Текст книги "Ледяной поход (Воспоминания 1918 года)"

Автор книги: Африкан Богаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Все были перед выступлением предупреждены о цели движения: запрещены разговоры, песни, куренье, приняты все возможные меры предосторожности.

Чтобы обмануть бдительность противника, мы двигались сначала на запад, на станицу Павловскую, а потом после короткой остановки в хуторе Упорном круто свернули на юг. Наш обоз в темноте случайно оторвался от общей колонны, подошел почти на три версты к станице Павловской, занятой большевиками, и только счастливая случайность спасла его.

Эта невольная демонстрация сбила с толку большевиков.

Ночью нас никто не трогал.

По пути в одном месте нам пришлось проходить ручей с топкими берегами. Около двух часов драгоценного времени нам пришлось потерять, чтобы сделать настил для провоза пушек и обоза.

Все работали с необычайным усердием: каждый знал, что, если мы до рассвета не перейдем этого гибельного места, утром будет бой в очень невыгодных для нас условиях. Здесь я впервые увидел на работе саперную роту чехо-словаков.

Здоровые, сильные люди усердно работали, изредка перекидываясь словами на своем странном, таком близком по созвучию и вместе с тем чужом, языке. Им помогал командир роты энергичный высокий офицер. Здесь же был их "руководитель" штатский инженер Кроль, горбатый симпатичный человек. В конце нашего похода, уже на Дону, он был убит кем-то, по видимому, с целью грабежа.

Холодная, сырая ночь. После тяжелого похода днем клонит ко сну, но сознание опасности невольно подбадривает всех. Настил кончили. Перекатили несколько повозок по мягкой соломенной плотине среди камыша – прошли благополучно. Наконец потащили пушки. Со страшными усилиями, погружаясь в липкую холодную грязь, молча, без обычного в таких случаях для русского человека крика и гиканья, потянули и их, наших любимиц, могучая поддержка которых в бою всегда давала нам столько уверенности и бодрости...

Быстро, не останавливаясь, шли всю ночь до восхода солнца и сделали около 60 верст. В ясное солнечное утро начали переходить железную дорогу у станицы Новолеушковской.

Смертельно уставшие, но бодрые духом добровольцы весело переходили через полотно железной дороги, смеясь над бессильной яростью красного бронепоезда, который издалека, не имея возможности благодаря взрыву пути подойти ближе, посылал нам частые, но безвредные снаряды. Хуже было на станции, которую раньше заняли корниловцы, прикрывая наш переход. Огонь бронепоезда не давал им покоя. Но несколько метких выстрелов нашей батареи – и он быстро исчез из глаз в выемке за поворотом пути. Это был наш первый переход через железную дорогу.

Втянулись в станицу Старолеушковскую в 10 верстах от железной дороги и, несмотря на близость врага, сделали дневку. Нужно было подтянуться всем частям, отдохнуть, привести все в порядок.

Как был крепок сон наш в этот день и ночь!

Дошли 27 февраля до широко раскинувшейся по степи станицы Ирклеевской. Заночевали и здесь от местных жителей услышали темные слухи, что кубанский атаман и правительство с верными ему казаками уже покинули Екатеринодар, который и занят большевиками. Хотя этим слухам мы и не придали большой веры, но все же они несколько нас встревожили...

Куда же идти тогда, если это правда? О походном атамане генерале Попове уже давно не было сведений. Сзади – темная туча над притихшим Доном; впереди – полная неизвестность. Как утлый корабль, плыли мы по бурному морю...

Но жребий был брошен. Остановка – гибель.

Идем к кубанской столице...

