Текст книги "Милый друг Натаниэл П."

Автор книги: Адель Уолдман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

У Джулиет все было в порядке – Нейт не сомневался, что многие мужчины находят ее неотразимой и желанной, – просто они друг другу совершенно не подходили. Тем не менее, приходя к выводу, что ошибся в первоначальном впечатлении – не только в случае с Джулиет, но и с другими женщинами, – он неизменно чувствовал себя болваном из-за того, что поддался чувствам и проявил больше, чем следовало бы, энтузиазма.

Конечно, этим женщинам тоже следовало слушать, что он говорил. А он говорил, что не ищет серьезных отношений. С другой стороны, и женщин винить нельзя. Глупо они вели себя или нет – неважно. Нравственные люди не пользуются слабостями других – так ведут себя владельцы трущоб или обдиралы, хватающиеся за любую возможностью задрать цену. А что еще делает мужчина, приглашая женщину на свидание, как не пользуется ее слабостью – надеждой на будущее, верой в лучшее, жаждой отношений и оптимистичной уверенностью в том, что мужчины хотят того же…

И на чем это все основано? На кого они возлагают надежды?

Улица дохнула холодком в обнаженную грудь. Нейт отступил в глубь комнаты. Пора начинать. Книга, о которой шла речь, вышла из-под пера израильского романиста левых взглядов. За последние недели Нейт познакомился с предыдущими сочинениями автора и просмотрел книги с похожей тематикой, но за ту, которую ему предстояло отрецензировать, до сегодняшнего дня еще не брался. Он быстро погрузился в текст и почти не отрывался, лишь изредка поглядывая туда, где солнце опускалось за серую зубчатую линию горизонта, складывающуюся из шести– и семиэтажных зданий. Текст чем дальше, тем больше разочаровывал чрезмерной сентиментальностью и нескрываемым самолюбованием. В какой-то момент Нейт поймал себя на том, что щурится в наступившей полутьме, и включил настольную лампу. Закончив чтение около полуночи, он сразу же взялся за ручку и работал еще несколько часов, после чего погасил свет и ненадолго прилег. Когда тьму за окном тронули розовато-оранжевые лучи восхода, Нейт уже сидел за письменным столом, склонившись над лэптопом. Он подошел к окну. В предутреннем тумане даже уличная церковь выглядела строгой и исполненной достоинства.

… утро – будто в ризы – все кругом одело в Красоту… [37]37
  Из «Сонета, написанного на Вестминстерском мосту 3 сентября 1802 года» Уильяма Вордсворта (пер. В. В. Левика).


[Закрыть]

Надо обязательно, когда не спишь всю ночь, почаще обращать внимание на рассвет, сказал себе Нейт. Такое обещание он давал себе каждый раз, когда засиживался допоздна.

К середине утра солнце уже сияло вовсю. Облака рассеялись, а оставшиеся пушистые ниточки гонял по небу ветер. Нейт опустил жалюзи, закрываясь от невыносимо яркого света. К этому времени он уже подошел к изложению сути своей точки зрения. Разделяя возмущение автора по поводу определенных тенденций в современном Израиле, он писал о неизбежном в скором времени сдвиге страны вправо. Когда государство, провозглашающее верность либерально-демократическим принципам, твердо стоит на националистической основе, противоречие рано или поздно проявится в полную силу, даже если национализм обряжается в одежды сионизма. Теперь, в условиях, когда в стране растет число ортодоксальных евреев и русских иммигрантов, отметающих либеральный принцип как слабость, твердой почвы под ногами тех, кто готов спорить с ними, остается все меньше. В конце концов стране придется принять трудное решение, а не вести бесконечные дискуссии. («Аурит это точно не понравится», – подумал Нейт.)

Время от времени, шлифуя фразу или обдумывая контраргумент, Нейт поднимался и, заложив руки за голову, ходил по небольшому периметру комнаты. Ближе к вечеру он поднял жалюзи и выглянул на улицу. Над верхушками домов пронеслась тень облака, и на мгновение возникло ощущение, что и он сам не стоит на месте.

