Текст книги "Рассказ инквизитора, или Трое удивительных детей и их святая собака"

Автор книги: Адам Гидвиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава 5
Вторая часть рассказа монахини

В ночь перед путешествием Вильям лежал на своей узкой постели в дормитории[1]1
  Дормиторий – общая спальня монахов.


[Закрыть], уставившись во тьму. Рядом, справа и слева, юные послушники сопели, каждый уткнулся в сгиб локтя. На другом конце дормитория старикам снились обильные трапезы и невозвратно ушедшие друзья.

Лишь только Вильям убедился, что остальные спят, он выбрался из-под шерстяного одеяла и встал на колени на холодном каменном полу. Потом, нащупав дыру, запустил руку в сено, которым был набит матрас. Рука сомкнулась на поясе.

Вильям задрал рясу, вытащил пояс, поддерживающий подштанники, и вдел тот, что из тайника.

Он затолкал в матрас свой старый кожаный пояс. Потом опять лег.

Он улыбнулся чему-то в темноте.

На следующее утро Вильяму выдали осла и два вьючных мешка с книгами для аббата Хуберта из Сен-Дени. Он пробежал взглядом по названиям: Изидор из Севильи, иллюминированный экземпляр «Уложений святого Бенедикта», «Символ веры» святого Августина… Потом, на дне первого мешка, Вильям увидел странную книгу, она казалась потертой и скособоченной, словно была сработана не в монастыре, а чьими-то неумелыми руками. Он было потянулся за ней, но аббат, который внимательно наблюдал за Вильямом, остановил его:

– Будь добр поторопиться, юный Вильям. Тебе многое предстоит сделать.

Вильям положил книги на место, попрощался с аббатом, потом с любимым братом Жеромом.

– Не бросай учебы, Вильям, – сказал брат Жером, – и будь поосторожней.

– Ладно, – отвечал Вильям.

– Что именно «ладно»? – спросил брат Жером. Вильям улыбнулся.

– Я не брошу учебы.

Жером разражается смехом.

– Он и вправду это сказал! Вот шалопай! Он трясет своей белой бородой и вздыхает.

День был холодным, небо – серым, как сырая шерсть, но Вильям в жизни не чувствовал такой свободы. Он мог пойти куда угодно, делать все, что угодно. О, разумеется, он отправится туда, куда велел ему аббат, и выполнит все, что поручено. Но никто не будет надзирать за ним, никто не будет говорить, что он делает все не так. Он сам себе хозяин. Удивительное, прекрасное чувство.

Вильям миновал крестьян, трудившихся на полях аббатства, и их темные крошечные хижины, стоящие вдоль дороги. Он гадал, на что похожа их жизнь. Он гадал, столько ли среди них лжецов и бездельников, как утверждал брат Бартоломью.

Внезапно двери одной из хижин отворились и из них вышла молодая женщина. Дочь Евы! – подумал Вильям. Она была высокой, с густыми каштановыми волосами, и один только вид ее заставил Вильяма почувствовать себя странно. Возможно, отец Бартоломью был прав. Возможно, она и впрямь владела какой-то сатанинской силой. Он прибавил шагу.

Вперед, к лесу Мальзербе.

У природы свои способы предупредить об опасности. Не подходи, не пробуй, не трогай!

Иногда она предупреждает, показывая яркие желто-черные полоски. Иногда – обнаженные клыки. Иногда это просто такое чувство. Чувство, говорящее: «Уходи. Ты здесь чужой!»

Так и с лесом Мальзербе. Темный, как сумерки, – даже в полдень. Деревья нависают над тобой, ручьи не журчат, они рычат, а животные, перекликаясь, словно предупреждают о неминуемой опасности.

Сперва ты начинаешь следить за тенями. Их больше, чем должно. И они тянутся следом за тобой.