В ясный солнечный день, 1 марта, после полудня подошли мы к станице Березанской. Неожиданно из окопов на широком холме, верстах в двух впереди станицы, наш авангард был встречен с большого расстояния градом пуль. Пришлось остановиться, выслать цепи, подтянуться. Вперед пошли корниловцы и марковцы, наша артиллерия открыла огонь. Я с Партизанским полком был оставлен в резерве. Но большевики боя не приняли. После первых же наших снарядов они бросили окопы и скрылись за холмом, где протекала небольшая степная речка. За ней на подъеме к станице довольно бестолково было построено еще шесть рядов окопов в затылок один за другим. При своем паническом отступлении красные даже не остановились ни у них, ни в станице. На их плечах в нее ворвался генерал Марков.

У Березанской нас впервые встретили с оружием в руках кубанские казаки. Сбитая большевиками с толку, на станичном сборе казачья молодежь вопреки настроениям старых казаков решила вместе с иногородними защищать станицу от "кадет". Сил у них было достаточно, но не было ни толкового руководителя, ни боевого опыта, ни достаточной стойкости. Для нас эта стычка обошлась без потерь убитыми, но известие, что против нас выступают уже казаки-кубанцы, тяжело отразилось на сознании добровольцев...

Вечером снова был станичный сбор, и на нем старики выпороли за большевизм нескольких молодых казаков и баб.

Переночевав в станице Березанской и захватив Офицерским полком почти без боя железнодорожную станцию Выселки, оборонявшуюся крупным отрядом большевиков, мы 2 марта заняли большой хутор Журавский. В этот день чернецовцы имели небольшой бой у хутора Бейсужек (к разъезду Бенедилок).

На Кубани слово "хутор" часто не соответствует представлению о чем-то маленьком, о незначительном поселке: иногда это огромное селение, растянутое по речке на десяток верст (мы как-то ночевали в таком хуторе, который тянулся на 15 верст).

Корниловцы выдвинулись дальше к хутору Малеванному, а Выселки (тоже значительное селение) приказано было занять конному отряду полковника Гершельмана, но последний почему-то ушел оттуда без боя, не оставив там наблюдения, и большевики снова заняли это селение [Об этом донес Корнилову полковник Краснянский, лично на повозке отправившийся на разведку в станицу Выселки и едва не попавший в плен к красным.], которое теперь приобрело для нас весьма серьезное значение, как угроза нашему флангу. Корнилов решил снова овладеть им. Вечером 2 марта я получил его приказание: на рассвете 3 марта взять Выселки.

За весь 21/2-месячный "Ледяной, поход" среди полсотни боев, которые нам пришлось вынести, бой за Выселки рано утром 3 марта оставил в моей памяти самые тяжкие воспоминания... Селение мы взяли, но ценой каких отчаянных усилий и жертв!

От хутора Журавского до станицы Выселки было около семи верст – три часа ходу. Солнце всходило около шести часов утра. Селение нужно было захватить до рассвета во избежание лишних потерь. В общем приняв в соображение эти и другие данные, я отдал распоряжение о сборе моего полка к трем часам ночи. Я хотел дать отдохнуть моим партизанам перед боем, для многих, может быть, последним. Ночь была темная, холодная.

Сам я не мог заснуть ни на одну минуту. В два часа приказал всех будить и строиться. Но не тут-то было! Разбросанные по многим хатам и сараям, крайне уставшие, мои воины, только что разбуженные, немедленно же засыпали опять мертвым сном, а многих и найти было невозможно среди темной ночи. Никаких сигналов, громких команд подавать было нельзя. Все приходилось делать шепотом и вполголоса.

Я уже начал приходить в отчаяние: ведь данная мне важная задача могла быть не исполнена, и всей Добровольческой армии грозила бы тогда большая опасность.

Наконец, после больших усилий, с помощью старых офицеров мне удалось собрать почти весь полк, кроме отряда есаула Лазарева, который еще не прибыл. Дожидаться его уже было невозможно, и я приказал полку выступать. Было уже около четырех часов утра, и ночная тьма начала редеть. Двинулись.

Тихое, холодное, морозное утро. Невыспавшиеся, голодные, полусонные партизаны сумрачно шагали по дороге. Орудия батареи шумом колес обнаруживали наше движение. Стало уже светло, когда мы подошли к цели. На горизонте начали вырисовываться постройки станции и Выселок.