В начале вечера Нейт отправил законченную рецензию и облегченно вздохнул, как будто вырвался из темного и тесного подвала. Он принял душ, обмотался полотенцем и, оставляя полоску мокрых следов, вернулся в спальню. Щеки еще горели от бритвы. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отправить редактору письмо с несколькими незначительными поправками, которые пришли в голову за бритьем. Вместо этого Нейт собрал три чашки из-под хлопьев, две кружки, пустую банку «бад лайт», оранжевую керамическую тарелку с кусочками пиццы и несколько грязных бумажных полотенец. Не так уж и много мусора для человека, проработавшего, не отрываясь, почти двадцать четыре часа.

Сидя через час в ближайшем спорт-баре – голод утолен, интерес к бейсболу на большом плоском экране увядал по мере того, как нью-йоркские «янкиз» наращивали преимущество над балтиморскими «иволгами», – Нейт поймал себя на том, что думает о Ханне. Встретиться, поговорить о рецензии, которой он в целом остался доволен. Можно вскользь упомянуть Набокова – она бы оценила.

Позвонить? Выяснить, не хочет ли она составить ему компанию. Ну не смешно ли! И что дальше? Он практически засыпает на стуле и уже захмелел после одного пива. Да и не готов еще, пожалуй, начинать что-то новое…

Он оставил под стеклом несколько долларов и кивком попрощался с барменом, грубоватым здоровяком примерно одних с ним лет. Мальчишка из службы доставки пронесся на велосипеде, и Нейт лишь в самый последний момент успел отступить и не попасть под колеса. Ну не смешно ли так нервничать?!

И вообще, дело того не стоит.

Он решил, что позвонит на следующий день.

Ресторан, где они встретились, принадлежал к заведениям в стиле бистро – пол выложен черно-белой плиткой «в шашечку», банкетки обиты красной кожей, а вдохновение декораторы черпали в «Касабланке» и французском колониализме. Когда Нейт вошел, Ханна уже сидела у стойки со стаканом в руке. Косой луч солнца из окна пересекал полосой ее изящную спину, а потом, когда она повернулась, грудь и плечи.

Она была в приталенной блузке и узкой юбке, не совсем мини, но определенно выше колен. И выглядела очень хорошо.

– Хорошо выглядишь.

– Спасибо.

Нейт одернул футболку и только теперь заметил, что животик все-таки выступает. Он подтянулся и увидел, что джинсы, модные, когда-то выбранные для него Элайзой, обвисли и пузырятся на коленях, а карманы, где лежат ключи и бумажник, некрасиво оттопырились.

– Что, дождь ожидается? – спросила Ханна, имея в виду зонтик у него в руке, и повернулась к окну. Над крышами голубело ясное небо.

– Может, я получил неточную информацию.

Нейт рассказал, что зонтик, позабытый кем-то в кофейне несколько месяцев назад, ему дала сегодня работающая там девушка.

– От бесплатного ведь не отказываются, так? – Он критически осмотрел зонтик – большой, пурпурно-белый. – Ну, может быть, немного чересчур броский.

Ханна улыбнулась, снова поразив его сходством с Эмили Кованс.

– Надеюсь, я не становлюсь таким, как мой отец, – сказал Нейт, когда они расположились за столиком в задней части зала. – Он постоянно хвастается, что никогда не покупает посудные полотенца, потому что просто забирает те, которые дают в спортзале.

Ханна спросила, какие они, его родители – «когда не воруют полотенца».

Нейт уже пожалел, что сболтнул лишнее. Так получалось, что о родителях он всегда говорил с насмешкой – в прошлый раз, в баре, высмеял их отношение к Бруклину, – и ему самому это не нравилось. Стараясь развлечь собеседника, он частенько вышучивал их иммигрантские привычки: неполиткорректные высказывания по адресу разного рода меньшинств, защитную, почти детскую уверенность в своем превосходстве над американцами и американской культурой, чрезмерную и очевидную зацикленность на деньгах, недоверчивость к людям, подозрительность, убежденность в том, что все вокруг пытаются их обмануть. Нейт ничего не выдумывал, ничего не добавлял от себя, но в его изложении всегда что-то терялось. Он относился к родителям с куда большей симпатией и сочувствием, чем это следовало из его рассказов. Те, кто слушал его, слышали – так, по крайней мере, ему казалось – и подтекст: «Я не такой, как они, я учился в Гарварде, я живу в Нью-Йорке, я не какая-то там деревенщина». Особенно не повезло в этом смысле Элайзе. Он так и не простил ей искреннего, безжалостного, холодного смеха, каким она сопровождала его рассказ о том, как охали и ахали родители, глядя на выставленную в витрине и предлагаемую в аренду мебель. Они говорили, что кремовый с золотом лакированный кофейный столик и кровать с изголовьем в виде лебедя напоминают им о Версале.

