Текст книги "Истории счастливых судеб"

Автор книги: Алан Александр Милн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Алан Александр Милн
Истории счастливых судеб

Солиситор

Пятница, вторая половина дня, самое напряженное время в конторе. Джон Блант, откинувшись на спинку удобного кресла, играл ключами от сейфа, привыкая к своему новому положению. Он, Джон Блант, младший партнер известной на весь Лондон юридической фирмы «Макнотон, Макнотон, Макнотон и Макнотон».

Он закрыл глаза, и мысли его устремились к тому дню, когда он впервые вошел в двери фирмы, один из двухсот семидесяти восьми кандидатов на место курьера. Их разделили на группы, и с той, в которую входил он, проводил собеседование мистер Сандерсон, старший партнер.

– Мне нравится твое лицо, мальчик, – искренне признался он Джону.

– И мне ваше нравится, – ответил тот, дабы не уступить в вежливости пожилому джентльмену.

– Я бы хотел знать, как ты напишешь слово «закладная».

– С одним «ка»? – осторожно предположил Джон.

Мистера Сандерсона порадовала эрудиция мальчика, и его тут же взяли на работу.

Три года Джон честно выполнял возложенные на него обязанности. За этот период его находчивость неоднократно спасала репутацию фирмы, особенно в одном случае, когда он обратил внимание мистера Сандерсона на его подпись биржевым маклерам: «Твой любящий муж Макнотон, Макнотон, Макнотон и Макнотон». Мистер Сандерсон, всегда немного рассеянный, исправил ошибку и пообещал мальчику, что пошлет его учиться. Пять лет спустя Джон Блант стал солиситором.

И вот он – младший партнер фирмы, той самой фирмы, о которой в Сити говорили: «Если за тобой стоит „Макнотон, Макнотон, Макнотон и Макнотон“, все будет в полном порядке». Сити славился такими милыми остротами…

В дверь приемной постучали. Вошел респектабельный джентльмен.

– Могу я видеть мистера Макнотона? – вежливо осведомился он у курьера.

– У нас нет мистера Макнотона, – ответил мальчик. – Все они умерли много лет тому назад.

– Понятно, тогда кого-нибудь из старших партнеров?

– Мистер Сандерсон не может вас принять, потому что у него перерыв на ланч, – последовал ответ. – Мистер Торп еще не вернулся с ланча, мистер Петерс только что ушел на ланч, мистера Уильямса ждут с минуты на минуту, мистер Горлей отбыл на ланч час тому назад, мистер Бимиш…

– Довольно, довольно! Хоть кто-нибудь остался?

– Мистер Блант, – кивнул курьер. – Если вы подождете, я узнаю, не спит ли он.

Полчаса спустя мистера Мастерса пригласили в кабинет Джона Бланта.

– Простите, не смог принять вас раньше, – виновато улыбнулся Джон. – Очень важный клиент. Так чем я могу вам помочь, мистер… э… Мастерс?

– Я хочу составить завещание.

– Я к вашим услугам. – Джон был само радушие.

– У меня только один ребенок, и я все хочу оставить ему.

– Ага! – Джон нахмурился. – Это сложная и долгая процедура.

– Но вы возьметесь за это дело? – озабоченно спросил мистер Мастерс. – В парикмахерской мне сказали, что фирме «Макнотон, Макнотон, Макнотон и Макнотон» все по плечу.

– Мы возьмемся, – решительно ответил Джон, – но составление завещания потребует от нас полной отдачи и напряжения всех сил. Думаю, будет лучше, если я поеду к вам на уик-энд. Тогда мы сможем досконально и без суеты во всем разобраться.

– Благодарю вас! – Мистер Мастерс крепко пожал руку Джона. – Я как раз хотел предложить вам то же самое. Мой автомобиль у подъезда. Давайте отправимся прямо сейчас.

– Я спущусь ровно через минуту. – Джон задержался, только чтобы достать из сейфа пачку банкнот на случай непредвиденных расходов, предупредил курьера, что вернется в понедельник, подхватил саквояж с пижамой и туалетными принадлежностями, всегда стоящий наготове, и поспешил за клиентом.

– Моя дочь, – доверительно сообщил мистер Мастерс, когда автомобиль тронулся с места, – завтра станет совершеннолетней.

