Текст книги "Эликсир Коффина"

Автор книги: Алан Эдвард Нурс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Нурс Алан
Эликсир Коффина

Ален Нурс

Эликсир Коффина

Открытие обнародовал доктор Чонси Патрик Коффин. На ежегодном собрании американских врачей-клиницистов Коффин сделал свое заявление "под занавес", чтобы оно оглушило присутствующих наподобие разорвавшейся бомбы. Сила взрыва превзошла самые смелые ожидания доктора Коффина. Уходя из зала, он вынужден был пробиваться сквозь толпу репортеров.

Но не всех привела в восторг бомба доктора Коффина.

– Это идиотство! – завопил на другое утро в лаборатории молодой доктор Филипп Доусон. – Неужели ты сам не понимаешь, что натворил? А что ты нас продал и предал, я уж и не говорю!

Он стиснул в кулаке газету с речью Коффина и размахивал ею, как саблей.

– "Доклад о вакцине для лечений насморка, открытой Ч.П.Коффином и др.!" Так и сказано – "и др."! А ведь идея-то моя! Мы с Джейком восемь месяцев бились головой об стенку, а ты взял и жульническим манером заявил о нашем открытии во всеуслышание на год раньше времени!

– Помилуй, Филипп. Я-то ожидал, что вы оба придете в восторг! Должен сказать, заявление было сделано превосходно – выразительно, четко, кратко. Все хлопали, как сумасшедшие! А посмотрели бы вы на Андервуда!..

– А репортеры? – прервал Филипп и обернулся к смуглому человечку, молча сидевшему в углу. – Джейк, ты видел утренние газеты? Этот жулик не только присвоил наше открытие, он еще бесстыдно рекламирует его на всех перекрестках!

Доктор Джейкоб Майлз виновато покашлял.

– Филипп так волнуется потому, что это, и правда, преждевременно, сказал он Коффину. – Ведь у нас почти не было клинической проверки.

– Вздор! – Коффин свирепо глянул на Филиппа. – Еще месяц и Андервуд нас бы опередил. Хороши бы мы тогда были! Да и сколько же можно проверять! Вспомни, Филипп, какой у тебя был отчаянный насморк, когда ты сделал себе укол? А с тех пор ты хоть раз чихнул?

– Нет, – буркнул Филипп.

– А ты, Джейкоб? Был у тебя с тех пор насморк?

– Нет, нет. Ничего похожего.

– Ну, а те _шестьсот студентов_? Или я что-то путаю?

– Нет, все правильно, 98% излечились от явных симптомов насморка за двадцать четыре часа. И ни одного рецидива. Просто чудо. Правда, прошел только месяц...

– Месяц, год, сто лет! Было _шестьсот_ отменнейших насморков, а теперь – ни единого чиха! – Толстяк Коффин так и сиял. – Ну-ну, господа, будьте же благоразумны! Мы не смеем становиться на пути Прогресса! Мы одержали величайшую победу, мы покорили насморк! Мы попадем в историю!

И уж тут-то во всяком случае он оказался прав.

Они и впрямь попали в историю.

Насморк не признает ни сословных барьеров, ни государственных границ, ни классовых различий: дипломаты и горничные равно чихают, сопят и шмыгают носами. В ветреные осенние дни в американском сенате ораторы прерывают речи по самым животрепещущим вопросам, дабы высморкаться. Другие болезни могут свести в могилу. Обыкновенный насморк мучает миллионы и упорно не поддается самым отчаянным попыткам его обуздать.

Но вот в дождливый ноябрьский день гигантские заголовки возвестили с газетных полос:

КОФФИН НАВЕКИ ПОКОНЧИЛ С НАСМОРКОМ!

"НЕТ БОЛЬШЕ КАШЛЯ",

УТВЕРЖДАЕТ ОДИН ИЗ АВТОРОВ ОТКРЫТИЯ!

ДЫШИТЕ СВОБОДНО! ОДИН УКОЛ

И ВЫ НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ЧИХНЕТЕ!