– Они не такие уж плохие, – добавил Нейт, когда официант положил перед ними меню. – Милые люди.

Ханна была более снисходительна. Ее родители выросли в западной части Кливленда («не лучшей его части»). Ее дед работал на автомобильном заводе, и его мозговитому сыночку удалось-таки завоевать сердце ее матери, пользовавшейся немалой популярностью в Кентском университете, где они оба учились.

– Она даже была королевой школьного бала!

Отец Ханны специализировался на корпоративном праве. У нее было две старших сестры, обе состоявшиеся и вполне успешные, обе «больше среднезападные», чем она, и обе замужем – одна жила в Чикаго, другая в Кливленде. Но уже в восточной его части.

Они допили коктейли, и Нейт заказал бутылку вина.

– А у нас все как полагается, – прокомментировала Ханна. – Очень по-американски.

Пару недель назад она побывала у подруги в Кейп-Коде и жила в гостевом домике на берегу. В домике был винный погреб, а спальня выходила на веранду, с которой открывался вид на пляж и море. «Даже не верится, что такое бывает», – сказала Ханна. Нейт заметил, что богатым нравится демонстрировать гостеприимство людям артистических профессий. Им нужна аудитория, которая могла бы по-настоящему оценить то, чем они владеют. Это добавляет им гордости за свое богатство. Ханна сказала, что он слишком циничен. Просто у семьи ее подруги есть деньги. Почему ее гостеприимство подозрительнее гостеприимства других? Нейт объяснил, что вовсе не хотел обидеть ее подругу. Что говорил вообще – так сказать, на макроуровне.

– А, на макроуровне. Ну, тогда понятно.

Нейт тут же смутился. Ну зачем было пользоваться именно этим словом? Что за дурацкая привычка – увлечься, разболтаться и в итоге ляпнуть что-то такое, показать свою расчетливость, свою педантичную натуру, свой академический склад ума! На письме ему удавалось прикрывать это все обманчиво небрежным языком, а в разговоре – выработанным немалым трудом легким тоном, который частенько ускользал в устном общении. Ханна, при всей ее кажущейся робости, держалась спокойно и невозмутимо; это выражалось и в ее иронической, чуть сутулой позе, и в ее лукавом тоне, и даже в том, как невозмутимо она держала бокал.

– Я имею в виду… – начал он.

– Я знаю, что ты имеешь в виду. Просто думаю, что любая всеобъемлющая теория, основанная на недоразумении, ошибочном представлении или преувеличении, должна быть отвергнута.

Она простодушно улыбнулась.

Нейт рассмеялся. Ну почему женщины говорят, что мужчины должны бояться женщин, бросающих им вызов?

Официант разлил по бокалам остатки вина. За дверью ресторана их встретили мокрые и сияющие здания и тротуары. Нейт смахнул со лба упавшую каплю. Ханна недовольно взглянула на небо.

Нейт торжествующе помахал зонтиком:

– Я так и знал!

Ханна с притворным раздражением закатила глаза – типичный жест для женщины, когда она флиртует, – и шагнула под зонтик. Их бедра соприкоснулись. Они стояли так близко друг к другу, что Нейт почти чувствовал ее волосы на своем лице.

– Пойдем к тебе, – сказал он.

Ханна посмотрела на него испытующе, убрала за ухо волосы и даже отстранилась, насколько это было возможно, оставаясь под дождем. Похоже, она обдумывала его предложение со всей серьезностью. Нейту хотелось дотронуться до нее, но что-то, может быть, именно эта серьезность, удержало его, как будто, дотронувшись, он совершил бы некое противозаконное деяние, вроде подкупа присяжных.

