Текст книги "Мочалкин блюз"
Автор книги: Акулина Парфенова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Вы хотели о чем-то поговорить.
– Куда вы поставите давенпорт?
Я чуть не подавилась.
– Пока не решила. Вы ради этого приехали?
– Не совсем. Мне трудно начать.
На лбу его выступили капли пота.
Я и сама чувствовала себя сомнамбулой в его присутствии и все делала на автомате. Но тут уловила флюиды паники, исходящие от него. В чем причина его паники, оставалось неясным. Другое дело – я. Пустила в дом незнакомца, поддавшись его мужским чарам. Сейчас окажется, что он охотник за органами и прямо здесь сделает мне операцию и оставит истекать кровью…
– Понимаете, у меня никогда не складывались отношения с женщинами. Я стараюсь быть щедрым, нежным, но они не понимают меня и в последний момент, когда я уже готов принять решение, все портят. Как будто чего-то пугаются и бегут от меня… Поэтому всякий раз, когда я знакомлюсь с женщиной, которая мне нравится, я стараюсь говорить с ней на всякие отвлеченные темы, чтобы не отпугнуть с самого начала. Интересно, почему так происходит?
Выходит, я женщина, которая ему нравится. Сердце мое сначала ушло в пятки, потом взлетело к небесам.
– Отчего же, здесь все совершенно понятно.
Он посмотрел на меня с нежностью и надеждой.
Я встала, заложила руки за спину и стала прохаживаться по комнате, чтобы скрыть волнение.
– Женщины редко смотрят на мужчину как на кратковременного партнера по развлечениям. Обычно они анализируют его внешность и поведение на предмет долговременных отношений. В таком анализе главное – сразу обнаружить изъяны. Тогда все становится понятно и просто. Таким образом, если красивый, успешный мужчина традиционной ориентации, – я метнула на него вопросительный взгляд, возражения не последовало, – кажется нежным и щедрым, то… он либо шпион, либо маньяк. Отсутствие изъянов наводит на мысли о тщательной маскировке и ее возможных (таинственных и ужасных) целях. Поэтому нужно бежать, спасаться и т. д. К тому же красивых мужчин редко воспринимают серьезно. С красивым приятно пройтись по улице, чтобы проходящие мимо девушки думали: «Что красавчик нашел в этой лохушке?» Но планы на долгую счастливую жизнь лучше строить с человеком, на которого не позарятся хищные подружки.
Он смотрел на меня растерянно.
– Что же мне делать?
– Материться, драться, пропадать по три дня неизвестно где, если вас интересует способность к домашнему труду. Ну а если привлекает интеллект, то нужно заставлять каждый день мыть унитаз, ездить на мойку машин, выдергивать закладки из книг. Демонстрируйте свои недостатки, тогда вам будут доверять.
– Неужели нужно быть скотиной, чтобы нравиться женщине? – Его брови изогнулись в гримасе горестного недоумения.
– Вы показались мне таким жестким, таким опасным в первую нашу встречу…
Вдруг он улыбнулся и снова стал удавом Каа.
– А теперь разрушил свой брутальный имидж жалобами на трудные отношения с женщинами… А что, если я вас разыграл? Вдруг все это чепуха и я хотел разжалобить вас, чтобы прямо сегодня затащить в постель, а? Неужели вы могли поверить, что у меня могут быть проблемы с женщинами?
– Ну, если признаётесь, значит, оставили свое намерение.
– Оставил.
– Интересно почему?
– Не выношу антикварных кроватей.
– А что, если, скажем, на полу?
– Вот видите, никаких проблем с женщинами… Честно говоря, я думал, что в этом месте вы надуетесь и станете меня прогонять, а я буду умолять этого не делать. Вы снова станете меня жалеть и согласитесь поехать ко мне… Ну что, я достаточно продемонстрировал свой изъян?
– Актерство ради манипулирования вполне понятно и встречается довольно часто. Так что, боюсь, вы здесь не оригинальны.