Потом ты замечаешь глаза. Алые глаза, глядящие на тебя из темноты. И когда тебе повсюду начинают мерещиться глаза, ты хочешь повернуться и бежать прочь. И верно, многие так и делают. Но не Вильям. Он все дальше углублялся в лес.

Лягушки сердито квакали на юного послушника, и каждый их крик звучал, точно проклятье. Крупные насекомые, точно тросточки с ногами, застыли на деревьях. Порой Вильям натыкался на паучью сеть и яростно вытряхивал крохотных, невидимых паучков из своих черных курчавых волос.

По мере того как тревожные сигналы становились все громче, все заунывней, все настойчивей, жизнерадостное настроение Вильяма съеживалось, увяло и наконец бежало, точно побежденная армия с поля боя. Тросточки с ногами стали еще больше – некоторые достигали четырех футов[2]2
  1 метр 22 см.


[Закрыть] в длину. Вильям положил ладонь на шею ослика. Его шея дрожала.

Внезапно осел остановился.

Вильям попытался тащить его за узду, но без толку – его пришлось тащить бы так всю дорогу. Он остановился в размышлении, уперев руки в бока.

И уронил их.

Перед ним на тропе замаячили бледные фигуры. Их плечи были сгорблены. Пальцы скрючены, точно когти. Казалось, вкруг их голов клубится тьма.

А затем из-за деревьев выдвинулись тени.

У Вильяма на лбу и под мышками выступил холодный пот.

Если Жером говорил правду и у извергов были красные глаза, бледная кожа и черные, иссохшие сердца, то эти мужчины и женщины, окружившие Вильяма, были, без сомнения, извергами. Они были одеты в лохмотья. В своих скрюченных, точно когти, пальцах они сжимали топорики и булавы с заостренным навершием. У некоторых были короткие луки, а за спиной – колчаны, полные стрел. И вкруг их голов клубился мрак.

Одна из них, жилистая женщина с таким вздернутым носом, что он походил на свиной пятачок, выступила вперед. Остальные, казалось, попятились.

– Я – Нечестивая, – провозгласила она, – и ты сделаешь то, что я скажу.

Голос ее был точно треск сухой ветки.

Вильям не двинулся. Не сказал ни слова. Просто стоял. Деревья шумели, хотя ветра не было.

– Ладно, – ответил он наконец, – и что же ты скажешь?

– Мы начнем с того, что у тебя в мешках, – прорычала Нечестивая, ткнув корявым пальцем в направлении мешков с книгами, – выверни-ка их.

Вильям облегченно вздохнул.

– А, книги? Ладно. – Он рассмеялся. – Я-то испугался, вы потребуете мою рясу!

Он отстегнул пряжки двух кожаных мешков на спине осла и швырнул их в грязь.

Нечестивая подозрительно таращилась на него.

– Зачем это нам твоя ряса?

– Совершенно незачем, – быстро ответил Вильям и отвел взгляд.

Женщина усмехнулась, показав зубы, желтые и крепкие, точно рог.

– А ну, давай-ка рясу! – велела она.

– Ладно, – проворчал Вильям, – пусть так.

Он начал стягивать рясу через голову.

– Если вы не потребуете мои подштанники.

Нечестивая хрипло расхохоталась.

– С чего бы нам твои… – Тут она остановилась. Поскольку, как только Вильям задрал рясу до пояса, она увидела, что его подштанники поддерживает пояс, инкрустированный причудливыми золотыми бляшками.

– Он подвязывал подштанники поясом из золота? – восклицаю я.

– Разве нет? – отвечает монашка, глядя на Жерома.

Жером хлопает в ладони.

– Воистину так! Это единственное, что ему досталось от матери. Работа золотых дел мастеров из Кордовы. Разумеется, пояс не был предназначен для подштанников. И Вильяму не разрешалось носить его в монастыре. Он, должно быть, продумал все это с самого начала… – Жером улыбается, качая головой. – Но это опасный замысел.