– Хочу посмотреть на твое книжное собрание.

– Не смеши меня.

– Понимаю как согласие.

Нейт попытался остановить такси, двигавшееся по мерцающей огнями улице, как электрический автомобильчик по площадке аттракциона, но оно прокатилось еще футов двадцать, прежде чем остановилось. Они побежали к нему и с пьяным смехом забрались на заднее сиденье. Водитель, маленький, лысый мужчина, недовольно заворчал, услышав, что ехать надо в Бруклин, буркнул что-то в сотовый и стукнул кулаком по украшенному салфеточкой рулю. Жест этот вызвал новый взрыв смеха.

Проезжая по мосту, Нейт повернулся – посмотреть на уходящий за спину Манхэттен. Белые светящиеся цепочки тросов под сияющими башнями переброшенных через Ист-Ривер мостов напоминали ожерелья или фейерверк, застывший в самый впечатляющий момент. Знакомый, но неизменно волнующий вид в сочетании с «пластмассовым» запахом такси… и у него едва не закружилась голова. На такси Нейт реагировал примерно так же, как павловская собака на звонок. Пользовался он ими редко, только когда вез к себе новую знакомую.

Ханна жила неподалеку от Миртл-авеню, в квартире на втором этаже дома без лифта. Пока она кружила по гостиной, включая одну за другой маленькие лампы, Нейт стоял у двери. После того как загорелась третья или четвертая, комната постепенно осветилась, явив истертые деревянные полы и чистые белые стены с оригинальной лепниной наверху и почти без картин. Одну стену занимали книжные полки, с другой стороны полустена отделяла гостиную от кухни. Для Нью-Йорка комната выглядела необычно просторной, возможно, отчасти еще и потому, что мебели в ней было относительно немного. Нейту бросилось в глаза отсутствие дивана. И телевизора.

Ханна жестом указала ему на два непарных кресла, расположившихся у окна, по обе стороны треугольного столика. На подоконнике стояла пепельница.

Через оконную сетку в комнату проникал легкий ветерок, и тяжелый влажный воздух был чист и свеж. Ханна включила проигрыватель – какой-то парень играл на гитаре и пел, и голос его звучал печально и эфемерно.

– Думал, тебе нравится панк, – заметил Нейт вслед направившейся в кухню хозяйке.

– Что? – она обернулась. – Что? А, да. «Дисендентс». Другая эпоха.

Эпоха. Нейту это понравилось. И музыка была неплоха, хотя и напоминала ему о «Старбаксе».

Ветерок снова расшевелил воздух. Нейт откинулся на спинку кресла. Время и нормальная жизнь остались где-то там, он вырвался за их пределы и наслаждался приятным ощущением свободы. Согласно календарю, сегодня наступило лето, и его настроение поменялось вместе с сезоном. Свободен и безрассуден. Как когда-то в молодости, когда лето было затяжной возможностью, состоянием души, а не периодом, когда работа замедляется, потому что редактора в отпуске…

Ханна весело порхала по квартире, покачиваясь на подушечках пальцев при каждой смене курса. Привстав на цыпочки, она достала из кухонного шкафчика бутылку бурбона и два тонкостенных стакана с голубыми ободками. Стаканы она поставила на столик рядом с Нейтом, бутылку подняла и, держа ее высоко, как бармен, ловко направила в цель янтарную, мерцающую в свете лампы струю. Немного бурбона пролилось на столик, и капельки жидкости соединили дорожкой два стакана.

Нейт взял тот, что был ближе:

– Будем!

На столе в кухне он заметил фаянсовую посуду – белые с голубым чашки и тарелки.

– Что-то вроде этого моя мама привезла с собой из Румынии. – После того, как Ханна рассказала о своей семье, ему захотелось рассказать ей о своей. Она была совсем не такая, как Элайза.