Развернулись цепи: справа – чернецовцы, слева – краснянцы, и без выстрела двинулись вперед. Батарея стала на позицию и едва успела выпустить первую гранату по селению, как там в. утренней тишине удивительно отчетливо и звонко раздался звук кавалерийской трубы. Играли тревогу и сбор, и вслед за этим мои цепи были встречены жестоким ружейным огнем из крайних построек и окопов и пулеметным – во фланг – из обширного здания паровой мельницы.

В это время над горизонтом показалось солнце; его еще холодные, но уже яркие лучи били нам прямо в глаза, крайне затрудняя прицепку. Большевики расстреливали партизан на выбор... Один за другим падают убитые и раненые. Смертельно ранен сбоку в грудь полковник Краснянский в то время, когда он вышел из лощины к цепи. В командование его отрядом вступил войсковой старшина Ермолов, прекрасный храбрый офицер, который и довел бой до конца. После боя я назначил начальником краснянцев полковника Писарева, как старшего в чине. Убит есаул Власов. Легло много чернецовцев, которые вначале даже ворвались в селение, но потом вынуждены были отойти. Не выдержали поредевшие цепи, подались назад и залегли. Началась перестрелка в крайне невыгодных для нас условиях: на открытом поле, солнце в глаза, противник хорошо укрыт, а у нас за отсутствием лопат нет никаких укрытий. А в это же время против левого фланга краснянцев появился красный пулемет с прикрытием, который жестоким огнем начал осыпать всю нашу цепь. Часть партизан повернулась к нему и завязала с ним перестрелку.

В резерве у меня остался еще отряд есаула Лазарева, уже подошедший в это время к полю сражения. В случае контратаки противника этих сил не хватит для ее отражения.

Оглядываюсь назад со своего кургана, но помощь была уже близка: сзади по обе стороны дороги быстрым шагом, не ложась, двигались цепи Маркова; за ними вдали видна конная группа с трехцветным флагом над ней – то был Корнилов со штабом. На горизонте со стороны хутора Малеванного быстро идет густая цепь, заходя во фланг и тыл красным: очевидно, корниловцы. Большевики растерялись и стали разбрасывать свой огонь.

Посылаю приказание есаулу Лазареву усилить краснянцев слева и атаковать противника во фланг, а боевой части перейти в атаку одновременно с марковцами.

Стройно, как на учении, повел свой отряд Роман Лазарев. Через несколько минут его цепь уже ворвалась в селение. Сильный ружейный огонь, неистовая ругань и зычный голос Лазарева несутся оттуда. Одновременно с криком "ура" бросились в атаку все другие наши части.

Большевики не выдержали и, не ожидая общей атаки, быстро отступили. Наши преследовали их несколько верст.

Я присоединился к подъехавшей ко мне группе Корнилова, и мы вместе въехали в селение вдоль железной дороги. Кое-где валялись трупы красных, стонали раненые. В одном месте мы попали под сноп пуль, по-видимому, пулемета и вынуждены были переждать этот дождь за железнодорожной будкой. При этом легко был ранен в ногу мой начальник штаба ротмистр Чайковский.

Выселки взяли. Победа снова наша. Но как дорого обошлась она нам!

После небольшого отдыха, оставив заслон в Выселках, мы вернулись на хутор Журавский, чтобы привести себя в порядок и похоронить убитых.

Раненые были собраны в хуторской школе. Я зашел туда навестить тяжелораненого полковника Краснянского и своих партизан. Бедный Тихон Петрович умирал... Он с трудом дышал и мог сказать мне лишь несколько слов. Утром 4 марта он умер... Царство небесное прекрасному человеку и отличному офицеру! В первые дни борьбы с большевиками он играл выдающуюся роль среди казаков Донецкого округа, чудом избег расстрела и, собрав отряд, вошел в Ростов в составе Добровольческой армии. Его смерть была большим горем для донцов. Заботливый начальник, решительный и храбрый в бою, он пользовался искренней любовью и уважением всех, кто его знал. Его станичник и друг есаул И. П. Карташев добыл рессорный экипаж, надеясь довезти раненого до спокойного места, но привез в станицу Кореновскую только его труп.

