Текст книги "Золотая середина. Как живут современные шведы"
Автор книги: Ада Баскина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Lagom
Слово это ни на русский, ни на английский точно не переводится. Приблизительно оно означает что-то вроде: «достаточно», «хватит», а также «соблюдай умеренность».
Lagom– это символ шведской жизни. Его можно заметить не только в поведении, но и в одежде, в дизайне, в архитектуре. Умеренность, сдержанность, экономность – ничего лишнего. Любой автор, пишущий о Швеции, обязательно помянет эту важную особенность поведения. Шарлотт Дэвитт, президент Американского клуба Швеции, уроженка Бостона, прожила в Стокгольме десять лет. В своей книге «Привычки и нравы Швеции» она определяет это понятие так: «Lagom – ключевое слово для шведа – означает, что человек должен удовлетворять свои потребности, но не переходить границы достаточности. Тот же, кто стремится получить больше, будет осужден обществом. В социальной жизни этот принцип реализуется в сравнительно небольшой разнице между богатыми и бедными».
Легенда относит происхождение слова к давней истории страны. К временам, когда викинги, населявшие страну в IX–XI веках, одерживали одну за другой воинские победы. Однажды, после одной из таких побед, славные воины собрались утолить жажду медовым напитком – перебродившим медом с водой. Рог был небольшой, а солдат много: напитка должно было хватить на всех. Поэтому каждому, кто приникал к сосуду, следовало только утолить жажду. Если же он старался выпить больше, ему тут же напоминали: «Lagot om» (то есть «хватит!»), от чего и произошло слово «lagom».
Каждое утро я наблюдаю за гостями гостиницы, где живу: там на завтрак накрывается богатый «шведский стол», который здесь называется «европейским буфетом». Иностранные гости кладут на свои тарелки еды от души, на всю трапезу. Шведы же – по одной ложке. Правда, потом они могут несколько раз встать и снова взять по ложке. Но не больше.
В одежде эта умеренность сказывается в неярких красках, строгих фасонах. В архитектуре и дизайне – в экономных формах, минимализме, который, впрочем, сейчас стал модным во всем мире. Шведы считают, и, я думаю, не без оснований, что эта мода пошла именно из их страны. К lagom’y тесно примыкает и так называемый Закон Янте. Его Шарлотт Дэвитт описывает так:
«Ни один человек не должен считать, что он умнее, лучше, образованней и вообще более значителен, чем другие. „Не думай, что ты собой представляешь что-то уникальное, не допускай, чтобы в глазах окружающих ты выглядел, как исключение“. Короче, вполне нормальный, успешный швед всячески постарается казаться ничуть не лучше окружающих».
Однажды, беседуя с Оке Доуном, я наткнулась на парадокс, который никак не могла объяснить.
– Шведы очень добросовестны и трудолюбивы, – говорил Оке. – Они работают аккуратно, ответственно. Продукция наших предприятий всегда надежна.
Я записываю в свой блокнот эти слова и добавляю от себя: «трудоголики».
– Можно назвать шведов трудоголиками, – говорю я вслух, полагая, что продолжаю его мысль.
– Что вы, не вздумайте так их называть, – предупреждает Оке. – Это слово скорее оскорбительно.
– Любят работать, но обижаются на слово «трудоголик»?
– Да, но работают они только в рабочие часы. Оставаться позже считается дурным тоном.
– Но почему?
– Потому что этим ты как бы посылаешь знак коллегам: вот я какой, я люблю свою работу больше, чем вы, я трудолюбивее, лучше вас. Я от вас отличаюсь.
– …и зарабатываю больше вас, – продолжаю я.
– Нет-нет, дело не в заработке. Система работает таким образом, что налоги увеличиваются пропорционально увеличению заработка. Так что разница будет небольшой. Тут именно вопрос морали: нехорошо выделяться на фоне остальных. Хорошо – быть незаметным, таким как все. Этим, кстати, Швеция резко отличается от Америки. Американцу ежедневно внушают, что уверенность в себе – качество положительное. Он гордится своими успехами, любит демонстрировать богатство, с удовольствием и часто напоказ делает дорогие покупки – машины, дома. Здесь же, напротив, считается, что иметь такую же машину, как у поп-звезды, неприлично. Отсюда же и принятые нормы поведения на публике: нехорошо говорить громким голосом, не надо привлекать к себе внимание.