– Вот видите, неоригинальность – это изъян номер два. А теперь номер три – может, все-таки поедем ко мне, у меня мебель во всех комнатах и отличная итальянская кровать… Знаю, что не поедете, – пожалуй, чересчур быстро сказал он. – Тогда хотите, я расскажу о себе? Чем занимаюсь, как заработал деньги? Вам ведь наверняка любопытно.
– Боюсь, рассказы о разборках, пытках утюгом и прочих удовольствиях этого сорта меня не слишком возбуждают.
– В том-то и дело, вы удивитесь, но ни в чем таком я никогда не участвовал, я даже «вальтер» от «беретты» не отличаю, не говоря уже обо всем остальном.
– Тогда я вся внимание.
– Я понимаю, что вы на язвенной диете и ваш желудок в это время суток должен отдыхать. Если вы станете готовить, вам неизбежно захочется есть, выделится сок и т. д. Но может быть, вы все-таки сделаете мне какой-нибудь бутерброд? Я надеялся, что мы где-нибудь поужинаем, и ужасно голоден.
– С большим удовольствием.
Я заглянула в холодильник. Маленькая упаковка тертого пармезана, пучок салата, грамм двести сырого филе семги… и все. В хлебном ящике нашлись финские лепешки. Для изысканной молодой дамы вроде меня – роскошный обед. Для девяностокилограммового мужика – и червяка не заморить. Но кормить мужчину – это такое удовольствие. А кормить мужчину своей мечты – удовольствие стократное. Я должна была что-то придумать, и придумать быстро. Я насыпала пармезан на лепешки и поставила в микроволновку.
Вымыла латук.
Порезала кубиками семгу.
Достала лепешки из микроволновки.
Поставила туда семгу.
Разложила латук на лепешки поверх сыра.
Достала семгу из микроволновки, помешала ее, поставила еще на минуту.
Достала семгу, разложила поверх салата.
– Для полного счастья не хватает лимона. Мне лимоны запретили. Посидите минут десять, я сбегаю в соседний ларек.
– А лайм не подойдет? У меня с собой есть два. Вчера купил домой, но забыл выложить.
– Это очень кстати. Дайте один.
Глеб отправился в ванную мыть руки.
* * *
Я побежала на кухню, выдавила на все половину лайма, уложила на тарелку и принесла в столовую.
Все вместе заняло четыре с половиной минуты.
– Быстро, – оценил Глеб, откусил раз, откусил другой. – Вкусно… Красиво было бы на желтой тарелке.
– Я держу только белую посуду, без рисунка. Мне так почему-то вкуснее.
– Это – позиция. Уважаю.
Мужчина, утоляющий голод, – волшебное зрелище, особенно если он ест то, что приготовлено тобой. В таких случаях я испытываю счастье пещерной женщины.
Жаль, что он все съел так быстро.
– Накормила, напоила, в бане парить не буду – горячую воду на два дня отключили. Так что с чистой совестью можно байки слушать.
– Я вообще-то родился и вырос в Москве.
– Кошмар. Как же оказались в Петербурге?
– Здесь есть по меньшей мере четыре вещи или явления самого высокого мирового уровня. Это архитектура, Эрмитаж, балет и фарфор. Ничего подобного нет в Москве. Разве что балет, но он все равно имитирует петербургский. И потом, Петербург был столицей России в самый лучший период ее истории. Ни до, ни после Россия не была столь великой. Он как вдовствующая императрица, которую можно оскорбить, ограбить, даже изнасиловать, но лишить ее титула и прошлого – невозможно. Петербург был не в масть, не по рылу большевикам. Не по рылу он и нынешней власти. Чтобы достойно содержать императрицу, нужно иметь империю. Поэтому Петербург умирает. И он прекрасен в этой агонии. Дух смерти здесь – везде, и это неповторимо. Нужно все это наблюдать. Потому что все это исчезнет.
– Да вы, батенька, декадент.
– А вы разве не декадентка? Поразительно, с какой скрупулезной тщательностью вы собирали эту мебель, эти интерьерные мелочи, а ведь люди, которые все это сделали, давно мертвы. Вы живете среди посланий с того света. От тех, кто сделал эти вещи, и от тех, кто жил среди них. Это десятки, если не сотни людей. По ночам их тени, должно быть, обступают вас и говорят с вами.