Вместе с другими добровольцами, убитыми в бою 4 марта у этой станицы (36 человек), Т. П. был торжественно похоронен на местном кладбище в отдельной могиле и даже в гробу. Место погребения, без креста, было сравнено с землею, как это мы делали везде во время похода.

Перед заходом солнца хоронили мы наших павших героев. Мой полк в этом несчастном бою понес огромные потери: больше 80 человек выбыло из строя, среди них убитых было почти половина. Для меня это была пиррова победа...

На высоком, обрытом канавой с валом кладбище вырыли большую братскую могилу. Отслужили панихиду. Одетых в жалкое рубище покойников клали по семь в ряд, засыпали землей, потом снова 7 трупов поперек первых, и так четыре раза. Сделали так нарочно со слабой надеждой когда-нибудь дать возможность родным перенести дорогих им покойников в лучшее место успокоения... Всего похоронили 33 убитых. Гробы некогда было делать. Ни холма могильного, ни креста не оставили: напротив, чисто заровняли место погребения. Ведь наши враги беспощадны одинаково и к живым и к мертвым!

Особенно жалко было мне нескольких мальчиков – кадет Донского корпуса, погибших в этом бою... Какими молодцами шли они в бой! Для них не было опасности, точно эти дети не понимали ее. И не было сил оставить их в тылу, в обозе. Они все равно убегали оттуда в строй и бестрепетно шли в бой.

Глава IV.

Станица Кореновская

Отдохнув в Журавском хуторе, утром 4 марта Добровольческая армия подошла к станице Кореновской. От нее до Екатеринодара было 70 верст.

Наша малочисленная конница на плохих лошадях не решалась выдвигаться далеко вперед, и поэтому наш авангард (в этот день в нем был Юнкерский батальон генерала Боровского) верстах в двух от станицы неожиданно попал под сильный ружейный и пулеметный огонь красных. Простым глазом с возвышенности видны были окопы, занятые сильными цепями большевиков.

Накануне они стянули к Кореновской до 10 000 человек с двумя бронепоездами и многочисленной артиллерией. Во главе красных войск стоял бывший фельдшер кубанский казак Сорокин.

Начался бой, и нешуточный. Нас было в четыре раза меньше большевиков, а станицу нужно было взять во что бы то ни стало: иначе мы не могли бы идти дальше к Екатеринодару.

В этом бою со стороны противника было проявлено некоторое управление боем, стойкость и даже известный порыв.

Юнкера на глазах Корнилова рассыпались в цепь, по своей малочисленности весьма жидкую для своего фронта, и спокойно, не ложась, начали наступление. Левее генерала Боровского наступали корниловцы и Офицерский полк. Задачей последнего было взятие железнодорожного моста через реку Бейсужек и затем железнодорожной станции Станичной.

Одновременно с ружейным огнем большевики открыли и артиллерийский. Но мы вынуждены были на десяток их снарядов отвечать лишь одним своим...

В этот день я с партизанами и чехо-словацкой ротой был в арьергарде за обозом; когда начался бой, мне было приказано составить общий резерв. Подтянув свои части к обозу, я спокойно наблюдал за ходом боя, думая, что, судя по началу, мне, как под Лежанкой, едва ли придется принять в нем участие.

Однако, к своему удивлению, я неожиданно увидел, что юнкера и корниловцы начинают отходить... Это было в первый раз за этот поход... За ними беспорядочной толпой шли большевики с криками и стрельбой. Артиллерийский огонь стал ураганным.

Наступал критический момент боя...

