Текст книги "Идеальный мир"

Автор книги: Аида Тастенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Глава 3. Падение с небес.

Первые три дня после моего дня рождения были похожи на разноцветный вихрь. Все меня поздравляли с предстоящим замужеством, без конца звонили и пытали. Злата вообще съехала с катушек, допрашивала меня обо всем подряд: какое платье у меня будет, где пройдет наша свадьба, кого мы пригласим. Иногда она забегала вперед и начинала решать все за меня. Мне приходилось ее тормозить.

Папа немного нервничал, говорил, что я еще совсем маленькая для того, чтобы создавать семью. Я его успокаивала, как могла.

– Верона, я не представляю, что скоро ты будешь жить отдельно, у тебя будет муж, семья… Ты недавно бегала тут – кроха, которая не могла залезть на диван!

– Папа, я не могу жить с тобой вечно. Я выросла и тебе нужно это принять. И зря ты беспокоишься: Мариус и я будем жить в этом же районе. По вечерам можем все вместе пить чай.

– Да, но все равно ночами я буду в этом доме один. Совсем один.

– А как же Флинн?

– Голограмма никогда не заменит реального человека. Как бы она не была прекрасна, как бы не была умна – это не то…

– Так говоришь, будто я завтра умру.

При этих словах папа как-то странно на меня посмотрел. Взгляд его был полон напряжения, грусти и тревоги. Мне показалось, что из его глаз были готовы политься слезы, которые он сдерживал.

Тяжело вздохнув, он крепко обнял меня и сказал:

– Помни, я всегда буду любить тебя. Чтобы не произошло.

Мне стало не по себе. Вот теперь меня точно накрыло то чувство, когда тебя хоронят заживо.

Я решила, что папа слишком близко принял к своему сердцу мое замужество. Я улыбнулась ему и сказала:

– Тебе тоже нужно найти кого-то. С кем тебе будет хорошо и спокойно. Того, кого ты сможешь по-настоящему полюбить.

– Ты думаешь, это возможно?

– Конечно! Посмотри, какой ты красивый, молодой и умный! Стоит только свистнуть – и у твоих ног будет половина Константа!

– Почему половина?

– Потому что другая половина – это мужчины.

После этих слов мы с ним оба расхохотались.

Довольно плотно позавтракав белой кукурузой со вкусом молока, я с кружкой апельсинового кофе направилась к себе в комнату. Скоро ко мне должна была приехать Злата. Вчера ее осенило, что надо бы начать поиски свадебного платья. Я решила – что это очень хорошая затея. По дороге в свадебный салон, мы должны были заехать в ювелирный – приметить пару драгоценностей.

– Верона, я задержусь.

На стене моей спальни высветилась Злата. Вид у нее был растрепанный.

– На сколько ты задержишься?

– Думаю на столько, что тебе придется поехать одной…

– Что?! Но мы же…

– Да не беспокойся ты так – я подъеду в ювелирный. Просто пока я соберусь, а потом приеду к тебе, а потом мы вместе поедем – пройдет уйма времени. Понимаешь?

– Да.

– Тогда не морочь голову, собирайся и выезжай. Через час встретимся.

Ох уж эта Злата! Так и норовит ей в последний момент все перевернуть вверх дном.

Я решила набрать Мариусу. Он должен был быть на работе, но так как обычно он сидит и разбирает всякие скучные заявления в министерстве безопасности – у него находится минутка-другая, чтобы поговорить со мной.

– Привет! – услышала я до боли любимый мною голос.

Изображения Мариуса не было. Только звук.

– Я тебя не вижу. Все хорошо? – забеспокоилась я.

– О… Да все хорошо. Техника барахлит как обычно. А я тебя вижу и вижу прекрасно!

– Мариус …

– Да, любимая.

– Я сейчас поеду в ювелирный. Вместе со Златой.

– Замечательно! Надеюсь, там ты выберешь нам обручальные кольца!

Пока он говорил эти слова, кто-то чихнул. Это «Апчхи!» – громкое, звонкое, отчасти заглушившее Мариуса я не могла не заметить.