– Какой замысел? – спрашиваю я.

Вместо ответа Жером вновь оборачивается к маленькой монашке.

Когда Нечестивая увидела пояс, украшенный золотом, она проскрипела:

– О нет! Теперь-то все ясно! Вот почему ты не хотел снимать рясу! Давай-ка его сюда.

– Ох, – вздохнул Вильям, – но я не могу! Предстать нагим перед незнакомыми людьми – грех.

Нечестивая усмехнулась.

– О вы, глупцы со своей моралью и своими грехами. Какая разница? Мы все равно тебя собирались убить! Так снимем пояс с мертвого тела.

– О! – сказал Вильям. – Об этом-то я и не подумал. В таком случае вместо подштанников держите вот это!

Вильям прыгнул вперед и обеими огромными руками ухватил за волосы сразу двух врагов, что были к нему всех ближе. И со всей силы ударил их друг о друга. Головы раскололись как тыквы. Алая кровь обрызгала обнаженную грудь Вильяма.

На миг все застыли. Два нечестивых упали как подкошенные. Голов у них не было.

Вильям был поражен не меньше своих врагов. Но он овладел собой достаточно, чтобы сказать:

– Вам еще что-то от меня нужно?

Нечестивая глядела на него вытаращив глаза. Затем она отверзла свой ужасный рот и завопила:

– УБЕЙТЕ ЕГО!

И изверги набросились на почти обнаженного юного великана.

Вильям взмахнул могучим кулаком, и череп одного из извергов провалился внутрь себя. Он лягнул ногой, точно лошадь, и ударил в живот подкравшегося сзади противника, так что его кишки превратились в кашу. Еще один изверг обеими руками ухватился за топор. Вильям поймал топор за ручку, вывернул руку нападавшего и сломал ее. Затем ухватил другого за длинную жилистую шею и начал размахивать им как дубинкой, расшвыривая остальных. Изверг кружился в воздухе, издавая пронзительные вопли, улетающие к вершинам леса Мальзербе. Потом Вильям разжал руки.

Изверг пролетел над головами своих товарищей, врезался в дерево и соскользнул, оставив на ободранной коре потеки крови. Наконец, один, последний изверг бросился прямо на Вильяма. Вильям ударил его в лицо с такой силой, что шея противника переломилась и он, простившись с жизнью, упал на землю.

Драка прекратилась. Вильям сгорбившись стоял посреди тропы, ярко-красная кровь окрасила его лицо и грудь.

Нечестивая выбросила руку вперед, прекращая бойню.

– Ты сильный, – неохотно призналась она, – в самом деле сильный. Но позволь узнать, сколь уязвима твоя плоть перед стрелами?

За ее спиной трое извергов подняли свои короткие луки, нацелив стрелы прямо в сердце Вильяма.

Вильям отступил на шаг. На земле рядом с ним лежала оброненная одним из противников мощная булава. Он медленно потянулся к ней, не спуская взгляда с лучников.

Но затем он вспомнил слова аббата. Никакого оружия. Ничего, кроме плоти и кости.

Он отступил на шаг. Тетива заскрипела. Еще шаг. Луки натянулись до отказа.

Теперь Вильям очутился рядом с ослом.

– Стреляйте! – взвизгнула Нечестивая.

В то же мгновение Вильям пригнулся, ухватил осла за ногу и со всей силы дернул.

Нога животного отделилась от тела.

Что звучит чудовищно. Но вы будете рады узнать, что осел ничего не почувствовал. Он просто стоял, таращась на деревья.

Быстрый как молния Вильям замахал ослиной ногой. Стрелы попадали в плоть осла.

Изверги застыли как вкопанные. Осел захромал на трех ногах прочь и стал щипать траву на обочине.

Вильям занес четвертую ногу над головой и пошел на приступ.

Угрожая своим оружием. Оружием из плоти и кости.