Корнилов, находившийся в это время в сфере ружейного огня в районе своего полка, прислал мне приказание наступать и атаковать Кореновскую с запада. Видимо, положение создалось весьма тяжелое: в бой было брошено все. Даже наш огромный обоз с сотнями раненых с моим уходом был оставлен без прикрытия, и, когда встревоженный появлением в тылу какой-то массы [К счастью, она оказалась тремя сотнями казаков, высланных нам на помощь Брюховецкой станицей.] генерал Эльснер просил его у Корнилова, последний приказал ему защищаться собственными силами.

Мой полк вместе с чехо-словаками и батареей полковника Третьякова начал наступление. Партизаны спокойно, точно на учении, рассыпались в цепь. Батарея шла вместе с цепями и несколько раз с замечательной быстротой становилась на позицию и открывала огонь.

После одного из таких удивительно красивых выездов я не выдержал и, прискакав на батарею, горячо благодарил ее. Дружно и весело ответили мне артиллеристы, а большевики одновременно прислали нам несколько снарядов и тучу пуль. К счастью, никого не убило.

Вскоре мне пришлось спешиться в лощине впереди цепи, так как идти с ней верхом было уже невозможно. Здесь я вместе со своим штабом попал под сильный перекрестный огонь. Отлежались, пока не подошли цепи, и пошли вперед. Общая атака вышла удачной. Кореновская была взята. Исход боя решил Офицерский полк, захвативший мост и железнодорожную станцию. Но большевики не спешили уходить из станицы и упорно защищались из домов. Пришлось пройти всю станицу на их плечах, выбивая засевших в домах. Много было убитых с обеих сторон.

При выходе из Кореновской мы наткнулись на довольно значительную группу большевиков, которые, увидя нас, стали спешно втыкать винтовки штыками в землю и поднимать руки вверх. Однако когда мой штаб и конвой (около 20 всадников) поскакали к ним, то красные моментально выхватили винтовки и встретили моих партизан жестоким огнем в упор, к счастью, без потерь. Пришлось ретироваться.

Красные быстро отошли к ближайшему лесу, недалеко от линии железной дороги. Вскоре оттуда появился бронепоезд, сопровождаемый цепями большевиков. В это время станция Станичная была уже захвачена Офицерским полком, который разбирался в захваченной на станции добыче. Появление красного бронепоезда грозило марковцам тяжелыми потерями и последствиями.

Бросились заваливать путь камнями и бревнами, но это, конечно, не остановило бы поезда. К счастью, броневик, не доходя версты до станции, почему-то остановился и, послав нам несколько снарядов, пошел назад вместе с цепями.

На станции добровольцы захватили весьма ценную добычу – до 500 артиллерийских снарядов, крайне нам нужных, много винтовок, патронов и значительное количество разных запасов.

Потери наши также были значительны: 35 убитых и до 100 раненых.

Обширная, как большинство кубанских станиц, Кореновская с чистыми домиками, старою церковью и даже памятником казакам – участникам русско-турецкой войны имела вид уездного города. Однако немощеные улицы в это время года представляли собой настоящее болото.

Значительную часть населения станицы составляли иногородние, и этим отчасти объясняется упорство обороны Кореновской. Многолетняя вражда между казаками и иногородними, не имеющая такого острого характера на Дону, где неказачье население живет по большей части отдельными слободами, а в станицах в небольшом числе, особенно сильна была на Кубани: здесь иногородние в большинстве случаев являлись батраками и арендаторами у богатых казаков и, завидуя им, не любили их так же, как крестьяне помещиков в остальной России. Иногородние и составляли значительную часть большевиков.

В Кореновской мы получили окончательное подтверждение слуха, что отряд кубанских добровольцев под командой полковника Покровского с кубанским атаманом полковником Филимоновым, Радой и правительством в ночь на 1 марта оставили Екатеринодар, и последний уже занят большевиками.

