Текст книги "Хождение за три моря"

Автор книги: Афанасий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Мы оставались в этом месте с 1 мая до 10 августа [1476 г.], т. е. до дня св. Лаврентия.

§ 20. Город Астрахань[778]778
  Контарини был в Астрахани летом 1476 г. Тогда главным ханом – «императором» Большой Орды – был хан Ахмед (1460–1481).


[Закрыть] принадлежит трем братьям; они сыновья родного брата главного хана, правящего в настоящее время татарами, которые живут в степях Черкесии и около Таны[779]779
  Большая Орда, по Контарини, располагалась на территории между Волгой и Доном; с юга она примыкала к степям Черкесии и к степям по Нижнему Дону, с севера – к пределам (confini) Московского государства. Ср. описание границ «татарской равнины» (la pianura di Tartaria) у Барбаро (Tana, 5).


[Закрыть]. Летом из-за жары они уходят к пределам России в поисках прохлады и травы. Зимой эти три брата проводят несколько месяцев в Астрахани, но летом они поступают так же, как и остальные татары.

Город невелик и расположен на реке Волге; домов там мало, и они глинобитные, но город защищен низкой каменной стеной; видно, что совсем недавно в нем еще были хорошие здания[780]780
  Значительные здания в Астрахани были до 1395 г., когда город был разрушен войсками Тимура. Ср.: Таnа, 52.


[Закрыть].

Рассказывают, что в старые времена Астрахань была местом крупной торговли[781]781
  То же записано и у Барбаро (Tana, 52), который сообщает о большом скоплении восточных товаров, главным образом специй, в Астрахани.


[Закрыть] и те специи, которые отправлялись в Венецию из Таны, проходили через Астрахань. Насколько я слышал и мог понять, специи свозились именно сюда и затем переправлялись в Тану – ведь до нее, как говорят, всего восемь дней пути.

Как было сказано, мы уехали из Астрахани 10 августа, в день св. Лаврентия; я расскажу об этом ниже.

Правитель Астрахани, по имени Касим-хан[782]782
  Касим-хан назван правителем (Tana, 52) Астрахани, хотя выше говорилось о трех братьях, племянниках главного хана Большой Орды, как о владетелях Астрахани. Быть может, Касим был старшим из троих? Ниже Касим назван племянником (nepote) хана Большой Орды, несомненно, Ахмеда. В летописи этот Касим упомянут под 6988 (= 1480) г. и назван «братаничем» (племянником по брату) «царя Ахмата Большия Орды», который шел в последний раз к Оке, против Ивана III (Моск. свод, стр. 327).


[Закрыть], посылает ежегодно своего посла в Россию к московскому Великому князю, скорее для получения какого-нибудь подарка, чем для чего-либо иного. Вместе с послом идут многие татарские купцы; они образуют караван[783]783
  Ср. о подобных степных караванах, в которых шли послы, а вместе с ними купцы с товарами и табунами лошадей, ниже у Контарини при описании его пути из Астрахани в Москву в августе 1476 г. (Contarini, p. 95 r). Ср. также летописное сообщение о приходе в Москву (7 июля 1474 г.) русского посла Микифора Басенкова «с послом царевым Ахмута Болшиа Орды с Кара Кучуком». В караване было много купцов, которые привели «коней продажных» (Моск. свод, стр. 302–303).


[Закрыть] и везут с собой шелковые изделия из Иезда[784]784
  Gesdi – персидский город Иезд.


[Закрыть] и боккасины, чтобы обменять их на меха, седла, сабли, уздечки и всякие другие нужные им вещи.

Ввиду того что от Астрахани до Москвы приходится идти все время по пустынным равнинам[785]785
  Deserti (иногда «campagne deserte») – степи. Ср. примеч. 15 к Барбаро.


[Закрыть], необходимо, чтобы каждый нес с собой продовольствие для пропитания. Татары мало заботятся об этом, так как они гонят с караваном великое множество лошадей и ежедневно убивают их в пищу себе; ведь их питание неизменно состоит из мяса и молока, и у них не бывает никакой другой еды; они даже не знают, что такое хлеб[786]786
  Барбаро долго жил (в Тане) поблизости от татар и гораздо лучше, чем Контарини, знал уклад их жизни; поэтому Барбаро смог сообщить о посевах пшеницы у татар (Tana, 35), о чем Контарини не знал и потому столь категорически заявил, что татары не представляют себе, что такое хлеб. Однако сам Контарини купил в дорогу сухарей из хорошей пшеничной муки – и смог сделать это в татарском городе Астрахани.


[Закрыть], за исключением, быть может, каких-нибудь купцов, которые бывали в России. Но нам было необходимо как можно лучше запастись пищей.

Обычно мы брали немного рису, из которого делали смесь с молоком, высушенным на солнце, – у татар это называется «тур»; такое молоко становится очень твердым и слегка отдает кислым; они считают эту вещь весьма подкрепляющей. У нас был также лук и чеснок; с трудом я достал еще около кварты сухарей из довольно хорошей пшеничной муки. Из всего этого и состояла наша еда. Кроме того, чуть ли не в последний час перед отъездом я добыл засоленный бараний хвост[787]787
  О хвостах курдючных баранов писал Барбаро (Tana, 34). Отметим ошибку в переводе Семенова (стр. 92): «удалось мне достать баранью ногу» (!), хотя по-итальянски отчетливо сказано, что это была не нога, а засоленный бараний хвост, т. е. большое количество соленого сала.


[Закрыть].

Наш путь должен был пролегать прямо между двумя протоками[788]788
  Двумя реками, или потоками (due fiumare), Волги Контарини называет главное русло и параллельную ему Ахтубу. Путь Контарини и русского посла Марка между этими двумя реками не удалось осуществить. Как видно по дальнейшему рассказу, весь караван пошел по левому берегу Ахтубы, а переход через Волгу на ее правый берег совершился выше отделения Ахтубы от главного русла.


[Закрыть] Волги, но из-за того, что главный хан находился в состоянии войны с Касим-ханом, своим племянником (а этот Касим считал, что он сам должен быть главным ханом, так как таковым был его отец[789]789
  Неясно, кто был отцом Касима. Шпулер (Spuler, p. 175) называет Касима внуком хана Кичик-Мухаммеда (отца Ахмеда), т. е. правильно, что Касим был племянником («братанич») хана Ахмеда. См. примеч. 62.


[Закрыть], раньше правивший Ордой, и потому между ними шла большая война), мы решили, что весь караван перейдет на другой берег реки и пойдет по нему до того места, где река подходит к узкой полосе[790]790
  Узкий проход, в данном случае узкий перешеек (passo stretto) между Доном и Волгой – известная узкая (около 70 км) полоса земли, где Волга и Дон приближаются друг к другу, в районах Волгограда и Калача-на-Дону. Ср. «stretto» в приложении к Дербенту (примеч. 47).


[Закрыть] между Танаисом и Волгой; это требует примерно пять дней пути. После того, как караван минует эту узкую полосу, уже нечего бояться.