– Какое у вас воображение! Я начинаю понимать, почему вы так одеваетесь.
– Как – так? Вы не одобряете?
– Одобряю, но задумываюсь о том, что побуждает вас так отличаться от других. Наверняка есть какая-то причина.
– Я просто разрешил себе выглядеть так, как я хочу, как себя чувствую. Я не хожу на работу в общепринятом смысле этого слова, мне не нужно подлаживаться под правила. Бывают случаи, когда компромисс необходим. Я иду на него спокойно. Но в целом мой образ жизни дает мне возможность не ломать себя. В этом его главное преимущество. Это относится не только к одежде. Практически ко всему. Просто одежда и внешность – это то, что бросается в глаза.
– Я даже не знаю, что сказать на это, кроме того, что моей зависти нет предела. Однако как же все-таки вам удалось достичь такого уровня благосостояния, что вам не нужно работать?
– Я расскажу вам обязательно. Это, смею вас уверить, прелюбопытнейшая история. Но позвольте сначала задать вопрос. По вашему жилью я вижу, что вы не замужем, хотя вся мужская часть домашней работы сделана отлично. Встречаетесь с кем-нибудь?
– Я в разводе и уже два дня ни с кем не встречаюсь.
Вдруг зазвонил его сотовый телефон. Он взял трубку, и лицо его стало жестким. Глаза сверкнули белым металлом.
– Я понял, – сказал он и прервал связь. – Простите, я должен уйти. Но чтобы как-то скрасить вам горечь расставания со мной и неудовлетворенное любопытство, – сардоническая усмешка очень шла ему, и мне очень понравилась его самоирония в этом месте, – я хочу вручить вам подарок. Напрашиваясь к вам в гости, я еще не был уверен в его уместности, поэтому оставил в машине.
Он вернулся через две минуты.
– Прошу, примерьте.
Я заглянула в коробку. В ней было вечернее платье.
– Это винтажное платье Givenchy тысяча девятьсот шестьдесят первого года, оно принадлежало Одри Хепбёрн. Я думаю, что оно должно вам подойти.
Я стояла открыв рот. Что ни день, то подарки.
– Я не могу его принять.
– Пожалуйста, примерьте, я очень спешу.
Я не смогла преодолеть это искушение. Быстро побежала в спальню и переоделась. Одри была несколько ниже меня, и грудь ее была меньше моей. Однако платье все равно сидело изумительно и из-за разницы в размерах выглядело весьма современно.
Я вышла в прихожую и увидела себя в зеркале. Как я люблю этот оптимистический, олицетворяющий победу разума над хаосом, напоминающий о космосе и научно-технической революции потрясающий стиль шестидесятых.
– По-моему, не стоит ничего говорить. Мы оба все и так видим. Можете просто удостоить меня вашим характерным царственным кивком и тенью благодарности во взгляде.
Он снова усмехнулся.
– Это невыразимо. Но я не могу его принять. И это жестоко с вашей стороны – искушать меня подобным образом. Нет ни одной причины, по которой я могу его взять.
– Причина есть, и она решает всё – вы его хотите.
И он побежал, не оглядываясь, вниз по лестнице.
Я испытала сильное облегчение оттого, что речь о моей работе так и не зашла.
Пожалуй, он не осознаёт, что я и так покорена им. Иначе зачем такие усилия.
И я не понимаю, когда он говорит искренне, а когда надевает маску.
И когда шутит, то над кем – над собой или надо мной.
Он хорошо знает, что нужно сказать, чтобы мне понравилось.
Или он просто такой, как мне нравится.
Можно ли представить себе, что у него проблемы с женщинами?
Но они все же есть.
Он не попытался меня поцеловать, даже дотронуться, несмотря на все базары про постель.
Да и хотел ли он?
Что же ему от меня нужно?
Я была абсолютно заинтригована и очарована. Но часть меня все равно ожидала какого-то неприятного сюрприза, какой-то подставы, какого-то злого умысла с его стороны.
Я ходила по дому и улыбалась, как восьмиклассница, на которую обратил внимание мальчик из выпускного.
Фея завалила крестницу откутюрными подарками.