– О, так у вас дочь? – изумился Джон. – Она красивая?

– Ее считают первой красавицей графства.

– Неужели? – Джон на мгновение задумался, потом добавил: – Мы можем остановиться у почтового отделения? Я должен послать важную деловую телеграмму. – Он вытащил из кармана телеграфный бланк и написал:

«Лондон. Макмакмакмак. Не вернусь до среды. Блант».

Машина затормозила у почтового отделения, затем поехала дальше.

– Эми никогда не доставляла мне никаких хлопот, – продолжил мистер Мастере, – но я старею и отдал бы тысячу фунтов, чтобы увидеть, как она счастливо выйдет замуж.

– Кому вы хотите отдать эти деньги? – спросил Джон, машинально достав записную книжку.

– Ну, что вы, что вы, я пошутил. Но в день свадьбы она получит от меня сто тысяч фунтов.

– Правда? – задумчиво спросил Джон. – Мы можем остановиться у следующего почтового отделения? – Он вновь достал ручку и на втором телеграфном бланке написал:

«Лондон. Макмакмакмак. Не вернусь до пятницы. Блант».

Автомобиль рванулся вперед и через час прибыл к большому особняку, окруженному несколькими ухоженными акрами поместья. У парадной двери их встретила грациозная дочь мистера Мастерса.

– Мой солиситор, дорогая, мистер Блант, – представил его мистер Мастере.

– Как мило с вашей стороны приехать к нам, чтобы заняться делами моего отца, – застенчиво улыбнулась девушка.

– Пустяки, – ответил Джон. – Неделя или… или полмесяца… – Он вновь взглянул на Эми. – Максимум три недели, и все будет устроено.

– Неужели так трудно составить завещание?

– Это действительно очень мудреное и путаное дело. Тем не менее я уверен, что нам удастся с ним справиться. Э… я могу послать важную деловую телеграмму?

«Лондон. Макмакмакмак, – писал Джон. – Совершенно необычный случай. Когда вернусь, не знаю. Пожалуйста, вышлите деньги, возможны непредвиденные расходы».

Да, вы уже догадались, что за этим последовало. У солиситоров такое случается чуть ли не каждый день. В прошлом мае Джон Блант и Эми Мастере обвенчались в церкви Святого Георгия. Свадьбу справили скромно, в связи с трауром в семье новобрачной. Сердце ее отца не выдержало, когда он изучал счет, присланный фирмой «Макнотон, Макнотон, Макнотон и Макнотон». Как сказал, умирая, мистер Мастерс, он согласился бы оплатить квалифицированные услуги мистера Бланта, его драгоценное время, ушедшее главным образом на ухаживания за Эми, его чаевые слугам, но только не проставленную в счете стоимость проезда по железной дороге в вагоне первого класса в оба конца, потому что мистера Бланта и в поместье, и в Лондон доставили на автомобиле. Так что, возможно, мне следует упомянуть об одном недостатке этой уважаемой профессии: ее представители очень часто сталкиваются с непониманием.

Художник

Мистер Пол Сэмюэйз пребывал в скверном расположении духа. Творческие натуры особенно подвержены таким настроениям, однако Пол печалился не без причины. Его шедевр «Вид на замок Шот с моста Баттерси» вместе с зеркальной картиной «Вид на мост Баттерси из замка Шот» принесли ему семнадцать шиллингов и шесть пенсов. За карандашный рисунок ему дали расписку на пять шиллингов. Этим и ограничивались его заработки за последние шесть недель, и на пороге уже маячил голод.

– Если бы у меня были деньги! – в отчаянии воскликнул Пол. – Тогда я смог бы дописать картину для выставки в Академии.

Картина эта – еще эскиз – называлась «Волнуется синее море», но Сэмюэйзу пришлось остановиться на середине пролива по самой прозаичной причине: у него закончился аквамарин.

Часы пробили дважды, напоминая, что подошло время ланча. Тяжело поднявшись, он шагнул к буфету, служившему одновременно и кладовой. Едва ли он мог насытиться тем, что лежало на полках: краюхой хлеба, корочкой сыра, тюбиком белой краски. Машинально он достал хлеб и сыр.