§ 21. Итак, все уложили свое имущество и продовольствие в несколько лодок, которые были здесь в употреблении, и перешли[791]791
  Глагол «раssatto» является стянутой формой из «passavano» – 3-е, а не 1-е лицо множ. числа. Ведь Контарини не пошел вместе с караваном, но присоединился к нему позднее.


[Закрыть] на другую сторону реки. Однако Марк пожелал, чтобы я остался с ним, потому что уговорился с послом, по имени Анхиоли[792]792
  По-видимому, татарский посол в Москву. Принадлежавшие ему стада паслись на том острове, куда попал Контарини.


[Закрыть], взять меня из дома около полудня и идти к переправе[793]793
  Здесь «passo» значит переправа, переход через реку. Контарини должны были сопроводить к месту переправы (через Ахтубу?), так как в дальнейшем караван двигался по волжскому левобережью.


[Закрыть], куда отправились лодки; это находится в 12 милях вверх по реке. Когда наступило время, мне велели сесть на лошадь, и вместе с тем послом и с моим переводчиком[794]794
  С Контарини поехал его переводчик Дмитрий, проделавший с ним весь предыдущий путь.


[Закрыть] мы с опаской поехали, как только могли бесшумно, и прибыли к тому месту приблизительно за час до вечера. Мы уже готовились перейти реку, чтобы присоединиться к своим, как вдруг, когда уже наступила ночная тьма, Марк позвал меня с такой неистовой торопливостью, что я подумал, что настал мой последний час.

Он велел мне сесть на лошадь, также моему переводчику и какой-то русской женщине, и ехать в сопровождении одного татарина самого ужасного вида, какой только можно вообразить; он только и твердил мне: «Скачи, скачи быстрее!». Я повиновался – что же мне было еще делать! – и последовал за тем татарином. Всю ночь мы ехали, вплоть до полудня, и он не позволил мне слезть с коня ни на мгновенье. Несколько раз я заставлял своего переводчика спрашивать его, куда он ведет меня, пока, наконец, он не ответил, что причиной, почему Марк отправил меня, было то, что местный правитель собирался послать искать меня на лодках; Марк боялся, что если бы они меня нашли, они задержали бы меня.

§ 22. Это произошло 13 августа; когда к полудню мы приблизились к реке, татарин стал искать какую-нибудь лодку, чтобы переплыть на остров, находившийся на середине реки; там пасся скот того посла. Но татарин не нашел лодки; тогда он собрал сучья, связал их, как мог, а сверху положил седла и привязал все это веревкой к лошади. Затем, управляя лошадью, он переплыл на упомянутый остров, расстояние до которого от берега было равно примерно двум полетам стрелы из лука. Потом он вернулся за мной; я же, видя огромную опасность, разделся до рубашки и сбросил обувь: ведь я мог вполне легко перевернуться. С божьей помощью, но и с великим риском я был переправлен. Татарин вернулся еще раз и перевел лошадей. Затем, сев на них, мы поехали к его убежищу, покрытому войлоком; туда он меня и поместил. Шел уже третий день, как я ничего не ел; он из милости дал мне немного кислого молока, которое показалось мне превосходным.

Спустя некоторое время туда пришло много татар, которые были на этом острове со своим скотом; они разглядывали меня с большим изумлением, дивясь, как это я попал к ним, – ведь здесь никогда не было ни единого христианина. Я молчал и изо всех сил притворялся больным.

Татарин был очень ко мне благосклонен; я думаю, что никто не мог ничего сказать из-за участия ко мне того посла, который был важным лицом. На следующий день, а это было 14 августа, т. е. канун праздника Богоматери[795]795
  15 августа – день христианского праздника Успения Богородицы.


[Закрыть], татарин, чтобы почтить меня, зарезал хорошего ягненка, зажарил его и [частично] сварил; при этом он не дал себе труда вымыть мясо, так как у них считается, что, если его вымыть, оно потеряет свой вкус; они также не снимают с него как следует пену, только делают это слегка при помощи ветки. Он поставил передо мной это мясо и кислое молоко, и – хотя был канун праздника Богородицы (я молил ее простить меня, потому что не был в силах терпеть дольше) – мы все вместе принялись за еду. Принесли также кобыльего молока, которое они очень хвалят, и хотели, чтобы я выпил его, потому что, как они говорили, оно очень подкрепляет человека. Но из-за отвратительной вони я не мог пить его, и это им не понравилось.

§ 23. В таком положении я оставался до полудня 16 августа, когда подошел Марк вместе с караваном и стал на уровне нашего островка. Он прислал за мной татарина с одним русским из своих. Немедленно они посадили меня в лодку и перевезли к месту, где остановился караван. Священник Стефан и Дзуан Унгаретто, которые были уверены, что больше меня не увидят, возликовали, когда я появился, и возблагодарили господа бога. Марк снабдил меня лошадьми в нужном количестве.

Мы простояли там весь день 17 августа, а затем караван двинулся в путь, чтобы пройти по пустынной степи[796]796
  См. примеч. 15 к Барбаро.


[Закрыть] и направиться к Москве. Всем распоряжался посол, а было там всего около трехсот человек русских и татар[797]797
  Имеются в виду русские и татарские купцы, шедшие по степи вместе с послами. Ср. примеч. 63.


[Закрыть], а также более двухсот лошадей, которых вели как для пропитания, так и на продажу в России. В полном порядке мы двигались все время вдоль реки[798]798
  Сначала караван шел вдоль левого берега Волги, к северу. Это продолжалось, как сообщает Контарини, 15 дней. После переправы на правый берег караван двинулся по степи, направляясь к Оке.


[Закрыть], тут же ночевали, а в полдень отдыхали. Так продолжалось 15 дней, после чего посол[799]799
  gli – ему, т. е. послу Анхиоли, который был во главе идущего вдоль Волги каравана.


[Закрыть] увидел, что мы находимся в безопасности, так как достигли упомянутого узкого перешейка[800]800
  О «passo stretto» см. примеч. 70.


[Закрыть], и можем не бояться главного хана Орды.

§ 24. Хочу рассказать об этой Орде. Ее возглавляет «император» – главный хан. Имени его я не помню[801]801
  Контарини не назвал имени хана Ахмеда (1460–1481).


[Закрыть]. Он правит всеми татарами в этой стране; они, как уже говорилось, кочуют в поисках свежей травы и воды и никогда не живут оседло. У них не бывает иной пищи, кроме молока и мяса. Они владеют стадами быков и коров, причем это, я полагаю, наилучшие по своему качеству животные во всем мире; таковы же бараны и овцы. Мясо их превосходного вкуса, так как их пастбища очень хороши. Татары очень ценят кобылье молоко. У них прекраснейшие обширные степи, где не видно ни одной горы[802]802
  Более чем за двести лет до опубликования труда Контарини написал свой «Итинерарий» Гийом де Рубрук; в этом сочинении, на ясном латинском языке, автор дал хорошее и весьма подробное описание татар, их жизни и обычаев (Rubruk, p. 220–238).