В медицинских кругах новое средство назвали полицентрической антивирусной вакциной Коффина для верхних дыхательных путей, но газеты окрестили его просто эликсиром Коффина.

Крупнейшие газетные знаменитости расписывали, как после многолетних неудач доктору Ч.П.Коффину и др. удалось выделить культуру истинного возбудителя насморка и определить, что это не одиночный вирус, а скорее полицентрический вирусный комплекс, поражающий слизистые оболочки носа, горла и глаз и способный изменять их молекулярную структуру. Как доктор Филипп Доусон выдвинул гипотезу, что вирусный комплекс можно победить при помощи антитела, способного на время "заморозить" комплекс, дабы человеческий организм успел собрать все силы сопротивляемости и избавиться от непрошенного "гостя". Расписывали мучительные поиски этого антитела, инъекции галлонов вируса в бока готовых к услугам собак, которые не страдают насморком и потому со скукою, но покорно переносят испытания, и, наконец, успех!..

Однако не прошло и недели после доклада, как даже Коффин начал подумывать, не хватил ли он через край: лабораторию стали осаждать толпы чихающих и кашляющих мучеников, требуя прививки. Семнадцать фармацевтических фирм прислали своих представителей к Коффину со сметами и цветными диаграммами. Из Вашингтона за Коффином прислали самолет, конференции затягивались далеко за полночь, а в двери неумолчным прибоем стучались страждущие.

Первая партия вакцины появилась через двадцать три дня. И всю ее, точно алчная губка, за какие-нибудь три часа жадно впитало изнемогающее от насморка человечество. В Европу, Азию и Африку помчались сверхскоростные самолеты, неся на борту драгоценный груз, миллионы иголок вонзились в миллионы рук, – и, громогласно чихнув в последний раз, человечество вступило в новую эру.

Но были и неверующие, – без них нигде не обходится.

– Божешь уговаривать бедя сколько угоддо, – хрипло твердила Элли Доусон, упрямо тряся белокурыми кудряшками, – бде все равдо де дадо дикаких уколов.

– Ну почему ты такая неразумная, – с досадой говорил Филипп. – Вот уже два месяца тебя не отпускает этот насморк. Ты же не можешь ни есть, ни дышать, ни спать...

– Де дадо бде дикаких уколов, – упорствовала Элли.

– Но Элли...

– Де дадо бде, де хочу я дикаких уколов! – завопила она, уткнувшись ему в плечо.

Филипп обнял жену, поцеловал в ухо и ласково забормотал что-то. Нет, все бесполезно, подумал он с грустью. Элли не жалует науку, для нее что прививка от насморка, что от оспы – одно и то же.

– Ладно, детка, никто тебя не заставляет. Но ты из-за этого насморка, верно, совсем потеряла обоняние. Вылила на себя столько духов, что и у быка голова закружится. – Филипп утер ей слезы и улыбнулся. – Ну-ну, приведи себя в порядок. Пойдем обедать к Дрифтвуду? Говорят, там подают превосходные отбивные...

Филипп открыл глаза и сел на постели, дико озираясь. В окно струился слабый утренний свет, внизу в кухне Элли звенела посудой.

Ему казалось, что он задыхается. Он вскочил и уставился на туалетный столик Элли. Черт возьми, кто-то, наверно, пролил целый флакон духов! От тошнотворно-сладкого зловония кружилась голова. Филипп замигал, дрожащей рукой зажег сигарету. Спокойно, без паники, – сказал он себе, затянулся и судорожно закашлялся: едкий дым обжег ему горло и легкие.

– Элли!

Надрываясь от кашля, он кинулся в прихожую. Запах горящей спички превратился в едкую вонь, будто тлел палый лист. Филипп с ужасом уставился на сигарету и отшвырнул ее.

– Элли! Кто-то поджег дом!

– Ду что ты, глупый, – донесся снизу голос Элли. – У бедя просто подгорели гредки.

