Текст книги "Только там, где движутся светила"

Автор книги: Алан Кубатиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Кубатиев Алан
Только там, где движутся светила

АЛАН КУБАТИЕВ

ТОЛЬКО ТАМ, ГДЕ ДВИЖУТСЯ СВЕТИЛА

Фантастический рассказ

Не странно ли, что в мировом просторе, В живой душе созвездий и планет Любовь уравновешивает горе И тьму всегда превозмогает свет?

НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ

22.17.00 бортового времени.

Забавно. Никогда не пробовал писать от руки. Бедное человечество: тысячи лет – и никаких фонотайпов или диктопенов. Только рука и это... Чем тогда пользовались – каламом, что ли. Ну и терпение было у древних. У меня, например, уже ломит пальцы. Надо мастерить кистевой эспандер. А пока что хватит. Обработаем-ка вчерашние данные да часок поистязаемся.

22.05.07 БВ. Решил не делать никаких эспандеров. Просто буду перед сном по нескольку минут писать дневник. Это будет моя личная жизнь.

Вчера был сеанс связи. Говорил с мамой, отец просто оставил запись. Он снова на Тянь-Шане, возится со своей системой сохранения альбедо ледников. Артем уже в Утиноура, через месяц стартует оттуда на "Герберта Уэллса" младшим инженером-навигатором. Добился-таки. М-да. Конечно, "станционный смотритель" – это достойно, пристойно и так далее... А вот Артюха поработает по-настоящему: в таком рейсе не заскучаешь. У меня запарка начнется только через три месяца, когда надо будет готовить информпакет...

22.17.00 БВ. Сегодня мой скотный двор взбесился. Пятница крутился в воздухе как заведенный и вопил: "Я гнотобионт!"14 Обезьяны верещали и порхалипо вольеру, мыши пищали и кувыркались в контейнерах. Хорошо хоть дрозофил не слышно. Успокаивал Пятницу долго: чесал хохолок, угощал, таскал на руке. Унялся он и за ним, как по заказу, все остальные. Нет, этакий парад звуков мне давно не выпадал. Даже шумы выключил – захотелось отдохнуть. Правда, через минуту снова включил... В рубке лучше – там у каждого прибора свой голос. Шелестят, гудят, пощелкивают. В обсерватории тоже хорошо. Наверное, потому, что там я никогда не отдыхаю.

22.10.00 БВ. Через двое суток мой день рождения.

22. 30. 05 БВ. Тимбелина подсказала – годовщина смерти Энтони Клэя. Глупо вышло. Полетел фильтр, забило насос, в отсек пошла масса из биореактора, Тони кинулся к щлюзу, но упал и разбил голову. Когда он очнулся, было уже все равно...

Почти то же самое случилось со мной в прошлом году. Только у меня был иллюминатор, выдавленный сорвавшейся антенной. Как выскочил, как загерметизировался, не помню, не знаю. Такие, как мы с Тони, везде космонавты – зеленый космос или черный... Ладно, оставим эту тему. Кстати, на Земле-Главной вышла книга самого старого из живущих "космонавтов", Ахилла Джерасси. На конгрессе он мне очень не понравился...

Не мог не вспомнить Тельму Н'Дио... Да будет прикидываться! Только сейчас он, видите ли, вспомнил. Скромник. Этакий мизогин. Святой Антоний орбитального разлива...

Нас много снимали тогда. Надо будет заказать плакет.

22. 30. 05 БВ. Битых три часа провозился с системой ориентации главного локатора. На нее одну уходит времени больше, чем на весь контроль. Компьютерная часть вся безупречная, механика вроде тоже. На Главной только отшучиваются: обещают на день рождения прислать новый локатор в целлофане с бантиком.

22.10.00 БВ. Заболел Пятница. Сидит грустный, нахохленный. Ничего не лопает. Полчаса терзал машину, отыскал несколько лекарств, дал ему четверть дозы чего-то желудочного. На всякий случай послал запрос на Главную, как мне – залезать в скафандр или нет. Обезьяны, напротив, благоденствуют. Шаманчик подрос и безмятежно кувыркается в воздухе. Леди постарела и стала жутко сварливой. Накормил их всех и поговорил с Лордом. Он очень умный, хотя и безбожно ленивый. Рассказал мне, что не любит, когда я включаю двигатели ориентации станции – у него начинают чесаться уши и болеть зубы.