[Закрыть].

Я не был в этой Орде, но интересовался сведениями об ее военной мощи[803]803
  Словом «possanza» выражено понятие не о мощи вообще, а специально о военной мощи, в данном случае татар. Когда Контарини рассказывал о своем путешествии на приеме у польского короля Казимира IV, то он говорил о «possanza» татар и Узун Хасана.


[Закрыть]. Все утверждают, что там огромное множество народа, но бесполезного для этой цели из-за большого количества женщин и детей. Утверждают также, что во всей Орде не найдется и двух тысяч мужчин, вооруженных саблями[804]804
  Spade у татар – сабли. Иоанн Плано Карпини (1246 г.) дал точное описание сабель татарских воинов, добавив, что ими обладают «богатые» (divites); итальянец употребил более ходкое на западе слово «меч» (gladius): «у богатых – мечи с острыми концами, с одним только режущим краем (лезвия) и слегка кривые» (Ioh. de Plano Carpini, p. 685).


[Закрыть] и луками; остальные – это оборванцы без всякого оружия. Татары пользуются славой безумных храбрецов[805]805
  О татарских набегах см. у Барбаро (Таnа, 28, примеч. 68).


[Закрыть], потому что делают набеги и грабят черкесов и русских. Татары стремятся, чтобы их лошади были как дикие; они действительно весьма пугливы и непривычны к подковам. Татары добиваются, чтобы между их лошадьми и лесными зверями не было никакой разницы.

Как было сказано, татары этой Орды располагаются на пространствах между двумя реками – Доном и Волгой. Но, как рассказывают, есть еще другие татары; они живут по ту сторону Волги и кочуют в сторону северо-востока и востока. Их очень много. Они носят длинные волосы до пояса и называются дикими татарами. Зимой, во время больших холодов и обледенения, они, как говорят, подходят к Астрахани и кочуют здесь в поисках травы и воды подобно другим татарам, но они не причиняют никакого вреда городу Астрахани, только иногда воруют мясо.

§ 25. Пройдя 15 дней, двигаясь все время около реки, мы остановились в роще, где татары и русские принялись рубить деревья, растущие очень густо, и делать плоты – числом около сорока, – связывая их веревками, которые были привезены для этой цели. Пока они готовили плоты, мы обнаружили весьма ветхую лодку, и Марк решил послать в ней свое имущество на другой берег реки. Когда оно было переправлено и лодка вернулась обратно, он приказал мне сесть в нее с нашими седлами и небольшим нашим провиантом и переправиться на ту сторону реки, чтобы сторожить его имущество; мой же переводчик Дмитрий и Унгаретто[806]806
  Второго, оставшегося в живых, слугу Контарини звали Дзуанне Унгаретто; здесь к его фамилии приставлен артикль: l’Ungaretto, Longheretto.


[Закрыть] должны были пока остаться, чтобы стеречь лошадей. В лодку сели я и священник Стефан вместе с двумя русскими, которые гребли и управляли лодкой, чтобы переплыть на тот берег; между берегами было расстояние не меньше одной мили и даже гораздо больше, принимая во внимание сильное течение, которое все время относило нас вниз, и лодку, которая дала течь. Мы вдвоем изо всех сил, как только могли, сидя в воде, выкачивали ее и пребывали в страшной опасности, но, с божьей помощью, перебрались благополучно на противоположный берег.

Разгрузив лодку, русские хотели вернуться, но это оказалось невозможным, потому что лодка совершенно распалась; пришлось остаться всем, а нас было шестеро.

Утром караван должен был переправиться, но поднялся такой сильный северный ветер[807]807
  Контарини употребил местное причерноморское определение холодного ураганного ветра – бора, от греч. βορεαϚ, βορραϚ – северный ветер. В Толковом словаре Даля показано ударение на последнем слоге – бора́.


[Закрыть] – он дул целых два дня, – что это оказалось невыполнимым. Мои спутники, оставшиеся стеречь лошадей, не имели ни чем пропитаться, ни чем укрыться, потому что я увез все с собой. Можно себе представить, что мы чувствовали в связи с этим. В таком положении я поинтересовался нашим провиантом и нашел, что он претерпел большой ущерб, что меня сильно напугало. Поэтому я решил упорядочить это дело, хотя и поздно, рассудив, что на горячий обед надо положить по одной чашке риса и столько же вечером, выдавая на душу то лук, то чеснок и немного сухого кислого молока, с тем чтобы несколько дней не прикасаться к нашим сухарям. Я раздавал рис всем по очереди, и каждый съедал свою порцию; я, конечно, имел столько же, сколько и они. В течение этих двух дней, что мы там сидели, мы нашли дикие яблоки и, чтобы сэкономить пищу, варили и ели их.

По истечении двух дней весь караван переправился на упомянутых плотах, на которые положили все имущество; на каждый плот пришлось по шесть-семь лошадей и несколько татар, которые их вели, привязав плоты веревками к лошадиным хвостам. Обнаженные татары заставили всех лошадей вместе войти в реку, чтобы разом совершить общую переправу. Так и было сделано; это было красивое и быстрое предприятие, но, конечно, весьма опасное.

§ 26. Переправившись и немного отдохнув, все погрузили свои пожитки и пустились в путь, покинув ту реку. По моему суждению, в ряде стран нет хотя бы приблизительно другой такой великой реки; шириной она более двух миль, берега ее высоки, и она очень глубока.

С именем божиим на устах мы, как уже было сказано, пустились в путь и, как и раньше, шли на север, но часто поворачивали на запад, причем перед нами не было никакой дороги – все время только пустынная степь. Татары говорили, что мы находимся на уровне Сарая[808]808
  Непонятно в данном сочетании слово Soria, что значит Сирия. Предполагаем, что здесь первоначально было написано название Сарай (Sarai) и татары сравнивали свое местонахождение в степи по долготе со своей столицей Сараем: «…они говорили, что мы были в Сарае (eramo nella Soria), но на 15 дней к северу от него». Рамузио (Ramusio), не разгадав слова Soria, заменил его Таной (noi eravamo per tramontana più di quindici giorni sopra della Tana).


[Закрыть] более чем на 15 дней пути к северу, но, по моему мнению, мы его уже миновали. Так продолжали мы идти одинаковым порядком: делали привалы в полдень и вечером в сумерках, отдыхали прямо на земле, и покрывалом нам служили лишь воздух да небо. Ночью мы неизменно были как в крепости, боясь возможного нападения, и постоянно выставляли три охраны – одну справа, другую слева, а третью спереди. Случалось, что мы не находили воды ни для себя, ни для лошадей в течение всего дня и даже вечером там, где останавливались на ночлег.

Во время всего путешествия мы почти не встречали никакой дичи. Правда, мы видели двух верблюдов и четыреста[809]809
  По-видимому, ошибка: едва ли в степи могло отстать (от какого-то из предшествовавших караванов) такое количество лошадей (400 голов), причем верблюдов оказалось только два. Может быть, правильнее было бы читать не «quatrocento» (400), а «quaranta» (40).