Теперь мы поняли, что обозначали виденные нами в последние ночи вспышки на горизонте, точно зарницы, и отдаленный гром днем: то уходили с боем кубанцы за Кубань.

Для Добровольческой армии это был большой удар: исчезла ясная и определенная цель, к которой мы так упорно стремились, пропала надежда на отдых и сильную поддержку верных Кубани казаков, и перед нами после 300 верст похода снова, как в первый день, стал роковой вопрос: куда же идти?

А между тем отдых был до крайности необходим; уже сказывалось среди войск крайнее утомление, физическое и моральное; обоз с ранеными увеличился до огромных размеров; необходимо было дать несчастным людям передышку, привести все в порядок.

В тяжкие дни особенно угнетала нас полная неопределенность обстановки, неизвестность того, что делалось за пределами страшного кольца красных, которыми мы постоянно были окружены.

Питались только слухами, случайно найденной на убитом большевике газетой, зная при этом, что большая часть написанного там – наглая ложь. Местные жители и сами пленные ничего не знали, а из наших разведчиков почти никто не возвращался: их захватывали большевики и убивали...

Однако нужно было идти дальше. Но куда? Возвращаться назад было немыслимо. Идти на Екатеринодар, разбить противника и этим резко изменить настроение Кубани в свою пользу? Или перейти Кубань и в горах, в горных станицах и черкесских аулах, по всем вероятностям, еще не тронутых большевизмом, дать отдых измученной Добровольческой армии...

За первое, смелое, но рискованное решение стояли генералы Деникин и Романовский. Корнилов остановился на втором, которое разделяли и мы все, старшие начальники, надеявшиеся найти отдых для своих переутомленных бойцов за Кубанью.

5 марта с наступлением сумерек в полной тишине мы выступили из Кореновской на Усть-Лабинскую.

Глава V.

Станица Усть-Лабинская

Прославленная бесчисленными боевыми подвигами русских войск и горцев в полувековой героической борьбе за Кавказ река Лаба у ее впадения в реку Кубань в станице Усть-Лабинской послужила для нас местом нового тяжкого испытания, которое Добровольческая армия снова выдержала, с честью выйдя после горячего боя на четыре фронта почти невредимой из смертельной опасности.

Кореновскую мы оставили в обычном походном порядке. Я с партизанами шел в арьергарде, прикрывая наш растянувшийся на несколько верст обоз с 500 раненых и больных.

Колонна очень долго вытягивалась из станицы, и мой полк, имевший едва 400 штыков, вышел из нее только перед рассветом. Вслед за мной ее заняли большевики и очень скоро начали нас преследовать. Едва рассвело, как моим партизанам уже пришлось отбиваться от наседавших красных. Однако после решительного отпора большевики стали осторожнее и не слишком напирали, но зато не давали нам покоя своей артиллерией. Перелетавшие снаряды падали и около обоза, но, к счастью, без вреда для него.

Останавливаясь, быстро рассыпаясь в цепь и отстреливаясь и снова собираясь в колонну, мой арьергард дошел до хуторов верстах в четырех от станицы Усть-Лабинской. Здесь нам пришлось остановиться и принять бой по всем правилам. Двигаться вперед уже было невозможно, так как окраина станицы и железнодорожная насыпь были заняты крупными силами красных. С ними уже вступил в бой авангард Маркова.

Наше положение было отчаянное.

Впереди – огромная станица, за которой длинная, до трех верст, дамба с железным мостом через глубокую, с крутыми берегами реку Кубань. Сзади на меня энергично напирал Сорокин со значительными силами. По железной дороге Екатеринодар – Кавказская большевики очень легко могли подвезти с обеих сторон свои подкрепления, артиллерию и бронепоезда.

Мы не знали ни сил противника, ни того, цел ли мост. Если бы он был взорван, наше положение стало бы критическим.

Но выбора не было. Во что бы то ни стало мы должны были пробиться через станицу и перейти за реку Кубань.