Несколько раз спускался в виварий проверить Пятницу. Завтра будет почта и мой день рождения.

22.17.00 БВ. Сегодня мне исполнилось двадцать два года.

Почту еще не разбирал. Просто включил автоприем перед тем, как идти в обсерваторию. Рабочий день мне никто не отменял. До вечера сидел на гипсоболометре, по просьбе доктора Жервье уточнял конфигурацию рудных тел на территории Дордони.

Изготовил себе праздничную трапезу, а с праздничным нарядом вышел прокол. Я подрос! Мои истязатели – эспандеры, дорожки, тренажеры – нарастили мне порядочно мышечной ткани. Скроил новый, и опять-таки сам. Вот какой я умелец.

За праздничным столом поднимаю тубу с соком и поздравляю себя. Выздоровевший Пятница нежно пощипывает меня за ухо и что-то бормочет. Наверное, тоже поздравляет. Леди и Лорд получили по брикету бананового концентрата и погрузились в обычное блаженство. Праздник для всех. Family reunion15.

Мама и отец позвонили.

Артюха тоже. Платон Петрович написал всего несколько строчек, но я-то знаю, чего ему это стоило. Ксавер молчит, наверное, опять болен. Борис и Бэлла тоже. Куча поздравлений из Центра, из Генинспекции ВНИПа, с Земли-Главной, от совершенно незнакомых людей. Ахилл Джерасси прислал стихи. Я перевел сперва сам, без помощи Тимбелины. Получился сумбур. Надо посидеть.

Шесть слов от Тельмы. По-русски. "Поздравляю, желаю летать долго, спокойно, высоко".

Итак, двадцать два года тому назад Платон Петрович Гагуа подхватил меня, мокрого и даже еще не орущего, на ладонь в стерильной перчатке, а целая бригада в скафандрах проворно распечатала отсек, где я и прожил девятнадцать последующих лет. На открытом воздухе я провел целых семь секунд! В моей крови нет ни Т-, ни Б-лимфоцитов, и восемь лет Платон Петрович возился со мной, пытаясь стимулировать возникновение иммунитета, снимая угрозы мутации, конструируя новые и новые системы обеспечения. Выпьем за него – и за тридцатилетнего и за теперешнего. Ему прежде всего я обязан тем, что оказался годен к орбитальному полету и тем, что могу чувствовать себя человеком, пусть не стопроцентно нормальным, но все-таки живым. За МОЮ Землю.

Потом концерт. Все мои любимые вещи сразу. "Как мысли черные к тебе придут, откупори шампанского бутылку иль перечти "Женитьбу Фигаро".

22. 30. 05 БВ. Локатор сдался! Пятница торжественно разоблачен. Совершенно случайно я увязал его регулярные недомогания с капризами системы ориентации. В углу рубки выходит ее проводка, и самые тонкие проводки имеют розовую оболочку! Цвета обожаемой моим зверинцем фруктовой массы! Когда в помете Пятницы я заметил кусочки изоляции, преступник был схвачен, скручен и инкарцерирован. А я-то мучился! Лорд построил целую нравоучительную максиму: "Птица непослушная, поэтому болеет." Мне кажется, что из него вышел бы неплохой санитар или даже фельдшер.

В почте нашлась посылка – книга Ахилла Джерасси, и даже не плакет, а невероятное по роскоши издание. На бумаге! Платон Петрович связался с ним, и он прислал мне экземпляр с дарственной надписью. Буду читать – со словарем, а потом выкрою время на суггестивную программу.

22. 30. 05 БВ. Сегодня почему-то вспомнил, как увидел в детстве жука. Он залетел в комнату и приземлился на раме окна в шлюзе моего отсека. Когда он медленно и солидно пополз, мне стало жутко интересно. Я хотел потрогать его, но мешал пластик, и ничего не получалось, а жук все полз и полз, сине-вороненый, важный, длинноусый и красивый. Вскоре он свалился на пол, побарахтался немного и улетел, а я сел и заревел так, что родители – было раннее утро – вскочили как ошпаренные и кинулись к "рукавам" утешать меня. По-моему, я тогда впервые почувствовал, что чего-то лишен. Права свободного передвижения, как Пятница.

