Текст книги "Regeneration (СИ)"

Автор книги: Акварель24 Рындин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Annotation

Рындин Акварель24

Рындин Акварель24

Regeneration

04-е сентября, воскресенье

Попробую восстановить некоторые давнишние свои рассказы и стихи.

Уставший ветер ищет крова

и, беспокоя ночи мглу,

уходит и приходит снова

стучать по мерзлому стеклу.

Страшась игрой воображения

в пространство черное его

смотрю.

И вижу отраженье своё.

И больше ничего.

ГРИБОЧКИ.

Вообще-то я не беру с собой товарищей, когда иду за грибами.

А тут мой приятель пристал ко мне: возьми, да возьми! Я бы и ему отказал или увильнул каким-то способом, но не отважился на это, помня некоторые обязательства, которыми был опутан его услугами.

Неприятности начались сразу.

Едва мы оказались в местах, где водились грибы, приятель, как это говорится, нос к носу столкнулся с огромным боровиком, который мог бы достаться мне, шагни чуть правее.

Я занервничал.

Когда нервничаешь глаз замыливается и уже не видишь не только того, что прячется в полуметре, но сослепу наступаешь на черные шляпки под противный хруст молодого боровичка.

Успокоиться в такой ситуации довольно трудно и, как ни внушал себе ничтожность причины своего расстройства, но из всех возможных вариантов успокоения предпочел потеряться в густом ельнике.

Мой приятель обладает одним чудным качеством – терять ориентацию даже там, где, казалось бы и ребенку не потеряться. В такой ситуации всё, что ему доступно, это остановиться и, аукая, ждать помощи. Мне этого только и не хватало.

Уже через пару минут он стал звать меня, на что я, естественно, никак не отзывался, уходя самым противным образом всё глубже в чащу леса. При этом меня больше и больше охватывало чувство злорадства: я наслаждался содеянным. Наша грибная прогулка превращалась в примитивные прятки и было уже не до грибов. Он искал меня, я петлял между ёлками, стараясь укрыться от его взгляда, в то же время боясь его блуждания: не пришлось бы искать потом.

Между тем не очень-то он и плутал: так крикнет пару раз и молчит, хотя мне казалось, что он либо стоит и ждет меня, либо ходит малыми кругами, боясь заблудиться, ибо повторение зова слышалось с другой стороны. Я уже начал побаиваться этой глупой игры, она надоела мне, да и корзинка моя была пуста.

И я откликнулся на его очередное "ау".

Мы сходились и я рассчитывал на эффект своего чудачества.

Эффект действительно превзошел все мои ожидания: его большой пакет был полон боровиков.

– Куда ты потерялся? – укоризненно сказал он, – я звал тебя, звал, тут столько грибов, а ты пропал.

МУХА

Пуделя я вышколил наславу, разве только говорить не научил. Но вот его не стало и я сходил с ума от одиночества.

Заводить другую собаку мне не хотелось;

кошек я не любил никогда;

был, правда, когда-то сороченок, но к осени вырос и пропал;

мог бы приручить ежа, который наведывался ко мне в гости на куриные кости;

или бельчонка выкрасть из гнезда, которое находилось в пяти метрах от дома;

или поползня держать в доме: он легко поддается одомашниванию;

были у меня и утята, лишившиеся матери по причине лисы, но как-то не сообразил оставить у себя одного хромого, которого стая не взяла в отлет, но что-то замешкался;

был и крупный карась в пруду там же, гду утята, но с карасем зимой не справиться;

и уж не говорю о синицах, мышах и прочем зверье, которого в моем лесу сколько угодно.

И все же я не был доволен такими возможностями и успокоился только тогда, когда под осень ко мне сама заявилась муха. Даже две, но одна потом потерялась или я её задел чем-нибудь.