Он вспомнил о ранчо из красного кирпича, в котором они жили. После уроков Нейт сидел с матерью за столом-трансформером в солнечной кухне 1960-х и пил чай. Мать тогда еще не работала на полную ставку. Он помнил, как размешивал кусочки сахара из фарфоровой сахарницы с тонкой выемкой по ободку и позолотой внутри. Поскольку, когда родители эмигрировали, вещей удалось взять немного, маленькая сахарница заняла в доме положение фамильной реликвии, бесценного сокровища. Оглядываясь назад, приходилось только удивляться, как мать находила что-то аристократическое в своей жизни в Румынии, что-то романтическое и «старосветское» – вопреки бедности, антисемитизму, серости и тупоумию.

– У нее еще осталось что-то от европейского снобизма. За чаем она говорила, что дети там не читают «эту, эту…» – тут она морщила нос, – «Энциклопедию Брауна».

Мать дала Нейту «Двадцать тысяч лье под водой». За чаем же она впервые заговорила с ним о своих любимых книгах. Отбросила за плечо свои длинные, медового цвета волосы и принялась объяснять, что Анна Каренина просто не могла больше так жить. Каренин был хорошим человеком, но его доброта – при этом мать сжала сыну руку костлявыми пальцами – не радовала. На ободке ее чашки оставались пятна от красной помады.

– Наверно, у нее там было мало друзей, – быстро добавил Нейт, почувствовав вдруг, что сказал лишнее. – Они с отцом действительно другие.

Ханна кивнула.

Хорошо, что не стала спрашивать об их браке и о том, какую интерпретацию – довольно своекорыстную, как понял Нейт уже взрослым, – ему давала мать.

Он поднялся и подошел к книжным полкам.

– У тебя много Грина.

Больше всего здесь было старых, в бумажной обложке, изданий, напечатанных в 1960-х.

– Я выросла католичкой.

Она притопала к нему, неся с собой сладковатый аромат бурбона. Нейт повернулся и поцеловал ее.

Через секунду она отстранилась. Опустила глаза. Свет от лампы вспыхнул на длинных ресницах, придав лицу апатичное выражение. Но потом она сама все испортила. Сказала, что он может остаться, если хочет, но она предпочла бы…

Ханна прикусила губу.

– Наверно, мне надо было сказать это раньше, до того как ты сюда приехал.

Нейт торопливо, как будто получил замечание, отступил. Она нервничала, словно имела дело с каким-то мерзавцем, который мог рассвирепеть и изнасиловать ее только за то, что она не пожелала с ним переспать.

– Все в порядке. – Он выглянул в кухню. – Как тебе будет угодно.

– Просто… – Ханна на мгновение оторвала взгляд от пола и посмотрела Нейту в глаза. – Просто мы не настолько хорошо знаем друг друга. Это главная причина.

Нейт пощелкал костяшками левой руки. Прожить без секса можно, но чего ему не хотелось, так это заводить долгий и малоприятный разговор на этот счет.

– Я понимаю. Это не проблема. Правда.

Она, должно быть, уловила нетерпеливые нотки, потому что тут же насупилась.

– Вот и отлично. – Ханна выдала подобие улыбки.

Нейт сунул руки в карманы и снова повернулся к книжным полкам:

– Скажи-ка мне вот что. Это имеет какое-то отношение к тому, что ты католичка?

Она ошарашенно моргнула. Потом вскинула бровь:

– Нет. Это имеет отношение к тому, что ты еврей.

Нейт рассмеялся – от души. А когда успокоился, от недавней неловкости не осталось и следа. Ханна, похоже, тоже справилась с раздражением и, прислонившись к шкафу, с любопытством посмотрела на Нейта.

Он погладил ее по щеке:

– Если ты не против, я бы остался.

Она кивнула:

– Я не против.

Глава 6

Нейт и Аурит встречались обычно в одном и том же ресторане. Расположенное между его квартирой и ее заведение устраивало Нейта умеренными ценами и не отвращало Аурит, поскольку сохраняло некие кулинарные претензии. К тому же оно каким-то загадочным – по крайней мере, для Нейта – образом сохраняло свой стиль. Средневековые штрихи – темные стены, высокие деревянные скамьи, похожие на факелы железные потолочные светильники – создавали определенный колорит.

Нейт пришел первым и устроился за столиком возле кухни.

Аурит позволила себе десятиминутное опоздание и, явившись, первым делом придирчиво оглядела зал.