Для него это не слишком обременительно. А для меня... Собственно, в чем я стеснен? Желаешь, надевай скафандр и за борт – на всю длину фала. Масса ощущений. Или бери отпуск, натягивай все тот же скафандр, и на Землю, любоваться Москвой с Воробьевых гор.

Ну, это и вправду неплохо... Приезжаешь рано-рано, когда все прохладное, росистое и розовое от восхода, внизу шелестит зелень, горят купола, а гранитные перила почти красные, и Университет стартует в светлое небо, как крейсер звездного класса. Постоять так минут двадцать, пока некому пялиться, до первой платформы с туристами...

Мама писала... Смотри, как я успел привыкнуть к этому глаголу! Мама говорила, что отсек в полном порядке, на расконсервацию понадобится не больше полутора часов, так что я могу прилететь, когда только захочу.

Земля...

И все же здесь я иду по своему трехметровому коридору. На мне только шорты, майка или компенсационный костюм, если гравигенераторы выключены. Я такой же, как сотни других работников ВНИПа, я делаю столько же, сколько они, и даже немного больше.

Здесь я – дипломированный пилот-наблюдатель и инженер-эксплуатационник замкнутых систем, магистр космогностики, автор кучи работ, подающий надежды и оправдывающий оные.

На Земле я – жалостный монстр. Там я волей-неволей начинаю заботиться только об одном: как бы не осуществилась одна из миллиона угроз для моей драгоценной жизни. Орда специалистов с большим упорством и искусством все спасает и спасает меня. А я сижу в отсеке или в скафандре и наблюдаю, как они хлопочут вокруг. Спасибо им, они прекрасные самоотверженные люди, но иногда я чувствую, как они забывают нечто совсем крохотное, и я тут же превращаюсь для них в объект, капризный и недоброкачественный кусок аппаратуры... Слуга покорный. В миллионный раз нижайший поклон ПП. До сих пор не знаю, чего ему стоило добиться для меня разрешения работать во Внеземном Научно-Индустриальном Поясе, когда сверхнормальных-то кандидатов толпы...

Тельме труднее. Она прикована к Земле. Женщины в космосе, даже в ближнем, и сейчас редкость. К тому же среди таких, как мы, мало-мальски здоровые люди встречаются редко. Я исключение, рожденное стечением многих обстоятельств. Не знаю, правда, к добру ли, к худу... Пока Тельма живет в Булунгу. Они до сих пор не вошли даже в Африканскую Федерацию. Ей повезло, что родители у нее по тамошним понятиям люди очень состоятельные и в столице есть иммунологический центр, чьи специалисты наблюдают за нею с рождения...

Она такая тихая и молчаливая. Видно, что она делает над собой серьезное усилие, чтобы спросить меня, не из нашего ли города знаменитая русская пианистка Нелли Торсуева. Тщеславясь, я ответил, что даже из нашего дома и вообще мы близкие родственники. Как она взглянула своими сливовыми глазами! Как всплеснула руками! Можно подумать, своей славой мать обязана именно мне.

Тогда мы и разговорились. И проговорили почти все оставшееся до отправки наших отсеков время. Но я сдуру спросил, чем это ей так нравится Торсуева. Тельма вдруг покраснела так, что ее светло-шоколадные скулы потемнели и очень сухо сказала, что вообще очень любит музыку "э сетера э сетера..." После этого она замкнулась еще крепче, чем раньше и на мои натужные попытки поддержать хотя бы светскую беседу отвечала лишь односложными "уи, мсье" или "нон, мсье" и сдержанной улыбкой. Что ее задело – я так и не понял. Однако я расписался. Поистязаемся, душ и – спать.

"...Рекламисты сработали блистательно, и Тедди, мой литагент, сделался звездой второго порядка. Первый, разумеется, достался мне.

Мы были готовы к тому, что месяц книга продержится в бестселлерах. Но произошло непредвиденное. Она продолжала раскупаться, и дело было не в рекламе. Пошел двенадцатый тираж, ни одного экземпляра не возвращалось на склады.

Тедди потерял голову. Издатели, которые прежде и высморкаться на него не захотели бы, набивались к нему десятками. Как будто дело было в нем. Как будто дело было в них!