[Закрыть] лошадей, которые паслись; говорили, что они отстали в прошлом году от одного каравана. Дважды мы опасались, что на нас нападут: один раз страх был напрасен, но другой раз мы повстречали около 20 телег и несколько татар, от которых никак не могли узнать, куда они идут. Путь был долгим, а еды у нас было мало, поэтому пришлось ее сокращать.

§ 27. Наконец, когда это было угодно богу, мы вступили на землю России. Это произошло 22 сентября [1476 г.]. В лесу попались[810]810
  Контарини начинает рассказ о России (Rossia) с пограничных мест на правобережье Оки. К естественному южному рубежу московских земель – берегу Оки – в разных пунктах постоянно подходили татары. Жители деревень южнее Оки, конечно, всегда находились в страхе, как отмечает Контарини, опасаясь татарских набегов.


[Закрыть] нам несколько человек русских из окрестных деревушек. Услышав, что в нашем отряде находился Марк[811]811
  Марк был послом Ивана III к Узун Хасану. Слово «rosso» (Marco rosso) в применении к русскому послу и значит «русский», но не является фамилией. Контарини русских называет «rossi» («casaletti de rossi» – деревушки русских; «tartari et rossi – татары и русские; есть и другие примеры). Контарини отметил появление Марка в Тебризе, определив его следующими словами: «uno Marco rosso, quale era venuto per ambasciatore del duca di Moscovia, signore della Rossia Bianca» (Contarini, p. 83 r – v). Покидая Тебриз 28 мая 1475 г., Контарини для удобства путешествия примкнул к группе трех послов; это были Марк, посол Московского Великого князя, Людовик, посол герцога Бургундского, и посол Узун Хасана, отправлявшийся на Кавказ (ibid., p. 84 v). Первый этап их совместного пути закончился в городе Фассо, где они узнали, что Каффа взята турками и поэтому в Крым плыть невозможно. Послы разошлись: Контарини пошел на Тифлис и Шемаху, Марк двинулся на юг к Вати, во владения князя Горгоры, но затем пришел, как и Контарини, в Ширван. Оба они встретились в Шемахе и отсюда проделали вместе весь путь до Москвы. Ошибочно полагать, что русский посол Марк посетил (?) не только Узун Хасана (к которому он и был направлен как посол), но и ширваншаха («sivansa» у Контарини) Фаррух-Ясара. В Шемахе Марк оказался лишь в силу превратностей его пути из Персии на север, как и Контарини.


[Закрыть], жители, которые были в ужасном страхе перед татарами, вышли и поднесли ему немного сотового меда. Марк угостил им меня, что было просто необходимо: ведь мы едва двигались и дошли до крайнего состояния, так что с трудом держались на лошадях.

Мы уехали отсюда и прибыли в город, называемый Рязань[812]812
  Рязань – Кезап. Контарини и его спутники еще находились на правом берегу Оки, которую перешли выше, около Коломны.


[Закрыть]; он принадлежит князьку, жена которого приходится сестрой Великому князю Московскому[813]813
  Анна, сестра Ивана III – см. примеч. 141 к Барбаро.


[Закрыть]. Дома в этом городе все деревянные, так же как и его кремль. Здесь мы нашли и хлеб, и мясо в изобилии, и даже русский напиток из меда; всем этим мы хорошо подкрепились.

Уехав отсюда, мы двигались непрерывно по огромнейшим лесам и только к вечеру нашли русскую деревню, где и остановились; тут мы несколько отдохнули, потому что нам показалось, что это место было, с божьей помощью, безопасно.

Затем мы приехали в другой город, называемый Коломной[814]814
  Коломна – Colona. Город находился, как известно, близ впадения Москвы-реки в Оку. Ср. следующее примечание.


[Закрыть] и расположенный около реки Мостро. Здесь есть большой мост[815]815
  Контарини и его спутники на пути в Москву должны были пересечь Оку. Он специально не описывает и даже не упоминает о своей переправе, но пишет, что в Коломне есть большой мост (un gran ponte), где переходят через Оку (ove si passa la detta fiumara). Очевидно, Марк и Контарини со своими спутниками и сопровождавшие их русские и татарские купцы переехали Оку по мосту в Коломне, где вообще была главная переправа через эту реку, имевшая, по-видимому, важное военное значение. В августе 1472 г., когда хан Ахмед привел войска под Алексин, Иван III пришел прежде всего в Коломну, чтобы защитить мост. Из Коломны же Великий князь по окончании войны ушел в Москву. В июне 1480 г., в начале последнего похода хана Ахмеда на Русь, Иван III отпустил «к Оце на берег своих воевод с силою», сам же двинулся к Коломне и стоял там «до покрова», т. е. до 1 октября (Моск. свод, стр. 297–298; 327–328).


[Закрыть], по которому переходят эту реку, а она впадает в Волгу.

Уехали мы и отсюда. Марк послал меня вперед, потому что весь отряд должен был прийти позднее.

§ 28. Итак, 26 сентября 1476 г. мы, с пением молитвы «Тебя, бога, хвалим»[816]816
  Ср. примеч. 21.


[Закрыть] и вознося благодарения богу, который избавил нас от множества бед и опасностей, вступили в город Москву, принадлежащий Великому князю Иоанну, властителю Великой Белой Руси[817]817
  Ср. примеч. 1.


[Закрыть].

Всю ту огромную вереницу дней, пока мы ехали по степи, – а это было с 10 августа, когда мы вышли из Астрахани, и до 25 сентября [1476 г.][818]818
  Путь от Астрахани до Москвы (вверх по Волге, затем по степям и лесам к Рязани и Коломне) занял 47 дней.


[Закрыть], когда мы вошли в Москву, – мы готовили пищу, за неимением дров, на навозе. Теперь же, когда в полной сохранности мы попали в этот город и нам была предоставлена от Марка одна комнатка и еще небольшое помещение для всех нас и для лошадей, то это жилище, хотя и маленькое и плохое, показалось мне после всего перенесенного настоящим дворцом, большим и благоустроенным.

27 числа того же месяца и года прибыл в город Марк. Вечером он явился ко мне и преподнес в дар продовольствие (город им изобиловал; об этом я скажу ниже), успокаивая меня и убеждая чувствовать себя свободно, будто я нахожусь в собственном доме. И это он сказал от имени своего государя. Я поблагодарил его, как мог и умел.

§ 29. 28 числа я пошел к Марку и, так как я хотел уехать на родину, я попросил его предоставить мне случай говорить с Великим князем. Марк выполнил это, потому что через короткое время государь прислал позвать меня. Придя и совершив обязательную церемонию приветствий, я поблагодарил его высочество за добрую компанию, которую составил мне его посол Марк. Об этом я мог говорить с полной искренностью, так как много раз бывал спасаем Марком от величайших опасностей; кроме того, хотя эти услуги были оказаны лично мне, его высочество имел полное основание полагать, что они одновременно были направлены и на мою светлейшую синьорию, послом которой я являлся.