* * *
А ведь он, пожалуй, хотел проверить, чистый ли у меня унитаз. И, убедившись, что он сияет, принес мне платье.
Аня Янушкевич советует:
Если ваша бархатная одежда сильно измялась, используйте утюг с вертикальным паром. Заодно отвалятся прилипшие к бархату пылинки, волоски и пушинки.
Глава 5
Четверг
Собираясь на работу, я ругала себя за то, что сказалась занятой до понедельника. Я понимала, что Глеб появится не раньше, чем вернется из Бразилии. Такие мужчины умеют держать паузу. Какие такие? Что можно сказать о нем определенно? Что он божественно красив. И фантастически с какой-то целью щедр. Остальное – догадки.
А еще у меня пропали туфли Lagerfeld.
Я услышала дикие крики, едва открыв магнитным ключом дверь в парадную. Луиджи метал посуду о стены, Кьяра что-то невнятно ему возражала.
Кьяра специально попросила меня прийти пораньше. У Луиджи сегодня премьера, и ему необходимо было подготовиться с утра, порепетировать дома. После таких репетиций обычно бывает много уборки.
– Здравствуй, белла, – поприветствовал меня дородный Луиджи, шествуя из кухни в ванную, на ходу снимая и бросая на пол свою одежду.
– Здравствуйте, маэстро, как настроение?
– Ничего не получится. Все дело в проклятых грушах. Они были сняты неспелыми, и вкус будет испорчен.
* * *
Луиджи работает шефом по десертам в крупнейшем питерском бизнес-клубе. И в этот четверг он участвует в конкурсной программе элитного Международного фестиваля десертов. На этом фестивале ожидались представители Мишленовского комитета, и Луиджи лелеял мечту, что после сегодняшнего конкурса он сможет послать свое резюме в Осло в самый любимый и самый лучший, с его точки зрения, ресторан. Жаль, я забыла название. Предпосылки к этому наметились еще в начале года. И теперь, в ожидании исполнения мечты, сердце повара давало сбои.
У Луиджи был жестокий конкурент – бельгиец Ксавье, который кочевал по лучшим петербургским ресторанам и имел репутацию склочного, но чрезвычайно талантливого десертера. Он мог в последний момент внести в старый рецепт какую-нибудь гениальную поправку, от которой все приходили в восторг. Он не хотел в Осло, но мог испортить все дело, не дав Луиджи занять первое место.
Премьерой сегодняшнего дня должен был стать новый десерт, который изобрел Луиджи. Одним из компонентов в нем должны были быть те самые груши, на которые он мне пожаловался.
Подробностей рецепта я не знала, но имела все шансы узнать, из чего же он все-таки состоит, соскребая со стен, шкафчиков, потолка, полок и прочего оборудования кухни комки неоднородной массы. Дело осложнялось тем, что вся эта сладкая грязь была перемешана с осколками ломоносовского фарфора, которым пользовалось семейство. Бисквит с бисквитом.
Кухня площадью тридцать пять квадратных метров с одиннадцатиметровым «островом» посередине была начинена всеми существующими на свете кухонными прибамбасами. Я, женщина не кухонного склада, порой замирала перед каким-нибудь из заморских чудес, пытаясь постичь суть и назначение загадочного предмета.
Но кроме современных диковинок в этой кухне присутствовали и всевозможные старинные кухонные причиндалы, доставшиеся повару от его бабушки и старших теток. Деревянные бочоночки, доски, скалки, вилки. Медные кастрюли, чайники и ковшики, формы для выпечки. Фаянсовые, глиняные латки причудливых форм. Чугунные сковородки разного диаметра и глубины, которые ни под каким видом не разрешалось мыть. Особую группу составляли мешалки, ложки и вилки, которые заменяют повару руки, когда он готовит, например что-нибудь жидкое или горячее. Каждый предмет в этом царстве желудка имел свое собственное имя, данное хозяином. Так, самая большая чугунная сковорода звалась Регина, а самый крошечный медный ковшик – Пикколино. Все эти сокровища Луиджи таскал за собой по странам и континентам уже в течение двадцати лет, и с каждым годом коллекция его увеличивалась.