И действительно,

во-первых, мухи не просят есть;

во-вторых, выводить гулять муху не надо;

в-третьих; мухи не пачкают ни пола, ни стола, от чего не застрахован при белке или еже;

в-четвертых, их возможная гибель не требует долгого траура;

в-пятых, ночью мухи спят в отличии от комара, заводить которого я ни в каком разе не стал бы;

в-шестых, легко мирятся с моим долгим отсутствием;

в-седьмых, ...что же в-седьмых? да, их не надо ни мыть, ни стричь, ни охранять;

в-восьмых, они никогда не обижаются;

в-девятых, не просят денег, как некоторые;

в-десятых, их не смущает моя неряшливость, а неубранный стол, наоборот, дает им ...пищу;

в-одиннадцатых, не заставляют работать на грядках, когда мне хочется отдохнуть;

в-двенадцатых, не жалуются соседкам на неудачное замужество;

в-тринадцатых, не переключают телевизор с футбола на сериал...

Послушайте! Что же это получается? Муха лучше жены?!

Л Е Б Е Д Е В

рассказ

Я вышел в тамбур, закурил и, боясь пропустить свой полустанок, стал всматриваться в темноту за окном. Ничего, кроме своего отражения в стекле, увидеть было нельзя, но я знал, что перед полустанком поезд должен был проскочить под мостом...

И все же я зазевался: промелькнули опоры моста, вагон резко затормозил, остановился, и пока я возился с тяжелой дверью, он уже начал набирать скорость. Пришлось прыгать прямо в снег.

Оглядевшись вокруг я как мог выбрал в редкой сетке застылых следов одну из тропинок и неспеша зашагал по пологому склону, забирая всё время вправо, словно что пугало меня в сумеречном безразличии ещё не проснувшейся деревенской улицы. И от того, что я почувствовал себя на время свободным от пресных кабинетных дел, что под ногами поскрипывал не запачканный городской грязью снежок, что повисшие в сухом безветрии облачка уже отражали робкие проблески зимнего утра, во мне где-то глубоко внутри возникало, усиливаясь, не частое в мои годы чувство душевного равновесия.

В трех километрах от полустанка, в центральной усадьбе совхоза ждал меня Лебедев, которому я не раз обещал приехать, чтобы вместе с ним выбрать площадку под строительство нескольких домиков, но по разным причинам, а честно говоря, больше по лености своей, всё откладывал со дня на день, пока, наконец, не наступил тот известный предел, за которым начинаются, мягко выражаясь, неприятности. На этот раз я сам позвонил ему , предупредив о времени приезда, и просил ждать меня в условленном месте: мне хотелось до обеда вернуться на станцию.

На самом краю усадьбы возле недостроенного кирпичного дома несколько человек неторопливо занимались своими делами. Я подошел к ним, негромко поздоровался и, ничего не спрашивая, стал высматривать Лебедева, уверенный в том, что он где-то здесь и ждет меня.

Но Лебедева не было.

– Прораб где, не скажешь? – подошел я к одному из работающих, лениво долбившему мерзлый керамзит.

Не прекращая своей работы и не поднимая головы он глухо пробурчал что-то себе под нос, из чего я понял, что ему нет дела ни до Лебедева, ни до меня.

– Подойдет сейчас, – услышал я неожиданно над головой чистый молодой голос. – Вы из района? Ну-ну... он знает, с нарядами в контору пошел.

Я поднял голову и в проеме окна увидел румяное от мороза, простодушное лицо парня. Он опускал пустое ведро на веревке, другой конец которой держал в руке.

– Место что ли под дома? – полюбопытствовал он, как бы проявляя свою осведомленность.

Я кивнул головой, думая, между тем, как быть дальше.

– Во-во... давно пора, а то скоро без работы останемся...

Я обнадеживающе улыбнулся.

Угрюмый напарник, наполнивший ведро керамзитом, оборвал словоохотливого напарника неласковым окриком: – давай! – и ведро медленно поплыло вверх.

Я отошел шагов на двадцать и остановился, решив, что нужно, все-таки, подождать Лебедева здесь, чем ходить туда да обратно, тем более, что меня заинтересовали чистенькие, аккуратненькие домики, выстроившиеся в ровный ряд вдоль улицы. Педантичность, с которой был осуществлен проект меня поразила, ибо уже и сам привык к тому, что сельские строители изменяют проектные решения по самым пустячным поводам, не считаясь ни с чем и в то же время смело утверждая: "так же лучше!"