– Не понимаю, почему тебе так хочется сидеть здесь, когда вон там и вон там свободные кабинки?!

Нейт посмотрел на часы на своем телефоне.

Они пересели, и Аурит тут же принялась рассказывать о вечеринке, на которую попала в прошлый уик-энд:

– Там были два жутких парня, совершенных придурка, так вот – они обсуждали, вопя во все горло, с кем из присутствующих женщин хотели бы уйти домой. Меня так и тянуло сказать: «Вы хотя бы понимаете, что вас могут слышать? Понимаете, на каком экзотическом языке разговариваете?» – Аурит покачала головой. – Я упомянула, что они были отвратительные?

Потом она переключилась на обед с подругой:

– Прекрасная во всех прочих отношениях женщина, но есть у нее привычка, от которой на стену хочется лезть. Стоит только сказать что-то, как она тут же начинает объяснять это тебе, словно ты понятия ни о чем не имеешь. Ты говоришь, например, что в последнее время многие перебираются в Саут-Слоуп, а она вставляет, что там жить удобнее и дешевле, чем в других районах, и тебе остается только выразиться в том смысле, что, мол, спасибо, и, кстати, я не совсем дура.

Нейт рассмеялся.

– Нет, правда, ужасно раздражает, – продолжала Аурит. – Но, с другой стороны, это еще и печально. Она ведь постоянно отвращает от себя людей и сама не понимает, почему.

У подошедшей к столику официантки были блондинистые волосы с темными корнями и искусно разукрашенные татуировками руки. Приняв заказ, она удалилась, а Аурит поинтересовалась у Нейта, что у него новенького. Он рассказал про рецензию, благоразумно опустив те детали, которые, на его взгляд, могли вызвать возражения.

– Мм-м?.. хмм-м… угу… Интересно.

Она заметно оживилась, когда он мельком упомянул, что снова встречался с Ханной, и даже подалась вперед:

– Расскажи!

Нейт рассказал, причем в какой-то момент даже удивился собственной экспансивности. А ведь если не считать одного напряженного эпизода, вечер и впрямь удался.

– Это когда было, в среду? В четверг? И что потом? – Аурит намазывала маслом хлеб и, не услышав ответа, отложила нож.

– Ты даже не позвонил ей?

Иногда Аурит напоминала ему Лоракса, злобного персонажа из книжки Доктора Сьюза [38]38
  Теодор Сьюз Гейзель (1944–1991) – американский детский писатель и мультипликатор, по его книгам поставлены мультфильмы, радиоспектакли, мюзиклы.


[Закрыть], вырастающего из пня и нападающего на жадного капиталиста. Невысокая, тяжелая вверху, с большой грудью и широкими плечами, образующими вершину треугольника, и узкими бедрами, закованными в облегающие джинсы, она выглядела, как шахматная ладья.

Смуглая, с мелкими, симпатичными чертами лица, она носила короткие волосы, которые, как ни странно, не выглядели короткими или, по крайней мере, не производили впечатления чего-то андрогенного. Легкие воздушные пряди то и дело вились вокруг ее лица, дотягиваясь порой до подбородка, или падали, путаясь, вперед, отчего их приходилось убирать за крошечные ушки.

Аурит уже давно объяснила Нейту, что ничего романтического у них не получится, поскольку, когда они начали проводить время вместе, он уже встречался с Элайзой, а к тому времени, когда они с Элайзой расстались, было уже поздно – их отношения перешли в категорию «дружеских». Долгое время Нейт верил, что так оно и есть, потому что объяснение прозвучало убедительно и логично и потому что Аурит, как ему представлялось, разбиралась в этих вещах гораздо лучше. Но потом он понял, что его просто никогда к ней не тянуло. Свет вовсе не сошелся клином на Элайзе, и он всегда замечал других красивых женщин. Аурит просто не принадлежала к их числу. Открытие это немного даже испугало Нейта. Аурит могла быть убедительной и почти уверила его в том, чего не было. Но в то же время в каком-то отношении ему стало легче. Аурит умела добиваться своего. Пожелай она заполучить его в качестве бойфренда, он, скорее всего, уже ходил бы за ней по магазинам, обвешавшись ее пакетами…

Официантка принесла бургер Нейту и большую тарелку с какими-то продолговатыми листьями для Аурит, после чего поспешно ретировалась, возможно, чтобы избежать дополнительных заказов в том же духе.