Теперь мне становится понятной причина моих неудач, когда я хотела сфотографировать людей на улице. Я привыкла к тому, что в Америке или на Тайване это не составляет ни малейшего труда. Американцы охотно делали «чи-и-з» и принимали подходящую позу. Тайваньцы польщенно улыбались и звали в компанию друзей и родных, чтобы те тоже попали в камеру.
Но первая же девушка на главной улице Стокгольма, услышав мой вопрос: «Вы не против, если я вас сфотографирую?», ответила решительно: «Нет, пожалуйста, не делайте этого». Я не поняла причину – ну, бывают же разные настроения. И подошла к двум хорошеньким покупательницам в супермаркете. Увидев мою камеру, они стремительно двинулись к выходу. Следующими были двое влюбленных, они сидели в обнимку на скамейке в парке, их счастливые лица так и просились на пленку. Когда я спросила разрешения, они слегка растерялись:
– Да, сфотографируйте нас, пожалуйста. И пришлите снимки, – сказал юноша.
– Я думаю, что, пожалуй, не стоит. Да, лучше не надо, – запротестовала его подруга.
И совсем уж неприятная история произошла в парке. Я увидела супружескую пару. Двое пожилых, хорошо одетых людей прогуливались по аллее. Жена отошла к будке с мороженым, а муж присел на скамейку.
– Простите, вы не позволите вас сфотографировать? – обратилась я к даме.
– Конечно, с удовольствием, только куплю мороженое.
Она вернулась к мужу, и я щелкнула аппаратом.
– Вы не спросили у меня разрешения, вы нарушили мои права, – вдруг сердито сказал муж.
– Но я спросила разрешение у вашей жены, – растерялась я.
– Да, и я разрешила, – подтвердила дама.
– Но ты, я знаю, любишь выделяться. А я вот нет, – отрезал муж.
«Доставляет ли вам удовольствие находиться в центре внимания: принимать участие в телешоу или увидеть свой портрет в газете?» – задали вопрос социологи в Швеции и в США. «Да» – ответили 70% американцев, «нет» – сказали 67% шведов.
Однажды мы сидели за столом в одном стокгольмском семействе и вели неспешный разговор. Среди гостей ничем не выделялся человек лет 35 (правда, при ближайшем рассмотрении я поняла, что ему за 40), разве только загаром, несколько необычным в конце октября. Был он одет в неяркий свитер и потертые джинсы. В разговор почти не включался. За исключением двух раз. Первый – когда разговор зашел о парковке. Он посетовал, что все труднее найти свободное место, а ведь он приехал не на автомобиле, а на велосипеде, но и тот трудно припарковать. Второй раз было так. Заговорили о разнице в уровнях доходов между десятью процентами самых бедных и самых богатых. Кто-то заметил, что разрыв этот медленно, но все-таки растет.
– А как в России? – спросили меня.
– Точных данных я не знаю, – ответила я. – По одним источникам разница в 25 раз, по другим – в 40.
И тут молчаливый гость вдруг оживился, даже покраснел:
– Богатые получают доход в 25–40 раз больше, чем бедные? – переспросил он. – Но это же несправедливо. Как же это допускает налоговая система?
Остальную часть вечера он молчал, внимательно прислушиваясь к разговору, но больше в него не вступал.
Когда он ушел, я спросила:
– Кто этот скромный молодой человек?
Ответ меня ошеломил:
– Топ-менеджер корпорации «Вольво».
Как пишет Шарлотт Дэвитт, «похоже, что быть богатым в Швеции – это большой грех. И богатые люди прикладывают немалые усилия, чтобы это свое материальное превосходство скрыть. Недаром так популярна поговорка „Высокие деревья скорее ломает ветер“».
Пословиц и поговорок о вреде хвастовства здесь вообще много. Из десятков, которые Оке Доун приводит в своей книге «Шведская ментальность», наверное, половина посвящена осмеянию именно этого порока: «Хвастовство – царица всех грехов», «Хвастун убивает сам себя», «Хвастовство – цветок в саду дьявола», «Хвастовство на пороге – несчастье за дверью», «Сатана вытирает свой хвост о хвастуна».
А теперь самое любопытное. Lagom, то есть установка на умеренность, оказала прямое влияние и даже давление на социальную политику правительства. Это выразилось в идее равенства, справедливости, а также в тенденции к нивелированию доходов.
Во всяком случае, те тридцать лет, когда у власти стояли социал-демократы (до 2006 года), справедливое распределение общего богатства было доминантой их правления. Это, в частности, выразилось в налоговой системе: чем выше достаток, тем больше налог. У людей со средним доходом он составляет порядка трети зарплаты, с высоким – до половины. А люди богатые могут отдавать государству и до трех четвертей дохода.
Юмор
С первых же страниц этой книги у меня чесались руки процитировать совершенно очаровательную книжку «Путеводитель ксенофоба по Швеции». Но я себя всеми силами сдерживала, приберегая удовольствие для этой главы.
Питер Бéрлин – канадец. Однако по своему происхождению он швед: здесь родился, учился, работал первые 25 лет жизни. А потом поездил по разным странам Европы, Азии и Америки. Поэтому хорошее знание быта Швеции он сочетает с широким кругозором и завидным чувством юмора. Я не переставала улыбаться почти на каждой странице. А иногда и хохотала в самых неподходящих для этого местах, например, в метро, где на меня с большим недоумением оглядывались чинные пассажиры. Приведу несколько образцов текста:
«Шведы убеждены, что иностранцы берут карту Швеции с собой в постель: они поражаются, узнав, что некоторые из этих иностранцев считают столицей Швеции Осло (перепутав ее с Норвегией) или полагают, что это родина швейцарских часов».
«Задайте шведу сколько-нибудь содержательный вопрос и услышите в ответ: „Да?“. Иностранец воспринимает это восклицание как глубокое понимание, а на деле это всего лишь стратегическое преимущество получить вопрос еще раз и растянуть время на ответ. Есть ли у этого „да?“ скрытый смысл или – прости господи! – юмор? Да нет, просто это как в поговорке: „Моргни, прежде чем заблеять“, то есть „Подумай, перед тем как сказать“».
«Шведы много думают над смыслом жизни, но при этом ценят скорее сам процесс поиска, даже и не пытаясь приблизиться к истинному ответу».
«Бывший глава компартии проклинал на чем свет стоит двадцать богатейших семейств Швеции. Но на двадцатом он и остановился, потому что женился на богатейшей женщине страны».
«Главный девиз современного брака: „Взаимное уважение и независимость“. Успех этой формулы легко оценить по результату – половина супругов приходят к разводу».
Что же касается чувства юмора у соотечественников, то автор о нем не очень высокого мнения:
«Комик Мартин Льюнг заставлял всю нацию падать от смеха со стульев таким анекдотом: «Двое шведов обедают в ресторане. Один из них кивает на человека, сидящего в углу:
– Слушай, это случайно не Олссон, вон за тем столиком?
– Нет, не Олссон. Тот недавно умер.
– Да? Но… Я только что видел, как он шевелится».
Один московский подросток, которому я рассказала этот анекдот, тоже чуть не упал от этой шутки со стула: такой смешной она ему показалась. Но Берлин-то имеет в виду вполне взрослое население: «Мартин множество раз повторял этот анекдот со сцены и с экрана телевизора, делая ударение на разных словах, полагая, очевидно, что каждый раз он придает шутке какой-то новый смысл. И вся Швеция корчилась от смеха», – так автор намекает на примитивное чувство юмора соотечественников.