Десять минут истекли и, сначала медленно, затем всё решительнее направился в сторону конторы, надеясь хоть там застать Лебедева.

Но и в конторе его не было.

Заходить к директору я не планировал, потому что, во-первых, вообще стараюсь избегать лишних контактов из желания сохранять своё время; во-вторых, с директором мне вряд ли бы удалось решить свои вопросы, поскольку по опыту знаю, чем заканчиваются такие попытки. В тоже время только директор и мог найти своего подчиненного и потому несмело постучал в дверь.

Никто не ответил и я приоткрыл тяжелую дверь.

– Разрешаете?

Орлов, так звали директора, не отрываясь от стола, с легким удивлением посмотрел в мою сторону:

– А-а, проходи, садись.

Я подошел к его столу и пожал протянутую руку, кивком головы поздоровался с присутствующими, определив, что никто из них мне не знаком, и сел у стенки, не пытаясь прерывать разговор.

Возле директорского стола с выражением нетерпенья стояла очень полная, среднего роста женщина, по всем приметам бухгалтер. Орлов подписывал бумагу за бумагой, спешил и потому его некоторая нелюбезность не показалась мне оскорбительной.

– Ну, ладно, Николай Лукич, я пойду, – поднялся один из сидевших, почувствовав во мне помеху своим разговорам, – значит, завтра ей можно собираться?

– Ну, да, я же сказал. Пусть едет, отдыхает, только смотри, – сделал строгими глаза Орлов, – чтобы какого-нибудь... не привезла тебе с юга-то, – и ядовито улыбнулся, повернувшись к стоявшей рядом женщине:

– Как, Петровна, а?

– ...и давай, – продолжил директор в сторону уходящего, – чтоб к третьему всё закончил.

Тот только, не прекращая, кивал согласно головой и, выходя, неслышно прикрыл дверь.

– Ну, всё? – приподнял Орлов глаза в сторону бухгалтера.

– Всё, Николай Лукич, – на ходу проверяя правильность подписей, отвечала женщина, – Володя, поехали!

От черной, круглой печки отделилась фигура лохматого парня.

– Мне, чтоб к половине двеннадцатого был здесь! – вероятно повторяя, громко сказал Орлов в сторону парня, – и обратно будешь ехать, механика не забудь, понял?

В кабинете осталось трое: Орлов перед опустевшим столом, мужичок неврачного вида и я.

Мужичок сразу же придвинулся к столу и попытался продолжить скучную, судя по выражению лица директора, беседу.

– Обожди, Кузьмич! – грубо оборвал его Орлов, – видишь у меня начальство?

Кузьмич чуть покраснел от обиды, подался назад и затих.

– Что, дорогой, проверять меня приехал? – обернулся ко мне Орлов.

– Да, нет. Участок нужно подобрать под пару домиков, – отвечал я.

– А-а! Ну-ну... Так тебе Лебедев?

– Да. Зашел на стройку, да нет его там. Говорят в конторе...

– Нет, не в конторе, – не дал он мне договорить, – э-э... – Орлов повернулся к мужичку, – как тебя? Фу, черт! Кузьмич... Кирилл Кузьмич, найди поди Лебедева. Он на кормокухне... Пусть идет сюда, скажи, из района Геннадий... – он покрутил в воздухе пальцем.

– Евгений Семенович, – подсказал я.

– Да... – согласился Орлов и повернулся к Кузьмичу, – иди скорей!

Мужичок нехотя поднялся со стула. Тело его развернулось к двери, а глаза попрежнему смотрели на Орлова.

– Николай Лукич, так он же должен подойти, чего зря сапоги-то рвать...

Орлов сначала опустил голову к столу и затем уже исподлобья взглянул на меня, ища сочувствия:

– Во, кадры, мать-перемать, – и вздохнул, – ему говоришь: "иди", а он начинает, извини меня...

Орлов одними губами выругался и ещё раз вздохнул.

– Пошел, пошел... – попятился к двери Кузьмич.

– ...да попроси, пусть не тянет резину... – уже в захлопнувшуюся дверь добавил Орлов, – у нас, ведь как? все начальники: работать некому, а руководить – только подворачивай...