– Что это? – спросил Нейт.

– Ты не ответил на мой вопрос, – напомнила Аурит. – Когда это было?

Нейт подался вперед, чтобы рассмотреть получше:

– Аругула? [39]39
  Однолетнее травянистое растение семейства капустных.


[Закрыть]Ростки бамбука?

– Четыре? Пять?

– Какой-то клевер? Ты их с чем будешь?..

– Хочешь заставить ее ждать? Мне просто интересно, что себе думают мужчины, когда выкидывают такие штучки.

– Ты не подсела на какую-нибудь экстремальную диету? Может, мне уже пора беспокоиться?

Аурит слишком гордилась своей фигурой, чтобы пропустить такое:

– Это пицца!

– Хм-м, может, там, откуда ты родом, это и называется пиццей, но здесь, в Соединенных Штатах, у нас для этого другое название – травянистый холм.

– К твоему сведению, это прошутто [40]40
  Ветчина высшего качества из окорока, натертая солью.


[Закрыть]и пицца-аругула.

Вооружившись вилкой, Аурит развела зелень, и Нейт увидел под ней что-то напоминающее обычную пиццу с сыром и прошутто. Она убрала вилку, и листья сомкнулись.

– Итак… Ханна?

Нейт начал поливать кетчупом бургер.

– Устраиваешь мне допрос третьей степени? Я всего-то два раза с ней встретился. Я с ней даже не спал.

В постели той ночью – кстати, четыре ночи назад – они немного разговаривали и много – вполне невинно, как расшалившиеся подростки – обжимались. Все было довольно мило.

Как и утешающее осознание – может, оно приходит с возрастом? – того, что утром ты проснешься, не чувствуя той неловкости, которая часто сопутствует мимолетной пьяной связи. Утром он немного прогулялся. Возвращаясь домой, прошелся по любимой улице с отступившими от тротуара зданиями. Построенные промышленниками девятнадцатого века, особняки пришли в упадок и в середине двадцатого века превратились в однокомнатные пансионы. В последние годы квартал пережил еще одну метаморфозу: пансионы стали доходными многоквартирными домами. В то летнее утро тенистая улица благоухала ароматами и радовала глаз буйной зеленью. И домой Нейт вернулся в необычайно бодром настроении.

– И что? – сказала Аурит. – Это важно? Не распустил руки и теперь волен делать все, что хочешь?

Бога ради.

Нейт положил на бургер булочку, взял его обеими руками и откусил. Выскользнувшая из-под булочки капля кетчупа шлепнулась на руку. Он вздрогнул под пристальным взглядом Аурит. Смотрела она по-особенному. Если не принимать во внимание слегка расширившиеся зрачки, что предполагало напряженную умственную активность, у нее был вид человека, пытающегося осознать и принять некую новую, убийственную, только что открывшуюся истину. Глядя на лежащую на бургере булочку, Нейт представил, что находится на плавно покачивающейся лодке. И единственное, что есть с ним на лодке, это большой, сочный чизбургер. Увы, идиллия жила недолго…

– Великолепно. Ты пишешь рецензию года, ты занимаешься чем-то там еще и при этом пару раз встречаешься с девушкой, проводишь с ней ночь – спишь ты с ней или нет, кого это волнует? – а потом: с глаз долой, из сердца вон! Ты выпроваживаешь ее за дверь, а сам возвращаешься в свою Нейтландию. А как же она?

Уж лучше бы он пригласил Джейсона! С ним хотя бы можно было бы спокойно съесть этот чертов бургер…

Нейт задумчиво посмотрел на противоположную стену с выставленным на всеобщее обозрение устрашающим, похожим на копье орудием.

– Думаю, было бы немного странно, если бы Ханна придала такое уж большое значение каким-то двум свиданиям, – сказал он, чувствуя, что уже одним фактом ответа делает уступку Аурит, но не видя альтернативы, которая не завела бы ее еще сильнее. – По-моему, ты не очень-то в нее веришь.