– Мариус, с кем ты там?

– Ни с кем. Я один в своем кабинете.

– Но только что кто-то чихнул. Я слышала.

– Это был я. У меня с утра что-то голова побаливает. Простуда, наверное.

– Нет же, кто-то чихнул одновременно с тобой. Пока ты говорил о кольцах.

– Верона, тебе показалось. Ты, видимо, еще находишься в состоянии эйфории из-за нашей свадьбы.

– Не говори со мной, как с маленькой!

– Мне пора. Заявлений сегодня куча. Пока, я люблю тебя.

Связь прервалась. Я еще перематывала в голове тот момент и пыталась разобраться: может мне действительно все показалось? Так или иначе, точно определить я не смогла.

Переодевшись в белое простое платье с рукавами и красным поясом, я захватила свою любимую сумочку с неоновыми розами и направилась к выходу. Минуя гостиную, я остановилась в коридоре возле кабинета папы. Оттуда доносились его возгласы. Свою деревянную дверь он закрыл не до конца, и я услышала:

– Нельзя. Нельзя все подвергнуть риску! Нужно идти к намеченной цели. Нельзя останавливаться!

– Вот и я тебе о том же твержу битый час… – ответил ему знакомый голос.

Через секунду я сообразила, что голос принадлежит Йокаю.

– Мне тяжело сейчас… – вздохнул папа, – второй раз это делать….

– Фаталь, опомнись. Тяжело будет, когда все провалится. – утверждал монотонно Йокай. – Вот тогда нам всем не поздоровится.

Вдруг дверь открылась еще больше, и я увидела робота-волка из стали и серебра. Его глаза горели красными огнями и изучали меня. Волк принадлежал Йокаю. Он редко с ним расставался – разве что оставлял его дома во время таких мероприятий, как мое день рождение. А так волк ходил с ним даже в правительство. Стальной зверь служил Йокаю одновременно охранником и домашним любимцем. Как и любой робот-охранник, он был напичкан системами навигации и распознавания. В его зубах содержался сильный яд, способный убить любого за считанные минуты. Но я его не боялась. Яд такие роботы выпускали в случае крайней опасности – грабежа, нападения и т.д. И только по приказанию своего хозяина.

– Объект – Верона Каменная. – раздался низкий мужской голос из головы волка.

Мгновение спустя дверь распахнулась полностью. Ко мне вышел Йокай, а следом и мой отец.

– Добрый день, Верона. – сказал мне Йокай. Его тон был настолько ледяной и враждебный, что я сразу поняла, что никакого доброго дня он мне желать не собирался.

– Добрый, – неуверенно ответила я, нервно затеребив белую ткань своего платья, – не знала, что Вы у нас.

– Я заехал, чтобы уладить кое-какие дела. Ты куда-то собралась?

– Она едет присматривать свадебные платья, я же тебе говорил.

– Фаталь, я все помню, что ты мне говорил. Хотел тоже самое услышать от твоей дочери.

Папа и Йокай переглянулись. Они словно говорили взглядами, спрашивая и отвечая на множество вопросов, которые не должны были слышать мои уши.

Наконец, перестрелка взглядами закончилась, и папа мне сказал:

– Можешь взять мой белый «Мойзес» с открытым верхом.

Вот это щедрость! Я прямо подскочила на месте от радости, совершенно не смущаясь строгого Йокая. Этот аэромобиль папа никому никогда не давал. А теперь на нем поеду я! Открытый верх, позолота по краям лобового стекла, салон из белой кожи… Мое белое платье просто идеально подходило!

Я обняла папу, вежливо (насколько это было возможно) попрощалась с Йокаем, в очередной раз пролетела сквозь Флинна и выпорхнула на улицу. Великолепный солнечный день на улицах столицы Константа – Турписа. Белый аэромобиль ждал меня. Я сама, за все десять лет, что он был у нас, каталась на нем в сопровождении папы всего пару раз.

Сев в мягкое удобное кресло, я расслабилась, вытянула свои ноги и подставила лицо солнцу.

