Текст книги "Вася-василиск (СИ)"

Автор книги: Аделаида Фортель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Глава 18, последняя
Прощательная, с очередным сном Анны Матвеевны

– Ну и напугала ты нас, Анна Матвеевна! – хохотнул председатель, и вывалил на прикроватную тумбочку авоську с апельсинами. – Особенно Митрича, который о твоем петухе, как оказалось, и слыхом не слыхивал. Вся деревня об этом уродце знает, а старый хрыч только-только познакомился – чуть концы не отдал. Представь, завалил он в своем огороде сухую яблоню, пилу выключил, папироску размял. Только в рот потянул, глядь – прет на него твой петух на всех четырех парах. Глаза красные, шипит, хвостом по земле бьет. Крайне взволнованный, словом. Митрич только и успел, что матюгнуться, а петух, до чего умный, зараза!.. Накось, дольку пожуй, я уже почистил. Ешь-ешь. Врачи говорят, тебе витамины нужны. Твой петух-то, говорю, давай вокруг Митрича круги нарезать и к твоему дому манить. Отбежит на пару шагов, оглянется и снова подскочит. Митрич так удивился, что за ним пошел. А там ты в своем огороде на грядке загораешь. Врачи сказали, опоздай мы хоть на часик – не откачали бы тебя, мать.

– А кто вас просил меня откачивать? – Матвеевна раздраженно выплюнула дольку и отерла рот рукавом больничного халата. – Вечно вы в чужую жизнь лезете! Ни житья от вас, ни смерти…

Петр Алексеевич неожиданно заржал и сгреб ее в охапку. Обнял крепко, аж суставы хрустнули:

– Вот за что я тебя люблю, ведьма ты старая? Ведь от тебя слова доброго вовек не дождешься! И будем в твою жизнь лезть! Все будем! Ты у нас теперь знаешь кто? Ты у нас на всю страну известный мастер-самородок! Во как! После того, как на смотре твой лесоруб в нокаут всю комиссию положил, такая шумиха вокруг поднялась – тебе даже в реанимации такого не снилось. Сперва статья в областной газете вышла. На первой странице во такими буквами заголовок: «Золотой самородок Нижнего Кривино» и твоя фотокарточка крупным планом. Мы, не обессудь, у тебя дома ее со стены сняли.

– Ну и дураки! Я ж там молодая совсем снята…

– Неважно, мать. Гении не стареют – журналистка так и сказала. Потом из города телевидение приезжало. Отсняли твой дом, работы твои, у всей деревни интервью взяли. Эх, мать ты тут весь свой триумф пропустила…

– Погоди, какое телевидение? Прямо по дому моему шарились, да?..

– А чего тебе от страны скрывать? Гении они не себе принадлежат, а всему миру. Ничего, привыкнешь еще к славе…

Как это – нечего скрывать, охнула про себя Матвеевна. А Васенька? Видимо, последнее она произнесла вслух, потому что председатель тотчас откликнулся:

– Ты это о ком? О петухе что ли? Не расстраивайся, ничего с ним не случилось. Его еще до всех событий Сашка Сыкин на постой взял. Сказал, что присмотрит в лучшем виде. Эй! Ту куда это собралась?..

Матвеевна шустро откинула одеяло, сбросила ноги с кровати и отпихнула заботливые председательские руки.

– Пусти! Некогда мне тут разлеживаться!

– Тебя еще доктора не выписали.

– И не надо меня выписывать, сама уйду. Отстань, кому сказано, не зли! А если помочь хочешь, до дому подвези.

О последнем Анна Матвеевна потом немало пожалела. Оказалось, за то время, которое она провела в больнице, произошло столько нового, что председатель всю дорогу тарахтел, не замолкая, аж в ушах от него звенело. И под конец, когда грузовик уже остановился и высадил Матвеевну возле Ссыкиного дома, Петр Алексеевич огорошил еще одной новостью.