Филипп кинулся вниз по лестнице. В нос ударил острый прогорклый запах горящего жира и одуряющий запах перекипевшего кофе.

– Неужели ты не чувствуешь, какая тут вонь?

На плите негромко, многообещающе булькал автоматический кофейник. На сковородке шипела и сверкала яичница, подсыхали на бумажном полотенце ломтики ветчины. Все дышало невинностью и покоем.

Филипп осторожно отнял руку от носа, и... едва не задохнулся.

– Ты что, в самом деле не чувствуешь, какая тут вонь? Поди-ка сюда на минутку.

От Элли так и несло ветчиной, кофе, горелыми гренками, но больше всего духами.

– Ты уже душилась сегодня?

– До завтрака? Да ты сбеешься!

Филипп помотал головой.

– Постой, постой. Должно быть, мне все это просто кажется... Слишком много работал, нервы шалят.

Он налил себе кофе, добавил сливок, положил сахару.

Но от кофе разило так, будто оно недели три кипело в грязной кастрюле. Запах был какой-то искаженный, отвратительно преувеличенный. Он заполнил всю кухню, обжег Филиппу горло, и слезы хлынули у него из глаз.

И тут перед Филиппом забрезжила истина. Расплескав кофе, он задрожавшей рукой отставил чашку. Духи. Кофе. Сигарета...

– Шляпу, – задыхаясь выговорил он. – Дай шляпу. Мне надо в лабораторию.

По дороге ему становилось все хуже и хуже. Во дворе его едва не стошнило от запаха сырости и гнили. Соседский пес испускал благоуханье целой собачьей своры. День выдался сырой, дождливый, и в автобусе стояла духота, как в раздевалке для спортсменов после труднейших состязаний. Рядом плюхнулся мутноглазый субъект, и Филиппу разом припомнилось, как студентом он ради заработка чистил чаны на пивоваренном заводе.

– Пррекррассссное утро, док? – выдохнул мутноглазый. Он еще, вдобавок, позавтракал чесночной колбасой! Филиппа замутило, и со стоном облегчения он вывалился из автобуса у ворот лаборатории.

На лестнице он встретил Джейка – тот был бледен как полотно.

– Привет, – еле выговорил Филипп. – Отличная погода.

– Да-а, – ответил Джейк. – Погода отличная. А ты... э-э... как ты себя чувствуешь?

– Отлично. – Филипп с напускной деловитостью открыл инкубатор, где хранились колбы с вакциной. Но тотчас вцепился в край стола так, что побелели суставы. – А почему ты спрашиваешь?

– Просто ты сегодня неважно выглядишь.

Они молча уставились друг на друга. Потом, точно по сигналу, взглянули в дальний конец лаборатории, где за перегородкой помещался кабинетик Коффина.

– А шеф уже пришел?

– Он там, у себя. И дверь запер.

– Придется отпереть, – сказал Филипп.

Доктор Коффин отпер дверь и, попятившись, прислонился к стене, лицо у него было серое. В кабинетике разило патентованным средством, каким хозяйки освежают воздух в кухне.

– Нет, нет, сюда нельзя, – пискнул Коффин. – Даже не подходите. Я не могу с вами сейчас разговаривать. Я... я занят. Срочная работа...

– Рассказывай! – рявкнул Филипп, поманил Джейка в кабинетик, запер за ним дверь и повернулся к Коффину.

– Когда это у тебя началось?

Коффин дрожал как осенний лист.

– Вчера, сразу после ужина. Я думал, задохнусь. Встал и всю ночь бродил по улицам. Господи, какая вонь!

– А у тебя, Джейк?

– Сегодня утром. Я от этого проснулся.

– И у меня сегодня утром, – сказал Филипп.

– Но я не понимаю! – завопил Коффин. – Кроме нас, видно, никто ничего не замечает!

– Пока не замечает, – сказал Филипп. – Не забывайте, мы первыми сделали себе прививку.