Я не понял поначалу к кому относились последние слова, но каким-то чутьем угадал, что виной тому Лебедев; "попроси... пусть не тянет..." интересное приказание.

– Ну, так что, Геннадий Семеныч, дела, говоришь, идут?

– С божьей помощью.

– Это хорошо... А мы вот тут всё воюем...

– Региональные войны?

– Что? – не понял Орлов.

– Говорю, "интриги..." – улыбнулся я.

– Да, брат, воюем... – не среагировал Орлов. – Подопечный твой попался... не того...

– Как это?

– Гонористый шибко, директора своего – ни в грош...

– Не может быть, Николай Лукич!

– Вот... не может быть... А я тебе говорю, гов...тый человек! мне-то лучше знать.

– Это понятно, – мягко согласился я, – вышел из повиновения.

– Вышел, не вышел, а толку с него не будет: много берет на себя, а таких у нас... сам знаешь... нужно уметь ладить с людьми, мы все делаем одно государственное дело. Что я – преступник какой?

– Ну, зачем же! – вставил я с видом полного доверия.

Орлов сделал выразительный жест головой:

– Какого же черта, тогда, он со мной цапается? Я, конечно, не инженер, но, слава богу... пришлось и строить и пахать... всего видели...

– Так я не понял, Николай Лукич, – стараясь успокоить как-то разволновавшегося директора, – что он? делает что-нибудь не так?

Орлов на мгновение замолк. Стало тихо и только нервное постукивание мизинца по столу выдавало нарастающее напряжение.

– Он мне завалит дело... Как комбинат, – Орлов сделал движение подбородком в сторону соседнего поселка, – начал строить жильё народ как сбесился: наровит сбежать из совхоза. За пять лет, считай, с полсотни ушло. Дом, огород, скотина своя – чегож ещё? Нет, дай им чего-то такого, – он опять покрутил над головой пальцем: – а чего? и сами не знают. Встретил тут одного: "ну, что, говорю, на машину заработал?" "Не, – смеется, – где там?" "Тогда, квартиру с ванной получил?" Опять: "не-е". "так что же ты там потерял, что ищешь?" Пожимает плечами, улыбается. По мне – родился на земле, землею и живи! Не хрена по б...ям шляться! Он у меня, между прочим, хорошим трактористом был, а там что? "В механическом цехе!" О, брат, в цехе! – он опять выругался, – всё не о том, не о том думаем! всё ищем чего-то такого... чего нет у соседа. Сосед в г...вне, а он, видишь ли, в цехе! Культура! Я ему зарплату – в полтора раза... свежий воздух, река под окном... Нет, подай ему цех, комбинат, лабалаторию... В поле асфальт не сделаешь, это верно, на шпильках не покрасуешься... Но в этом ли счастье? Трудиться надо! Работать! А всё остальное – так, пузыри...

Он замолчал, откинулся на спинку стула и сидел, уставившись на пустой стол.

Кабинет директора словно соответствовал только что выраженной позиции. Маленькая низкая комната, оклеенная обоями; отопительный стояк в металлическом кожухе, прижавшийся в углу; за стояком с десяток поленьев и, как ни странно, не березовых; стены абсолютно свободны от какого бы то ни было украшения и только на торце старого шкафа подвешен большой госстраховский календарь. К стенам плотным строем прижались стулья не менее трех сортов, засаленные от долгого употребления. Но директорский стол был новым, большим, с полированной крышкой и металлическими ножками. Маленькие, замороженные окна почти не пропускали зимнего света и потому в центре потолка торчала никогда не выключавшаяся лампочка ватт на двести.

– Так что Лебедев? – переспросил я.

– Он герой! Посрезал наряды работягам, тыкает их туда-сюда: качество ему, видишь ли, нужно! Он без-году-неделя работает, а я здесь двадцать с хвостиком отпахал! Качество, не спорю, тоже нужно, но когда угол свой не у каждого, до качества ли? надо строить быстрее, больше, сами, кому надо докрасят качество... От него же все люди разбегутся! Вчера двое приходят: "уйдем!" я их час уговаривал.

– Уговорили?