– Двум свиданиям, которые, как ты сам сказал, прошли вполне удачно. Теперь она думает о тебе. Думает, что может быть, вообразила лишнее, нафантизировала себе всякого, а на самом деле все было не так уж и хорошо, потому что в противном случае ты бы наверняка позвонил!

– Может, она думает, что я не позвонил, потому что был занят? И, кстати, так оно и есть. Или, может быть, она вообще ничего не думает, потому что тоже занята. Она девушка умная, и у нее тоже дела. По-моему, ты к ней несправедлива, когда представляешь ее такой вот печальной девой, сидящей в ожидании перед телефоном. Может, я ей даже и не понравился, – Нейт состроил милую, как он надеялся, улыбку: – Каким ужасным это тебе не может показаться, не все женщины находят меня неотразимым.

Аурит взяла с пиццы веточку аругулы:

– Без обид, но ты как будто защищаешься.

Бургер упал на тарелку.

Аурит потыкала вилкой в зелень, пытаясь подобраться к пицце. Отрезала крошечный треугольничек. И, уже поднеся его ко рту, остановилась:

– Тут ведь вот какое дело. По-моему, Ханна – спокойная и рассудительная. Тебе такие нравятся, – заговорила она неторопливо, водя вилкой с наколотым на нее кусочком пиццы над тарелкой. – Обычно ты выбираешь не тех женщин. Замечаешь кого-то симпатичного и подыскиваешь причину, чтобы считать ее интересной. Потом, когда ничего не получается, ведешь себя так, словно вся проблема в выборе «женщины или отношения», а не в женщинах, которых ты выбираешь. Взять хотя бы ту взбалмошную Эмили, которая вела себя как шестнадцатилетняя девчонка.

– Какая еще Эми?.. – начал Нейт, но не договорил. Может, Эмили Берг? Он на секунду закрыл глаза. – Знаешь, я не хочу об этом говорить. Можно о чем-нибудь другом? Пожалуйста?

Он знал, что Аурит интерпретирует его просьбу как защитную реакцию. Но это не так. Просто неприятно, что она не к месту вспомнила про Эмили. Да и весь этот ее поверхностный анализ его личной жизни, излагаемый, естественно, тоном полнейшей уверенности…

– Хорошо, – согласилась Аурит.

– Спасибо.

Нейт откусил край бургера.

– Мне просто непонятно, как так можно. По-моему, когда встречаешь подходящего человека и тебе хорошо с ним, нужно относиться к этому серьезно и вести себя осторожно…

Нейт почувствовал себя жертвой какого-то изощренного истязания, при котором мучитель выслушивает тебя и вроде бы даже сочувствует, но при этом не забывает тыкать голым электрическим проводом.

В свое время Аурит приняла на вооружение систему категоризации людей, которую сам Нейт считал весьма полезной. Люди, говорила Аурит, делятся на горизонтально и вертикально ориентированных. Горизонтально ориентированные озабочены исключительно мнением других и стараются в первую очередь подстроиться под и произвести впечатление на тех, кто находится на одном с ними уровне. Вертикально ориентированные помешаны на некоей высшей «истине»; они верят в нее беззаветно и провозглашают ее всем, независимо от того, желает их кто-то слушать или нет. Горизонтально ориентированные – притворщики и льстецы, у ориентированных вертикально часто отсутствуют навыки общения – это они выходят на улицу, чтобы провозгласить апокалипсис. Нормальные люди находятся посередине, но отклоняются то в одну, то в другую сторону. Сейчас Нейта так и подмывало объявить Аурит, что она сползает в вертикальную зону, где каждый слышит только свой голос. Но вместо этого он сказал другое:

– Мы можем поговорить о чем-то еще, не о свиданиях? На свете много всякого, кроме – кто с кем хочет встречаться и «Боже мой, так ты еще не позвонил ей?». Мы же не в этом гребаном «Сексе в большом городе».

Аурит подняла брови, откинула голову и задрала подбородок, так что теперь, при всей своей миниатюрности, смотрела на Нейта сверху вниз, будто с какого-то насеста.