Пол уже убирал со стола, когда в дверь постучали. Уборщица, раз в неделю промывавшая его кисти, вошла в мастерскую с визитной карточкой в руке.

– К вам дама, – сообщила она.

Пол изумленно уставился на визитную карточку.

– Герцогиня Винчестерская! – воскликнул он. – Каким ветром… Пожалуйста, пригласите ее. – Он торопливо схватил кисть, первый попавшийся под руку тюбик и занял классическую позу перед мольбертом, изготовившись рисовать.

– Добрый день, мистер Сэмюэйз, – поздоровалась с ним герцогиня.

– Д…добрый день, – запинаясь, откликнулся Пол. Во-первых, его смутило появление в мастерской настоящей герцогини. Во-вторых, он вдруг обнаружил, чтобы пытается нанести последние мазки заката карболовой зубной пастой.

– Наш общий друг, лорд Эрнест Топвуд, порекомендовал мне обратиться к вам.

Пол, никогда ранее не встречавшийся с лордом Эрнестом, хотя однажды и видел это имя в дешевой газетенке под фотографией Арнольда Беннетта, молча поклонился.

– Как вы, возможно, догадались, я хочу попросить вас нарисовать портрет моей дочери.

Пол уже раскрыл рот, чтобы сказать, что он пейзажист, но вовремя закрыл его. В конце концов, стоило ли обременять Ее Высочество подобными мелочами!

– Я надеюсь, вы сможете взяться за этот заказ. – В голосе герцогини слышалась мольба.

– Безусловно, – закивал Пол. – Сейчас я, правда, занят, но мы можем начать в понедельник, в два часа дня.

– Прекрасно! – воскликнула герцогиня. – Тогда до понедельника!

И Пол, зажав в руке тюбик зубной пасты, проводил ее до кареты.

В понедельник, точно в четверть четвертого, появилась леди Гермиона. Едва Пол увидел девушку, у него перехватило дыхание от ее несравненной красоты. И он сразу понял, что потребуется все его мастерство пейзажиста, чтобы портрет ни в чем не уступил оригиналу. Не теряя времени, Пол усадил девушку перед мольбертом и приступил к делу.

– Могу я пошевелиться? – спросила леди Гермиона три часа спустя.

– Да, давайте прервемся, – согласился Пол. Он уже набросал силуэт углем и жженой пробкой, да и сгустившиеся сумерки не позволяли продолжить работу.

– Скажите мне, где вы впервые встретили лорда Эрнеста? – спросила девушка, подойдя к камину.

– В отеле «Савой», в июне, – смело ответил Пол.

Леди Гермиона рассмеялась. Пол удивленно посмотрел на нее, поскольку его последняя фраза определенно не тянула на удачную шутку.

– Но его портрет, нарисованный вами, выставлялся в Академии в мае! – И она улыбнулась.

Пол нашелся быстро.

– Леди Гермиона, – со всей серьезностью произнес он, – никогда не упоминайте при мне имени лорда Эрнеста. Не стоит, – торопливо добавил он, – говорить обо мне и лорду Эрнесту. Когда ваш портрет будет закончен, я объясню, почему. А теперь вам пора уезжать.

Пол разбудил герцогиню, перекинулся с ней несколькими дежурными фразами о погоде. «Помните», – прошептал он леди Гермионе, провожая дам к автомобилю. Девушка кивнула и улыбнулась.

Леди Гермиона позировала ему каждый день. Иногда Пол рисовал быстро, широкими мазками, иной раз убивал целый час, пытаясь получить на палитре точный оттенок бледно-синей зелени знаменитых винчестерских изумрудов. Случалось, он в отчаянии хватал губку и стирал всю картину, чтобы тут же начать все заново. А то вообще прекращал работу и рассказывал леди Гермионе о своей жизни в Вурчестершире. Но всегда, разбудив герцогиню по окончании сеанса, он шептал леди Гермионе: «Помните», – и та согласно кивала.

Весенним мартовским днем Пол закончил картину, и ему оставалось лишь расписаться на ней.

– Это прекрасно! – восторженно воскликнула леди Гермиона. – Прекрасно! Неужели это я?

Пол взглянул на девушку, на картину, снова на девушку.