– Уговорил. А ему не надо! "Собрались – уходите!" А с кем строить? Я что ли? Или вот этот? – он показал на пустой стул, где недавно сидел Кузьмич. – Кадры нужно беречь! "...только из-за вас, Николай Лукич, остаемся, а то бы ушли". В поселок их, видишь, приглашают... Хоть не особой цены мужики, выпить любят, но тоже народ, тоже строители.

– Так, может, они только другим мешают? – робко попробовал я застуриться за Лебедева.

– Не моё дело! Ты руководишь – ну и воспитывай! Поговори с ним, дай втык, чтоб кровь с носу!.. А уж зарплату или там ещё чего... не стоит. У него же семья! Дети-то чем виноваты?

Он задел и мою любимую тему и хотя у меня в штате всего-то два человека, я считаю себя руководителем:

– Если так рассуждать, то придется самому за всех работать, – извинительно улыбнулся я, – они будут пить, прогуливать, а ты работай за них, да ещё и воспитывай...

Орлов не обратил на мои слова внимания, а, войдя в раж, продолжал своё:

– Ну выпил мужик, кто сейчас не пьет? воробей и тот... Зато, если нужно мне ночью, в святой день, в землетрясенье просить о подмоге, я не к Лебедеву и его дружкам пойду, я пойду к этому пьянице, потому что он не станет кукситься и тыкать меня носом в устав, а шапку в охапку, и за мной! Вот так-то! Бить надо, – как бы соглашаясь сам с собой, продолжал он, – это не грех, а наука: за битого двух небитых дают...

Я усмехнулся тому как он использовал поговорку.

– Ты улыбаешься... молодой ещё! а я войну прошел, вот, – Орлов выставил из-за стола ногу и постучал по голени оказавшейся под рукой отверткой: под штаниной глухо звякнуло.

– Да, ведь, у каждого свои привычки, – стушевался я.

– Свои... Мне всё равно, работа бы шла.

– А у него нейдет?

Этого говорить не следовало.

Орлов обдал меня взглядом человека, обнаружившего вдруг своего неприятеля:

– Умников развелось... Вот что тебе я скажу: сядь на моё место и поработай!

– Николай Лукич! Николай Лукич! – опешил я, – ведь я просто так... спрашиваю и всё! извините, если обидел, честно говорю, не хотел, вы сами же говорите, что он дело заваливает, вот я...

– Ничего, ладно... – махнул Орлов рукой, – нервы, – и чуть помолчав, – конечно, дело своё он знает, не отнимешь, самостоятельный мужик: людей крепко держит, технику в порядок привел, совхозные гроши бережет, но, ведь, что обидно – может вполовину больше делать – не хочет...

– Как это... не хочет?

– А так. План, говорит, сделаю, а остальное – не спрашивай!

– Ну и хорошо, а что же ещё нужно?

– Нужно? а нужно, чтобы людей глупостями не занимал: в лесу живем, а он людей траву сеять заставляет, каменщики клумбы строят... – и вдруг рассмеялся, – а Лешка Вдовин в клумбу огурцов натыкал...

Мне хотелось ещё разок заступиться за прораба и, как архитектору, постыдить Орлова, но побоявшись повторения недавней вспышки, смолчал.

В кабинете какое-то время стояла тишина.

Наконец зазвенел телефон.

Орлов спокойно снял трубку:

– Что тебе?

Последовал продолжительный разговор, к словам которого я не прислушивался.

Разговор кончился, Орлов положил трубку на рычаг и тотчас же раздался новый звонок.

– Да-а! Слушаю-у... Нет, вы оставьте пока это дело, я подошлю кого-нибудь другого... да, идите сюда... да, – и повернувшись ко мне, – сейчас будет.

Я вышел из кабинета в тамбур с большим верандным окном, закурил и, спустившись по ступенькам, оказался на улице. Солнце попрежнему посылало свои косые лучи сквозь пелену промерзшего воздуха, бросая на снег голубые, пока ещё длинные тени, отчего, занесенные по самые окна низенькие черные домики, стоявшие на значительном удалении, казались горстью семечек, рассыпанных по снегу. Возле конторы нос в нос мерзли две машины: директорский газик и летучка. Рыжая, коротконогая лошадь, не обращая внимания на мороз, тихо пережевывала брошенную ей охапку сена, дожидаясь хозяина, в десяти шагах от входа торчала из снега на двух деревянных ногах доска показателей с нацарапанными мелом цифрами, понятными одному писателю, тут же на доске, в верхнем углу была приколота маленькая афишка клуба, извещавшая о программе кинофильмов.