«Как прекрасна жизнь!» – думала я. – «Как она замечательна!»

– Автопилот включен. Система запрашивает пункт назначения.

У машины был приятный женский голос. Я с удовольствием ответила:

– Ювелирный салон «Прима».

– Указания приняты, – ответил мне голос аэромобиля, – мы будем на месте через десять минут.

И мы поехали по улицам города. Все самые дорогие и элитные салоны находились на нашем Третьем уровне – двести – двести двадцатые этажи. Высота неимоверная! Редко где встречались небоскребы, в которых было свыше двести двадцать этажей. Мой дом был на Третьем уровне и стоял обыкновенным особняком, какие бывали на картинках в старых бумажных книжках. Только находился он на небоскребе и считался первоклассным пентхаусом.

В лицо мне дул легкий ветерок. Аэромобилей было чрезвычайно много, они приносились мимо и являлись причиной этого ветерка. Я из любопытства глянула вниз, через край двери и увидела, что на Втором и Третьем уровне такой же рой аэромобилей, спешащих по своим делам.

У меня закружилась голова.

Вспомнив про ремни безопасности, я нажала на кнопку, которая должна была их активировать, и они бы обхватили меня в моем белом платье.

Ничего не произошло. Я нажала еще раз. И снова ничего.

– Ремни безопасности неисправны, – сказала я системе.

На что получила странный ответ:

– Ремни безопасности заблокированы.

– Так разблокируй.

– Нет доступа к разблокировке.

Я все поняла: хозяин аэромобиля – мой папа. Полный доступ к управлению был, конечно, только у него. Только зачем было блокировать ремни?

На перекрестке загорелся черный цвет. Мы затормозили и ждали синего.

Солнце грело меня своими лучами. Я смотрела на голубое небо, на облака и думала о своей совместной жизни с Мариусом. Обязательно после свадьбы нужно будет отправиться в путешествие. Я представила, как мы будем вместе обедать на открытом воздухе и над нами будут проплывать такие же безмятежные облака.

Синий цвет загорелся. Все аэромобили поехали. И только мой странно зажужжал.

– Система неисправна! Система неисправна! – кричал голос моего аэромобиля.

Дисплей управления загорелся красным цветом.

И прежде чем я успела на что-то нажать, аэромобиль резко набрал бешеную скорость и пулей летел по шоссе.

Я схватилась за сидение так сильно, что мои ногти порвали белую кожу кресла. Мы ехали настолько быстро, что мне казалось – меня сейчас сдует из салона.

Я старалась нажать на что-нибудь, но меня трясло и я никуда своим пальцем не попала.

Тогда я попыталась взять управление в свои руки. Машина меня совсем не слушалась.

«Система неисправна! Система неисправна! Система неисправна!»

Я посмотрела вперед. Мои глаза слезились из-за ветра, но я четко видела, как мы приближаемся к еще одному перекрестку и там загорается черный цвет.

Секунда – и мы врезаемся в ряд аэромобилей перед нами.

Удар. Боль. Темнота.

Глава 4. Мои похороны

-Пик! Пик! Пик! Пик!

Это было первое, что я услышала. Непонятное пиканье. Каждое «Пик!» словно ударял мою голову болью. Боль была невыносимой. Я застонала и открыла глаза.

Все было белое, яркое и размытое. Я зажмурилась.

Во рту пересохло. Меня накатила волна боли – с головы и до самых кончиков пальцев.

– Пик! Пик! Пик!

– Кто-нибудь… Дайте пить… – сказала я шепотом.

– Она очнулась! – крикнула какая-то женщина.

– Пить… – просила я неизвестно кого.

Я попыталась открыть еще раз глаза. В этот же момент я услышала удаляющиеся шаги.

И снова белый свет, ослепительно белый. Он просто резал мое зрение, которое только что было в полной темноте. Я сделала еще попытку посмотреть, где же я нахожусь. А потом еще одну. Примерно с седьмого раза мои глаза привыкли к освещению, хотя из них катились слезы от всей этой белизны, но я, наконец, увидела комнату. Оказалось, что я лежу в больничной палате.