– Ах, черт! Самое-то главное забыл сказать – повышают меня! В областное руководство переводят. Теперь как возьмусь порядок наводить – ух! Но тебя, мать, не забуду. Выбью тебе ресурсы, твори всем на радость!

– Иди к черту! – оценила заботу Матвеевна.

– Хоть к черту, хоть к дьяволу! – снова рассмеялся председатель. – От тебя, мать, принимаю любые директивы! Ну, бывай, родная. Не поминай лихом.

– Петр Лексеич, – крикнула Матвеевна, когда председатель захлопнул за собой дверь кабины. – А заместо тебя кто же будет?

– Это вам решать. У нас нынче демократия. Выборы проведем.

– Придумали еще! – проворчала Анна Матвеевна, открывая калитку. – Дрёмократию какую-то… Выборы-шмыборы. Эй, Ссыка, отдавай маво петуха, пока я тебе по шее не надавала!

Дом был пуст. Таким гулким и обветшалым Анна Матвеевна его никогда не видела. Доски под ногами пожаловались на старость, табуретка протянула стреноженные паутиной ножки, на столе усохла в камень хлебная горбушка, а на окошке умерла герань, свесившись из горшка, как мировая скорбь. Матвеевна застыла на пороге, не зная, за что в первую голову хвататься. А Вася своими куриными мозгами не заметил ничего необычного. Он радостно вскочил на лавку, и, вытянув шею, заглянул в печь, где обычно Матвеевна держала его миску. Ткнул клювом присохшую ко дну макаронину и разочарованно оглянулся. Стало быть, с него и начинать. Анна Матвеевна зажгла газ, поставила на огонь кастрюльку с водой и взялась за тряпку. До ночи кашеварила, шуршала веником, смахивала пыль, сметала на совок пауков и скребла пол. Спать улеглась за полночь, когда дом залоснился, словно заласканный кот, а сама она едва ворочала руками от усталости.

«Докатилась – тяжко думала Матвеевна, закутываясь одеялом. – За всю жизнь ни одной курице шею не свернула, ни одну мышь не придавила, а на старости – на тебе! – человека грохнула. И как теперь помирать? С таким-то грехом…»

Пружины покряхтели и затихли. В ногах свернулся Вася и тотчас затянул лиловой пленкой глаза.

– Да и пока я помру, – продолжала грызть себя Матвеевна. – Сколько всего наворотиться… С Васей-то под боком спокойной жизни не получится. Он ведь не курица, он змей.

Она протянула руку и погладила Васю по чешуйчатой спине. Вася, не открывая глаз, блаженно засопел и перевернулся, подставляя под руки желтое брюхо.

– И что мне нам с тобой дальше-то делать? Как жить?

Еще один сон Анны Матвеевны, приснившийся в ту же ночь.

И снова все было по-новому – и без лестницы, и без темных сеней. Крыльцо из трех ступенек да запертая дверь. Анна Матвеевна огляделась, нет ли поблизости апостола Павла. Не найдя, решилась постучать.

– Чего тебе? – не слишком любезно отозвались из-за двери.

– Мне бы с богом переговорить…

– Его всемогущество сегодня не принимают. У нас чрезвычайная ситуация. Слыхала, что Америке творится? Ураганом три города смыло.

– У нас тоже дождь с градом прошел, – уперлась Матвеевна. – Ничего, пережили, не велика беда. Мне бы спросить, что дальше делать-то?

– А то тебе не известно, что делать. Жить, как все живут. Соблюдая заповеди.

– Я не могу соблюдая, у меня василиск.

– А-а… – протянули за дверью. – Хорошо, постой тут, я спрошу.

Ждать долго не пришлось, голос снова появился почти тот час.

– Слышь, старушка, тебе велено передать, что план действия остается прежний. Бог тебя навестит, как только освободится маленько.