У них не было стекла.

Им не надо было отгораживаться от мира.

Для многих он был опасен и омерзителен. Но никто не мог того же, что я уплатить чеком жизни за пол-глотка дымного, пыльного, вонючего городского воздуха.

Никто.

Я один.

Наследники Эрика Тура перестали ломаться и уступили охотничий домик за двести семьдесят тысяч, на треть меньше запрошенного. И тогда-то ко мне явился Поничелли.

Редкие зубы, редкие усы, светлые глаза, от контактных линз выпуклые и блестящие, как два объектива – глубоководная рыбина из Северного моря.Права на экранизацию моей книги, которую он упорно именовал романом, Поничелли не получил: в конце концов он так взбесил меня этим "романом", что я приказал Клейну вытолкать его.

Команда всполошилась, потому что мониторы показали всплеск, какого давно не бывало...

Недели три я был занят переездом. Выписанный мной Иничиро Седьмой сумел перестроить дом, как мне хотелось – из миллиардерского каприза в каприз "космонавта".

Мне уже давно хотелось жить в комнате, а не в отсеке. Охотничий домик это трехэтажный особняк из двадцати двух комнат, с громадным холлом и громадной гостиной, не говоря уже о погребах, псарнях, конюшнях и прочем. Холл и четыре комнаты первого этажа я отвел для Команды и аппаратных. Гостиную и три верхних комнаты Иничиро перестроил, загерметизировал и отделил от всего прочего стеной из стеклопластика. Ее можно было делать непроницаемо темной. Окна тоже можно было затемнять. Когда я впервые нажал на клавишу, мне стало жутко.

Я еще никогда не был один. На меня всегда кто-то смотрел. В своем новом жилище я оставил только телеметрию, и сейчас меня не видел НИКТО.

Когда я увидел в черном глянце тусклое отражение человека, мне стало легче. Но лишь на секунду. Ведь это было только мое отражение, всего-навсего призрак призрака, тень тени... И страх с новой силой вцепился в меня. Черная стена заворачивалась, как гребень медленной волны, безмолвно растворяя меня во тьме. Голова закружилась. Еле удержавшись от вопля, я ударил по клавише и с невыразимым облегчением увидел мониторы контроля, мигающий глаз индикатора комплекса воздухоочистки, голубые и белые комбинезоны... Тогда я поклялся больше не дотрагиваться до нее.

Но я не сдержал клятвы.

Через месяц Поничелли снова добился встречи, и пришел уже не один.

Май и теперь так же ослепительно хороша, как была тогда. Годы не так властны над кинозвездами, владеющими мощным арсеналом приемов борьбы со временем.

Май... Одно лишь сочетание густых темных волос, матовой белизны безупречной кожи, и удивительных, громадных, какого-то лилового цвета глаз поражало надолго. Она смотрела на вас, и вам начинадо казаться, что она хранит бездонную тайну, которой на самом деле не было и в помине, но одного этого чувства хватало, и уже не имело значения, была ли тайна... Она и тогда была так же глупа, алчна и бездарна, как сейчас, но ее красота выше любого таланта. Поничелли знал, что делал: на нее смотрели и забывали обо всем. Как в глаза змеи.

Я не стал исключением.

Она убивала наповал еще и тем, что держалась, как ребенок; даже не как девочка – как мальчик, слегка избалованный, но миленький и знающий, что все его любят и ни в чем ему не откажут. Мальчишеские жесты, походка, легкий – особенно он! – легкий смешок и внезапно кристально чистый, невинно вопрошающий взгляд...

Пока мы перебрасывались с Поничелли репликами, я все время видел ее краем глаза. Она сидела в кресле небрежно и легко, опершись на локоть, сцепив пальцы перед собою и скрестив длинные гладкие ноги.

Поничеллли говорил о пустяках, будто за тем и приехал, вышучивал нашу прошлую встречу, а она смотрела на меня.

Один раз она переменила позу и откинулась на спинку кресла, забросив руку за голову. Наконец продюсер поднялся и взглянул на нее. Поигрывая браслетом, Май проронила: "Тебе пора ехать. Я буду позже." И Поничелли, как будто даже не удивившись, покорно затопал к выходу.