– Видите, она очнулась.

В дверях палаты я увидела доктора и медсестру.

Доктор подошел ко мне, посмотрел мне прямо в глаза оценивающим взглядом и спросил:

– Как Вы себя чувствуете?

Не знаю почему, но у меня не было сил что-то ему ответить. Я открыла рот, пытаясь что-то сказать, но все мои попытки оказались тщетными.

– Так, не волнуйтесь. Сейчас посмотрим ваше состояние.

Медсестра на что-то нажала возле окна.

На стене, прямо напротив меня, появился экран с какими-то данными. Из всего я разобрала только график своего пульса. Остальное было совершенно непонятно.

– Ну что я могу сказать… Стабильно все. Отдыхайте.

Доктор мне улыбнулся. Затем подошел к медсестре, сказав ей очень тихо (но я все равно услышала):

– Дайте обезболивающего и снотворного.

«И пить…» – мысленно сказала им я.

Пить мне не дали. После ухода доктора медсестра запустила робота, походившего на лакированного белого человека с черными стеклами вместо глаз, и он ввел мне в вены нужные вещества.

Сколько я проспала – не знаю. Когда очнулась, был вечер – в палате горел свет, а в окне виднелись яркие огни ночного Турписа.

Пить мне не хотелось. Но чувствовала я себя просто ужасно.

– Верона…

Я увидела папу. Он сидел возле моей больничной кровати. Его лицо было изможденным и замученным. Волосы, которые всегда были идеально уложены, сейчас торчали из стороны в сторону. На подбородке виднелась довольно приличная щетина.

– Пап…

– Да?

– Мне больно.

Папа тяжело вздохнул. Он взял меня за руку и стал ее гладить.

– Мне тоже больно, Верона. Жаль, что так получилось.

Он заплакал.

– Что получилось? – осиплым голосом спросила я его.

– Ты не помнишь аварию? – вопросом ответил он, смахивая слезы рукой с лица.

– Нет…

– Мой аэромобиль потерял управление и врезался на перекрестке в другие машины. Воздушная подушка не дала ему полететь вниз, но он перевернулся, а ты… Ты не была пристегнута. Ты упала с высоты двухсотого этажа и долетела до Первого уровня. Если бы ты ударилась об асфальт Первого уровня, то умерла бы мгновенно. Но ты попала прямо в салон другого аэромобиля. Твое падение помяло ему крышу. Точнее, от крыши там мало что осталось.

Я была в шоке. На ум сразу пришли мысли, что боль в моем теле – это последствия ужасного падения.

– Я жива, – улыбнулась я папе и заплакала, – после такого – я осталась жива. Это чудо. Ты рад?

Папа посмотрел на меня с каким-то отторжением. Меня это напугало:

– Что такое?

– У тебя перелом левой руки.

– И все?

Папа разжал мою ладонь, встал и подошел к окну.

– У тебя что-то там с позвоночником. Доктор сказал, что ты никогда больше не сможешь ходить.

У меня был шок. Я сначала заулыбалась, пытаясь раскусить эту шутку, но глядя на папу, я поняла, что все серьезно. Мой разум не желал принимать такую реальность, он всячески ей сопротивлялся. Я даже попыталась опровергнуть слова папы, и старательно пыталась пошевелить ногами. Они меня не слушались и не двинулись из-под одеяла. Тут же с моей головы съехал бинт, среагировали какие-то датчики и активировался робот, который ранее делал мне уколы. Он вылез откуда-то из белой стены (а может он просто возле неё стоял и слился с ней как хамелеон) и стал поправлять мне повязку.

– Пап, но ведь можно наверно это вылечить… – сказала я неуверенно и не совсем внятно.

– Верона, ты несешь сейчас бред. Ты, как никто другой знаешь законы нашей страны. Если человек болен неизлечимой болезнью …

То ему один путь – на смерть. Законы нашей страны были нерушимы. И я их прекрасно знала.