Впервые попав на эту чудо-кухню, я почувствовала себя в кабинете алхимика, который пытается получить золото среди диковинных колб и реторт.
Не успела я очистить и четверти пространства, как с криками «Мадонна миа» на кухню вбежал полуодетый Луиджи и кинулся к плите.
– Эврика! – крикнул он. – Белла, выйди!
И я отправилась в гостиную, где привычная ко всему Кьяра курила и пила кофе за лаптопом.
Несмотря на сложившийся стереотип итальянского семейства, Луиджи и Кьяра бездетны.
– Выгнал?
– Ничего, я подожду или начну с гостиной. Вдохновение надо уважать.
Кьяра налила мне кофе. Я отошла к окну и смотрела, как по Мойке в ожидании конца навигации грустно курсировали малые трамвайчики.
Группа цыганок окружила пожилую иностранную пару. Я позвала Кьяру, и мы вместе наблюдали, как цыганкам удалось отнять фотоаппарат у вмиг растерявшего всю свою вальяжность импортного старика.
– Ты знаешь того милиционера? – спросила я Кьяру, указав на скучавшего неподалеку стража порядка.
– Володю? Конечно.
– Почему он не бежит помогать старикам?
– Цыганки ему платят.
– Вот ты, Кьяра, женщина из цивилизованной европейской страны, члена ЕЭС. Почему ты так спокойно к этому относишься?
– Я выросла в Неаполе. Петербург считают криминальной столицей России, а на самом деле, по сравнению с моим родным городом, он спокоен, как вожделеемый моим благоверным Осло.
Кьяра – самый известный в Италии переводчик с русского на итальянский. Она перевела им всех значительных русских писателей второй половины двадцатого века от Платонова до Пелевина.
Она мечтательно продолжала:
– В Неаполе до сих пор приличной девушке не следует ходить одной по городу, особенно по некоторым его районам, близким к морю и порту. Для иностранцев он вообще негласно закрыт. Только совсем экстремальные туристы, типа русских, отваживаются посещать мой родной город. Я думаю, там почти так же опасно, как в нынешнем Багдаде.
С кухни донесся новый шквал ругани и шума.
– Может, ему помочь? Помешать что-нибудь.
Но Кьяра уже опять погрузилась в дебри нового перевода и лишь пожала плечами.
Я на цыпочках прокралась к арке, которая ведет на кухню. Пол был усеян скорлупой грецких орехов. Синьор никогда не использует чищеные орехи, потому что из них в процессе хранения улетучиваются необходимые для правильного вкуса и запаха эфирные масла.
– Кьяра, попробуй! – закричал он.
– Я ненавижу сладкое, – отозвалась синьора, – и я занята.
Луиджи громко послал ее к чертовой бабушке.
Через несколько секунд я робким шорохом обнаружила свое присутствие в ближнем коридоре в надежде поскорее приступить к работе. Но Луиджи, видимо, думал только о жене. Поэтому, когда я сделала шаг в кухню, он с разворота быстрым баскетбольным движением, с ловкостью, неожиданной в столь тучном человеке, метнул кусок бисквита точнехонько мне в лицо. С криком:
– Ты, Кьяра, все-таки попробуешь мой новый десерт!
Мы постояли молча друг против друга…
– Мадонна миа… – заголосил Луиджи, поняв ошибку.
Тем временем я начала задыхаться. В массе содержалось много свежих грецких орехов, на которые у меня с детства сильная аллергия.
Вскоре прибежала Кьяра и, быстро сообразив, что происходит, – я упоминала ей о моей болезни, – унеслась за таблеткой. Она делает все удивительно быстро. Поэтому между манипуляциями по умыванию моего лица и кормлению меня таблеткой ей удалось внезапным молниеносным броском залепить нехилую порцию десерта в лицо своему растерявшемуся мужу.