Обоз попал между двух огней. Генерал Эльснер стянул его на открытом поле в более короткую колонну и ждал конца боя. Жуткое это было ожидание для несчастных раненых и всего гарнизона обоза. Все знали, какая ужасная участь грозила им в случае победы большевиков.

Мое положение становилось все труднее. Каждую минуту я получал донесения из боевой части, что уже нет сил сдерживать красных... Резерв мой таял, и вскоре я остался только со своим штабом. Стоять приходилось на совершенно открытом поле, где не было никаких укрытий, и лавировать между фонтанами из земли от падающих гранат.

Прискакал ко мне из боевой части какой-то молодой офицер на взмыленной лошади, сильно взволнованный, и доложил, что большевики обходят наши цепи, которые вынуждены отступать.

– Доложите об этом генералу Корнилову, но скажите, что я еще буду держаться до последней возможности, – приказал я ему.

Офицер ускакал и, как сказал мне потом генерал Корнилов, доложил ему, что положение арьергарда отчаянное и что я прошу подкреплений.

Спустя полчаса ко мне подлетает карьером одетая в черкеску баронесса Боде, служившая ординарцем в нашей коннице, отчаянно храбрая молодая женщина, впоследствии убитая во время атаки генерала Эрдели под Екатеринодаром, и докладывает, что генерал Корнилов посылает мне свой последний резерв: два эскадрона конницы. Вдали рысью шла за ней конная колонна.

Зная, что впереди она будет нужнее, я отправил ее обратно, надеясь удержаться своими силами. Слава Богу, удалось.

Между тем бой в станице едва не кончился катастрофой. Корниловцы, выбив большевиков из нее, увлеклись преследованием их вдоль реки Кубани, не оставив заслона против станицы Кавказской. И вот, когда все слабые силы добровольцев были разбросаны на значительном пространстве в разных концах станицы, неожиданно появился с востока сильный эшелон красных, разгрузился в поле и начал наступление на станицу, осыпая ее снарядами. За неимением под рукой других войск генерал Корнилов приказал батарее полковника Миончинского задержать наступление большевиков. И действительно, последний, великолепный стрелок, блестяще это выполнил и в течение 3/4 часа, пока собирались другие войска, удержал противника, заставив замолчать красную батарею.

Вскоре подоспел Офицерский полк с генералом Марковым, "взял в оборот" большевиков, и последние, несмотря на громадное превосходство в силах, в полной панике погрузились в поезд и исчезли с горизонта.

Глава VI.

Станица Некрасовская

Поздно вечером 7 марта добрались мы до станицы Некрасовской, находившейся в десяти верстах от станицы Усть-Лабинской.

Огромный переход в этот день (46 верст), упорный, крайне напряженный бой в условиях возможности полного окружения противником – все это вызвало у нас смертельную нравственную и физическую усталость. Люди засыпали где попало, в первой попавшейся хате. Жители, почти исключительно казаки, встречали нас хорошо, но сдержанно, зная, что на другой день мы уйдем и за слишком большое радушие к нам большевики их не поблагодарят.

В эту ночь отдохнуть мне почти не удалось: молодой офицер, посланный квартирьером в станицу, нашел мне и штабу помещение, встретил меня у входа в станицу и повел на ночлег. Но в темноте заблудился, и мы почти весь остаток ночи плутали по огромной станице, не находя своего дома, и только на рассвете, наконец, нашли его. Заночевать в первом ближайшем доме было невозможно, так как терялась связь с отрядом, а тревога могла быть ежеминутно.

С рассветом началась обычная музыка: большевики, занимавшие станицу, перешли с нашим приходом за реку Лабу в многочисленные хутора там и утром начали обстрел станицы. Больше всего снарядов падало на площадь у церкви, где обычно помещался Корнилов со своим штабом. Слава Богу, хоть с тылу не трогали нас. После короткого отдыха на совещании у генерала Корнилова было решено ночью с 7 марта на 8-е перейти через реку Лабу и двигаться к югу. Генерал Боровский с юнкерами должен был форсировать реку у западной окраины станицы, я – у восточной.

