355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Агния Кузнецова (Маркова) » Жизнь зовет. Честное комсомольское » Текст книги (страница 2)
Жизнь зовет. Честное комсомольское
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 07:56

Текст книги "Жизнь зовет. Честное комсомольское"


Автор книги: Агния Кузнецова (Маркова)


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

4

На другой день в школе проводили традиционную линейку, посвященную «Последнему звонку для десятиклассников». На всю жизнь со всеми подробностями остался в памяти Павлика этот ясный, безветренный весенний день.

Лучше бы в этот день жестокая болезнь приковала к постели Павлика или Тышку, лучше бы поссорились друзья и разошлись на всю жизнь, никогда больше не встречаясь… Но не случилось ни того, ни другого.

По дороге в школу Павлик увидел, как два мальчугана натравливали на котенка собаку. Котенок выгибал спинку, мяукал, густая рыжая шерсть его топорщилась, Он пытался бежать, но мальчишки со смехом ловили его и снова подбрасывали к сердито лающей собаке.

Павлик подскочил к мальчишкам. Наградив обоих крепкими тумаками, он взял котенка на руки и подумал! «Кому бы отдать его?» Но улица была пуста, и он сунул котенка за пазуху.

Павлик вбежал в ворота школы, когда на просторном дворе широким квадратом уже выстраивались ученики. Впереди белели передники, ленты и воротнички малышей. За ними ряд за рядом все выше и выше поднимался 2-й, 3-й, 4-й, 5-й, 6-й, 7-й, 8-й и 9-й классы. Отдельно, в центре квадрата, стояли десятиклассники – одни мальчики, потому что это был первый год совместного обучения и десятиклассников он не коснулся. Они стояли молчаливые, немного взволнованные, уже на отшибе от всех школьников – полуребята, полувзрослые. Поэтому наблюдательные первоклассники и называли их «дядями».

Павлик поспешно влился в шеренгу своих одноклассников, неудобно прижимая к груди маленький теплый комочек под рубашкой. Котенок сладко мурлыкал, изредка впиваясь в тело острыми коготками.

Павлик сразу же нашел глазами Тышку. Тот стоял первым на правом фланге, подняв курчавую голову. Глаза у него были прищурены, как всегда в минуты волнения, вытянутые руки прижаты ладонями к бедрам. Он увидел Павлика, чуть заметно кивнул ему головой и улыбнулся.

Но дворе, где обычно летал через сетку волейбольный мяч, странно было видеть нарядный стол, накрытый красной скатертью. За столом стоял директор – Григорий Александрович, мужчина средних лет, небольшого роста, с худощавым выразительным лицом, с пристальным взглядом серых глаз, о которых ребята говорили между собой, что они «видят на три аршина в землю».

Спокойно и вместе с тем торжественно директор приподнял руку и негромко приказал:

– Внести школьное знамя!

В открытом окне школы радиола заиграла марш.

Генка Соловьев вынес знамя с золотой бахромой и замер с ним на середине двора.

Павлик попробовал стать по стойке «смирно», но, как только он опустил руки, теплый комочек покатился под рубашкой; он бороздил когтями кожу и отчаянно пищал.

Веселое волнение пробежало по ряду восьмиклассников.

– Кто, чей, откуда? – послышались вопросы любопытных.

К всеобщему восторгу, из ворота черной курточки Павлика выглянула усатая зеленоглазая мордочка котенка.

В то время, когда восьмиклассники занимались котенком, к столу вышла смешная круглоглазая первоклассница с тонкими хвостиками кос, торчащими в разные стороны, и, запинаясь, заученными словами поздравила десятиклассников с окончанием школы.

Над городом поднялось солнце, залило ласковым светом двор, заиграло золотистыми кистями школьного знамени и светлым пятном легло на лицо Григория Александровича.

Он смотрел на десятиклассников, думая с гордостью: «Вот каких орлов вырастил! – и с грустью от неумолимого бега времени: – Еще десять лет миновало». Взгляд его остановился на Тышке. Он помнил, как десять лет назад его, маленького, худенького мальчика, привела за руку мать. Он совсем плохо говорил, и несколько лет подряд с ним занимался школьный логопед.[1]1
  Логопед – специалист по исправлению речи.


[Закрыть]
Теперь Тышка выше всех в школе, развернулся в плечах, похорошел.