* * *
Кьяре сорок два года, внешне она рыжий вариант Моники Белуччи. Совершенно не похожа на русскую ни лицом, ни манерой одеваться. Шикарные бледно-рыжие кудри до попы, эпическая грудь, золотые и изумрудные шали, по шесть перстней на каждой руке и никаких брюк. Поэтому если она внезапно посылает трехэтажным матом, когда в толпе ей наступают на ногу, то моментально заслуживает восхищенные взгляды простых русских мужчин. Мат делает ее своей, а значит, доступной. У нее масса поклонников, в том числе ленивец и болтун милиционер Володя, пост которого находится рядом с их домом. Пост устроили потому, что девяносто процентов его обитателей – иностранцы. Но Володя их не очень любит и охотно берет мзду у цыганок, которые промышляют по соседству мелким гоп-стопом.
Кьяра благоговеет перед великой русской литературой и недавно призналась мне, что мечтает встретить на своем пути мужчину, подобного Мите Карамазову, или потомка самого Федора Михайловича.
– Это легко. Старший – Дмитрий Дмитриевич Достоевский – предводитель петербургского дворянства. Об этом я знаю от Каролины Адамовны, которая сетует на то, что Достоевские слишком захудалый род для предводительства. А Федор Дмитриевич, который и по возрасту тебе больше подходит, водит в Петербурге трамвай. Его можно найти через музей Достоевского на «Владимирской». Только он, по-моему, женат.
Кьяра разволновалась.
– Да, я попробую его найти.
Наконец, отмывшись, причесавшись и нарядившись в тукседо, синьор Луиджи отбыл по месту назначения.
Я вернулась на кухню. Убирать кухню – дело трудоемкое. Въезжая, Луиджи и Кьяра сделали в квартире ремонт. Ликвидировали гостевую спальню, увеличив некогда пятнадцатиметровую кухню до нынешних размеров. Луиджи не выносит нержавейки, поэтому на кухне нет металлических поверхностей и мойки у него из искусственного мрамора. Единственный компромисс – это дровяная чугунная плита, неведомым образом вместе с выводными трубами пережившая капитальный ремонт дома. Ею пользуется только Кьяра, когда пару раз в год готовит парадный обед для какого-нибудь особого гостя и требуется живой огонь. Приглашать гостей в ресторан считается в их семье дурным тоном.
За нелюбовь к нержавейке я испытываю к Луиджи особую благодарность. Она тяжела в уходе. И результат почти не держится, всякое случайное прикосновение без перчаток немедленно оставляет на этом металле следы. Смешно было бы даже предложить Луиджи работать в перчатках.
Когда мои труды были наконец завершены, оказалось, что я благоухаю ванилью и корицей. Я приняла душ, переоделась и отправилась домой, не попрощавшись с Кьярой. Дверь в ее комнату была закрыта, очевидно, ее тоже посетило вдохновение. Пришлось спускаться пешком: лифт был занят.
Дойдя до машины, я вспомнила, что оставила ключи на зеркале при входе, и пошла обратно. В квартире глазам моим предстало шокирующее, но вполне тривиальное зрелище. Посреди гостиной на ковре Кьяра предавалась страстной любви с милиционером Володей. Не желая тревожить любовников, я постаралась удалиться так же бесшумно, как и вошла.
Все смешалось в доме Облонских. Луиджи хочет в Осло, Кьяра хочет в Неаполь. Похоже, мне скоро предстоит искать новых клиентов на четверг.
* * *
Сегодня мне предстояло исключительно интересное дело. Кораблева пригласила меня на вечеринку в консульство, куда также приглашены журналисты, писатели, издатели и прочие люди, причастные к моей прежней профессии. Она предложила мне повертеться в их среде, может быть, встретить старых знакомых, может быть, просто пообщаться, чтобы понять, захочется ли мне снова стать частью их сообщества. Мысль эта показалась мне интересной. Ведь я уже давным-давно не общалась с изначально подобными себе.
Сразу возник сакраментальный вопрос: что надеть?
Избранная публика, которую я ожидала встретить на вечеринке, наверняка отлично разбирается в одежде. Гораздо лучше, чем мои работодатели. Люди состоятельные, но совсем не такие изысканные, как те представители медиа, которых мне предстояло встретить сегодня.
Заметил же Глеб, что у меня старомодный бурдовский жакетик, заметят и другие. Особенно женщины, эти умные стервозные бабы, окопавшиеся в глянцевых журналах. И которые за версту чуют таких выскочек, как я.