– Но я больше не хочу! – закричала Анна Матвеевна. – Я не могу! Я… я…

Она в волнении взмахнула руками, словно нужные ей слова можно было поймать в воздухе. И, действительно, в ладони сама собой появилась мятая бумажка, на которой корявым почерком Анны Матвеевны было написано: «Заявление. Я, Коростылева Анна Матвеевна, прошу уволить меня из божьих рыцарей по собственной немочи».

– Я увольняюсь! – обрадовалась Матвеевна. – У меня и заявление есть. Открывай, кому говорят!

Но за дверью молчали. Матвеевна снова постучала. Потом еще раз. Потом посильнее. Заколотила по двери кулаками, и, в отчаянном желании достучаться до небес, вдруг начала выбивать странный ритм: два раздельных удара, три смежных, пауза и опять четыре смежных, два раздельных. На втором этаже мелькнула за занавесками ехидная физия святого Петра, и Анна Матвеевна вдруг увидела себя в строю с барабанными палочками в руках. Солнце пекло макушку, ныла под коленкой царапина, а палочки азартно лупили по натянутой коже. Повинуясь их музыке, босые пятки товарищей по отряду дружно выколачивали из дороги пыль, а чей-то звонкий голос скомандовал:

– И – начали! Раз-два!

– Три-четыре! – подхватили шагающие.

– Три-четыре!

– Раз-два! – снова рявкнул строй.

– Кто мне скажет, что случилось?

– В мир опять пришла беда! Нам беда – не беда! Мы ребята хоть куда!

– Раз-два, три-четыре! Три-четыре, раз-два! Кто шагает дружно в ряд?

– Это ангельский отряд! – Матвеевна, не снижая ритма, удивленно огляделась. Рядом плечо к плечу действительно топали румяные ангелы, вытянув в струнку крылья и старательно отмахивая руками каждый шаг. – Сильные, смелые, ловкие, умелые!

Барабанный бой перерос в грохот. Руки едва поспевали за палочками. Матвеевна запыхалась, ангелы разрумянились еще больше и затрепетали крыльями. Заявление выпорхнуло из кармана и, сделав в воздухе кульбит, развернулось. На глазах у Матвеевны буквы вытянулись в струнки и, попрыгав друг дружке через головы, сложились в текст: «Повестка. Выдана Коростылевой Анне Матвеевне с приказанием срочно вернуться к исполнению божественной воли». И длинная уверенная подпись – Бог.

Барабан зашелся дробью. Ангелы, суматошно курлыкая, взмыли вверх, осыпая Матвеевну белыми перьями. Мгновение, и она осталась в одиночестве выбивать из барабана яростную музыку. Без дружного топота дробь звучала зловеще, поэтому Анна Матвеевна преодолела свою робость, шагнула по облачной дороге и неуверенно начала.

– Раз-два. Три-четыре… – Голос вплелся в барабанный рокот, Матвеевна выпрямила спину и шагнула решительнее, взметнув под ногами облачко звездной пыли. – Три-четыре, раз-два! Кто идет один, как палец? Не девчушка и не малец. В белом платьице из шелка, Анна – старая кошелка.

Эпилог

Выборы нового председателя назначили на первое воскресенье сентября, когда солнышко было еще теплым, листва кое-где уже успела подернуться желтизной, палисадники, принеся жертву первому сентября, опустели, а воздух засеребрился тонкими нитями пауков, озабоченных поиском зимнего пристанища. К выборам Кривинцы подошли ответственно: мужики с утра напились, а бабы разрядились, как на свадьбу. Из домов выходили чинно, собирались по дороге в стайки и, судача о достоинствах и недостатках кандидатов, направлялись к школе, в которой разместилась счетная комиссия.

– Мань, ты за кого голосовать удумала?

– Никитихе крестик поставлю. Она баба толковая, с образованием.

– Ой ли! Видала я, как эта толковая капусту квасит!

– Так ей же не квасить, ей руководить.