У Коффина на лбу выступили капли пота. В глазах его ширился ужас.

– А как остальные?

– Я думаю, нам надо придумать что-нибудь сногсшибательное, да поживее, – сказал Филипп.

– Да что же это за напасть! – закричал Коффин. – Всюду вонь невыносимая! Вот ты, Филипп: ты утром курил сигарету, я ее и сейчас чувствую, даже глаза слезятся. Если бы я не знал вас обоих, голову бы дал на отсечение, что вы неделю не мылись... Все запахи, сколько их есть на свете, вдруг точно взбесились...

– Ты хочешь сказать, усилились, – поправил Джейк. – Духи все равно пахнут приятно, только чересчур резко. То же самое с корицей, я нарочно ее нюхал. После этого у меня полчаса текли слезы, но пахло-то все-таки корицей. Сами запахи не изменились.

– А что же тогда изменилось?

– Очевидно, наши носы. – Джейк в волнении зашагал по комнате. – Вот возьмите собак. У них насморка не бывает, а ведь они, в сущности, живут только обонянием. Да и другие животные, вся их жизнь зависит от чутья и ни одно никогда не страдает хотя бы подобием насморка. Этот вирус поражает только приматов и более всего проявляет себя именно в человеческом организме.

– Но откуда эта гнусная вонь? У меня давным-давно не было насморка...

– В том-то и соль! – продолжал Джейк. – Почему у нас вообще есть обоняние? Потому, что в слизистой оболочке носа и горла имеются тончайшие нервные окончания. Но там же всегда живет и вирус. Испокон веку он гнездится в тех же клетках, паразитирует на тех же чувствительных тканях и притупляет наши обонятельные нервные окончания, так что они никуда не годятся. Неудивительно, что прежде мы почти не чувствовали никаких запахов! Эти несчастные окончания просто не способны были что-либо чувствовать!

– А потом мы взяли и уничтожили этот вирус, – сказал Филипп.

– Нет, не уничтожили. Мы только отняли у него хитроумнейшую механику, при помощи которой он защищался от сопротивляемости человеческого организма. Целых два месяца после укола наш организм вел борьбу с вирусом не на жизнь, а на смерть и сокрушил захватчика, который сидел в нас с самого зарождения приматов. И вот, впервые за всю историю человечества, эти изуродованные нервные окончания начинают функционировать нормально.

– Господи! – простонал Коффин. – Неужели это только начало?

– Это еще только цветочки, – пообещал Джейк. – Ягодки впереди.

– Что скажут об этом антропологи? – задумчиво молвил Филипп.

– То есть?

– Возможно, когда-то в доисторические времена произошла единичная мутация. Крохотное изменение – и одна линия приматов стала уязвимой для этого, вируса! И быть может, поэтому человеческий мозг стал так развиваться и совершенствоваться, и самое существование человека, когда он утратил остроту обоняния, стало до такой степени зависеть от его разума, а не от мускульной силы, что он возвысился над прочими приматами.

– Ну, теперь он получил ее обратно и не возрадуется! – простонал Коффин.

– И я полагаю, – сказал Джейк, – он первым делом кинется искать виноватого.

Оба, Филипп и Джейк, посмотрели на Коффина.

– Ну-ну, ребята, бросьте дурака валять, – сказал Коффин, и его опять затрясло. – Мы все трое заварили эту кашу. Филипп, ведь ты сам говорил, что идея-то была твоя! Не бросишь же ты меня теперь.

Зазвонил телефон.

– Доктор Коффин, – залепетала перепуганная секретарша, – звонил какой-то студент, он... он сказал, что едет к вам...

– Я занят, – завопил Коффин. – Никаких посетителей! Никаких телефонов!

– Но он уже едет! Он говорил... что разорвет вас на куски своими руками...

Коффин швырнул трубку. Лицо у него стало серое.

– Они меня растерзают! Филипп, Джейк, да помогите же!

Филипп вздохнул и отпер дверь.