В один миг он оказался среди врагов, размахивая ногой, точно чудовищной дубинкой. Он сбил ей крайнего лучника и швырнул его на двух других. Враги бросились на него, и вскоре все, что можно было разглядеть, – это груда шевелящихся тел, взлетающая над ними ослиная нога и брызги крови – ярко-алой, ослиной, и темно-алой, человеческой.

Наконец на тропе осталась стоять лишь одна Нечестивая.

Вильям вновь занес ногу над головой.

– Ну? – спросил он. – Что ты теперь скажешь?

Но Нечестивая не сказала ни слова. Она просто повернулась и бросилась бежать.

Так что Вильям остался стоять среди груды мертвых извергов, в одних лишь подштанниках с украшенным золотом поясом. Он огляделся, помолился за упокой душ убитых, подобрал заляпанные кровью кожаные мешки и, наконец, подошел к ослу. Он приставил ослиную ногу обратно на место, и та тут же приросла.

И вот Вильям пошел через лес Мальзербе, ведя за собою довольного осла, и так они и пошли дальше в Сен-Дени.

За столом воцаряется молчание.

Я говорю:

– Этого не могло быть.

Маленькая монашка пожимает плечами:

– Но так и было.

– Он забил их до смерти ослиной ногой?

– Я такого в жизни своей не слышала, – вставляет Мари.

Обернувшись к старому монаху, я пытаюсь справиться с нахлынувшим раздражением.

– Жером, ты божий человек. Как ты полагаешь, то, что сотворил Вильям, – чудо?

Жером пожимает плечами:

– А как это иначе назвать?

Тогда я осторожно спрашиваю:

– Не хочешь ли ты сказать, что он – святой?

Жером теребит свою белую бороду.

– Ну, чтобы быть святым, потребно всю жизнь творить чудеса, – говорит он. – К тому же все определяет смерть.

– Да, – отвечаю я, – верно.

– Так что узнаем, так ли это, когда он умрет, полагаю, – заключает Жером, – если король свершит все, что задумал, то мы увидим это довольно скоро.

Трактирщик кладет ладони на худые плечи Жерома и возглашает, что он безвозмездно обнесет всех элем.

– Есть ведь еще и третий ребенок, мальчик, – говорю я, – кто-нибудь что-нибудь знает о нем?

От соседнего стола поднимается крепкий мужчина с тяжелой челюстью и огромными ручищами. У него темная вьющаяся борода. Он подходит к нам.

– Третий ребенок, говорите? Его зовут Якоб.

– Ты его знаешь?

– С чего бы нет? Разве не рос он вместе с нами? Разве не спас мою жизнь неделю назад? Да, знаю.

– Как тебя зовут?

– Арон. Я мясник в Ножан-сюр-Уаз. В еврейской части города.

– Пожалуйста, – говорю я, – расскажи нам о мальчике.

И он рассказывает.

Глава 6
Рассказ мясника

Сначала обрисуем обстановку. Мы в маленьком домике, где живут Батшеба и Мойше и их сын Якоб. Тот, которого так разыскивают.

Так вот что я должен сказать о Якобе. Вообще-то его почти все сторонятся. Он очень мягкий. Очень вежливый. Но он немного странный. Ему, думаю, легче держать себя со взрослыми, чем с другими детьми. Так или иначе…

Так, кто у нас еще? Ну, во-первых, я сам. Потом, рабби Исаак. И молодой отец по имени Леви со своим маленьким сыном.

Леви не по себе. С его малышом, всего пяти лет от роду, не все в порядке. Вот почему мы все здесь собрались. Чтобы попробовать ему помочь.

Леви стоит, переминаясь с пятки на носок.

– Он делает так уже несколько месяцев. Я не понимаю почему. Его мать не понимает почему. Ее мать не понимает почему, а уж ей-то известно все.

Потом это происходит.

Малыш, сын Леви, изо всех сил зажмуривает глаза, а потом широко распахивает их, словно всматривается в иной мир.