– Сегодня последний раз прозвучит для вас школьный звонок! – медленно, разделяя слова, сказал Григорий Александрович. – Вы кончите школу и разойдетесь в разные стороны…

Одна из матерей, присутствовавших на линейке, громко всхлипнула. Кое-кто из ребят улыбнулся, но большинству было понятно волнение матери, и ребята зашикали на весельчаков. Свое выступление Григорий Александрович закончил стихами:

 
Куда бы нас Отчизна ни послала,
Мы с честью дело сделаем свое:
Она взрастила нас и воспитала,
Мы все сыны и дочери ее.
Пройдут года, настанут дни такие.
Когда советский трудовой народ
Вот эти руки, руки молодые,
Руками золотыми назовет.
 

Павлик глядел на Тышку. Тот стоял все так же щурясь, вытянув руки, и все время нервно шевелил длинными пальцами, точно играл какое-то музыкальное произведение.

К столу вышел светлоголовый приземистый десятиклассник, и его мать, вытирая глаза, поспешила скрыться за спинами ребят.

– Десять лет назад я пришел в эту школу вот таким же маленьким мальчиком… – начал он и показал на стоящего с краю в первом ряду широколицего курносого мальчугана.

Тот покраснел словно рак, точно сделал что-то очень плохое, и не поднимал головы, пока говорил десятиклассник.

Григорий Александрович некоторое время помолчал, затем сказал негромко:

– Ученик восьмого класса «А» Павел Огнев, подойди сюда.

Павел вздрогнул, с недоумением взглянул на товарищей.

У всех восьмиклассников сразу же мелькнула мысль: «Опять натворил что-то!»

«Будто бы ни в чем не виноват», – с тоской подумал Павлик.

– Давай котенка! – протянулись со всех сторон руки товарищей.

Павлик торопливо полез за пазуху.

– Здесь Огнев? – подождав, спросил директор.

– Идет! – воскликнул староста 8-го «А».

Котенок провалился в самый низ рубахи и тихо сидел там, придерживаемый тугим поясом.

Павлик махнул рукой товарищам: дескать, не беспокойтесь, не заметят, и, придерживая котенка, подошел к столу.

Григорий Александрович внимательно поглядел на мальчика. Ему была известна вчерашняя встреча сына со своим отцом. Утром в школу приходила мать Павлика. Она рассказывала, как мальчика взволновала эта встреча. Сейчас он выглядел больным – был бледен, вял, у глаз легли темные тени.

– Дирекция школы, – сказал Григорий Александрович, – выносит благодарность ученику восьмого класса «А» Павлу Огневу за спасение утопающего ребенка на реке Быстрой в прошлое воскресенье…

Павел вспыхнул, опустил глаза.

– Павел Огнев, спасая девочку, рисковал жизнью… – Григорий Александрович протянул руку, и Павел неумело пожал ее.

Придерживая завозившегося котенка, под бешеные аплодисменты товарищей Павел смущенно побрел на свое место.

Тышка переглянулся с Генкой Соловьевым. И взгляды их выразили изумление. Ни тот, ни другой ничего не знали о происшествии на реке Быстрой.

Тышка помнил, что в воскресенье вечером Павлик ненадолго забегал к нему. Был он необычно оживлен и разговорчив. Он тогда говорил, что с ребятами из другой школы катался на лодке по реке Быстрой, но ни слова не сказал о девочке.

Дождавшись тишины, Григорий Александрович подал знак. На середину двора вышла тетя Груша. Ее трудно было узнать. Величественно подняв голову, в ослепительно белой косынке и в новом белом халате, она скорее походила на хирурга, приготовившегося к ответственной операции, чем на школьную сторожиху.

Тетя Груша подняла над головой звонок. Но что это был за звонок! Первоклассники как зачарованные смотрели на него. От звонка по всей руке до плеча тети Груши спускались разноцветные ленты: зеленые, голубые, красные, желтые, розовые. Лентами были перевиты первые весенние цветы – ярко-сиреневый багульник и желтые мохнатые головки подснежников.

…Павлик нагнал Тышку около библиотеки, когда тот поднимался по широким каменным ступеням.

Солнце совсем по-летнему заливало улицы. На голых ветках тополей с распускающимися почками перекликались птицы. С крыльца библиотеки видна была река; она сверкала на солнце зеленоватыми искрами.