Однако его высочество не дал мне сказать все с полной ясностью, но с взволнованным лицом он стал жаловаться на Дзуана Баттисту Тривизана[819]819
  О Тривизане см. 29.


[Закрыть]; впрочем, об этом я здесь не скажу ничего, так как это сюда не относится. После многих речей, как со стороны его высочества, так и моих, на вопрос мой о том, что я хотел бы отсюда уехать, он сказал, что даст мне ответ в другой раз, и отпустил меня, ввиду того что собирался выехать: у него был обычай ежегодно посещать некоторые местности своей страны, особенно же одного татарина, который на княжеское жалованье держал пятьсот всадников[820]820
  На службе у Ивана III были некоторые татарские царевичи. Много раз упомянут в летописи царевич Даньяр, сын Касыма, внук Улуг Мехмеда. Даньяр Касымович сопровождал Ивана III в походе на Новгород летом 1471 г. (Моск. свод, стр. 286–287, 290). Даньяр выступил со своими татарами против хана Ахмеда, пришедшего в августе 1472 г. к Алексину на Оке (Моск. свод, стр. 297). Наконец, Даньяр участвовал во втором походе Ивана III на Новгород осенью и зимой 1477–1478 гг. (Моск. свод, стр. 311 и 316). Быть может, царевич Даньяр и был тем начальником конного отряда из 500 человек, который охранял южные границы Московского государства от татар Большой Орды и которого ежегодно посещал Московский Великий князь, как случилось и при Контарини в конце 1476 – начале 1477 гг. Иногда Иван III сам призывал на свою сторону татарских царевичей, не примкнувших к хану Большой Орды. Например, в 1471 г. Никита Беклемишев был послан «в поле» с поручением «искати царевича Муртозы Мустофина сына, звати его к себе служити». Беклемишеву удалось «перезвать» Муртозу на московскую службу: через некоторое время «приехал служити великому князю царевич Муртоза, сын казанского царя Мустофы». В 1473 г. Иван III дал ему землю на границе своего государства, на Оке: «городок новы на Оце со многими волостьми» (Моск. свод, стр. 291 и 301). Иногда сами татарские царевичи являлись на службу к московскому Великому князю. В 1479 г. пришли к Ивану III «исполя два царя служити»; это были сыновья крымского хана Хаджи-Гирея, т. е. братья Менгли-Гирея – «Мердоулат царь с сыном Бердоулатом, да и брат его Айдар» (Моск. свод, стр. 326).


[Закрыть]. Говорили, что они стоят на границах с владениями татар для охраны, дабы те не причиняли вреда стране [русского князя].

Я же, как было уже сказано, стремился уехать [из Москвы] и потому добивался ответа на свою просьбу его высочеству. Меня позвали во дворец; там я предстал перед тремя важнейшими баронами[821]821
  Контарини определил бояр Ивана III западноевропейским термином «бароны». В памяти «баронов» еще свежи были впечатления от событий, связанных с венецианцем Иваном Тривизаном, столь возмутившим и обеспокоившим Великого князя.


[Закрыть], которые мне ответили от имени государя великого князя, что я желанный гость, но повторили все сказанные мне великим князем слова и его жалобы на Дзуана Баттисту, в заключение же объявили, что я волен либо уехать, либо остаться, как мне заблагорассудится. С этим меня и отпустили. Государь же сел на лошадь, и уехал в свой объезд.

§ 30. Но я был должником Марка; я задолжал ему все деньги, которые пошли на мой выкуп[822]822
  Контарини занял еще в Астрахани значительную сумму денег у купцов, чтобы откупиться от татар, намеревавшихся продать его в рабство.


[Закрыть], да еще с процентами, и, кроме того, известную сумму, которая пошла на другие мои расходы. Поэтому я попросил Марка отпустить меня [на родину] с условием, что, как только я приеду в Венецию, я сразу же вышлю ему все, что должен. Но он не пожелал согласиться на это, говоря, что и татары, и русские должны получить свои деньги соответственно поручительству, которое он дал им, и хотят, чтобы им уплатили.

Итак, все мои попытки как у Великого князя, так и у Марка закончились неудачей. Поэтому я решил послать священника Стефана[823]823
  Когда Контарини выехал из Венеции 23 февраля 1474 г., его сопровождали священник Стефан в качестве капеллана и доверенного canceliere, переводчик Димитрий и двое слуг, Маффео из Бергамо и Дзуанне Унгаретто. Маффео умер от чумы в Тифлисе в октябре 1475 г. Остальные трое – священник, переводчик и второй слуга – уцелели и вернулись в Венецию.


[Закрыть] к нашей светлейшей синьории, чтобы представить ей все сведения, в надежде, что она с обычной милостью и благосклонностью проявит свою заботу обо мне и не даст мне здесь погибнуть.

Таким образом, я отправил в путь упомянутого священника Стефана, который ускакал 7 октября [1476 г.]; в спутники ему я дал одного человека, Николая из Львова, опытнейшего в подобных путешествиях. Итак, они уехали, а я остался.

Здесь [в Москве] жил мастер Трифон, ювелир из Катаро[824]824
  Каттаро, или Котор, – крепость на далматинском побережье южнее Дубровника, захваченная венецианцами в начале XV в. Ювелир из Котора Трифон был, судя по имени, славянин или грек.


[Закрыть], который изготовил – и продолжал изготовлять – много сосудов и других изделий для Великого князя. Еще здесь жил мастер Аристотель из Болоньи[825]825
  В Москве Контарини познакомился со знаменитым зодчим, итальянцем из Болоньи, Аристотелем Фьераванти, который приехал в Москву с посольством Семена Толбузина 26 марта, в день Пасхи, в 1475 г.; Аристотель обосновался в Москве на полтора года раньше, чем туда приехал Контарини (Моск., свод, стр. 303; Воскр. лет., стр. 180; Никон, лет., стр. 157; Соф. Вторая лет., стр. 199; Львовская лет., стр. 300).


[Закрыть], строитель, который строил церковь на площади[826]826
  Контарини не только был знаком с Аристотелем Фьераванти, но и видел, как Аристотель строил Успенский собор в Московском Кремле – «церковь на площади» (una chiesa sulla piazza). Собор был окончен позднее, чем Контарини покинул Москву (в январе 1477 г.), и освящен 12 августа 1479 г.: «бысть же та церковь чюдна вельми величеством и высотою, светлостью и звоностью и пространством, такова же преже того не бывала в Руси, опроче Владимерскыя церкви…» (Моск. свод, стр. 303, 323–324). В декабре 1477 г., во время второго похода на Новгород, Иван III вызвал «мастера Аристотеля Фрязина», чтобы он поставил мост на Волхове под Городищем; мост был «на судех» и оказался очень прочным (там же, стр. 317).