Мы молчали. Прошла тысяча безумных лет, когда она вдруг встала, уперев ладони в стекло, и тихо, но отчетливо произнесла: "Хочу до тебя дотронуться..." Как под гипнозом, я понес руку ей навстречу – шаг, второй, третий. И только боль и загудевшая от удара стенка остановили меня.

"Ничего, – сказала она так же тихо и отчетливо. – Ты дотронешься". Сказала... или это полыхнуло в ее глазах?

Венчание происходило в соборе святого Сульпиция. На невесте было платье от Шуасси из настоящих вологодских кружев, стоившее дороже моего скафандра с автономным жизнеобеспечением.

Все мои системы работали безотказно, в наружные микрофоны рвалось мощное гудение органа, я держал Май под руку и захлебывался диковинным напитком, которого никогда еще не пробовал – счастьем.

Я был счастлив, хотя знал, зачем ей это. Знал, что она до мелочей рассчитала эффект своего седьмого брака, знал, что он кончится так же, как и шесть предыдущих... И все же я был счастлив – еще и потому, что знал, на сколько может хватить этого счастья, и все равно верил, что не знаю.

Май была спокойна, но часто смеялась. Глаза ее горели странным светом, словно видели что-то жуткое, но бесконечно притягательное. Иногда казалось, что это простое любопытство.

Я пил наравне со всеми. К питателю был привинчен тюб с составленной Клейном смесью "каллистоги" и нескольких капель спирта.

Все разъехались.

Я проводил Май к спальне и спросил, прежде чем вернуться к себе: "Ты помнишь, что обещала мне, когда мы впервые встретились?" Она посмотрела на меня, и сине-лиловый огонь снова вспыхнул в ее глазах.

У себя я снял скафандр – Клейн помогал мне через "рукава", – разделся догола, оставив только датчики телеметрии, и натянул уже готовую пленочную оболочку со штуцерами для подключения кислородного шланга и пяточными вентиляционными клапанами. Оболочка прилегла, как вторая кожа, растягиваясь на суставах, и на ее глянцевитой поверхности вздрагивал неяркий световой блик – это колотилось сердце.

Нетвердым шагом я двинулся вперед, волоча за собой шланг, через тамбур, через лестницу, почти ничего не видя впереди...

Загудел кардиомонитор, и Клейн, поддерживавший меня на ступеньках, озабоченно спросил: "Может, отложить?.." "Нет," – сказал я.

Подойдя и открыв дверь, я увидел угол кровати, драгоценное платье, небрежно брошенное на синий исфаханский ковер, невесомые туфли, и надо всем этим парила рука, изогнутая, как на рисунке Пикассо, там, где мать приподнимает к груди младенца, – но только в этих пальцах была дымящаяся сигарета...

Я постоял перед дверью. Зуммер не умолкал, и тогда, словно надеясь избавиться от него, я толкнул дверь и вдавил клавишу затемнения..." АХИЛЛ ДЖЕРАССИ.

"ЧУМА НА ОБА ВАШИХ ДОМА" (фрагмент, перевод машинный с хоморедакцией).

22.33.07 БВ. На ВНИПе начался монтаж седьмой секции Внешнего пояса, где будут собираться два корабля суперкласса для броска на Уран. Посему к моим обязанностям прибавляется усиленное наблюдение за состоянием Солнца и лучевым климатом моего сектора Пространства.

Звучит, конечно, величественно, хотя в значительной степени с этим справится автоматика. Мне придется попотеть лишь с настройкой некоторых параметров обсерватории и кой-какими полями программ Тимбелины.16 Кстати, так ее окрестила доктор Бриджет Ван Хольст, за то, что она маленькая, но ужасно умная и проворная – при крошечных размерах и минимальной энергоемкости максимальное быстродействие .

Охо-хо... Большая Стирка на носу, да и заданий я понабрал изрядно – одни космобиологи мне накидали кучу всего... Ладно, как-нибудь управимся. Запросил Центр о смещении расписания дня на час – больше просить не стал, потому что медиками сейчас там командует Липатов, а он был в свое время категорически против моей кандидатуры на АСС. Только дай им повод, и привет – я в госпитале... А сейчас каждый человек на вес... ну не знаю чего, полония, или технеция...