– Тышка! Махнем на пару часов на остров! – умоляюще сказал Павлик, заранее предвидя отказ.

– Какой там остров! Нет, друг, не до острова нам с тобой теперь… А что же ты ничего не сказал мне про деточку? Скромничаешь?!

И Тышка, прижимая к себе кипу книг, перешагивая через ступени, стал подниматься к дверям библиотеки. А Павлик неторопливо побрел вниз.

Вот тут бы им и расстаться! Но оба они обернулись, встретились взглядом, и Тышке стало жаль Павлика. Ему вспомнилось вчерашнее свидание Павлика с отцом, растерянность Павлика, его покрасневшие глаза. Тышка видел, что и сегодня Павлик еще не пришел в себя. И Тышка решил, что на часок можно оторваться от занятий, а вечером со свежей головой нетрудно будет наверстать потерянное время.

– Ладно, готовь лодку и через час заходи за мной! – весело крикнул он. – Да к нам забеги – ружье мое захвати!

5

День этот был поистине золотым весенним днем. Столько было в нем света, столько тепла и ласки! Маленький остров, уже свежебархатный от пробившейся зеленой травы, блестел под солнцем. Неспокойными сине-зелеными струями огибала его прозрачная река. Несмотря на тепло, на яркое солнце, с северной стороны острова, под высоким яром, лежали прозрачные ледяные волокна снега. С чистым приятным звоном они под ногами осыпались в воду.

По реке бежали моторные лодки, ритмично постукивая моторами, оставляя за собой синие колеблющиеся хвосты. Как стрелы, разрезали воду легкие байдарки. Подавшись вперед, бесшумно взмахивая веслами, сидели в них девушки и юноши, наслаждаясь теплом весеннего дня.


Изредка мощный крик парохода оглашал реку и берега. Пароход проплывал совсем близко от острова – белый и гордый, как лебедь.

На этот излюбленный друзьями остров в тот день никто, кроме них, не приплыл. Они пробыли здесь больше часа, посидели у костра, с наслаждением вдыхая запахи легкого едкого дымка; постреляли в корягу, торчавшую из воды. И Тышка ни разу не промахнулся. А Павлик был рассеян и стрелял плохо.

Надо было отправляться в обратный путь.

Павлик вскочил в лодку и стал отталкиваться веслом, а Тышка стоял одной ногой на берегу, другой на камне в воде, сдвигая лодку. Лодка закачалась.

– Прыгай! – крикнул Павлик, садясь за весла.

– Постой! – оживленно воскликнул Тышка. – Давай ружье. Оглашу остров прощальным салютом.

Он по-прежнему немного боком стоял перед лодкой – одной ногой на земле, другой на камне. За плечами у него зеленел молодой покров острова, над головой голубело небо. Легкий ветер шевелил его короткие курчавые волосы. Лицо разгорелось на ветру, задорно блестели глаза.

В этот момент вблизи пробежала моторка, лодку закачало и повернуло от берега.

Павлик быстро вскочил, стараясь соблюдать равновесие, и подал Тышке ружье.

– Ну, невнимательный же ты сегодня! Тоже охотник… кто же так подает…

Видимо, Тышка хотел сказать, что дуло надо было отвести в сторону, но он не успел договорить. Лодку качнуло. Крюк от весла задел за курок.

В мире была мертвая тишина, когда раздался этот зловещий выстрел.

Тышка изумленно взглянул на друга, схватился за бок, молча и медленно присел и ничком повалился на камни.

Глава вторая
1

Мать поднимается по лестнице и видит открытую дверь. Она теперь, так же как сын, пугается всякой неожиданности.

– Что же случилось? – шепчут ее бледные губы.

Она вбегает прежде всего в комнату сына. Павел спит на кровати, одетый, в ботинках – это так не вяжется с его обычной аккуратностью. Лицо его спокойно. Сон глубок.

Пусть спит. В эти два месяца у него часто путается день с ночью. Он засыпает днем коротким тревожным сном, а ночью ходит по комнате, пытаясь заниматься, читать. Его охватывает то отчаяние, то равнодушие и вялость, которые страшнее любого проявления горя.

Внимание матери привлекает небольшая белая бумажка на столе. Повестка…

Павел спит вечер, спит ночь. Не раз мать тревожно подходит к кровати. Но он не мечется, не стонет, не разговаривает, как все это время. Он спит безмятежно, по-детски, спокойно и крепко.