[Закрыть]. Также было здесь много греков из Константинополя, приехавших сюда вместе с дёспиной[827]827
  Возможно, что греки, прибывшие в 1472 г. в Москву вместе с Софьей Палеолог, и происходили из Константинополя, но сопровождать Софью в ее путешествии к Ивану III они могли не из Константинополя, а только из Рима. Софья родилась в Морее и никогда не бывала в Константинополе, который к тому же был взят турками, когда ей было лет пять от роду; перед выходом замуж за Московского Великого князя она с братьями жила в Риме под попечительством папы и в Москву отправилась из Рима (через Любек, Колывань, Юрьев, Псков и Новгород). – Титул «дёспина» (δεσποτηϚ, женский род от слова δεσποινα – деспот) происходит от титула деспота, который носили все сыновья императора Мануила II, в том числе и отец Софьи, Фома Палеолог. По-видимому, от греков и итальянцев в Москве Контарини привык слышать название «дёспина» в приложении к московской великой княгине, чем подчеркивалось ее происхождение из семьи византийских императоров. В русских летописях это слово не встречается; там Софья названа «царевной» (Моск. свод, стр. 281, 292, 293, 296, 298, 299), а после венчания с Иваном III «великой княгиней» (там же, впервые на стр. 300). В те же примерно годы XV в. дёспиной в Италии, в Морее и в Малой Азии называли дочь трапезундского императора Иоанна IV (1446–1458), которую его преемник на троне Давид в 1459 г. отдал в жены Узун Хасану, надеясь на его помощь Трапезунду в борьбе с турками. Мухаммед II овладел Трапезундом без особых усилий: Узун Хасан не вмешался, но трапезундскую царевну – жену мусульманского владыки – стали считать заступницей за дело христиан, способной повлиять на своего мужа. В инструкциях Иосафату Барбаро как венецианскому послу в Персию предписывалось представиться супруге Узун Хасана, названной в итальянском тексте посольской «комиссии» дёспиной (la Despina) (Cornet. Le guerre, doc. 55, a. 1473, Ian. 28, p. 74; doc. 60, a. 1473, Febr. II, p. 81). На это византийское название воздействовало привычное тюркское определение ханских жен словом «хатун» (см., например: Тизевгаузен, I, стр. 292–295, Ибн-Батута), что значит госпожа, жена государя, хана. В записках анонимного итальянского купца, торговавшего в Персии в конце XV – начале XVI в., сообщается, что имя дочери трапезундского императора, жены Узун Хасана, «Деспинакатон», «Despinacaton» (Viaggio d’un mercatante, che fu nella Persia. Ramusio, II, p. 94 v – 95 r). То же самое отмечено на первых страницах сочинения итальянца Джованмариа Анджолелло, бывшего на службе у Мустаффы, сына Мухаммеда II, в конце XV в. (Breve narratione della vita et fatti del signor Ussuncassano, fatta per Giovanmaria Angiolello. Ramusio, II, p. 66 r).


[Закрыть]. С ними со всеми я очень подружился.

Жилище, которое мне дал Марк, было мало и плохо; там едва можно было разместиться. При посредстве того же Марка я получил жилище в доме, где стоял упомянутый мастер Аристотель. Дом этот помещался почти что рядом с великокняжеским дворцом и был очень хорош. Но через несколько дней (и откуда это пришло – не пойму!) мне было приказано от имени государя, чтобы я выехал из этого дома. С большим трудом для меня был найден дом вне замка; он имел две комнаты, в одной из которых расположился я сам, а в другой – мои слуги. Там я и оставался вплоть до моего отъезда.

§ 31. Город Московия расположен на небольшом холме; он весь деревянный, как замок, так и остальной город[828]828
  Контарини различает в Москве центр ее в виде замка (castello), или кремля, где он попытался поселиться в доме, отведенном для Аристотеля Фьераванти, занятого строительством в кремле, и город вокруг замка, вне замка (fuori del castello), где ему пришлось жить. Слова «borgo» в отношении окружающего кремль города он не употребляет. Вся Москва (terra di Moscovia) состояла из кремля (castello) и остального города (il resto della terra).


[Закрыть]. Через него протекает река, называемая Моско. На одной стороне ее находится замок и часть города, на другой – остальная часть города. На реке много мостов, по которым переходят с одного берега на другой.

Это – столица, т. е. место пребывания самого Великого князя. Вокруг города большие леса, их ведь вообще очень много в стране. Край чрезвычайно богат всякими хлебными злаками. Когда я там жил, можно было получить более десяти наших стайев[829]829
  Staio, или staia (здесь «stara»), – мера сыпучих тел, главным образом зерна, но также изюма, орехов и т. п. (по-видимому, от «sextarius», «sestiere», фр. «seder»). Как все средневековые меры, не имела установленного веса – в разных местах вес был разный. Поэтому Пеголотти (Pegolotti, p. 151) пишет о «стайях» соответственно венецианскому измерению (lo staio del biado alla misura di Vinegia). 12 «стайев» составляли крупную меру – «moggio» (от лат. «modius»), равную примерно 20 кг и более (grano e orzo e tutti altri biadi… si vendono a staia di misure, e ogni 12 staia di misura in Vinegia sono 1 moggio in Vinegia) (Pegolotti, p. 139). Знакомясь с ценами на московском рынке, Контарини прикинул, что более 10 «стайев» пшеницы (т. е. около 1 moggio = 20 кг) по венецианской мере стоят в России 1 дукат.


[Закрыть] пшеницы за один дукат, а также, соответственно, и другого зерна.

[Русские] продают огромное количество коровьего и свиного мяса; думаю, что за один маркет[830]830
  Маrchetto – мелкая монета в Венеции (см. примеч. 145 к Барбаро). Итальянцы, по-видимому, поражались дешевизне мяса в Москве: три фунта мяса стоили 1 маркет, а гусь стоил 3 маркета.


[Закрыть] его можно получить более трех фунтов. Сотню кур отдают за дукат; за эту же цену – сорок уток, а гуси стоят по три маркета за каждого.

Продают очень много зайцев, но другой дичи мало. Я полагаю, что [русские] не умеют ее ловить. Торгуют также разными видами дикой птицы в большом количестве.

Вина в этих местах не делают. Нет также никаких плодов, бывают лишь огурцы[831]831
  Вероятнее всего, что «cucumeri» на рынке в Москве были огурцы (лат. «cucumis, – eris» в значении огурца встречается у Вергилия; современное французское слово «concombre» значит огурец), однако по-итальянски «cocomero» – арбуз, а огурец – «cetriuolo».


[Закрыть], лесные орехи, дикие яблоки.

Страна эта отличается невероятными морозами, так что люди по девять месяцев в году подряд сидят в домах; однако зимой приходится запасать продовольствие на лето: ввиду больших снегов люди делают себе сани, которые легко тащит одна лошадь, перевозя таким образом любые грузы[832]832
  Ср. примеч. 146 к Барбаро.


[Закрыть]. Летом же – ужасная грязь из-за таяния снегов, и к тому же крайне трудно ездить по громадным лесам, где невозможно проложить хорошие дороги. Поэтому большинство поступают именно так [т. е. пользуются зимней дорогой].