22.30.09 БВ. Не писал два вечера подряд -пальцам и без того хватало работы. Кончил Большую Стирку, подобрал весь такелаж, просмолил все швы и протянул всех проштрафившихся под килем. А еще приготовил к импульс-передаче статеечку об особенностях вторичного радиоизлучения гаммы Дракона, которую начал год назад. Заслуженное светило. Именно с ее помощью Брэдли когда-то обнаружил аберрацию света и доказал, что Земля движется по орбите.

После обеда был сеанс связи. Говорила мама. Отец еще не вернулся, но вот-вот должен был закончить свои дела и появиться. Разговор был самый обыденный, но что-то – и я не мог понять, что – мне не нравилось. "Как ты себя чувствуешь?" – спросил я, но мать улыбнулась и сказала: "Не беспокойся, Сереженька, все хорошо, просто решила немного отдохнуть, посидеть дома, повозиться в саду..." Оказалось, что она отменила гастроли в Юго-Восточной Азии. Мы еще немного поговорили и простились. Я занялся своими делами, но что-то по-прежнему не давало мне покоя. Прокрутил запись разговора и только на второй раз понял, что она сидит не как обычно, массируя кисти, а обхватив правую руку левой, прижимая ее к груди...

Когда мне было два года, она совсем никуда не ездила. Сидела около меня и только изредка пряталась поплакать. Хотя сочинять не переставала – как раз тогда написаны и Концерт для фортепьяно с оркестром, и "Mater Dolorosa", восхитившая Тельму, и "Десять маленьких пьес", и "Гималаи", моя самая любимая симфония – слушаю ее только в дни рождения. Выступала она только по телевидению и в залах города. Боялась уезжать от меня. Но в городе она и попала в ту самую аварию, где ей оторвало и изувечило правую руку...

Рамон Сепульведа, знаменитый микрохирург и ее страстный поклонник, летавший по возможности на все ее концерты, увез ее в свою клинику в Базеле, где после семичасовой операции пришил все-таки руку и затем лечил ее сам, никому не передоверяя.

Еще два с лишним года мама восстанавливала подвижность пальцев. "Павану для левой руки" и "Герольда" она сочинила именно тогда. А затем начала заново учиться играть. За год до отлета я говорил с Сепульведой, и он сказал, что обожает сеньору Нелли и желает ей всего самого лучшего, но не верил, что она сможет сыграть этой рукой даже простую гамму... То, что она сделала, целиком ее заслуга. Он сумелс спасти и приживить руку, она оживить и возродить ее. Но при больших напряжениях следует опасаться вторичных внутренних травм...

Без музыки она жить не сможет. Тогда мне нельзя будет не вернуться.

22.40.00 БВ. Пропустил день. Сегодня программу вела Тимбелина, я только контролировал. Почти все остальное время я провалялся в медотсеке в нежных железных объятьях "Гигеса", вытерпел все инъекции, все пробы и смену двух датчиков. Потом сам проделывал все это со своим зверинцем. Протестовал главным образом Пятница. Обезьяны, как это ни странно, вели себя спокойно. Заартачившийся было Шаманчик получил солидную плюху от Лорда, который объяснил мне, что Шаманчик еще маленький и не понимает, что лечиться надо. Все-таки Лорд очень умный.

Результаты передал на главную. Кажется, все в порядке; во всяком случае санкций применено не было. Тогда я запросил внеочередной сеанс связи дали не сразу, из-за монтажа не хватает даже лазерных линий, но как только дали, я вызвал маму. Она сначала отмалчивалась, но я пошел на шантаж сказал, могу не пройти из-за нее психотест. Она сдалась. Так и есть: Сепульведа запретил ей выступать, играть разрешил не больше четверти часа в день. Она подключается к синтезатору, но у нее быстро начинает болеть голова, да и разве это выход? Но держится она хорошо. Сказала, что какой-то молодой композитор прислал ей чудесную вещь в своем исполнении и назвал ее "Концерт для Нелли". Тут она всхлипнула, улыбнулась и дала увеличение плакета. На этикетке была надпись: "КОНЦЕРТ ДЛЯ НЕЛЛИ. ЖЕЛАЮ МНОГО ПРЕКРАСНОЙ МУЗЫКИ. О. ДИОН". Мы поговорили еще, я просил заказывать связь как можно чаще, затем попрощался но связь не выключал – дал срочную депешу отцу, чтобы он немедленно возвращался домой.