Мать плачет над кроватью сына.

Ночью она стряпает любимые Павлом пирожки с мясом, складывает их в мешочек, завертывает в бумагу пару теплого белья…

Как и Павел, она боится завтрашнего дня, но в то же время ей хочется, чтобы он скорей наступил и появилась какая-то ясность в жизни. Пусть хоть бремя ожидания суда свалится с плеч Павла. Тяжело еще и то, что мать Тышки совершенно не желает видеть Павла. Ведь роковая случайность сделала его виновником Тышкиной смерти.


Павел, так же как Тышкина мать, искренне и глубоко оплакивает своего друга. Как и у нее, рана эта останется у Павла на всю жизнь. Кому же, как не Павлу, в эти тяжелые дни нужно было именно ее участие, ее ободряющее слово! Но мать Тышки не хочет видеть Павла. Она чувствует к нему непримиримую ненависть. Она не захотела, чтобы он был на похоронах сына, и Павел стоял на углу, прячась в толпе, когда повезли хоронить его друга, Тышку.

Григорий Александрович перевел Павла в другую школу, чтобы ничто не напоминало ему о Тышке, чтобы его новые товарищи не знали, какое страшное несчастье случилось с мальчиком.

Мать Павла сидит измученная, побледневшая, опустив на колени бессильные руки.

Павлику тяжело даже выйти из дома. Соседи показывают на него пальцами. На днях, в ясный полдень, мать почти насильно отправила Павла на улицу. Он вышел и сел на скамейке возле клумбы. К нему подбежала соседская девочка в красном коротком платьице, с красными бантиками над розовыми ушками, в красных туфельках, и Павлик, улыбаясь, сказал ей:

– Стала на цветочек девочка похожа…

Он очень любил маленьких.

Ему было так хорошо стряпать с малышкой глиняные булочки и складывать их на скамейку – сохнуть под солнцем.

Но вдруг появилась разъяренная бабушка.

– Сейчас же домой! – закричала она на весь двор, давясь словами и жестикулируя. – С убийцами забавляться вздумала! А ты, нехристь, стыд бы свой в доме прятал, а то уселся на виду, и совести нет, что товарища на тот свет отправил!

Павлик вскочил и бросился к своему подъезду. Он пробежал по лестнице с бледным, без кровинки лицом, с трудом сдерживая рыдания…

2

В восемь часов утра мать будит Павла, насильно заставляет его поесть.

Мать и сын молча идут к зданию суда. Этот путь такой скорбный, точно идут они в похоронной процессии. Он такой долгий – потому что от угла до угла, от улицы до улицы в мыслях того и другого пробегает вся жизнь: небольшая и нерадостная у Павла; большая, вначале светлая и полная, а потом незаслуженно обедненная у матери.

В 9 часов они входят в зал судебных заседаний. В пустых рядах стульев – одна мать Павла. Она сиротливо прижимается к стене, Ее знобит – не от холода, а от волнения.

Павлик должен сидеть на виду – напротив стола, покрытого красной скатертью. Он низко опускает голову, изредка исподлобья бросая взгляды вокруг.

В этот момент представляется ему, сколько показаний, протоколов, постановлений хранится в этих холодных каменных стенах. И на каждой бумажке чья-то горькая страница жизни, порой заслуженная, а порой случайная, как у него.

Думает он и о том, сколько теплой заботы чувствовалось в официальных на первый взгляд допросах женщины-следователя.

На первом допросе Павел не мог ничего рассказать. Он говорил путано и сбивчиво, уверяя, что целиком виновен в смерти друга. Будь он менее благородным и более трусливым, он мог бы отказаться от своей вины.

Он привез Тышку с острова в полном сознании, сам почти теряя сознание от нервного потрясения. После операции Тышка прожил один час. Верный друг, умирая, пытался спасти Павла.

«Я сам… Павка не виноват… я сам…» – несколько раз повторил он.

Экспертиза подтвердила, что Яков действительно мог случайно ранить сам себя.

Последний раз Павел сидел в кабинете следователя вот так же, как сейчас, низко опустив голову. В руках он нервно мял кепку, которая за несколько встреч со следователем из новой превратилась в старую, бесформенную.