В конце октября река, протекающая через город, вся замерзает; на ней строят лавки для разных товаров, и там происходят все базары, а в городе тогда почти ничего не продается. Так делается потому, что место это считается менее холодным, чем всякое другое: оно окружено городом со стороны обоих берегов и защищено от ветра.

Ежедневно на льду реки находится громадное количество зерна, говядины, свинины, дров, сена и всяких других необходимых товаров. В течение всей зимы эти товары не иссякают.

К концу ноября обладатели коров и свиней бьют их и везут на продажу в город. Так цельными тушами их время от времени доставляют для сбыта на городской рынок, и чистое удовольствие смотреть на это огромное количество ободранных от шкур коров, которых поставили на ноги на льду реки. Таким образом, люди могут есть мясо более чем три месяца подряд. То же самое делают с рыбой, с курами и другим продовольствием.

На льду замерзшей реки устраивают конские бега и другие увеселения; случается, что при этом люди ломают себе шею.

Русские очень красивы, как мужчины, так и женщины, но вообще это народ грубый.

У них есть свой папа[833]833
  Контарини назвал московского митрополита западноевропейским термином «папа». В 1476–1477 гг., когда Контарини посетил Москву, митрополитом был Геронтий (с 29 июня 1473 г.).


[Закрыть] как глава церкви их толка, нашего же они не признают и считают, что мы вовсе погибшие люди.

Они величайшие пьяницы и весьма этим похваляются, презирая непьющих. У них нет никаких вин, но они употребляют напиток из меда, который они приготовляют с листьями хмеля.

Этот напиток вовсе не плох, особенно если он старый. Однако их государь не допускает, чтобы каждый мог свободно его приготовлять, потому что, если бы они пользовались подобной свободой, то ежедневно были бы пьяны и убивали бы друг друга, как звери.

Их жизнь протекает следующим образом: утром они стоят на базарах примерно до полудня, потом отправляются в таверны есть и пить; после этого времени уже невозможно привлечь их к какому-либо делу[834]834
  То же самое Контарини написал о городском населении Киева, проводившего немало времени в тавернах.


[Закрыть].

§ 32. В город в течение всей зимы собирается множество купцов как из Германии[835]835
  Словом «Magna» (собственно, «La Magna») в разговорном итальянском языке называли Германию (Allemagna, Alemagna). Например, итальянцы-гвельфы, недовольные приходом Генриха VII в Италию (в 1310 г.) и его притязаниями на их страну, говорили, что ему вполне хватило бы быть королем только Германии (che li bastava esser re della Magna) (Dino Compagni, III, 24).


[Закрыть], так и из Польши[836]836
  В самом раннем издании труда Контарини – в венецианском инкунабуле 1487 г. – после слова Polonia названа еще одна страна: Lamania. Вероятно, следует читать Polonia et Lituania (или Littuania).


[Закрыть]. Они покупают исключительно меха – соболей, лисиц, горностаев, белок и иногда рысей. И хотя эти меха добываются за много дней пути от города Московии, больше в областях на северо-востоке, на севере и даже, быть может, на северо-западе, однако все съезжаются в это место и купцы покупают меха именно здесь. Меха скопляются в большом количестве также в городе, называемом Новгород, земля которого граничит почти что с Фландрией[837]837
  Во всех старых изданиях «Путешествия в Персию» Контарини стоит одинаковое имя собственное – Franza: «quasi con la Franza» (изд. 1487 г. – f. 1а; изд. 1543 г. – p. 100 r; изд. Рамузио, 1559 – p. 123 v). Может быть, правильнее видеть здесь не la Franza, но la Fiandra, ввиду того что Новгород, сам будучи членом Ганзейского союза, имел торговые отношения с рядом ганзейских городов, с одним из важнейших – Любеком, а через него и с более западными, в том числе и с фландрскими городами (Брюгге и др.). Думается, что не зря вставлено здесь наречие «quasi»; автор, желая показать обширность новгородских торговых связей, говорит, что Новгород «чуть ли» не соприкасается с Фландрией.


[Закрыть] и с Верхней Германией[838]838
  Новгородские земли граничили с «Верхней Германией» на севере, около Финского залива. В 1471 г., после боя между войсками новгородцев и полками Ивана III, последние пошли «по посады Новгородские и до Немецкого рубежа по реку Нерову» (Моск. свод, стр. 289). Позднее, когда Новгород был уже покорен, Иван III основал в 1492 г. на границе с землями Немецкого ордена крепость Ивангород: «…повелением великого князя Ивана Васильевича заложиша град на Немецком рубеже на реце на Нарове против Ругодева, Немецкого города, на Девичье горе, на слуде (на скале) четвероуголено, и нарече ему имя Иванград во свое имя» (Моск. свод, стр. 333); почти теми же словами – Никанор. лет., стр. 159: Приложение II – текст, вписанный рукой магистра И. Паусана на вкладных листах в начале XVIII в. Таким образом, когда Контарини говорит о рубеже Новгорода с «Германией» (confina con La Magna), то этот рубеж проходит по реке Нарове, отделяющей земли Немецкого ордена от Новгородских земель.


[Закрыть]; от Московии Новгород отстоит на восемь дней пути. Этот город управляется как коммуна, но подчинен здешнему Великому князю[839]839
  Окончательное подчинение Новгорода Московскому государю произошло в 1478 г.


[Закрыть] и платит ему дань ежегодно.

Князь, насколько я понял, владеет большой страной и мог бы иметь достаточно людей [для войска], но множество среди них – бесполезный народ. В северо-западном направлении страна эта граничит с Германией, принадлежащей польскому королю[840]840
  Владения Немецкого ордена поступили в ленную зависимость от польского короля Казимира IV в 1466 г.


[Закрыть].

Говорят, что существует некий народ язычников, не имеющий никакого правителя; однако, когда им взбредет в голову, они подчиняются русскому Великому князю. Рассказывают, что некоторые из них поклоняются первой попавшейся вещи, а другие приносят в жертву какое-нибудь животное у подножия дерева, которому и поклоняются[841]841
  Ср. 58–59 «Путешествия в Тану» Барбаро.


[Закрыть]. Рассказывают еще о многом, но я помолчу об этом, так как ничего этого не видел и так как мне все это не кажется заслуживающим доверия.

Упомянутому государю от роду лет 35; он высок, но худощав; вообще он очень красивый человек. У него есть два брата[842]842
  У Великого князя Ивана III было всего четверо братьев: Юрий, Андрей Большой, Борис и Андрей Меньшой. Юрий Васильевич умер в сентябре 1472 г.; следовательно, когда Контарини жил в Москве (сентябрь, 1476 – январь 1477 гг.), у Ивана III было три брата, но двое из них носили одно и то же имя – Андрей; поэтому, вероятно, Контарини и полагал, что братьев у Великого князя двое – Андрей и Борис (Моск. свод, стр. 260, 262, 267, 270, 273, 294).


[Закрыть] и мать[843]843
  Мать Ивана III – Мария Ярославна, дочь серпуховского князя Ярослава Владимировича, жена Московского Великого князя Василия II Темного.