– Пошлите кого-нибудь в морозильник, пусть принесут всю охлажденную культуру, какая есть. И добудьте пяток привитых обезьян и несколько десятков собак.

– Но что ты собираешься делать?

– Понятия не имею, – отвечал Филипп. Но придется нам снова научиться насморку, даже ценою жизни.

Они орошали себе слизистые носа и горла таким количеством активнейшего вируса, что всякий нормальный человек уже до самой смерти не отделался бы от насморка. Они смешали культуру шести различных видов вируса, полоскали этой вонючей смесью горло и поливали ею себя и каждую привитую обезьяну.

Без толку.

Они вводили сыворотку себе внутримышечно и внутривенно, в руку, в ягодицу, под лопатку. Они ее пили. Они в ней купались.

А насморк им не давался.

– Наверно, мы подходим к делу не с того конца, – сказал однажды Джейк. – У нас сейчас максимальная сопротивляемость. Необходимо ее сломить.

Стиснув зубы, они ринулись по этому пути. Они голодали. Не спали по нескольку суток кряду. Разработали безвитаминную, безбелковую и бессолевую диету, их еда вкусом напоминала переплетный клейстер, а пахла и того хуже. Работали в мокрой насквозь одежде и хлюпающей от воды обуви, выключали отопление и распахивали настежь окна, хотя уже настала зима. Потом снова и снова опрыскивали себя активным охлажденным вирусом и, как чуда, ждали, чтобы засвербило в носу.

Но чуда не было. Изобретатели сидели туча тучей и глядели друг на друга. В жизни они не чувствовали себя такими здоровяками.

Вот только запахи. Все трое надеялись, что со временем притерпятся, но не тут-то было. Напротив, они начали ощущать даже такие запахи, о каких прежде не подозревали, – ядовитые, до отвращения приторные, запахи, от которых они, согнувшись в три погибели, кидались к раковине. Они пытались затыкать себе нос, но запахи просачивались через любую затычку, и к обеденному столу бедняги шли, как на пытку.

Они с устрашающей быстротой теряли в весе, но простуда их не брала.

– По-моему, вас всех надо посадить в сумасшедший дом, – сердито сказала Элли Доусон зимним утром, вытаскивая посиневшего, дрожащего Филиппа из-под ледяного душа. – Вы совсем рехнулись.

– Ты не понимаешь! – простонал Филипп. – Нам необходимо простудиться.

– Да зачем? – взорвалась Элли.

– Вчера в лабораторию нагрянули три сотни студентов. Они говорят, что запахи доводят их до исступления. Они уже не выносят общества даже лучших друзей. Если мы им не поможем, они разорвут нас в клочки. Завтра они придут опять, и с ними еще триста. И ведь это – те шестьсот, с которых мы начинали. А что будет, когда еще пятнадцать миллионов обнаружат, что собственный нос не дает им житья? – Он содрогнулся. – Ты видала газеты? Люди уже рыщут по городу и принюхиваются, как ищейки. Вот когда выясняется, что мы поработали на совесть. Мы бессильны, Элли. Эти антитела слишком хорошо делают свое дело.

– Так найдите какие-нибудь дряньтитела, которые с ними справятся, туманно посоветовала Элли.

– Ну что за глупые шутки...

– А я вовсе не шучу! Мне все равно, как вы это сделаете. Мне только нужен мой прежний муж, чтоб не фыркал на мою стряпню и не лез под ледяной душ в шесть часов утра.

– Я понимаю, тебе тяжко, – беспомощно сказал Филипп. – Но как нам быть – ума не приложу.

В лаборатории он застал Джейка и Коффина; бледные и злые, они совещались.

– Больше у меня ничего не выйдет, – говорил Коффин. – Я вымолил у них отсрочку. Я пообещал им все на свете, кроме разве своей вставной челюсти. Встретиться с ними еще раз я просто не могу.

– У нас осталось всего несколько дней, – мрачно возразил Джейк. – Если мы ничего не придумаем, мы пропали.