Женщина-следователь, маленькая, полная, с мягкими движениями, чем-то отдаленно напоминала Тышку – вероятно, чуть выдающимися скулами и курчавыми темными волосами, подстриженными коротко, как у мальчишки. Поэтому и хотелось и не хотелось смотреть на нее.

– Павел, – сказала женщина, – я верю, что ты не мог намеренно убить своего лучшего друга, но мне нужны факты. Я вижу, что тебе тяжело говорить об этом. Пойми, у тебя нет свидетелей. На острове вы были вдвоем, и предполагать можно все, что угодно. Давай же поговорим сегодня последний раз, и я все подробно запишу.

В ее голосе слышалось участие.

Он поднял голову, затравленным зверьком, исподлобья, взглянул на нее и встретил открытый взгляд больших ласковых и внимательных глаз.

В это время раздался телефонный звонок. Она встала с кожаного дивана, на котором сидела рядом с Павлом, вероятно пытаясь сгладить официальность беседы, и подошла к телефону.

– Не можешь? – спросила она кого-то низким голосом. – Ну, экзамен-то ведь не завтра… Сходи к Ване… Нет дома? А знаешь что… – сказала она, подумав, – прочитай-ка мне условие задачи. Так, так… Сколько? Сорок? Ну, а ты как решила?.. Конечно, неверно! Вот и я, как на грех, плохой математик. Ну-ка, диктуй задачу!

Она села за стол и, не отрывая трубку от уха, придерживая ее плечом, записывала.

– Ты пока решай, и я попробую. – Она повесила трубку. – Подожди, Павел, минуточку. – И задумалась над листом бумаги, совсем как школьница, волнуясь и кусая карандаш.

«Должно быть, дочь не может решить задачу, – подумал Павел. – Как странно, что у нее есть дочь, дом… Может быть, она, так же как моя мать, уходя на работу, готовит обед…»

В воображении Павла это было несовместимо с должностью следователя. И ее добрые глаза, в которых он читал сочувствие к себе, не вязались с тем, как она мучила Павла своими вопросами и подозрениями. Павел почувствовал, что окончательно запутался во всем. Какой-то тоскливый, неясный туман окутал всю жизнь.

– Вот черт! Ничего не выходит! – с сердцем сказала женщина и вдруг обратилась к Павлу: – Слушай, Павел, а ты в математике силен? Впрочем, я знаю, что по математике у тебя только пятерки. А ну, помоги мне!

Павел покорно встал.

– Нет, это не приказ следователя, – чуть улыбнулась женщина. – Если хочешь, то помоги.

– Пожалуйста! – сказал Павел.

Он подошел к столу, подвинул к себе бумажку с условием задачи.

В этот момент с него слетела та скованность, которая охватывала его в кабинете следователя. Он даже вздохнул глубоко и громко.

– Так это очень легкая задача, – сказал Павел. И объяснил, как ее решать.

– Ну спасибо! – обрадовалась женщина и, торопливо схватив трубку телефона, назвала номер. – Ну как, Рита, решила?.. И я решила… То есть не совсем я… Ну… ну?.. Так и у меня… то есть у нас. Так. Молодец!.. С кем я решала? С одним мальчиком… Что? Почему он здесь? Да как тебе сказать… Он хороший, честный мальчик, но у него по неосторожности случилось большое несчастье, – твердо сказала в трубку женщина.

И Павел почувствовал, что сказала она это больше ему, чем дочери. Она повесила трубку, несколько секунд постояла у стола и снова села на диван рядом с Павлом.

Чутьем матери, опытом следователя по делам несовершеннолетних она сразу же почувствовала невиновность Павла, но только в этот день наконец ей удалось выяснить все необходимые факты для передачи дела в суд.

3

И суд начался.

Может быть, со стороны суд над Павлом Огневым выглядел странно: в огромном, пустом зале – только мать подсудимого.

За столом сидят три женщины: судья и народные заседатели. По бокам, за столиками, еще двое: справа – прокурор, слева – защитник.

Все говорят негромко, будто не суд, а педагогический совет обсуждает проступок ученика, за которого и болеют и отвечают собравшиеся.

Судья, худощавая седая женщина в черном костюме с усталыми глазами, спрашивает Павла, признает ли он свою вину. Павел встает и, не поднимая головы, тихо говорит:

– Да, признаю.

