселся на свою перекладину и достал записную книжку.

ГЛАВА 8

В холодные вечера уютнее всего было посидеть и поболтать на кухне. Столовая, даже когда в огромном камине пылал огонь, производила впечатление безликой; комната давала кров, но не отражала вкусов и наклонностей своих обитателей.

Вид протертого линолеума, который топтало столько ног, нисколько не огорчал женщину, купившую его в свое время. Деньги на него не были накоплены упорным трудом. Ее муж и дети не ходили по нему. Он просто лежал на полу.

В вычурной вазе с позолоченными ручками, стоявшей на каминной полке, уже больше года торчал пучок засохших эвкалиптовых веток. Липкая бумага, свисавшая с потолка, представляла собою кладбище прошлогодних мух.

Столовая никогда не слышала детского смеха. Смех, звучавший в этих мрачных стенах, не объединял людей, он был данью взаимной вежливости, не больше.

Зато гостиничная кухня ничем не отличалась от кухни каких-нибудь фермеров. Роуз Бакмен начищала плиту до блеска, а Стрелок следил, чтобы она щедро топилась в холодные вечера. Кухонный стол был выскоблен до белизны, над ним был приколот старый календарь. Чашки, висевшие на медных крючках, украшали буфет, полный посуды.

Поскольку именно здесь я слушал большинство рассказов Артура, кухня всегда напоминала мне о нем.

Любопытно, что женщины, приезжавшие в гостиницу, избегали заходить на кухню. Может быть, потому, что она могла напомнить им собственный заброшенный очаг. Женщины чувствовали себя свободнее в столовой, там ничего не напоминало о доме, там была атмосфера, сулившая веселье без помех и всяческие развлечения.

Иногда Артур, Стрелок и я играли на кухне в покер. Научил меня игре Стрелок, хвастаясь при этом крупными суммами, которые он якобы то выигрывал, то проигрывал в игорных домах, куда часто захаживал, когда жил в городе.

– Не сомневайся, парень! Было время, когда и пятьдесят фунтов были для меня не деньги.

Под влиянием этих рассказов я, подобно Шепу, начал верить в легкий путь к богатству... Сами по себе деньги никогда не представляли для меня интереса. Но рассказы Стрелка о крупных выигрышах давали повод помечтать о том, как удача в картах помогает мне избавиться от жизни клерка и, спокойно отдаться писательскому труду.

Я живо представлял себе, как, сидя за столом, заваленным банкнотами, непроницаемый и суровый, я сдаю карты. Люди, с которыми я играю, – богачи, ставящие на карту сотни, тысячи фунтов... На рассвете, проигравшись прах, они, спотыкаясь, покидают сизый от табачного дыма игорный зал, а я, уверенный в себе и спокойный, выхожу, сажусь в такси, и мои карманы так набиты деньгами, что мне трудно идти.

Я даю десятку шоферу: "Сдачи не надо!"

Как он мне благодарен, этот воображаемый шофер. Но тут мечта искушает меня отправиться к нему домой. Я даю деньги на образование его детей, оплачиваю сложную операцию его жены, за которую согласен взяться только один знаменитый хирург.

Но и после всех этих чрезвычайных расходов у меня остается достаточная сумма, чтобы заниматься свободным творчеством.

Я получал двадцать пять шиллингов в неделю и двадцать два шиллинга шесть пенсов платил за комнату и питание. На все остальные расходы у меня оставалось два шиллинга шесть пенсов. Эти два шиллинга и шесть пенсов были для меня состоянием. Раз в неделю я покупал "Бюллетень" {"Бюллетень" политический еженедельник, издающийся в Австралии, имеющий литературную страницу. (Прим. перев.)} и углублялся в изучение напечатанных в номере рассказов. Остающиеся два шиллинга я разменивал на мелкие монеты и носил в кармане, часто пересчитывая их. Это были мои собственные деньги, мой заработок!

В покер мы играли на пенсы, и меня поражало, до чего же везет Стрелку. Артур играл без особого интереса, что выиграть, что проиграть – ему было безразлично. Несколько пенсов не имели для него значения, проигрывал он весело.

Для меня же имел значение каждый пенс – они составляли весь мой капитал. Я понимал, что должен копить их, потому что вскоре опять окажусь без работы. Мистер Р.-Дж. Кроутер не раз советовал мне "поискать работу, на которой легче продвинуться".

Но я не трогался с места, предвидя, что найти другую работу мне будет не так-то просто, и боясь трудностей.

Но в конце концов отец посоветовал мне бросить эту службу и попытаться найти что-нибудь получше.

– Если сидеть и ждать, никогда ничего хорошего не добьешься, – сказал он и добавил, думая успокоить меня: – А с Артуром дружбу ты всегда сохранишь.

Итак, я подал заявление об уходе из конторы. За три дня до того, как отец должен был приехать за мной в двуколке и навсегда увезти отсюда, я сидел за кухонным столом со Стрелком и Артуром и играл в покер.

В кармане у меня было всего два шиллинга, но я успокаивал себя тем, что, уходя с работы, два шиллинга иметь я все-таки буду, так как при расчете получу плату за неделю. Я сел за стол, не сомневаясь, что проиграю и на этот раз. Всякий раз после покупки "Бюллетеня" я проигрывал оставшиеся два шиллинга Стрелку, который смягчал горечь проигрыша похвалами моему искусству.

– У тебя задатки хорошего игрока, можешь не сомневаться!

После часа игры у меня оставалось три пенса. Артур позевывал, ему хотелось спать, он проиграл девять пенсов. Я уныло смотрел на Стрелка, сдававшего карты, – мысль о том, что я скоро останусь без работы, мучила меня. Я надеялся, что Стрелок выиграет следующую игру и можно будет больше не волноваться. Лучше проиграть все, думал я, чем остаться с тремя пенсами.

Карты так и мелькали в руках Стрелка, и вдруг я увидел, как он быстрым движением вытащил из-под стола карту и подложил ее себе. Это потрясло меня. Я никогда не допускал и мысли, что в нашей игре возможно мошенничество. Я считал, что воровские наклонности Стрелка не могут распространяться на нас. Дружеские отношения, казалось мне, обеспечивали безусловную честность всех участников игры.

– Ты смошенничал! – не веря собственным глазам, закричал я. – Ты смошенничал!

И вдруг, по выражению его лица, понял, что жульничал он всегда, ив течение многих месяцев обворовывал меня. Стрелок вскочил, оперся руками о стол и приблизил искаженное злобой лицо к моему.

– Врешь, сволочь, – сказал он сквозь зубы. – Я сверну тебе шею, проклятый мальчишка.

Ярость Стрелка была для меня только лишним доказательством его вины. Не помня себя от бешенства, вцепился ему в глотку. За годы хождения на костылях мои руки сильно развились. Я рванул его так, что он перелетел через стол, потащив за собой и меня. В следующий момент он грохнулся об пол, я рухнул на него.

Но и падение не заставило меня разжать рук. Стрелок начал молотить меня кулаками по голове, откатываясь при каждом ударе, чтобы иметь возможность размахнуться. Я опустил голову и впился подбородком ему в плечо.