Впрочем, с таким настроем нечего туда ходить. Вряд ли мне захочется быть одной из тех, встречи с которыми я так основательно опасаюсь.
Я решила нарядиться не на шутку и, с разрешения Кораблевой, весь вечер висеть на ее Джеймсе, чтобы привлечь к себе завистливое внимание тех самых стервозных баб.
– Кораблева, что мне надеть? Может, вечернее платье?
– Нет, что ты, это не парадный прием, просто демократичная вечеринка в честь приезда группы британских писателей.
– А какие писатели?
– Ирвин Уэлш.
– «Трэйнспоттинг»?
– Ну да.
– Потрясающе. И он там будет?
– Ну да.
– Так что же мне надеть?
– Да что угодно. Не парься ты так. Вот засиделась. Что-нибудь прикольное. Ну сама реши.
– Блин, прикольное…
Но Кораблева уже повесила трубку.
Я пошла на кухню, достала из шкафчика упаковку мешков для мусора и отправилась в спальню. Я решила выкинуть всю старую одежду. Возможно, кто-то, включая меня саму в другое время, такой поступок посчитал бы опрометчивым, но в этот момент он казался мне единственно правильным началом новой жизни.
Через сорок минут метаний я решила не выносить пока на помойку мешки с одеждой. Тяжело, да и времени нет.
На рейлинге у меня осталось четыре вещи. Платье, которое подарил Глеб, исключено, Кораблева сказала, что вечернее платье не покатит. Брюки с принтами Энди Уорхола, блузка с лобстером, не совсем чистая, тетино выпускное солнце – и все. Я позвонила в квартиру Филоновой, моей соседки по площадке. Она наверняка подберет какой-нибудь верх к моей Мэрилин Монро. Но ее не оказалось дома. Я попыталась дозвониться ей по сотовому, но оператор объявил ее выбывшей из зоны действия сети. Я разнервничалась. И тут мне в голову пришло решение, о котором я долго потом жалела.
Я пошла к тайнику, где у меня хранятся наличные на мебель. И скрепя сердце достала оттуда пятьсот долларов. Подумала и достала еще пятьсот. На новую жизнь мне ничего не жалко. Стать своей среди этих сук будет стоить времени, денег и еще не знаю чего.
Визитка в сумке все еще пахла сандаловым деревом. Я набрала его номер и спросила, где находится бутик. Он назвал адрес, не добавив к нему ни восклицания, ни вопроса, ни простого знака, что он помнит, с кем разговаривает. Ничего такого.
На заднем плане я услышала веселый женский голос.
Блин. Мало того что он проверяет, чистый ли у меня унитаз, и ворует мои туфли. Он еще и бежит на следующий день к другой девице. Гад. Гад. Гад.
Но одежда была нужна. Я села в машину и отправилась по указанному адресу. В дороге на сотовый мне позвонила Кораблева.
– Ты не забыла, что должна быть с сопровождающим мужчиной? Кого ты возьмешь?
– А это обязательно?
– Не обязательно, если тебя все знают, а если в первый раз, то лучше кого-нибудь прихватить, все-таки будет с кем в паузах словом перемолвиться.
Я была не на шутку озадачена.
Петров… Даже если он еще не в Москве, Кораблева меня убьет и больше звать к себе не будет. И я набрала телефон Остина.
Остин немедленно согласился составить мне компанию. Очевидно, он подумал невесть что, но у меня не было времени объяснять ему его роль прямо сейчас, и я решила поставить его на место в тот момент, когда это будет необходимо. А пока пусть думает, что хочет.
Мы договорились встретиться у бутика.
Тем временем я уже подъехала и, стряхнув робость перед наглыми продавцами, нарочито расслабленной походкой вошла в цитадель снобской моды. Окинув меня оценивающим взглядом, девушка моих лет так же расслабленно подошла ко мне и предложила помощь, очевидно, у нее все было в порядке с представлениями о женской моде, «консультант» – значилось на ее бейдже.
Я чувствовала себя совершенно беспомощной перед выбором, который мне открывался. Волнение застило глаза. И я решила эту помощь принять.