В ожидании я подошел к доске и стал разглядывать мудреные знаки.

– Вы что-ли Лебедева ждете? – раздался возле меня незнакомый голос, – вон идет.

Я повернулся и сразу узнал Лебедева.

Шел он неторопясь; осторожно, но не сбиваясь с ритма, переступал через валки распаханного тракторами снега; почти не поворачивая головы осматривался по сторонам, как бы боясь пройти мимо знакомого человека, не поздоровавшись с ним. Это был средних лет мужичек небольшого роста, плотный и широкий в плечах. Одет просто, я бы даже сказал, через чур просто, так что будь он мне не знаком, я бы и не отличил его среди рабочих.

– Добрый день, Виктор Николаич, – поздоровался я, подавая руку подошедшему Лебедеву.

– Здравствуйте, – отвечал он.

В кабинете он сразу же сел на стул возле двери, пользуясь тем, что Орлов был занят телефонным разговором. Я прошел чуть ближе к директорскому столу.

– Ну, что? – окончив разговор посмотрел на нас поочередно директор, – действуйте! вы сами начальники! место у нас всего одно, так что...

Мы поднялись и вышли на улицу. Нужны были какие-то слова, но никто не решался начать первым: я – потому что просто не знал с чего начать, а Лебедев... Лебедев, вероятно, не испытывал большой охоты к разговору, так как не видел разницы между мной и своим шефом.

В молчании пересекли улицу, протиснулись каким-то узеньким прогончиком и вышли на полевую тропинку, промятую в глубоком снегу. Тут уж идти можно было только гуськом и необходимость разговора как-то сама по себе исчезла. Я видел впереди себя широкую спину Лебедева и сутуловатость при его росте казалась мне странной. "Мизантроп", – подумал я.

Года два тому назад, когда появился Лебедев в наших краях, строительные дела в совхозе шли из рук вон плохо, бригады были малочисленны; рабочие по большей части не имели квалификации, перебои в снабжении самыми необходимыми материалами считались обычным делом. Нельзя сказать, что предшественник Лебедева, довольно смышленый, но очень молодой парнишка, был уже испорченный человек; мне он чем-то нравился, так как искренне стремился к улучшению своего хозяйства, но то ли отсутствие организаторских способностей, то ли слабоволие вкупе с неопытностью в конце-концов подорвали его юношеский задор и, не боясь последствий, просто сбежал из совхоза.

Какое-то время отношения Лебедева с директором были довольно сносными, что объяснить можно было тем, что Орлов слишком натерпелся в последнее время, практически взяв на себя руководство стройкой, да и Лебедев не проявлял поначалу всех тех качеств, которые обнажились сейчас. Они занимались каждый своим делом, не беспокоя друг друга, и эта идиллия могла продолжаться сколько угодно долго и к обоюдному удовольствию, если бы однажды Николаю Лукичу не захотелось «помочь» прорабу.. Лебедев снисходительно выслушал советы и тут же в присутствии посторонних легко и насмешливо доказал их никчемность. И хотя он быстро понял свою ошибку и даже постарался как-то смягчить неприятное впечатление, но Орлов, задетый за живоё, с этого момента заметно изменил своё отношение к подчиненному. Какое-то время он, правда, держался и не давал повода заподозрить себя в мстительности, но видимо, справиться с собой не смог, к тому же время от времени «замечал» злонамеренность в действиях соперника. К тому же, Лебедев, не почувствовав ожидаемой реакции, не долго мучился угрызениями совести, очень скоро решил, что Орлов просто боится потерять его и дал смелости своей карт-бланш.