– Вот и я о том: прежде чем руководить, научилась бы сначала квасить.

– Ишь! А ты кого ж предлагаешь?

– А то у нас выбор богат! Нитиха да Балакин. Коль не за одного, так за другого.

– А я за себя буду, – вмешался в бабий разговор Ссыка. – Там, говорят, строчка есть: ваш кандидат. Вот туда себя и впишу. А чё? Из меня хороший председатель выйдет.

– Ой, уйди, Ссыка, не смеши!

Анна Матвеевна тоже вышла, накинув на плечи цветастый платок и втиснув ноги в парадные туфли. Туфли немилосердно жали, под платком было жарко, но торжественный случай требовал жертв. На развилке ее догнал полный состав партизанского комитета. Они тотчас приосанились, напустили на себя таинственного туману и, усиленно подмигивая Матвеевне, как шесть поставленных в ряд семафоров, протянули обшлепанный почтовыми печатями конверт.

– Письмо тебе, Матвеевна. Сама знаешь, от кого. Мы в целях конспирации отговорили его на твой адрес писать – слыхали, как тебя милиция шерстила.

Матвеевна, не скрывая волнения, ухватила конверт и суетливо засунула за пазуху. Мужики деликатно отвернулись.

– Так мы к тебе после голосования зайдем. Расскажем, как дело прошло…

– Трактор у меня едва по дороге не встал! – не выдержал секретности Калинкин. – Заскрипел, как елка-пень! Ну, думаю, капец на холодец – придется за механиком бежать. А тут…

– Ты не трынди, черт косой! – одернул его Дерюгин. – После расскажешь. Будет еще возможность. Ну, пошли мужики, чего встали! – и добавил так громко, что идущие неподалеку бабы вздрогнули и посмотрели с живым любопытством. – Так мы вечером к тебе зайдем, посмотрим твою проводку.

– Какую проводку? – не поняла Матвеевна. – У меня с проводкой все в порядке.

– А Степаныч сказал, не в порядке, – упорствовал Дерюгин. – Эх, что с тебя взять!..

Партизаны ехидно переглянулись и бодро зашагали вперед, оставив рядом с Матвеевной Ивана Степановича. Он смущенно пошарил в кармане и вынул две пары крохотных меховых рукавиц.

– Это тебе, Аня, от меня подарочек. Куклам твоим, короче…

В школе, где разместилась счетная комиссия, еще была жива атмосфера недавнего праздника. Она цеплялась за стены цветными плакатами «С новым учебным годом!», обольщала запахом свежей краски, и подбоченивалась ведрами, забитыми вместо привычного школьного мусора стрельчатыми гладиолусами и лохматыми хризантемами. В школьной столовой на скорую руку организовали буфет с бутербродами и лимонадом, который манил народ куда как больше красного голосовательного ящика.

– Люсенька, тебе какого лимонаду купить – буратиновку или колокольчик?

– Все г'авно, дедушка.

– Тогда держи.

Люсенька двумя руками ухватилась за стакан и, булькая и обливаясь, выпила лимонад залпом. Дедушка поощрительно потрепал ее по соломенным волосам и обтер рукавом лицо:

– Ну, вот и умница. Теперь пойдем, проголосуем. За кого голосовать-то будем, внуча? За тетю или за дядю?

Умненькая Люсенька ухватила дедушку за полу пиджака и, выковыривая пальцем застрявшую в зубах ириску, произнесла, картавя, всем на радость.

– Все г'авно, дедушка.

Матвеевна, старательно шевеля губами, внимательно прочитала бюллетень. Помимо строчки «ваш кандидат» была еще графа «против всех». Вот туда-то она, не колеблясь, и поставила жирный крест. Потом, решив, что этого может быть недостаточно, приписала: «идити все к чорту!» Долгие годы жизни в качестве деревенской ведьмы отучили ее относиться к людям по-доброму.

© Copyright Аделаида Фортель ([email protected]), 21/09/2004