К неизлечимым болезням относились шизофрения, паралич, отсутствие конечностей или же их непригодность, аутизм … Список был долог и огромен. Это было общепринятой нормой – если человек болен так, что врачи не могут ему помочь – нечего тратить на него время, силы и деньги. Людей с психическими заболеваниями подвергали эвтаназии с согласия родственников. Людей с рассудком, но с физическими проблемами – подвергали эвтаназии только с их согласия. Если же человек отказывался умирать от укола (или родственники психически больного были против), его увозили в зону «Дельта» на другой конец страны. Там находилась огромная свалка мусора. Точнее – целый город из мусора. Обычно в течении трех дней больные умирали в «Дельте» – ведь там не было воды и еды, и не было других людей, которые могли бы помочь – только летающие дроны, привозившие мусор со всей страны. Чип, вживленный под кожу правой руки, фиксировал остановку сердца и родственникам высылалось подтверждение о смерти. Тем, кто умирал от эвтаназии – присваивалось звание национальных героев, ушедших из жизни, чтобы не обременять свою страну. Похороны у них были пышные и дорогие. А те, кто решил закончить жизнь в зоне «Дельта» – о них старались не вспоминать. Хоронили пустой гроб скромно и по-тихому. Потому что человек, отказавшийся от эвтаназии, считался позором для всей семьи.

Раньше я относилась к этому вопросу спокойно. У меня даже была знакомая, у которой родился сын без рук. На третий день со дня его рождения, его родители дали согласие на укол. Малышу вкололи смертельную дозу снотворного, и он умер. Я была на его похоронах три года назад и жалела его мать, которая плакала в три ручья. Ее муж держался, как мог. Ребенку присвоили звание героя. Позже они пытались завести других детей, но оказалось, что больше детей у них никогда не будет. Знакомой поставили диагноз бесплодия. Сама она выносить ребенка не могла, на суррогатное материнство почему-то не соглашалась. В конце концов муж ее бросил, она целыми днями ходила по салонам, а вечером тусила в ночных заведениях.

А теперь…

А теперь я оказалась на месте этого малыша. Мои ноги не двигались. Я разревелась, я плакала от своей беспомощности и от мыслей, которая меня грызла: «Я не хочу подвергаться эвтаназии. Я хочу продолжать жить».

– Я не хочу умирать, пап. Папа, ты слышишь?!

Папа отвел взгляд от окна. Он осуждающе на меня посмотрел и произнес:

– Подумай обо мне. Как мне тяжело. Ты умрешь в скором времени в любом случае. Подумай о чести нашей семьи, подумай обо мне, я прошу тебя! Мы должны все принимать достойно. Даже смерть.

У меня началась истерика. Бинт снова слетел. Только на этот раз из раны на голове потекла струйками кровь прямо на мою правую щеку. Робот как мог, пытался вернуть повязку на место. Я оттолкнула его правой рукой и начала кричать: «Я не хочу умирать! Не хочу умирать!»

Папе это зрелище надоело, он подбежал ко мне, схватил меня за плечи и начал трясти как тряпичную куклу. Он кричал мне прямо в лицо. Я чуть не оглохла от его воплей: «Подумай хоть раз в жизни обо мне! Держись достойно, ты дочь премьер-министра! Ты согласишься на эвтаназию!»

Он тряс меня минут пять. Потом отпустил. Я упала на постель, у меня заболела голова, а кровь из раны образовала на подушке большое красное пятно.

– Ты меня поняла? – спросил меня отец.

И в этот момент я поняла одно: меня никто не собирается защищать или поддерживать. Меня не любят. Я ответила тихо, но мой ответ был слышен и отцу, и медперсоналу, прибежавшему на наши крики:

– Нет. Я не соглашусь…

Отец ушел, ничего мне не ответив. Повязку мне поправили, остановили кровь и вкололи успокоительное. Я снова уснула.

Мне ничего не приснилось. Я была разбужена утренними лучами восходящего солнца. Оно светило прямо мне в глаза.

– Зачем ты меня будишь? – сказала я солнцу.

Я хотела перевернуться на другой бок, но сломанная левая рука, зафиксированная в твердом геле, не дала мне это сделать.

Ко мне подошел робот.