Филипп вдруг ахнул.

– Мы просто безмозглые ослы, – сказал он. – С перепугу совсем перестали соображать. А ведь дело проще пареной репы.

– О чем ты говоришь? – разозлился Джейк.

– Дряньтитела, – ответил Филипп.

– Боже милостивый!

– Да нет, я серьезно. Сколько студентов мы можем завербовать в помощники?

Коффин судорожно глотнул.

– Шестьсот. Они все тут под окном и жаждут нашей крови.

– Отлично, давай их сюда. И еще мне нужны обезьяны. Но только обезьяны простуженные, и чем хуже, тем лучше.

– Да ты сам-то понимаешь, что делаешь? – спросил Джейк.

– Нисколечко, – весело отвечал Филипп. – Знаю только, что такого еще никто Никогда не делал. Но, может, пришло время держать нос по ветру и идти, куда он поведет...

Бумеранг возвращался к исходной точке.

Все двери в лаборатории были забаррикадированы, телефоны отключены. В ее стенах шла лихорадочная деятельность. У всех троих исследователей обоняние обострилось нестерпимо. Даже маленькие противогазы, которые смастерил Филипп, уже не защищали их от непрестанного артиллерийского огня удушливых запахов.

Прибывали полные грузовики обезьян. Обезьяны чихали, кашляли, плакали и сопели. Пробирки с культурой вируса переполняли инкубаторы и громоздились на столах. Каждый день через лабораторию проходило шестьсот разъяренных студентов; они ворчали, но покорно засучивали рукава и разевали рот.

К концу первой недели половина обезьян излечилась от насморка и уже не могла снова его заполучить; другая половина снова простудилась и никак не могла избавиться от насморка. Филипп с мрачным удовлетворением это отметил.

Через два дня он ворвался в лабораторию сияющий, под мышкой у него болтался щенок с необычайно грустной мордой. Такого щенка еще свет не видывал. Он сомлел и чихал. Он явно страдал отчаянным насморком.

Далее настал день, когда Филиппу ввели под кожу каплю молочно-белой жидкости, изготовили вирус для распыления и основательно оросили ему нос и горло. Потом все уселись и стали ждать. Прошло три дня, а они все еще ждали.

– Идея-то была великолепная, – угрюмо заметил Джейк и захлопнул пухлую тетрадь с записями. – Только ничего не вышло.

– А где Коффин?

– Три дня назад свалился. Нервное расстройство. Ему все мерещится, что его вешают.

– Что ж, видно, чему быть, того не миновать, – вздохнул Филипп. – Рад был поработать с тобой, Джейк. Жаль, что все обернулось так печально.

– Ты сделал все, что мог, старина.

– Да, конечно...

Филипп умолк на полуслове, глаза у него стали круглые. Нос сморщился. Он разинул рот, всхлипнул, – давно угасший рефлекс медленно оживал в нем поднял голову, воспрянул и...

Филипп чихнул!..

Он чихал минут десять без передышки и даже посинел. Он стиснул руку Джейка, а из глаз у него ручьями текли слезы.

– Да придцип был совсеб простой, – говорил Филипп, когда Элли ставила ему горчичники и подливала горячую воду в ножную ванну. – Адтитело противостояло вирусу, и дуждо было дайти такое адтитело, которое противостояло бы дашебу адтителу.

Он чихнул и со счастливой улыбкой накапал в нос лекарство.

– А сумеют они поскорее его приготовить?

– Приготовят к тобу вребеди, когда людяб уже девтерпеж будет сдова заполучить дасборк, – сказал Филипп. – Но есть од да загвоздка...

– Загвоздка? – переспросила Элли.

– Это даше довое зелье отличдо действует, даже чересчур, – печально сказал Филипп. – Кажется, от этого дасборка бде уже де избавиться до сабой сберти. Разве что бде удастся дапустить да это адтитело еще какое-дибудь противоадтитело...