Потом, уже вечером, вынул из записи кадр и ввел в Тимбелину. Мать говорила, что уже слышала про Огюстена Диона, что он молод, очень моден и тем не менее чрезвычайно талантлив, но со странностями, – ни с кем не встречается, ни с кем не говорит.

Машина выдала полное подтверждение того, что надпись на мамином плакете и на моем поздравлении сделана одним и тем же человеком – Тельмой Н'Дио. Вот вам. Что значит – писать от руки.

"Нет, я не помню их. И никогда не знал. Фамилию Джерасси, как ошейник с биркой, я получил от компьютера фирмы после того, как завершилась официальная процедура передачи моими родителями своих родительских прав чиновникам из отдела контрактов. Собственно, я родился уже принадлежащим концерну "Фидлер НГ". Не знаю, правда, зачем я ему был нужен; подозреваю, что в качестве подопытного кролика.

Его юристы, инженеры и медики занимались моей судьбой почти пятнадцать лет – пятнадцать лет, пока смутное ощущение, что своей жизнью нужно заниматься самому, не переросло у меня в твердую уверенность. Может быть, моя следующая книга будет именно о том, как микроб из пробирки начал командовать микробиологом с раскаленной платиновой петлей в пальцах. Ну-ка, подумайте – КАК?

С тех пор эта фамилия – среди того немногого из моих вещей, что так и осталось не моим.

Вот имя Ахилл, пожалуй, все же мое. Я придумал его сам. То есть, конечно, первым был Гомер. Но за полтора десятка лет этим именем подписаны множество дурацких рассказов, чувствительных шлягеров, буйных авангардистских стихов, три биографических книги и два неплохих романа. Так привык к нему, что все реже откликаюсь на настоящее: Уве.

Может быть, так звали моего отца.

Не знаю.

У меня есть точные сведения, что меня не вырастили по методу Петруччи из чьей-то не слишком доброкачественной клетки. Родители мои существовали и существуют. Я мог бы отыскать их, несмотря на все юридические препоны. Но никогда не сделаю этого. Не хочу их знать.

Для сознания моей полноценности мне достаточно этого и того, что я зарабатываю в год. Мне доступно многое, недоступное тем, чьи иммунные механизмы в полном порядке.

Могу жить в этом прекрасном доме, который Эрик Тур когда-то перевез по кирпичу из Прованса. И все старые картины и статуи, которые для него накрали по всему миру, принадлежат тоже мне.

В подземном гараже стоят три автомобиля, в каждом из которых я могу ездить, а один могу водить сам, как и вы.

– И это все? – иронически спросите вы.

– Все, – смиренно отвечу я. – Разве что еще один пустячок.

В том, чтобы я продолжал ходить, дышать, есть, разговаривать, смеяться и мочиться, заинтересовано такое количество людей, какое многим из вас и не снилось.

Каждый мой день стоит столько, что смерть моя для них будет настоящей трагедией. Большим личным несчастьем.

По данным Иммунологического центра при Всемирной Организации Здравоохранения, на Земле сейчас две тысячи сорок четыре таких, как я.

Разумеется, все мы попадем в рай. Чистилище мы уже прошли, а ад уже искупили. И все-таки я думаю иногда: вдруг и этот рай так же недоступен для нас, как сейчас пыль на проселочной дороге? Вдруг и там будет нужно стекло, которое отгородит нас от сонмов херувимов и райских кущ?..

Если так, то при жизни я сделал вполне достаточно, чтобы обеспечить себе и там сносное житие. Как бы ни противилась судьба, я славен уже тем, что живу той жизнью, которой просто не должен бы жить. Точка и подпись: Ахилл Джерасси, урожденный Уве Никто.

Я не захотел оставаться в виварии. Профессор Фоусетт немало сделал для меня, но и заработал на мне немало. Микроб направлял руку и волю микробиологов с раскаленной платиновой петелькой. Каков микроб!