– Ты разговариваешь? – спросила я его.

– Немного.

– У тебя какой-то человеческий голос. Слишком человеческий…

– Нам дают за образец голоса разных людей, которые уже умерли.

А вот этого я не знала.

– Ты хочешь сказать, что сейчас говоришь голосом какого-то умершего человека?

– Да.

– А голоса голограмм в наших домах?

– Тоже. У них голоса умерших людей.

– Какой ужас.

От этой новости мне стало не по себе. Бросило в дрожь, лоб и ладони мгновенно вспотели. Я часто разговаривала с Флинном, но и подумать не могла, что его голос – это голос человека, которого уже нет.

– Ты меня сейчас просто огорошил… Но ладно. Мне нужно позвонить. Здесь есть где-нибудь голофон?

– Да. Он прямо на вашем столике справа.

Действительно, справа у моей кровати стоял маленький беленький круглый глянцевый столик. На нем виднелся голофон – маленький дисплей размером с крупную пуговицу.

Я немедленно набрала Мариусу. Он не ответил.

Тогда я набрала Злате. Она оказалась великодушней, и ее изображение высветилось на стене. При виде меня она чуть не подавилась булочкой, которую ела.

– Верона?

– Привет, Злата. Когда ты придешь меня навестить?

– Мне запретили с тобой общаться. Твой папа вчера звонил и сказал, что твои похороны будут во вторник.

– Что?!

Сегодня было воскресенье. А похороны, мои похороны, назначили на вторник! Я чувствовала себя свиньей, которую решили зарезать через два дня.

– Мне очень жаль тебя, Верона. Ты была моей лучшей подругой. Я клянусь, что во вторник я буду плакать больше всех!

Говорила она это таким непринужденным тоном, что я прервала разговор, отключив голофон.

А потом я снова расплакалась.

Ко мне подошел робот и предложил успокоительное. Я отказалась.

Через полчаса ко мне в палату вошел Фаталь Каменный, мой отец, которого я ненавидела со вчерашнего вечера. Вместе с ним пришел еще один человек в больничной форме.

– Верона, мы пришли за твоей подписью.

Я посмотрела на отца. У него снова были уложены волосы, он сбрил щетину и выглядел как обычно: свежо и прекрасно.

– Что я должна подписать?

– Согласие на эвтаназию. Со мной медицинский юрист.

Если бы у меня сейчас было оружие, я бы …. Но у меня ничего не было.

– Я не подпишу.

– Верона, включи здравый смысл: ты уже не можешь жить полноценно. Ты уже не человек. И скоро ты умрешь – либо эвтаназия, в ходе которой ты спокойно уснешь и больше не проснешься, либо зона «Дельта», где ты будешь умирать долго и мучительно.

Я знала, что он прав. Я, скорее всего, буду долго умирать на мусорной свалке. А может и не буду. Может я сооружу себе дом из мусора и буду ползком передвигаться по земле. И буду есть объедки из городов столетней давности, которые будут пахнуть неизвестно чем, а на вкус… Бррр!

– Верона, тебе не будет больно. Там снотворное…

Отец присел на мою кровать и попытался взять меня за руку. Я прижала руку к себе и отвернулась.

–Верона!

Я разозлилась. Со слезами на глазах я сказала:

– Я не подпишу. Я не хочу эвтаназию. Отправляйте меня в зону «Дельта».

– Ты не понимаешь, что ты сейчас несешь! Это ведь для твоего же блага! – заорал на меня отец.

– Вы хотите убить меня для моего же блага. Какое счастье!

Медицинский юрист подал голос:

– Я видел такое несколько раз. Такие люди, как она, не соглашаются на эвтаназию.

– Вы правы, – ответила я юристу, а затем обратилась к отцу: – делай что хочешь, но во вторник ты не увидишь меня в гробу!

Левый глаз отца начал дергаться. Нервный тик он прикрыл ладонью и направился к выходу. Остановился на несколько секунд перед дверью, чтобы сказать мне:

– Прощай! У меня больше нет дочери. Твои похороны пройдут во вторник – с тобой или без тебя.