[Закрыть], которая еще жива; есть у него и сын от первой жены[844]844
  В первом браке Иван III был женат (в 1453 г.) на Марии Борисовне, дочери тверского князя Бориса Александровича. Она умерла 22 апреля 1465 г. Ее сын, Иван Иванович Молодой, родился 15 февраля 1458 г., умер 7 марта 1490 г. (Моск. свод, стр. 275; Сокращ. лет. свод 1493, стр. 289).


[Закрыть], но он в немилости у отца, так как нехорошо ведет себя с дёспиной[845]845
  См. выше, примеч. 107.


[Закрыть]; кроме того, у него есть две дочери[846]846
  По сообщениям летописи, первыми детьми Софьи Палеолог были действительно две дочери, родившиеся в 1474 и 1476 гг., причем обе получили одно и то же имя – Елена. Третьим ее ребенком был сын Василий (род. 25 марта 1478 г.), будущий Великий князь Василий III (Моск. свод, стр. 301, 308, 323).


[Закрыть]; говорят, что дёспина беременна.

Я мог бы продолжить свой рассказ, но он был бы слишком длинен, если говорить обо всем.

§ 33. Я оставался в городе Московии с 25 сентября [1476 г.], когда я туда приехал, до 21 января [1477 г.], когда я оттуда выехал[847]847
  Пребывание Контарини в Москве, точно им определенное, длилось около четырех месяцев (с 25 сентября 1476 г. по 21 января 1477 г.).


[Закрыть]. С уверенностью я могу сказать, что у всех я встречал хороший прием.

Великий князь, совершив поездку по своей стране, вернулся в Московию примерно к концу декабря [1476 г.]. Хотя я и послал упомянутого священника Стефана за деньгами, истраченными на мой выкуп, уверенный, что деньги будут мне посланы, но, испытывая сильное желание вернуться на родину, – при том, что местные обычаи были неприемлемы для моей натуры, – я вступил в переговоры с некоторыми из дворян, которые, как мне казалось, должны были быть благосклонны и помочь мне уехать. И вот, по прошествии немногих дней, его высочество послал пригласить меня к своему столу и сказал, что согласен, чтобы я уехал; кроме того, он выразил желание послужить нашей светлейшей синьории и заплатить татарам и русским сумму моего выкупа, которую я им задолжал.

Я пошел на обед, устроенный Великим князем в мою честь, с большим почетом. Было много яств и всего другого. Отобедав, я, по местному обычаю, сразу же ушел и вернулся в свое жилище. Через несколько дней Великий князь пожелал, чтобы я еще раз положенным порядком отобедал с его высочеством, после чего он приказал своему казначею выдать мне необходимые деньги для татар и русских, а затем пригласил в свой дворец, где велел одеть меня в одежду из соболей (т. е. это – один только мех) и даровал мне еще тысячу беличьих шкурок при этой одежде, с чем я и возвратился домой.

Государь пожелал также, чтобы я посетил дёспину[848]848
  См. примеч. 107.


[Закрыть]. Я это сделал с должными поклонами и соответственными словами; затем последовала длительная беседа. Дёспина обращалась ко мне с такими добрыми и учтивыми речами, какие только могли быть сказаны; она настоятельно просила передать ее приветствие светлейшей синьории; и я простился с ней.

§ 34. На следующий день я был приглашен во дворец на обед к Великому князю. До того, как идти к столу, я вошел в покой, где находились его высочество и упоминавшийся выше Марк и еще другой его секретарь; с доброжелательнейшим лицом его высочество обратился ко мне с самыми учтивыми, какие только могут быть, словами, настоятельно прося меня засвидетельствовать моей светлейшей синьории, что он – ее добрый друг и таковым желает остаться и что он охотно меня отпускает, предлагая во всем содействовать, если мне что-либо понадобится. Пока государь произносил свою речь, я понемногу отдалялся, но его высочество все время приближался ко мне с величайшей обходительностью. Я ответил на все, что он мне сказал, сопровождая свои слова выражением всяческой благодарности. В подобной беседе мы провели целый час, если не больше.

Великий князь с большим радушием показал мне свои одежды из золотой парчи, подбитые прекраснейшими соболями.

Затем мы вышли из того покоя и медленно прошли к столу. Обед длился дольше обычного, и угощений было больше, чем всегда. Присутствовало много баронов государя.

По окончании обеда мне предложили встать из-за стола и подойти к его высочеству, который громким голосом, чтобы все слышали, объявил мне о своем разрешении отправиться в путь; он проявил также большую дружественность по отношению к нашей светлейшей синьории. Я же поблагодарил его высочество, как полагается.

Затем мне была поднесена большая серебряная чаша, полная медового напитка, и было сказано, что государь приказывает мне осушить ее всю и дарует мне эту чашу. Такой обычай соблюдается только в тех случаях, когда хотят оказать высшую честь либо послу, либо кому-нибудь другому. Однако для меня оказалось затруднительным выпить такое количество – ведь там было очень много напитка! Насколько я помню, я выпил только четвертую часть, а его высочество, заметив, что я не в состоянии выпить больше, и заранее зная к тому же об этом моем свойстве, велел взять у меня чашу, которую опорожнили и пустую отдали мне. Я поцеловал руку его высочества и ушел с добрыми напутствиями.

Многие его бароны[849]849
  См. примеч. 101.


[Закрыть] проводили меня до лестницы и облобызали с проявлениями большого доброжелательства.

§ 35. Так возвратился я домой и подготовил все для отъезда. Однако Марк пожелал, чтобы я отобедал у него, и поэтому 21 января [1477 г.] я с моими спутниками присутствовал на почетном обеде у Марка и затем распрощался с ним. Усевшись в наши сани[850]850
  См. примеч. 146 к Барбаро.


[Закрыть], мы, с именем божьим на устах, уехали [из Москвы].

Эти сани представляют собой нечто вроде домика, который везет одна лошадь. Они употребляются только в зимнее время, и каждому следует иметь отдельную [кибитку]. Усаживаются в сани, укрывшись любым количеством одеял, и правят лошадью – и таким образом покрывают огромнейшие расстояния. Внутрь с собой кладут съестные припасы и все необходимое.

Патриарх Антиохийский, а именно брат Людовик[851]851
  Брат Людовик (frate Ludovico) был францисканским монахом из города Болоньи, послом Карла Смелого, герцога Бургундского (1467–1477), к Узун Хасану (ср. выше, примеч. 91). Людовик приехал в Москву позднее Контарини и не пожелал разделить с ним обратное путешествие в Западную Европу.


[Закрыть], принятый Великим князем, был отпущен ехать только благодаря моим стараниям при помощи Марка. Мы должны были отправиться вместе, но заметив, что он не проявлял к этому никакого желания, я уехал один с моими спутниками. От государя мне был дан человек, который должен был меня сопровождать, причем Великий князь приказал, чтобы по всей стране мне давали, от места до места, по одному такому [проводнику].