Конечно, многого я знать не мог, а то, что как-то доходило до меня через знакомых прорабов – ибо они между собой более откровенны в извержении эмоций – позволило мне как-то очертить круг причин подобных отношений, ибо в них, в отношениях людей, редко когда бывает идиллия, чаще всего эта злосчастная доминантность, то есть непозволительность низшего по чину присваивать себе несвойственные функции, тревожит сознание более, чем прямые оскорбления.

Лебедев "закусил удила".

Возле того самого дома, где я надеялся увидеть Лебедева, нам преградили дорогу двое непрятного вида, явно дожидавшиеся прораба. Лебедев попытался обойти их сторонкой, но один из ожидавших шагнул наперерез, заставив нас остановиться.

– Вы чего вернулись? – чуть слышно и очень недружелюбно спросил Лебедев.

– Да вот, – вызывающе, но заметно боязливо отвечал один из них, – директор просил остаться, работать.

Лебедев сделал вид, что не считает причину возвращения достаточно уважительной и мягко, но решительно отодвинул с дороги нахала.

– Задается начальник, – прокомментировал второй, скрывая, как мне показалось, истинные чувства и уже нам в спину прокричал, – так что, работать нам или нет?

Лебедев приостановился, чуть повернув голову вбок, только чтобы была заметна его реакция, ответил: "ваше дело! выполняйте моё задание! или как хотите".

– Тогда по-среднему плати...

Реакции на эти призывы не последовало.

Мы уходили, а оба приятеля как-то униженно улыбались друг другу и один из них крепко выругался. Они сели на бревно, достали сигареты, и по нервным движениям их рук, вдруг ставших ненужными, я понял как они переживают случившееся.

– Ну что, Федя, съел плюху? – засмеялся здоровенный парень, пронося мимо них доску.

– Иди, иди... – только и мог ответить тот, скосив злые глаза.

Мы прошли улочку из белых домиков и остановились в конце намятой в снегу дороги. Чувствуя нерешительность Лебедева я первым шагнул в глубокий снег и, проваливаясь по колено, смело двинулся в сторону небольшого возвышения, откуда можно было видеть и крутой изгиб берегов неширокой, но красивой речушки, и голубой силуэт елового леса, полукольцом охватившего большое поле за рекой, и живописно расползшиеся по отрогам холма черные крыши деревни.

– Откуда начнем смотрины? – спросил я Лебедева.

Он пожал плечами:

– Всё перед вами. Думаю, места здесь хватит.

– Да, места хватит, – согласился я, – только жаль мне этой площадки: такое райское место и линейная застройка...

– Сделайте нелинейную.

Надо бы объясниться, но попытки прежних бесед такого рода всегда заканчивались легкой драмой и я ограничился улыбкой сочувствия, предложив поискать вместе другую площадку.

– Строите вы конечно добротно, смотреть любо-дорого, – пробовал я как-то сгладить недоразумение и заметил, что мне это удалось: Лебедев молча посмотрел мне в глаза, – каменщики свои?

– А чьи же? – и спокойно добавил, – раз десять переделают и начинает получаться.

Какое-то время шли молча. Я никак не хотел, чтобы Лебедев заподозрил меня в раскаянии и потому пытался вести себя так, будто ничего особенного не случилось.

– Виктор Николаевич, – повернулся я к нему лицом, – где вы до этого работали? на важных стройках?

– Было дело, – ограничился Лебедев малословием.

Я попробовал разговорить его, но удавалось плохо.

Мы шагали по гладкой, наезженной деревенской дороге, по обеим сторонам которой теснились присмиревшие днем деревенские домики, спрятав узенькие оконца в густые заросли палисадников. Почти не видно было плохих домов, всё больше обшитые тесом, окрашенные, некоторые под шиферной кровлей, и всё чаще в промежутках между домами густой сеткой чернелись изогнутые стволы яблонь. Нам стоило большого труда подобрать подходящую площадку, но когда она была найдена на месте покосившегося совхозного сарая, взгляд прораба чуть подобрел и смягчился:

– Здесь и водопровод поближе, – как бы самому себе подсказал он.

Я кивнул головой в знак согласия.