– Вот! – кричит его отец. – Он опять это делает.

Мы смотрим, и, должен признать, это выглядит так странно, так… неестественно… что нам становится страшно.

– Он часто так делает? – спрашиваю я.

– Постоянно, – отвечает его отец.

Рабби Исаак жует край своей бороды.

– Страшно сказать, – говорит рабби, – но он может быть одержим.

Леви стонет и начинает раскачиваться сильнее, на носок, на пятку, опять на носок.

Но Батшеба одергивает рабби:

– Какой позор! Суеверный старик! Он же совсем ребенок! Он не может быть одержим!

– Злые духи могли войти в него ночью, – отвечает рабби, – проскользнуть сквозь открытое окно.

– Чушь, – фыркает Батшеба, – с чего бы это духу лезть в окно?

Мойше шепчет:

– Христиане говорят, что в этих лесах живут какие-то изверги. Старая раса, старше даже, чем мы, и они крадут детей и растят их, как рабов, а на место наших детей подбрасывают свое злосчастное потомство. Может, это просто крестьянская сказка, но в наши дни кто может знать…

– Про этих злых духов или извергов хоть что-нибудь говорится в Торе? – возражает Батшеба. – Что, Господь уже измыслил для нас новую казнь? Старых недостаточно?

– Вот! – Рабби Исаак показывает на мальчика. И точно, он опять это делает. Сначала зажмуривается, потом открывает глаза широко-широко. Я мог бы поклясться, мальчик одержим. Чем еще объяснить это?

Мы, старшины общины, стоим, теребя наши бороды, а рабби еще и жует краешек своей.

– Можно о чем-то спросить? – раздается тихий голосок из темного угла комнаты. Голос принадлежит Якобу.

Рабби хмурится:

– В чем дело, дитя?

– У меня вопрос.

– У меня много вопросов, Якоб. Что, у тебя только один? И какой же?

Но Якоб отвечает:

– Он не к тебе.

Рабби выглядит оскорбленным. Якоб проходит мимо него, потом мимо меня и Леви и наконец останавливается перед маленьким мальчиком. Он смотрит на него очень долго. И наконец Якоб говорит мальчику:

– Где твоя борода?

– Это еще что за вопрос? – восклицает Леви.

– Мойше, послушай, – обращается рабби к отцу Якоба, – что это такое?

Но Якоб протягивает руку и дотрагивается до лица мальчика.

– Я знаю, что говорю! У них у всех бороды! Почему у тебя нет? – Он, прищуриваясь, очень внимательно и серьезно смотрит на мальчика.

– У меня нет, – говорит мальчик.

– Вижу. Но почему?

Якоб прижимает руку к губам, словно он очень удивлен.

Рабби пучит глаза. Но мальчик улыбается.

– Потому что я маленький, – говорит он.

– Мне ты кажешься вполне большим, – говорит Якоб.

– Но не настолько! – отвечает мальчик.

– Так что пока никакой бороды?

– Нет!

– А когда? Скоро?

– Нет!

Малыш начинает хохотать, темные глаза сверкают в свете очага. Нас всех съедает нетерпение. Что Якоб такое творит?

Якоб пожимает плечами.

– Ты кажешься старше, чем на самом деле, – говорит он.

Мальчик не сводит с него глаз. А потом снова делает это. Он зажмуривается, а потом широко распахивает глаза, словно вглядывается в какой-то чуждый нам мир.

Никто не отваживается шелохнуться.

А потом, очень спокойно, Якоб говорит:

– Скажи, зачем ты это делаешь?

Мальчик пожимает плечами.

А потом говорит:

– У меня сильно слипаются ресницы.

Молчание. Никто в хижине не смеет даже дохнуть.

А потом все начинают смеяться. Мы смеемся все громче и громче. Кто бы подумал!

– Его ресницы! – хохочем мы. – Леви, его ресницы!

– Ты что, его никогда не спрашивал?

– И ты для этого созвал старшин Ножана? Из-за ресниц?

Мы поднимаем такой шум, что малыш начинает плакать. Якоб обнимает его за плечи.

– Шшшш… – говорит он, – они смеются не над тобой. Они смеются над собой и друг над другом, над тем, что не знали того, что было известно маленькому мальчику.

Он гладит мальчика по щеке.

– Видишь? Тебе бы пристало носить бороду. Ты знаешь больше, чем все эти бородачи вместе взятые.

И я слышу, как Батшеба шепчет:

– Это мой сын. Благодарение Господу, это мой сын.

– Но это не чудо! – говорю я. – Ум, безусловно. Умение заглянуть в душу ближнего, без сомнения. Но двое других детей явили чудо! По крайней мере, так вы все утверждаете.

– Погоди. – Вот и все, что говорит Арон.

Этой ночью пришли факелы. Якоб свернулся на соломе меж матерью и отцом. Я знаю, потому что он рассказал мне, позже. Он прислушивается к их дыханию, но потом вдали слышит иные звуки.

Голоса, которые что-то выкрикивают. Юные голоса. Смех.

Затем другие голоса, крики, рев скотины и треск пламени.

– О нет, – бормочет Мари.

Я смотрю на старого Жерома. Он прикрывает глаза.

Якоб выбирается из постели.

– Проснитесь! – кричит он, и его родители тут же вскакивают на ноги.

Он бежит к двери их хижины и отворяет ее рывком.

Из темноты выскакивают два парня. Якоб глядит на них, глядит внимательно, и внезапно, как вспышка молнии, озаряющая небо, приходит понимание. Это мальчишки-христиане из другой части города. Крестьянские мальчишки. Они смеются, но в глубине души они испуганы. Это что-то вроде проказы, злой выходки.

Призрачный, дрожащий свет озаряет небо. Якоб поднимает взгляд. Крыши объяты пламенем.

Мальчишки подстрекали друг друга поджечь еврейскую слободу.

Батшеба тащит сына назад в хижину. Якоб глядит на своих родителей. Их лица окаменели от страха.

– Оставайся здесь, – шепчет отец Якоба.

– Но я могу помочь! – говорит Якоб.

В этот миг дверь с грохотом отворилась. В дверном проеме стоял парень в кожаной шапочке и с дикими, расширенными глазами. Ему было не больше пятнадцати. В руке он держал факел. В другой – тесак. Он ткнул факелом в стены. Солома, замешанная с глиной, начала дымиться.

Батшеба ухватила железную кочергу. Якоб думал, что она набросится на парня, но она вместо этого ударила кочергой в противоположную стену. Три сильных удара проделали в стене дыру. Теперь подросток тыкал факелом в тростниковую крышу, поскольку все стены дымились. Отец Якоба застыл без движения.

Нет. Не без движения. Якоб видел, что его губы шевелились. Он молился.

Дыра в стене была достаточно большой, чтобы туда можно было протиснуться. Батшеба ухватила Якоба за загривок и толкнула в отверстие.

– Якоб, – сказала она, жарко и сильно дыша ему в ухо, – беги. Прячься в лесу. Мы тоже придем, тоже. Завтра встретимся в школе, в бейт-мидраш[3]3
  Дом учения (ивр.), место изучения Торы и в особенности Мишны и Талмуда.


[Закрыть]. Если от бейт-мидраш ничего не останется, иди к дяде Иегуде. Беги!

Якоб попытался возразить.

– Беги!

И она толкнула его головой вперед в отверстие. Он очутился в проулке за домом. Поднялся на колени и заглянул сквозь дыру внутрь.

– Мама! – закричал он.

Родителей не было. Крыша пылала огнем.

– Мама! Папа! – вновь крикнул он.

Он не знал, что с ними и где они.

И он бросился бежать.

– С вами все в порядке? – спрашивает Арон, обводя нас взглядом.

Мы сидим все в поту и потираем лица. Нетронутые кружки эля стоят перед нами на липкой столешнице.

– Не совсем, – говорит трактирщик и утирает лицо рукавом.

Остаток ночи Якоб провел ничком на речной отмели, вздрагивая, когда вода затекала ему под ложечку. Длинные стебли тысячелистника свешивались над его головой с обрывистого берега. Он узнал тысячелистник, лишь только увидел, – еще с раннего детства он знал названия всех растений. Похоже, касательно растений у него был особый дар. В этом холодном, пустом мраке тысячелистник казался чем-то знакомым, успокаивающим.

На следующее утро от нашей общины ничего не осталось. И половина домов на христианской стороне города сгорела тоже. Глупые, глупые мальчишки.

Якоб пробирался через пожарище, разыскивая бейт-мидраш. Но найти не мог, поскольку тот выгорел до основания. Он искал своих родителей, но и их найти не сумел.

Но он наткнулся на меня, лежавшего под обрушившейся стеной. Голова у меня была разбита. Якоб сбросил с меня обломки стены, а потом сделал очень странную вещь – он убежал.

Я ждал смерти.

Но Якоб вернулся, притащив полные горсти корней тысячелистника. Он прижал их к моей голове и начал молиться.

И вот самое странное из всего. Не успел он дочитать первую строчку Шма, нашей самой святой молитвы, как голова у меня перестала болеть. Не успел дочитать вторую строчку – и кровь из разбитой головы уже не текла по лицу. А когда он дочитал молитву до конца, он убрал у меня с головы корни тысячелистника.

Мы немного посидели рядышком. Я знал, о чем он хочет спросить, но он долго не отваживался и наконец сказал:

– Мои родители?

Я покачал головой, поскольку никого из них не видел.

– Я должен идти в дом Иегуды, – сказал он, – мама сказала, они меня там будут ждать.

Я сказал ему, что, скорее всего, они будут ждать его на небесах. Но он не хотел этого слышать. Так что он встал и отправился в Сен-Дени, где живет Иегуда.

Он многозначительно замолкает, и мы ждем продолжения рассказа. Но молчание прерывается только звоном кружек, доносящимся от дальних столов.

Наконец Мари говорит:

– Тысячелистник – целебное растение.

Я смеюсь.

– Не настолько целебное.

И затем спрашиваю Арона:

– Так это и было чудо?

– Что ж еще? – Он откидывает со лба свои густые черные волосы, чтобы показать нам шрам. – Сколько, по-вашему, лет этому шраму?

– Много, – говорит Жером, – годы.

– Так вот, ему несколько дней. Могу поклясться жизнью.

Я разглядываю Арона, взвешивая его слова.

Старый Жером, в свою очередь, разглядывает меня.

– Зачем ты здесь? – внезапно говорит он.

– А зачем здесь все остальные? Я хочу увидеть короля и его дружину. А еще, если повезет, троих детей и их…

– Нет, – прерывает меня Жером, – тут что-то еще. У тебя есть причина.

Он не отводит от меня взгляда. Борода скрывает ярко-красные губы.

Наконец я пожимаю плечами.

– Я собираю рассказы, – говорю я, – а этот кажется мне достойным внимания.

Маленькая монашка на том конце стола улыбается мне чересчур уж проницательной улыбкой.

– Итак, – говорю я, потому что от ее улыбки мне становится не по себе, и потому что я хочу услышать продолжение рассказа, – насколько я понимаю, эти дети не имеют ничего общего, не знакомы друг с другом и нет никакой причины для того, чтобы они встретились. Но они все же встретились, верно? Как? Вот что хотелось бы знать.

Трактирщик усмехается:

– Ну не свезло ли тебе? Как раз об этом я могу вам всем рассказать – потому что это случилось на этом самом месте.