Подготовку переправы (разведку, сбор лодок, постройку плотов и т. д.) я поручил есаулу Роману Лазареву. Рассказал все подробности обстановки и назначил началом переправы полночь, одновременно с генералом Боровским.

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – отвечал мне Лазарев, – будьте покойны. Все сделаю, как следует. У меня во дворе уже есть готовая большая лодка и доски для постройки плота. Это дело мне знакомое...

Успокоенный уверенным тоном есаула Лазарева, помня его доблестное поведение в бою у станицы Выселки 3 марта, я отдал все распоряжения по отряду и, крайне утомленный предыдущей бессонной ночью, лег отдохнуть перед новой такой же.

Около полуночи я вышел на условленное место у реки, откуда должен был руководить переправой и боем, и с удивлением и тревогой никого не нашел там. Полная тишина царила над рекой. Вся станица спала крепким сном...

Прождав 1/4 часа, я посылаю офицера к есаулу Лазареву узнать, почему переправа не начинается. Офицер скоро вернулся и доложил, что Лазарев совершенно пьян и спит, так же, как и вся его сотня. Никаких признаков переправы нет.

Браня себя за доверие, я немедленно отправился к нему и очень невежливо разбудил его. Мое бешенство и отчаяние было безгранично. Бессвязные оправдания Лазарева, у которого хмель быстро вылетел из головы, бестолковая суета и шум заставили меня взять дело в свои руки. До рассвета оставалось около 21/2-3 часов, и я надеялся еще успеть что-либо сделать. Через час кое-как соорудили плот на бочках, опустили его на воду, но едва он достиг середины реки, как развалился, перевернулся и пошел ко дну. Шесть казаков, бывших на, нем, едва спаслись вплавь.

Пока шла эта неудачная возня с плотами – лодок не оказалось, стало уже светать. Со стороны генерала Боровского послышались выстрелы – там уже полным ходом шла переправа. С другого берега реки Лабы, из хутора, большевики также начали стрелять по нас.

Время было упущено – переправа не удалась.

Пришлось с тяжелым чувством сообщить об этом генералу Романовскому и просить разрешения генерала Корнилова моему полку во избежание лишних потерь переправиться вслед за Боровским. Все это нарушало план наступления, но делать было нечего.

Юнкера уже переправились и вели перестрелку с красными. Перепрыгивая с одной телеги на другую, поставленные рядом поперек реки, мои партизаны быстро перешли на другую сторону и, перетащив нашу батарею, энергично повели наступление на хутора, занятые большевиками.

Провинившийся ночью есаул Лазарев, стараясь загладить свою вину, действовал очень решительно, смело атакуя многочисленного противника, и к полудню задача, поставленная мне, была удачно исполнена.

Корнилов, очень довольный исходом боя, прислал мне любезную записку с благодарностью моему отряду. Ночная неудача была заглажена.

Очень жалею, что ни этой ценной для меня записки, ни вообще каких-либо документов за поход сохранить не удалось. Мы все жили и боролись в такой обстановке, что каждый день, в случае поражения, были бы вынуждены рассеяться, и тогда каждый список, приказ, записка могли послужить кому-нибудь смертным приговором в случае плена. А уничтожить их тогда уже, может быть, не было бы возможности. У многих, впрочем, были паспорта на чужое имя, но мы хорошо знали, что в минуту опасности едва ли они спасли бы нам жизнь.

Наша горячая надежда – отдохнуть за Кубанью и привести себя в порядок – не оправдалась. Наоборот, мы попали в сплошное осиное гнездо большевизма. Каждый хутор, отдельный дом, роща встречали нас градом пуль. Занимаемые селения оказывались почти пустыми, но в них не было нам ни минуты покоя. Везде свистели пули, смертельная опасность была на каждом шагу.