– Лет двадцать назад, может чуть больше, – неожиданно начал он после длинной паузы, – строили мы большой офицерский клуб в К. И вот там мне посчастливилось увидеть настоящую работу. Взяли меня тогда, юнца сопливого по особому блату в бригаду каменщиков. Дел, конечно, серьезных не доверяли, так, на забутовке да на, что называется, «поднеси-подай», вот я и подавал. Но и без дела не сидел, понемногу присматривался к мастерам, – Лебедев достал папироску, предложил мне, закурил сам, – однажды в свой обед выложил кусок перегородки, старался как мог и, надо сказать, не зря: мастера меня заметили и с тех пор дело пошло...

– Там-то вы и навострились?

– Да, – чуть задержав ответ, сказал Лебедев, – но речь не о том: качество-качеством, но, – он опять остановился, словно начал вдруг представлять прошлое, – был там генерал, командир зоны, благодаря, собственно, которому мы все поняли, можно сказать, смысл жизни. Конечно, я слишком... того. Мне уже за сорок, а забыть тех времен не могу. До сих пор в памяти: придет на стройку, с ним офицер всегда; прорабы, десятники сбегутся и все, верите ли, дрожат от страха. А он, правда, мужик представительный, толстый такой, громадный... "Ну что, орлы, показывайте свои проделки". А сам уж что-то заметил, идет к кому-нибудь из нас. "Как зовут-то, молодец?" "Гриша...Григорий". " что же у тебя Гриша стена-то как блюдо? Дай-ка правило!" Приставит рейку к стене, возьмет кусок газеты, свернет вчетверо и пропихивает в щель между стеной и рейкой. Если свободно проходит, обернется: "Где десятник? Тот, бедный, подойдет еле ноги держат: "Что же ты уважаемый, не следишь за работой?" Тот: Тр-р, пр-р..." – сказать нечего, – "Переделывай!А? "Конечно, товарищ генерал, переделаем". На рабочих никогда голос не повышал, мыдрый был мужик...

Говорил Лебедев без особых эмоций, монотонно, растягивая слова, будто жалел прошедшее, не размахивал руками, не останавливался и на меня не смотрел. "Страшно боялись все его, но уж если не найдет к чему придраться – радовались как дети, пересказывая увиденное друг другу. После уж того работали на других объектах, там требования были несравнимо ниже и, казалось бы, радуйся, но нет... вместо благодарности подвохи разные... странная человеческая натура! Но как соберемся в хороший вечерок – все разговоры о генерале: каждому есть что вспомнить. Бывало, войдет в готовый зал, посмотрит, чуть скривится: не-е! не то! Это уже значит переделывай! А как переделывать – никогда не объяснит. Прорабы психуют, но что интересно – всё, что переделывали, всегда становилось лучше. Поэтому никто никогда не обижался, наоборот, радовались, словно бы открывались какие-то особые силы. И польза была: многие так настрополились, что работали уже по высшим разрядам. И потом, лидеры поменялись: крикуны попритихли".

Лебедев говорил, а я думал о своём, о том, что когда-то вот так же набрасывался на мельничные колеса. И было одновременно и жаль его за безрассудство и завидно, что не пятится раком, не зарывает в песок голову, что верен внушенной "своим" генералом истине.

– А как здесь оказались?

– Брат тут живет.

– Директор-то поддерживает? – после некоторого молчания спросил я, делая вид, что не знаю ситуации.

– Поддерживает, – отвернулся Лебедев и надолго замолчал.

Мы возвратились к строящемуся дому и уже издали заметили Орлова, уверенно руководящего работами. Его грузная фигура неловко поворачивалась в узких проходах между кучами снега, штабелями бревен и кирпича. Возле Орлова я заметил и наших недавних знакомых – любителей беседовать на узкой дорожке. Правда, мне показалось, что один из них, тот что постарше, уже поработал, так как на руках у него были испачканные кирпичной пылью рабочие рукавицы.

Мы и подойти ещё не успели, а Орлов уже что-то кричал Лебедеву, размахивая руками, из чего можно было понять лишь то, что он сильно рассержен.

– Слушай, чем у тебя люди занимаются? – наконец разобрал я его слова, – если им нечего делать пусть идут на скотный: там же до чертовой бабушки работы.