– Нет, это совсем не вы, – признался он. – Видите ли, я пейзажист.

– Не может быть! – воскликнула леди Гермиона. – Вы же Питер Сэмюэйз, знаменитый портретист.

– Нет. – Лицо художник погрустнело. – Я Пол Сэмюэйз, никому не известный пейзажист.

– Так вы обманули меня! Заманили сюда под фальшивым предлогом! – Она сердито топнула ножкой. – Мой отец никогда не купит вашу картину, и я запрещаю выставлять ее как мой портрет.

– Моя дорогая леди Гермиона, – попытался успокоить ее Пол, – вам не о чем волноваться. Я собираюсь выставить эту картину под названием «Когда сердце молодо». Никто не сможет догадаться, что позировали мне вы. А если герцог откажется купить картину, я без труда продам ее кому-нибудь еще.

Леди Гермиона задумчиво посмотрела на него.

– Зачем вы это сделали? – нежным голосом спросила она.

– Потому что влюбился в вас!

Она опустила глаза, потом радостно взглянула на художника.

– Мама все еще спит, – прошептала она.

– Гермиона! – воскликнул художник, бросая палитру и закладывая кисть за ухо.

Она протянула к нему руки.

Как мы все помним, картина Пола Сэмюэйза «Когда сердце молодо» стала гвоздем выставки. Отошедший от дел бывший владелец бутылочной фабрики купил ее за десять тысяч фунтов. По его словам, картина напомнила ему о давно усопшей матери. Наутро Пол проснулся знаменитым. Но, несмотря на успех, сопутствовавший ему с того дня, оставался таким же скромным и щедрым, как и раньше. Никогда не забывал о своих братьях художниках, еще не поднявшихся на вершину славы. К примеру, сразу после свадьбы он обратился к Питеру Сэмюэйзу, предложив ему – ни много, ни мало – написать портрет своей жены. И леди Гермиона осталась довольна его работой.

Барристер^{1}

Веселая, модно одетая толпа заполнила зал суда в Нью-Бейли. Слушалось дело о краже из магазина. Аврора Дилейн, девятнадцати лет от роду, обвинялась в преступном присвоении и сокрытии товаров, принадлежащих «Универмагу», а именно: тридцати пяти метров муслина, десяти пар перчаток, губки, двух буравчиков, пяти банок кольдкрема, трех коробок для шляп, морского компаса, канцелярских кнопок, яйцебойки, шести блузок и кондукторского свистка. Факт кражи установил Альберт Джобсон, дежурный администратор, который показал, что шел следом за обвиняемой из одного отдела «Универмага» в другой и видел, как она брала означенные выше вещи.

– Один момент, – прервал его судья. – Кто защищает подсудимую?

Повисла напряженная тишина. Руперт Карлетон, случайно зашедший в зал суда, огляделся. У него учащенно забилось сердце. У бедной девушки не было адвоката! Что, если он… Да, он должен ухватиться за этот шанс. И Карлетон выступил вперед.

– Я, ваша честь!

Руперту Карлетону еще не было тридцати, и он несколько лет как сдал экзамены на барристера, но пока не участвовал ни в одном судебном процессе. Нет, он не сидел сложа руки. Пытался попасть в парламент как от консерваторов, так и от либералов, написал с полдюжины пьес, которые никто не поставил, и даже твердо намеревался жениться на своей девушке. Но успех в выбранной профессии ускользал от него. И вот, наконец, он получил возможность отличиться.

Натянув парик на уши, Карлетон водрузил на нос пенсне и приступил к допросу свидетеля обвинения. Теперь стенограмма этого допроса приведена во всех учебниках по юриспруденции.

– Мистер Джобсон, – вкрадчиво начал он, – вы сказали, что видели, как обвиняемая брала все эти вещи, которые потом нашли при ней?

– Да.

– Я спрашиваю вас, – Руперт выдержал паузу, – …не является ли только что сказанное вами чистым вымыслом?

– Нет.

Неимоверным усилием воли Руперту удалось скрыть разочарование. Лицо его осталось бесстрастным, хотя он и не ожидал такого ответа.