Судья просит его рассказать, что произошло на острове.

Он повторяет все то же, что говорил у следователя. Здесь, в суде, перед ним с удивительной отчетливостью встает бледное лицо Тышки, его изумленный взгляд.

Приподняв голову, приоткрыв рот, Павел замолкает. На лице его – неподдельная скорбь. Он глядит поверх головы судьи.

Несколько секунд его никто не беспокоит. В зале мертвая тишина.

– Садитесь.

Павел садится, низко опустив голову, из глаз его неудержимо льются слезы, вздрагивают плечи…

Лицо судьи не выражает ни сочувствия, ни порицания. Зато народные заседатели, полные блондинки средних лет, похожие чем-то друг на друга, не скрывают жалости к подсудимому. Одна из них с состраданием смотрит на мальчика, другая смахивает с румяной щеки слезу.

Суд вызывает «свидетеля» – мать убитого.

Павел собирает всю свою силу воли, поворачивается и смотрит на ее измученное лицо. Она стала седой. Глубокая жалость, страшная вина перед нею заслоняют в его сердце все другие мысли и чувства. Нет, он не смеет обижаться на то, что она, любившая его, как сына, теперь не хочет видеться с ним. Она еще милостива к нему.

Павел почти не слышит, что говорит Тышкина мать, и вздрагивает, когда слово предоставляют прокурору.

Поднимается высокая женщина с горячими глазами южанки, с черной косой, небрежно заколотой на затылке, с выразительными бархатными бровями, которые, как бабочки, порхают и вздрагивают, пока она говорит.

«Что это она говорит? – с изумлением прислушивается Павел. – Она же не обвиняет меня! Или я ослышался…»

Но в зале явственно звучат слова обвинителя:

– Преступление совершено без умысла – нечаянно. Квалифицировано правильно – убийство по неосторожности…

Но дальше у него холодеют руки от ее слов:

– В соответствии со статьей сто тридцать девятой, я прошу суд применить к подсудимому наказание – три года лишения свободы.

Павел слышит, как в тишине зала плачет его мать…

Судья предоставляет слово защитнику. Подвижной, еще совсем молодой мужчина, в очках с четырехугольными стеклами, выходит из-за стола. Сильно жестикулируя, он говорит о том, какие хорошие характеристики дали Павлу школа, товарищи и знакомые. Он пытается обрисовать крепкую дружбу Павла и Тышки. Останавливается на характере Павла, и тот в нарисованном портрете с изумлением узнает себя. Но слова защитника ему неприятны.

«Разве можно обо мне – преступнике – говорить теперь так?!» И все, что говорит защитник, ему кажется неуместным.

– …Итак, прошу суд учесть, что подсудимый – учащийся, несовершеннолетний, имеет хорошие характеристики и то, что убийство произошло без умысла, – коротко повторяет защитник уже сказанное раньше. – Прошу суд также учесть и то важное обстоятельство, что подсудимый имел полную возможность скрыть преступление. Вспомните протоколы экспертизы и слова Якова перед смертью.

Защитник садится за свой небольшой столик, откашливается в кулак, долго устраивается на стуле, передвигая на столе бумаги, ручку, чернильницу.

Павлу предоставляют последнее слово. Он растерянно встает, долго молчит и говорит тихо:

– Я прошу дать мне возможность закончить школу…

И такой дорогой, далекой и несбыточной мечтой кажется ему ученье, класс, парта у окна, беспечный шум ребят на переменах. Еще тише он говорит:

– Не лишать меня свободы…

И ему представляется голубое, безоблачное небо, освещенное солнцем, и в нем – щебечущая ласточка.

Как во сне он поднимается, когда уходит и возвращается суд. «Три года лишения свободы», – не может забыть он фразу обвинителя, и сердце то бешено стучит, то замирает.

Судья стоя читает приговор.

– «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики…» – все так же не в полный голос произносит она.

Павлу хочется подойти к матери, встать подле нее, дотронуться до ее руки, ощутить ее тепло…

Судья читает долго, перечисляя состав суда, подробно излагая случившееся на острове.

Возвысив голос, она заканчивает:

– «Суд приговорил Огнева Павла Николаевича на основании сто тридцать девятой статьи Уголовного кодекса подвергнуть трем годам лишения свободы условно, с испытательным сроком три года».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю