Текст книги "Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943"
Автор книги: Адольф фон Эрнстхаузен
Жанры:
Cпецслужбы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
«Украинский асфальт»
Наша передовая проходила по высокому юго-западному берегу реки Северский Донец, тогда как русские занимали значительно менее выгодные позиции на низменном и равнинном пространстве по другую сторону реки. Лишь в районе города Изюм, где образовавшаяся излучина выступала со стороны неприятеля, а река полукругом огибала расположенный на возвышенности город, у русских имелась возможность наносить удары по правому берегу реки, поскольку здесь нашего преимущества по высоте не существовало, что и побуждало врага снова и снова предпринимать в этом месте яростные атаки. Для отражения танкового наступления здесь на дороге, ведущей в Изюм, за нашей передовой располагалось несколько орудий моего дивизиона. Мне было известно, что эти орудия, несмотря на хорошее укрытие в виде высокого земляного бруствера, были обнаружены противником, который вел по ним интенсивный артиллерийский огонь. Поэтому уже на следующий день после моего прибытия в полк я решил наведаться туда, чтобы иметь возможность лично оценить, не следует ли сменить эту позицию.
Еще в рассветных сумерках на небольшом грузовике мы отправились туда. Едва миновали окраину села, как начался дождь.
– Вот свинство! – выругался мой водитель, обер-ефрейтор Хайн. – Теперь лучше всего нам будет вернуться.
– Это еще почему?
– Господин майор еще не знаком с «украинским асфальтом». Когда сухо, почва ровная и прочная, как шоссе. Но через пять минут после начала дождя на ней начинает заносить, словно ее намылили. Через десять минут колеса тонут в ней по оси и машина останавливается. У здешних дорог нет гравийной подушки, поскольку в этой проклятой стране мало камней. Ну а если мы застрянем, то не останется ничего другого, как только ждать, когда выглянет солнце и высушит этот «украинский асфальт». Тогда он снова станет прочным, и, кстати, это происходит неимоверно быстро. Но кто знает, как долго будет идти дождь.
Хайн уже сбросил скорость. Тем не менее грузовик постоянно заносило. Он не слушался руля, и водитель направил машину на полуразложившийся труп лошади, один из многих, которые здесь валялись повсюду на обочинах дорог. Переднее колесо нашего грузовика попало в какую-то яму, и мы остановились. Хайн выскочил из кабины. Я было последовал за ним.
– Господин майор вполне может оставаться на месте. Я вытяну эту коробочку, как шоколадку.
Хайн был берлинцем и на гражданке профессиональным боксером. Он соединял в себе природный ум с выдающейся телесной силой. Широко расставив ноги, он встал перед грузовиком, приподнял его двумя руками за бампер и, развернув, освободил передние колеса.
Дождь хлестал все сильнее. Мы поспешили развернуться и с большим трудом кое-как добрались до своей деревни.
– Ну и что теперь делать? – спросил я своего адъютанта. – Попробовать добраться туда на лошади?
– Я бы вам этого не советовал. Лошади тонут в этой грязи выше бабок. Если господин майор непременно желает куда-то добраться по этой погоде, то ему лучше идти пешком. Это тоже тяжело, поскольку на каждый сапог налипнет по пуду грязи, но все же вы так вернее доберетесь до цели.
Шпионаж
Итак, я отправился пешком, взяв с собой обер-вахмистра. Под дождем, выдирая из грязи ноги, мы наконец добрались до выдвинутой вперед батареи. Перед нами располагались развалины Изюма, откуда выходило широкое шоссе, ведущее к нам через две передовые линии. На этом шоссе мы увидели фигуру одинокого пешехода, спокойно приближавшегося к нам.
– Что он там ищет с этой своей фуражкой? – пробормотал вахмистр.
Эта фуражка непонятным образом держалась на голове незнакомца: с высокой тульей и серебряным шнуром, как носят офицеры гарнизона. Она никак не сочеталась с фронтовой промокшей плащ-палаткой, под которой обрисовывалась приземистая, но, очевидно, очень мощная фигура. Поравнявшись с орудиями, человек тотчас же покинул шоссе и подошел к нам. Он представился, пробормотав неразборчиво свое имя, и протянул мне свою правую руку в перчатке.
– Немыслимо мерзкая погода, камрад, – неторопливо произнес он с усмешкой, причем в его голосе мне послышался восточнопрусский акцент.
Его широкое свежее лицо с уже тронутыми сединой усиками выражало явное добродушие. Прикинув, я решил для себя, что это, вероятно, какой-нибудь провинциальный арендатор, который ныне, будучи резервистом, как и я, снова призван на военную службу. Я предложил ему сигарету.
– Что же вы бродите в такой ливень?
– Да мне тут надо немного осмотреть местность.
– Тогда надо было бы выбрать не такой опасный участок. Здесь каждую минуту могут открыть огонь.
– Что ж, такова война. Но мне надо познакомиться именно с этим участком.
– Для чего же?
– Я из штаба группы армий, контрразведывательный отдел.
– Ну, тогда вам может быть интересно, что в нашем селе сегодня ночью объявились четверо нездешних гражданских типов, которые явно пришли откуда-то и пытались настраивать крестьян против нас. Не представляю, как они смогли перебраться через передовую!
– Ну, это все мелочи. И меня они не интересуют. Начальник контрразведки наверняка этим занимается.
Он отвел меня в сторону:
– На самом деле я не из абвера, но занимаюсь активной разведкой. Однако вашему солдату этого знать не надо. Нынешней ночью я буду отсюда засылать своих людей на ту сторону.
Он задал мне еще несколько вопросов о дороге к деревне, где располагалась моя вторая батарея. Я взял у вахмистра топографическую карту и объяснил ему дорогу туда:
– Вам лучше бы добираться не по шоссе, но через ложбину. Шоссе частенько простреливается.
Я побывал еще в расположении стоявшего перед нами егерского батальона, который незадолго до нашего появления подвергся ожесточенному артобстрелу. Затем мы пустились в тяжелый обратный путь. Через некоторое время в разрыв между тучами выглянуло солнце. Но его появление нам почти ничем не помогло. К тому времени, когда почва просохла и снова стала твердой, мы уже подходили к нашему КП. Усталые, мы молча принялись обедать.
Но внезапно вахмистр положил ложку:
– Господин майор, я вот все думаю о том удивительном офицере, которого мы встретили утром. Такую фуражку не носит ни один фронтовик.
– Но он же служит в штабе группы армий, и он все же не на передовой.
– Но почему он тогда расспрашивал про село, в котором стоит наша вторая батарея, по которой русские постоянно ведут огонь? К тому же он говорил с каким-то иностранным акцентом.
– Да нет, у него просто восточнопрусский выговор. Или он может быть откуда-то из Прибалтики? Надо поговорить с контрразведчиками, да побыстрее!
Я вызвал по телефону штаб дивизии и сообщил обо всем происшедшем офицеру, который отвечал за разведывательную и контрразведывательную работу.
– Что-то весьма сомнительно, – ответил он мне. – Если бы кто-нибудь из штаба группы армий занимался подобными делами на нашем участке фронта, меня бы непременно поставили в известность. Я займусь этим делом.
Через несколько часов я получил разъяснения.
В штабе группы армий про этого человека ничего не было известно. Расследование на уровне дивизии дало ошеломляющие результаты. После разговора со мной неизвестный разыскал командира батальона. Последнему он ничего не рассказывал о своей разведывательной деятельности, преподнес лишь какую-то байку. На этот раз он так же, как и меня, спрашивал о дороге к тому селу, где якобы жила некая фрау Майер, уроженка Германии, вдова проживавшего в России немца. По распоряжению ее немецких родственников ее надо было вывезти в Германию, и этот человек подрядился найти ее в России и организовать переезд на родину. Его автомашина, однако, в тот момент завязла в грязи, и поэтому он попросил о телеге с лошадью. Таковые и были ему любезно предоставлены. Добравшись на этой телеге до указанного села, он забрал оттуда неимоверно обрадованную предстоящим возвращением на родину фрау Майер и проехал мимо позиции артиллерийской батареи, где, будучи остановлен для расспросов, преподнес ту же историю. Наконец, он остановил телегу на какой-то лесной опушке. Сказав вознице, что ему надо еще урегулировать кое-какие вопросы, он слез с телеги и велел тому возвращаться в штаб, который якобы и должен отправить фрау Майер на родину. По свистку неизвестного из леса выехал легковой автомобиль, на котором он и отбыл в противоположном направлении. С тех пор о нем больше никто не слышал и его никогда не видел. О ситуации с фрау Майер не был осведомлен ни один германский гражданский чиновник.
К вечеру этого дня русские произвели артиллерийский обстрел 2-й батареи, после чего она подверглась атаке с воздуха, однако благодаря хорошо оборудованным позициям все удары остались без тяжелых последствий. Тем не менее я в определенной мере испытывал чувство вины. Это стало моим первым «восточным опытом».
Вечером того же дня из штаба дивизии пришел приказ о том, что неизвестный офицер, появившийся на огневых позициях и задающий там вопросы, должен рассматриваться как подозрительная личность. На следующее утро я отправился с инспекцией на другой участок позиций батальона фронта. Как я и намеревался сделать, свою инспекцию я начал с осмотра позиций рот и попросил командира обозначить мне секторы обстрела из пулеметов и минометов, чтобы выявить для себя мертвые зоны, которые следовало бы перекрыть артиллерийским огнем. Однако при подобной инспекции мне следовало бы сначала представиться командиру батальона. Когда я наконец добрался до КП батальона, находившиеся там офицеры вытянулись по стойке «смирно», но приветствовали меня весьма холодно. Лишь когда я представился им в качестве нового командира 1-го дивизиона и когда они узнали сопровождавшего меня обер-вахмистра, атмосфера несколько разрядилась. Командир батальона, энергичный капитан, объяснил мне:
– О господине майоре мне уже доложили как о шпионе, и в течение получаса мы держали вас под строгим наблюдением.
Только тогда я обратил внимание на то, что с момента моего появления в расположении батальона за мной следовали солдаты с винтовками на изготовку.
Бумажная война
Во время завершившей мое вхождение в коллектив «привальной» мне также довелось услышать много хорошего о «домашнем дивизионе», которым я теперь командовал, так его называли среди других батальонов. В горнострелковых и егерских дивизиях 1-й и 2-й дивизионы артиллерийского полка почти всегда были в тактическом отношении подчинены одному из двух егерских полков и потому носили прозвище «домашний дивизион». В составе егерской дивизии, соответственно тогдашнему театру военных действий, они были вооружены легкими полевыми 105-мм гаубицами на конной тяге, однако было предусмотрено их перевооружение горными 75-мм орудиями. «Домашним полком» моего дивизиона был 204-й егерский полк. Другим егерским полком дивизии был 207-й полк.
В эти дни еще доносились заключительные аккорды большого сражения в котле под Харьковом, в ходе которого мы отразили попытку прорыва русскими войсками кольца окружения. Затем она перешла в более спокойную фазу позиционной войны с происходящими время от времени артиллерийскими перестрелками да работой снайперов. Наши батареи благодаря своим расположенным выше русских позициям и наблюдательным пунктам имели значительное преимущество перед противником. Батареи неприятельских орудий, находившиеся на плоской равнине, едва начинали вести огонь, сразу же обнаруживались нами, подавлялись сосредоточенным огнем и были вынуждены менять свои позиции. Наши же батареи, напротив, были привязаны постоянно к одному и тому же месту, что, однако, оборачивалось своей негативной стороной – их относительно малой маневренностью. «Если прежде всего развести цветник перед блиндажом, – услышал я как-то слова одного генерала от артиллерии, – то германского солдата ничто не сможет заставить сменить свою огневую позицию». Поэтому мы пребывали в относительном покое. Лишь на правом участке нашего сектора, перед Изюмом, время от времени положение обострялось. Так что на своем КП я каждую ночь спал крепким сном. На постоянные звонки полевого телефона я обращал не больше внимания, чем на беспокоящий огонь вражеской артиллерии или на доносящийся с высоты шум «кофейных мельниц» – русских ночных бипланов.
Всякий раз, когда на передовой стихали звуки боя, все ожесточеннее разгоралась бумажная война. Штабы запрашивали у офицеров все больше и больше различных данных, и мой адъютант обращал мое внимание на то, что на основании новых инструкций каждый офицер должен сообщить о своем отношении к национал-социализму. На подобные вопросы во всех документах я писал одно и то же: «Отношение к национал-социализму безупречное». Каждый мог это понимать, как ему было угодно. Примерно также же формулировки и других командиров мне довелось позднее увидеть в других документах, которые, случалось, попадались мне на глаза. Офицерский корпус, по сути, саботировал затею партии, и когда она поняла, что предпринимаемые ею меры представляют собой безрезультатную попытку, то отказалась от них.
– Сегодня подходит срок представления месячного командирского отчета, – сказал мой адъютант, кладя передо мной вопросник.
Я принялся заполнять его:
«Настроение войск: хорошее.
Состояние здоровья личного состава: хорошее.
Состояние лошадей: плохое».
– Господин майор, мы не можем так отвечать. Ваш предшественник всегда отвечал на все вопросы только «хорошо».
– Должно быть, вы не обращали внимания на лошадей. Когда я бывал на батареях, то всегда осматривал лошадей. Их состояние просто ужасное. И неудивительно – после зимней кампании да при таком скудном питании! Если мы сейчас получим команду выступать в поход, то большая часть лошадей, везя такой груз по здешним дорогам, через несколько дней просто падет.
– Господин майор совершенно прав. Но те, что наверху, просто не желают этого знать. Генералы хотят получать донесения, что у них в частях все в наилучшем порядке. Иначе их отзовут и на их место назначат других, которые будут докладывать так, как желают наверху. Если мы не будем этому соответствовать, то станем «неудобными» и вскоре почувствуем это на себе.
– Черт побери, да хоть у кого-нибудь в этой толпе остался характер? В прежнем рейхсвере от офицеров требовали достоверных донесений, даже если это звучало не слишком приятно. А теперь требуется только очковтирательство. На такое я не пойду!
– Господин майор, это нельзя так оставить.
– Пусть остается как есть!
Подъем, товарищи!
Неделя проходила за неделей, но ничего не происходило, хотя мы все ожидали приказа к наступлению. Однажды вечером я сидел с несколькими офицерами за грубо сколоченным столом нашей комнаты. Мы пили водку, комнату наполнял густой табачный дым. Говорили все разом:
– Так начнется что-нибудь на Кавказе или нет?
– Конечно, начнется. Для чего же тогда наш полк пополнили офицерами горной артиллерии? Это все для Кавказа, и мы там непременно будем. Не правда ли, господин майор?
– Вполне возможно.
– Господин майор, похоже, не особенно воодушевлен этим. Но ведь война в горах – ваша специальность.
– Именно поэтому я и представляю себе неслыханные трудности кавказской кампании.
– Однако господин майор уже побывал в боевых действиях в горах на Первой мировой войне и с честью вышел из них.
– Да, в Вогезах, Карпатах, Доломитовых Альпах [2]2
Доломитовые Альпы – часть Восточных Альп между реками Адидже и Изарко на западе и Пьяве на востоке. Находятся в северо-восточной части Италии (а до 1919 г. в основном в составе Австро-Венгрии). С мая 1915 г. в ходе Первой мировой войны на территории Доломитовых Альп проходили бои между итальянской и австро-венгерской армиями. (24 октября – 9 ноября 1917 г. в ходе сражения при Капоретто итальянцы были разгромлены и отступили отсюда. – Ред.)
[Закрыть]и на Балканах. Но нигде у нас не было столь растянутых и столь подверженных опасностям линий снабжения, как будут на Кавказе, и нигде горы не были столь высоки и неосвоены. А тут еще и состояние лошадей! Придется преодолевать неслыханные трудности.
– Что ж, справимся и с ними, как уже справлялись со всеми другими на этой войне.
– Только подумайте, что нам предстоит увидеть, господин майор! Места, в которых десятилетиями никто из иностранцев не бывал!
(Перед войной, в период налаживания отношений между СССР и Германией (а также до 1914 г. и в 1920-х гг.), германские и австрийские альпинисты активно ходили по горам Большого Кавказа, хотя в основном в высокогорной его части. – Ред.)
– И большевизм будет окончательно повержен. Это же современный крестовый поход!
– Господа, вам все видится как заманчивое приключение. Это привилегия молодости. А я предвижу смертельную опасность. Надеюсь, это возрастное.
Дверь распахнулась. С порога нас громко приветствовал обер-лейтенант Лампарт, командир штабной батареи, возвратившийся из отпуска. На его добродушном веснушчатом лице была написана радость встречи с нами.
– Ну, как там дома?
– Как дела в Мюнхене?
– Прекрасно, чудесно, как в мирные времена. По-прежнему варят отличное пиво. Но это все для меня уже в прошлом. Да и не особенно важно. В штабе я слышал интереснейшую новость: скоро двинемся вперед! Кое-что уже в пути.
Он помолчал несколько секунд, чтобы произвести впечатление. Затем разжал губы и прошептал:
– Понтоны!
Выговорил он слово так, будто хотел сказать: «Бон-боны».
– Ага!
– Стало быть – форсирование.
– Форсирова-ни-я.
– А что скажет господин майор?
– Только одно: да сохранят свой оптимизм солдаты, идущие в атаку! Смерть и чума всем трусливым тряпкам!
– Браво!
И тут из первой комнаты для солдат воодушевляюще раздалась песнь: «Подъем, друзья, по коням, по коням!»
Бой за Изюм
Переправа
На следующий день у нас появился офицер из штаба полка и передал мне запечатанный пакет с приказом «совершенно секретно»! Я должен был провести на Северском Донце, юго-восточнее Изюма, а также на стыке нашего сегодняшнего участка фронта с соседями справа, рекогносцировку для определения наблюдательных пунктов и огневых позиций в порядке подготовки к форсированию реки.
В сопровождении только своего адъютанта я направился на грузовике в определенный в приказе район. Перед выездом мы надели укороченные горные штаны, а также постарались сделать все возможное, чтобы нас нельзя было опознать в качестве офицеров. Наш транспорт мы оставили в одном из перелесков, а затем пустились в путь пешком, приняв вид праздношатающейся солдатни, внимательно осматриваясь по сторонам и запоминая все особенности местности.
Мягкий холмистый ландшафт Украины часто бывает пересечен необычными рытвинами в земле, которые здесь называют балками. Они начинаются в возвышенных местах как узкие промоины в земле с крутыми краями, расширяются и углубляются по направлению в долинам, часто, даже слишком часто, превращаясь, наконец, в густо поросшие лесом настоящие каньоны. (Здесь автор описывает овраги. Балка, конечная стадия развития оврага, имеет более сглаженные формы. – Ред.)Ближе к концу одной такой балки (оврага. – Ред.)мы заметили поднимающийся к небу дым. Подойдя поближе, мы наткнулись на целый пещерный поселок среди густых зарослей, населенный грязными и оборванными людьми – жителями одного из расположенных поблизости от нашей передовой селений, перебравшимися сюда подальше от опасности. Само это селение мы нашли совершенно опустевшим, но пока еще в относительной сохранности.
– Эти бедные люди обрадуются, когда после нашего наступления они снова смогут вернуться в свои дома.
– Так точно, господин майор. Но пока что им придется убираться и отсюда, чтобы они не могли выдать нашу исходную позицию для наступления.
С военной точки зрения это было, конечно, правильно. Но мне все же было жалко этих загнанных людей, которым придется покинуть даже эти норы. Я нашел для себя убедительное предложение:
– Возможно, подобное мероприятие в большей степени выдаст наши намерения, чем их пребывание в балке. Пускай они уж спокойно живут в своих пещерах.
Приказ о рекогносцировке мы выполнили довольно быстро и легко. Небольшие перелески на обрывистых берегах реки давали возможность организовать здесь прекрасные наблюдательные пункты с великолепным обзором с возвышенностей, а места для позиций артиллерийских батарей мы во множестве нашли в лощинах и небольших рощицах.
Следующей ночью мой дивизион занял исходную позицию в леске за разведанной местностью. С собой мы взяли также и орудия 3-й, без конной тяги, батареи, которая при форсировании реки должна была оставаться на этом берегу. Днем никто не должен был показываться из леска, всякий шум запрещался. Соблюдать эти запреты было не так-то просто личному составу, две трети которого были выходцами из Верхней Баварии. Люди из этой местности Германии ничего не могут делать без криков и ругани. Мне эта особенность тем более резала слух, поскольку я раньше командовал ротой вестфальцев. Мои верхние баварцы несколько удивительно смотрелись на фоне бранденбуржцев, также исконных пруссаков (бранденбуржцы действительно исконные, а вестфальцы – присоединенные, частично в XVIII в., а в основном после 1815 г. – Ред.),из которых и состояла оставшаяся треть моей батареи.