– Смею предположить, – продолжил он, – что вы следовали за ней и прятали вышеуказанные вещи в ее плаще, чтобы воспользоваться ими для рекламы вашей зимней распродажи.

– Нет, я видел, как она крала эти вещи.

Руперт нахмурился. Свидетель не шел ни на какие компромиссы. Решительным жестом он поправил пенсне и предпринял еще одну попытку.

– Вы видели, как она их крала. Вы хотите сказать, что видели, как она брала их с различных прилавков и опускала в свою сумочку?

– Да.

– С намерением заплатить за них общепринятым образом?

– Нет.

– Пожалуйста, будьте внимательны. Давая показания, вы сказали, что подсудимая, услышав предъявленное ей обвинение, воскликнула: «Подумать только, как я могла до такого дойти! Неужели никто не спасет меня?» Я предполагаю, что она подошла к вам с отобранными покупками, достала кошелек и сказала: «Не думала, что до такого может дойти! Почему меня никто не обслуживает?»

– Нет!

Ну до чего же упрямы некоторые люди! Руперт убрал в карман одно пенсне и достал другое. Исторический допрос свидетеля обвинения адвокатом защиты продолжился.

– Давайте отвлечемся от событий в магазине. – Руперт сверился с лежащим перед ним листком бумаги, затем пронзил взглядом мистера Джобсона. – Сколько раз вы были женаты, мистер Джобсон?

– Немало.

Руперт было запнулся, а затем бросился в решающую атаку.

– Смею предположить, ваша жена покинула вас?

– Да.

Это был рискованный ход, но он оправдал себя. Руперт подавил вздох облегчения.

– Не будет ли вам угодно объяснить господам присяжным, – подчеркнуто вежливо спросил он, – почему вас покинула жена?

– Она умерла.

Более слабохарактерный человек не выдержал бы такого удара, но железные нервы не подвели Руперта.

– Именно так! – воскликнул он. – И случилось это аккурат в тот вечер, когда вас за пьянство попросили с заседания Хэмпстедского парламентского общества?

– Не было этого!

– Неужели? Постарайтесь вспомнить двадцать четвертое апреля тысяча восемьсот девяносто седьмого года. Что вы делали в тот вечер?

– Понятия не имею, – ответил Джобсон после безуспешной попытки что-то вспомнить.

– В таком случае вы не можете поклясться, что вас не выводили с заседания Хэмпстед…

– Но я в нем не состоял.

Руперт тут же ухватился за столь опрометчивое признание.

– Что? Вы сказали суду, что проживаете в Хэмпстеде, а теперь говорите, что не состояли в Хэмпстедском парламентском обществе. Так-то вы понимаете патриотизм?

– Я сказал, что жил в Хэкни.

– Тогда в Хэкнийском парламентском обществе. Я предполагаю, что за пьянство вас попросили…

– Я не вхожу и в это общество!

– Естественно! – торжествующе воскликнул Руперт. – Вас исключили за пьянство!

– И никогда не входил!

– Да ну? Могу я тогда предположить, что вы предпочитаете проводить вечера в публичном доме?

– Если вас это интересует, – сердито ответил Джобсон, – я состою в Шахматном клубе Хэкни и по вечерам обычно бываю там.

Руперт удовлетворенно вздохнул и повернулся к присяжным.

– Господа, наконец-то мы услышали то, что хотели. Я не сомневался, что мы доберемся до правды, несмотря на увертки мистера Джобсона. – Он вновь взглянул на свидетеля. – А теперь, сэр, – сурово продолжил он, – вы уже сказали суду, что понятия не имеете, где и как провели вечер двадцать четвертого апреля тысяча восемьсот девяносто седьмого года. И я снова указываю вам, что для этого провала в памяти есть только одно объяснение: вы пребывали в состоянии алкогольного опьянения в помещении Шахматного клуба Хэкни. Можете вы поклясться, что этого не было?

Неумолимая решимость барристера не останавливаться ни перед чем ради установления истины вызвала в зале восхищенный ропот. Руперт подобрался и нацепил оба пенсне.

– Ну, что же вы, сэр, – торопил он свидетеля. – Господа присяжные ждут.

Но ответил ему не Альберт Джобсон, а адвокат потерпевшей стороны.