– Я хочу что-нибудь черное, – вспомнила я свой разговор с Кораблевой про Issey Miyake, – демократичное, но и интересное в то же время.
– А если конкретнее?
– Конкретнее не получится, пока вы не покажете мне, что у вас есть из черного.
– Из какой суммы мне исходить? – вновь предприняла атаку девица.
– Восемьсот долларов.
– Это будет нелегко, но я попробую.
И она удалилась.
Я тем временем устремилась к рейлингу с радующими глаз изделиями. Я с удовольствием бы купила вот эти веселенькие брючки Donna Karan, эту яркую рубашку Jean Paul Gaultier или вот это хипповское платье Diane von Furstenberg и, конечно, большой лиловый тряпочный цветок, который можно приколоть на лацкан, но среди интеллектуалок полагается ходить в черном, и мне придется принимать правила игры.
Девица принесла мне штук восемь вешалок. Там были в основном простые трикотажные кофты и брюки искомого черного цвета. Глазу было не за что зацепиться. Разве что черная шифоновая блузка Paco Rabanne с интересными манжетами и воротником, но тут прибежала другая девица, помоложе, и принесла еще что-то черное. Она была в совершеннейшем ажиотаже и кричала, что мне нужно немедленно померить этот замечательный костюм, что мне ужасно повезло: на него большая скидка – и я могу купить его всего за девятьсот сорок девять долларов, хотя изначально он стоил две с половиной тысячи.
Это заявление произвело на меня должное впечатление, и я с готовностью напялила на себя костюм. Он, пожалуй, мало чем отличался от костюма, сшитого мной по выкройке журнала «Бурда» в одна тысяча девятьсот лохматом году, – того самого, о котором так нелицеприятно отозвался Глеб. Но это был его магазин, значит, он одобрил этот костюм, а значит, его одобрят и другие члены модного сообщества, в которое я намерена влиться. К тому же он был черным, фирма, выпустившая его, вполне уважаемой, и я решила, что от добра добра не ищут.
Тем временем на улице замаячил Остин.
Сердце мое не вынесло «черного» напряжения, и я все-таки купила лиловый тряпочный цветок. В колониальном магазинчике напротив обнаружились сумочка с блестками и большой кусок шелковой материи лилового цвета. У Остина нашлись две тысячи рублей, а в соседнем простеньком обувном – того же цвета молодежные кеды почти без подошвы. Прикрепив цветок, надев кеды и завернувшись в импровизированную шаль, я худо-бедно почувствовала себя человеком. Хотелось еще темные очки в лиловой оправе, но Остин резонно заметил, что на дворе октябрь и темные очки вряд ли придутся в тему. И я согласилась с ним.
Остин пытался было выразить удовлетворение по поводу того, как быстро развиваются наши отношения: мы уже вместе выбираем мне одежду, и он, типа, готов пойти дальше и субсидировать покупку сексуального нижнего белья. Но я пресекла его поползновения призывом немедленно отправиться на вечеринку, на которую мы уже почти опоздали.
Когда я вошла в консульство, то сразу поняла, что выбор в спутники Остина был единственно правильным. Интеллигентный, но не богемный, миловидный, но не яркий, он не затмевал меня в моем лихом прикиде. Тогда как другие мужчины, попивавшие шампанское, представляли собой настоящий цветник. Пожилые и совсем молодые, все они были чрезвычайно выразительны в своем желании отличаться от толпы. Им это удавалось разными средствами. Диковинной формы растительность на лице или, напротив, полное ее отсутствие на голове магнитом притягивали взгляд, так же как разнообразие цвета и фактуры в одежде. Не было ни одного стандартного делового мужского костюма и, упаси бог, ни одного галстука. Зато были шотландские юбки, целых две. На фоне этого великолепия одетые в темные тона и в большинстве изрядно прокуренные дамы выглядели весьма бледно. Одутловатость некоторых лиц, как мужских, так и женских, намекала на пристрастие к кокаину. Но, впрочем, это не более чем мои домыслы. Потому что, кроме известного телеведущего, не имевшего упомянутой одутловатости, всех остальных я видела впервые.