Но вот сейчас, в прелестный осенний день, когда алые листья тихо планируют на привянувшую траву газонов, живая изгородь из маллеонии пылает стеной литого золота, – впрочем, какое мне дело до этого за плитами бронестекла, термотканью скафандра и герметичными шлюзами, – а я сижу за клавиатурой машины, которая только сочинять за меня не умеет, да и то, наверное, скоро выучится, тычет же она мне в нос мои ошибки; так вот, сижу я в совершенно безопасной, несмотря на затруднения со стерилизацией, обстановке, сижу и с интересом думаю:

А НЕ ОТКРЫТЬ ЛИ ОКОШКО И НЕ ПОДЫШАТЬ ЛИ ОЧЕНЬ СВЕЖИМ ВОЗДУХОМ? ИЛИ ТОГО ЛУЧШЕ – НЕ ПРОЙТИСЬ ЛИ ПО ПРИНАДЛЕЖАЩЕМУ МНЕ САДУ БЕЗО ВСЯКИХ ТАМ СКАФАНДРОВ?

АХИЛЛ ДЖЕРАССИ, "ЧУМА НА ОБА ВАШИХ ДОМА" (фрагмент; перевод машинный с хомокоррекцией.)

22.37.12 БВ. Почти набил пакет годового отчета. Что ж, совсем неплохо поработано. Когда бы не проклятый локатор, не бури на Солнце и не ремонт стыковочного узла, я бы успел и больше. На согласовании Земля главная меня порадовала: оказывается, введена в строй "Сеть-2", и теперь я могу подключаться к Всемирной Информационной системе не на два часа в сутки, а в любое время. Ну просто майский день, именины сердца!

21.57.33 БВ. На ВНИПе заканчивают монтаж первой оболочки седьмой секции.

Сегодня я выдал им абсолютно неблагоприятный прогноз и с изумлением узнал, что остальные как на тарелочке выкатили "нормально". Даже аль Магрифи. Я попросил срочную связь с начальником стройки, но мне вежливо отказали – у него был разговор со "Старз ТекноТранс". Разговор с его замом у меня совершенно не получился. Тогда я, совершенно уже взбесившись – время-то идет! – опять позвонил в штаб-квартиру и заявил, что в случае нового отказа немедленно свяжусь с Директоратом ВНИПа или с Управлением контроля. Разумеется, после всего этого на моем экране явился плечистый мужчина и не слишком дружелюбно сказал: "Слушаю вас".

Тут я завопил, что все его сотрудники бездельники, что речь идет о человеческих жизнях, что... Он перебил меня и приказал (sic!) представиться и объясниться. Потом он спросил, почему я такой умный – ведь все остальные выдали удовлетворительный прогноз; а я ответил, что они все пользуются устаревшим методом вычисления переменной Степанова-Мельцера и точность его... Тут он снова перебил меня и спросил номер моей станции. После моего ответа у него в глазах на миллисекунду появилось какое-то странное выражение. Но он не спросил больше ничего, а только пошевелил кустистыми бровями и трубным гласом объявил, что сейчас же вызывает главного астрофизика системы и связывает все АСС на кольцевую.

Я чуть было не сказал, что главный астрофизик системы и есть тот самый доктор Ватанабэ, по чьей методике работают станции, но сдержался – еще решит, что я боюсь.

Однако я расхвастался. Словом, был долгий разговор, я выложил все формулы и расчеты, Ватанабэ стал помаленьку терять свою прославленную невозмутимость, а я, наоборот, стал хладнокровен, как змий, но тут слово взял начальник. Он сообщил мне, во что обойдется ВНИПу час простоя, и добавил, что верит – я смогу подсчитать, во что обойдутся сутки.

Тут все замолчали и уставились на меня с экрана, и я понял – в случае ошибки мне придется искать другую работу: я просто не смогу тут оставаться.

Но ошибки быть не могло, я проверил все тридцать раз, я так и сказал, и приказ свернуть работы и укрыться в кораблях был отдан. Вот тогда я ощутил высасывающую пустоту. И когда через три с лишним часа заверещали счетчики, замелькали вспышки, забарахлила связь, я не почувствовал ничего. С самого начала я был слишком уверен в своей правоте – торжество ее не могло ничего добавить. Мне предложили срочно изготовить рекомендации по новой методике, обосновать и представить. Этим я и занимался до писания дневника.