– Ваша честь, – обратился он к судье, медленно поднимаясь из-за столика. – Для меня это полная неожиданность. В силу вновь открывшихся обстоятельств я вынужден рекомендовать моему клиенту отозвать иск.

– Весьма разумное решение, – согласился судья. – Обвиняемая освобождается из-под стражи. Ее репутация безупречна.

На следующий день Руперта осадили клиенты, жаждавшие его помощи. И вскоре без его участия не обходился ни один крупный процесс в суде лорда-канцлера. Не прошло и недели, как все его пьесы приняли к постановке, а через полмесяца он стал членом парламента от шахтеров Коулвилла. Свадебных подарков было море, и среди прочего он получил тридцать пять метров муслина, десять пар перчаток, губку, два буравчика, пять банок кольдкрема, три коробки для шляп, морской компас, канцелярские кнопки, яйцебойку, шесть блузок и кондукторский свисток. И поздравительную открытку с короткой надписью: «От благодарного друга».

Чиновник

Было три часа пополудни, солнце золотило выходящие на запад окна одного из самых перегруженных работой государственных ведомств. В просторном кабинете на третьем этаже Ричард Дейл отбивал крикетный мяч. Стоя перед ящиком с углем, с кочегарной лопатой в руке, он являл собой образец молодого, энергичного англичанина. И когда в третий раз подряд ему удалось искусно перевести мяч, – в нашем конкретном случае, государственную печать, брошенную боулером ^{2}, – в левый край, последний не смог подавить вздоха завистливого восхищения. Даже сдержанный Мэттью, коему возраст уже не позволял увлекаться крикетом, перестал отрабатывать патт^{3} и поднял голову, чтобы сказать:

– Отлично сыграно, Дик.

Четвертый обитатель кабинета что-то строчил за столом, всем своим видом опровергая нелепые обвинения в адрес государственных служащих, которые якобы развивают тело в ущерб уму. Орлиные крики игроков, похоже, раздражали его, ибо он хмурился и кусал кончик ручки, а иногда нервно ерошил волосы.

– Как, по-вашему, можно сосредоточиться в таком ужасном шуме? – неожиданно воскликнул он.

– В чем дело, Эшби?

– В вас. Каким образом я могу написать стихи для «Вечернего сюрприза», если вы так шумите? Почему бы вам не пойти выпить чая?

– Отличная идея. Пошли, Дейл. Ты составишь нам компанию, Мэттью? – И они ушли, оставив кабинет в полном распоряжении Эшби.

В юности родственники часто говорили Гарольду Эшби, что у него литературные способности. Письма из школы объявлялись достойными опубликования на страницах «Панча»^{4}, а некоторые, с характеристикой автора, написанной викарием, даже посылались в редакцию журнала. Но с возрастом Гарольд осознал, что ему по плечу более серьезные дела. Однако занимаемая им должность на государственной службе оставляла время для его стародавнего увлечения: он написал «Отдельные мысли», завершил «Историю создания микроскопа» и «Классификацию туристических походов по сельской местности», да еще успевал печататься в периодических изданиях.

В «Вечернем сюрпризе» его произведения еще не публиковались, но он не сомневался, что стихотворение, которое он заканчивал, понравится редактору. Называлось оно просто: «Любовь и смерть», начиналось строфой:

 
Любовь, О, любовь,
И все, что с ней грядет, —
Почему, О, почему,
Боюсь я, что умру!
 

Шесть следующих строк ускользнули из моей памяти, но, полагаю, приведенные выше объясняют причину столь странной забывчивости.

Переписав стихотворение начисто, Гарольд положил листок в конверт и послал в «Вечерний сюрприз». Поэтическое напряжение дало о себе знать, и он решил дать отдых утомленному мозгу. Несколько дней играл в крикет, и когда неделю спустя, в среду, посыльный принес историческое письмо, Гарольд самоотверженно защищал калитку ^{5}, пусть ее и заменял ящик для угля. Зажав лопату под мышкой, он торопливо вскрыл конверт.

«Дорогой сэр, – писал редактор „Вечернего сюрприза“, – не могли бы вы заглянуть ко мне в удобное для вас время?»

Гарольд не привык откладывать дела в долгий ящик. Объявив сопернику, что иннинг ^{6} они доиграют позже, он надел пальто, взял шляпу и трость и выскользнул за дверь.