Разгоралась заря, обещая чудесный день. Это было 21 июня – день летнего солнцестояния. Глубокая тишина разливалась по всем лощинам – затишье перед бурей. Как никто не замечал нашего присутствия, так и мы не видели и не слышали присутствия других германских частей, которые прошлой ночью заняли свои места в соседних с нами перелесках. С наступлением темноты они вышли на исходные позиции. Война должна была начаться в предрассветных сумерках в предварительно установленное время. За несколько минут до назначенного часа я надел всю амуницию и затянул пояс.
– Противогаз нам наверняка не понадобится, господин майор, – произнес мой адъютант. – До сих пор на этой войне еще никто не применял газы, так что вряд ли кто-то решится на это сейчас и в таком месте.
– Верно. Лучше погрузить все ненужное на наш штабной грузовик.
– Да и каску господин майор вполне может здесь оставить. В егерских дивизиях ее не носят. Если кто-то ее и наденет, то на него посмотрят как на труса.
– Весьма любезно, что вы дали такой хороший совет своему командиру. Но, с вашего разрешения, я его все же проигнорирую. На Первой мировой стальной шлем дважды спас мне жизнь и сохранил мою бесценную голову для человечества. Надо сказать, тогдашние шлемы лучше сидели на голове. Кстати, каска защищает и от осколков. И я надену ее, когда появятся самолеты, даже если вам будет стыдно за своего командира.
Мы прошли на наш наблюдательный пункт. В предрассветных сумерках смутно начинал вырисовываться окружающий нас ландшафт. Дальний горизонт с зубчатыми верхушками деревьев постепенно заливал серебристый свет разгорающегося дня. Вся окрестная природа дремала в глубоком покое, нарушаемом только птичьим пением.
– Всем батареям – приготовиться к открытию огня!
Телефонист передал приказ дальше:
– Первая, вторая, третья батареи – внимание! Приготовиться к открытию огня!
– Всем батареям – залпом, цель – двести три, через три минуты – внимание – время!
Я знал, что теперь везде, не только в моей роте, уже пущены секундомеры, что командиры батарей следят за их бегущей стрелкой и что через три приказанные минуты, в одну и ту же секунду, рявкнут орудия всей дивизионной и армейской артиллерии, обрушивая на вражеские позиции шквал огня. Это станет началом получасовой артподготовки к наступлению. С ранней юности я знал все детали ремесла артиллеристов, их «черное искусство», и все же мной снова овладело захватывающее дух чувство, когда воздух над нами содрогнулся от грохота сотен орудий всех калибров, когда их рев, подобный реву урагана, разорвал утреннюю тишину, когда вслед за этим – словно в замедленных кадрах – на позиции неприятеля легла бело-серая пелена, сквозь которую пробились серые вспышки и в воздух поднялись фонтаны черной земли и крутящиеся деревянные балки, а затем, спустя несколько секунд, из разверзшегося там ада до нас донесся грохот разорвавшихся снарядов.
В ту же минуту скрытые ранее в прибрежных кустарниках надувные десантные лодки были спущены на воду и первые ударные подразделения саперов и егерей вместе с моими передовыми артиллерийскими наблюдателями и корректировщиками огня двинулись через реку. Неприятель, очевидно совершенно ошеломленный, почти не оказывал сопротивления. Что происходило в лесу перед ним, мы не могли понять; но тут внезапно командир голосовой батареи (так называется та батарея, командир которой находится на расстоянии голосовой связи со своим наблюдательным постом. – Примеч. авт.)пробасил мне:
– Смотрите – там они уже побежали!
В самом деле, на очищенном от деревьев участке за лесом, в котором располагались вражеские позиции, появились первые фигуры в униформе защитного цвета. Еще через несколько минут все свободное пространство было покрыто отступающими русскими.
– На все батареи приказ: перенести огонь вперед! Цель – отступающая вражеская пехота!
Нужно было видеть, как вся толпа беспорядочно отступающих русских бросилась на землю. Почти сразу же среди них вспухли белые облачка разорвавшихся при рикошетах снарядов [3]3
Для получения рикошета взрыватель снаряда ставится на замедление, а угол встречи с поверхностью земли должен быть до 20° (если по надводным целям, то 10°). Снаряд взрывается не при ударе о землю, но рикошетирует от нее и взрывается в нескольких метрах над ней. При этом повышается эффективность поражения осколками лежащих на земле целей.
[Закрыть]. Затем все снова вскочили на ноги; но некоторые так и остались лежать. Наконец, все бегущие скрылись в отдаленном лесу.