– Добрый день, – приветствовал его редактор. – Я хотел поговорить с вами о вашем творчестве. Нам очень понравилось ваше стихотворение. Мы печатаем его в завтрашнем номере.

– Приятно слышать, – ответил Гарольд.

– Почему бы вам не поработать в нашей газете? Как насчет того, чтобы вести колонку «Уютный уголок тетушки Мириам» в нашем дневном выпуске?

– Нет, это не по мне, – покачал головой Гарольд.

– Жаль. – Пальцы редактора забарабанили по столу. – Но, может, вы согласитесь стать нашим военным корреспондентом?

– С удовольствием, – кивнул Гарольд. – Всем нравились мои письма из школы.

– Прекрасно! В Мексике как раз началась маленькая война. Когда вы сможете приступить к работе? Все расходы за наш счет, плюс пятьдесят фунтов, в неделю. Надеюсь, сейчас вы не очень загружены на службе?

– Я без труда смогу взять отпуск по болезни, – ответил Гарольд, – если он не будет превышать восьми или девяти месяцев.

– Возьмите, нас это вполне устроит. Вот вам незаполненный чек на вашу экипировку. Сумму проставьте сами. Вы можете выехать завтра? Однако, я полагаю, вам сначала надо закончить дела в конторе?

– Ну да, – осторожно ответил Гарольд, – мне действительно надо доиграть иннинг. С этим, правда, можно покончить прямо сегодня. Завтрашний день уйдет на магазины, а вот в пятницу я могу ехать.

– Вот и договорились, – кивнул редактор. – Удачи вам. Возвращайтесь живым, если сможете. Если нет, мы вас не забудем.

В четверг Гарольд закупил полный комплект снаряжения военного корреспондента: верблюда, походную ванну, мячи для гольфа, пробковый шлем, хинин, спальный мешок и еще тысячу и одну мелочь, необходимые для работы. В пятницу все сослуживцы приехали в Саутхемптон, чтобы проводить его в дальнюю дорогу. Едва ли кто из них думал, что на землю Англии он вновь ступит чуть ли не через год.

Я не стану описывать его удивительные приключения в Мексике. Достаточно упомянуть, что он всему учился на личном опыте. И если первая телеграмма пришла через неделю после описываемых в ней событий, то последующие стали приходить на неделю раньше. Так, сражение при Парсонз-Ноуз, которому он посвятил свой последний репортаж, не состоялось и по сей день. Остается надеяться, что оно подоспеет к выходу книги «С мексиканцами в Мексике», намеченному на следующий месяц.

Вернувшись в Англию, Гарольд обнаружил немало перемен. Вот и редактор «Вечернего сюрприза» перешел в «Утренний возглас».

– Вам бы лучше занять его место, – предложил издатель газеты Гарольду.

– Согласен, – кивнул тот. – Вероятно, мне придется уйти в отставку с государственной службы.

– Как вам будет угодно. Хотя я и не понимаю, зачем это вам.

– Мне будет недоставать крикета, – вздохнул Гарольд.

Не обошлось без перемен и в конторе. За время отсутствия Гарольда его повысили в должности с соответственным увеличением жалования: он стал старшим клерком. Как ему удалось выяснить, начальство очень высоко отзывалось о его сообразительности и трудолюбии, проявленных на новом месте.

Первым делом Гарольд оформил отпуск. Он работал без перерыва больше года, и государство задолжало ему восемь недель.

– Привет, – поздоровался с Гарольдом помощник министра, столкнувшись с ним в коридоре. – Ты прекрасно выглядишь. Должно быть, на уик-энды тебе удается выбираться за город.

– Я был в отпуске по болезни, – дрогнувшим голосом ответил Гарольд.

– Неужели? Ты, похоже, держал это в секрете. Пойдем-ка на ланч, а потом поболеем вместе.

Гарольд согласился. Ну, плохо ли стать редактором «Вечернего сюрприза», числясь при этом на государственной службе, которую он так полюбил. Помощник министра, похоже, не возражал. А когда кто-нибудь заметит его отсутствие, решил Гарольд, как раз подойдет время оформлять пенсию.