Тем временем русские артиллеристы пришли в себя и открыли ответный огонь. Однако это был отнюдь не прицельный огонь по нашим позициям, но всего лишь лишенный какой-либо планомерности обстрел пространства. Основной огонь вражеской артиллерии был сосредоточен правее нас и ближе к Изюму. По всей видимости, сопротивление врага на том участке было более сильным. Оттуда же через краткие интервалы времени доносились свистящие звуки залповых ударов «сталинских орга́нов» [4]4
«Сталинские орга́ны» – германское фронтовое прозвище советских реактивных минометов «катюш».
[Закрыть].
Справа от нас по узкой лощине протекал приток Северского Донца. На другой его стороне местность поднималась, переходя в возвышающуюся над нами безлесную гряду. Случайно мой взгляд упал в ту сторону.
– Что за безумие!
Вся возвышенность кишела германскими солдатами, которые, не рассредоточиваясь по местности, двигались по дороге, которая вела к Северскому Донцу. В глаза бросались прежде всего запряженные лошадями повозки, следовавшие одна за другой на незначительном расстоянии. На это трудно было спокойно смотреть. Через несколько минут на них обрушился ожесточенный артиллерийский огонь русских орудий, причем снарядами крупного калибра. Многие повозки были тут же уничтожены попаданиями снарядов. Но следующие за ними возницы сразу сбрасывали их с дороги и следовали дальше, как будто ничего не произошло. В их движении не было ни малейшей задержки.
– Однако ну и нервы у этих ребят!
– Так точно, господин майор, – с гордостью произнес мой адъютант. – Ведь это все наша старая гвардия, прошедшая всю восточную кампанию. Они все считают, что двум смертям не бывать, а одной не миновать.
– Но вы только взгляните на это безумие!
На высоту поднялась новая рота, которая плотной маршевой колонной стала пересекать зону обстрела.
– Почему они не двигаются перебежками? Им что, не понятна ситуация? Да если бы я был русским артиллеристом… Да вы только посмотрите… Тяжелые батареи русских снова открыли огонь! Берут их в вилку!
В это мгновение рота резко остановилась. Никто не бросился на землю. Мне показалось, что все они замерли в предчувствии неизбежной катастрофы. Затем прямо в эту человеческую массу ударил и разорвался тяжелый снаряд, и только одновременно с его разрывом солдаты бросились на землю. Я направил туда свой дальномер. Целую минуту этот клубок человеческих тел оставался недвижим. Затем я различил слабые, осторожные движения рук и ног раненых. Вот несколько человек, пошатываясь, поднялись, к ним присоединилось еще несколько. Все они с трудом побрели назад. Кое-кто двигался на четвереньках. Легкораненые солдаты поддерживали своих тяжелораненых товарищей. Лишь небольшая кучка уцелевших, сбившись теперь вместе, двинулась снова вперед. Большая часть роты осталась лежать на земле. Я насчитал около тридцати убитых.
Боже всемогущий! Много чего ужасного мне довелось повидать в сражениях, но никогда не приходилось видеть столь страшных последствий одного-единственного выстрела. Одним снарядом уничтожена целая рота! Надо впредь избегать такого. Если так пойдет и дальше, то мы все сгинем, еще не добравшись до Кавказа!
– Внимание! – разнесся рык командира голосовой батареи. – Вражеский контрудар! Огонь прямо по пехоте, выходящей на просеку! Налево по батарее, выдвигающейся на опушку леса! Направо по двигающимся кавалеристам!
Теперь мне уже не приходилось лично отдавать команды. Каждая из батарей, расположенных в округе, имела множество целей на выбор. Снова содрогнулся воздух над нашими головами. По всей широкой просеке поднялись фонтаны взрывов. Из лесного массива за ней пополз белый дым. В паузах между разрывами снарядов был слышен непрерывный треск очередей немецких пулеметов. Русская артиллерия также ускорила темп своей стрельбы, однако никто из нас не обращал внимания на разрывавшиеся вокруг снаряды. Управление огнем было больше невозможно. Но мы, как зачарованные, наблюдали разворачивающееся перед нами зрелище.
Это была картина, которую мне часто доводилось видеть во время Первой мировой войны: провал вражеского контрудара, отраженного сосредоточенным огнем из всех орудий.
Дальний лес снова скрыл отступающую пехоту русских. На этот раз по пятам за ней следовали германские егерские роты.