Берлин говорит, что «другие народы находят юмор в двусмысленности или в шутке на грани с неприличием. Шведы же потешаются над соседями за границей, в том числе и над отсутствием у тех чувства юмора. Популярный анекдот: «Шведская полиция разыскивает преступника, который бежал в Норвегию. Норвежские полицейские получили фоторобот преступника анфас, в профиль слева и в профиль справа. Через пару дней из Осло раздается звонок. Полицейский сообщает:
– Мы арестовали двоих: человека с левого снимка и человека с правого. Теперь разыскиваем третьего»».
«Интересно, – пишет Берлин, – что точно такой же анекдот я слышал в Норвегии, но о шведах…»
Развеселившись, автор, однако, с моей точки зрения, слегка перегибает палку. Он предлагает иностранцу за ужином в доме шведа загадать такую загадку: «Что каннибал-вегетарианец ест на обед?» Ответ: «Шведов». «Вы можете быть уверены, – обещает автор, – что больше вас в этот дом не пригласят».
Естественно, бестактного гостя не пригласят. А вам было бы приятно, если бы иностранец в таком насмешливом тоне отозвался о вас и ваших соотечественниках: мол, все вы пресные, «вегетарианские»? Юмор юмору рознь. Зачем же задевать национальные чувства?
Однако перейдем к серьезному, не оставляя, впрочем, тему смешного. Что думают о чувстве юмора у шведов ученые? Ульф Ханнерц, профессор кафедры социальной антропологии Стокгольмского университета, посвятил этой стороне шведского характера целое исследование:
«Юмор по своему существу слегка разрушителен. Он насмешничает над устоявшимися идеями, представлениями, мышлением. Шведы же слишком сильно придерживаются правил, установлений. Им непривычно насмехаться над всеми этими традициями. Думаю, что именно поэтому в нашей культуре чувствуется недостаток традиции комического».
Оке Доун продолжает эту мысль: «Серьезность и честность, свойственные шведам, слегка блокируют их восприятие смешного, не позволяют включиться в веселье, в игру». Он приводит рассказ одной из своих знакомых, молодой женщины, недавно переехавшей в Швецию.
– В детском саду, куда я вожу своего сына, решили устроить вечеринку, общую для детей и родителей. Мероприятие должно было включить взрослых в детскую жизнь, дать им возможность понять, что веселит и развлекает ребят. Для большей забавности решили устроить маскарад. И детям, и взрослым сделали клоунский макияж, и тех, и других нарядили в костюмы шутов. Вечеринка удалась: дети играли, плясали, дурачились – словом, развлекались от души. А что в это время делали взрослые? Не только родители, но и воспитатели сидели неподвижно вокруг в своих клоунских нарядах и никак не включались в веселье.
О настороженном отношении к смешному, веселому говорят и народные поговорки: «Много шутишь – жди беды»; «Развеселишься – дьявол придет»; «Там, где серьезное, нет места шутке».
И все-таки шведы шутить любят. Я узнала об этом совершенно неожиданно. В одной милой компании в Гётеборге, когда я представилась, гости неожиданно заулыбались.
– Как-как? – переспросили хозяева. – Ада? Так и пишется? Только по-шведски это будет звучать «Ода». – И все опять заулыбались. Оказалось, что именно так – Ада и Кол – звали двух знаменитых гётеборжцев, сочинителей анекдотов. Мой друг Пэр Монсон, профессор Гётеборгского университета, даже подарил мне сборник этих анекдотов.
Не буду лукавить, некоторые из них показались мне пресноватыми и не очень смешными, вроде: «Мы с Кристиной часто спорим на религиозные темы: она поклоняется деньгам, а у меня их нет».
Однако там же я нашла и несколько образцов вполне «качественного» юмора.
Вот один из них. В трамвае (в Гётеборге трамвайные линии густо расчерчивают город) один пассажир рассматривает карту. Другой, заглянув ему через плечо, спрашивает:
– Это что за карта?
– Это Китай.
– Тогда, боюсь, вы сели не в тот трамвай.
А вот и еще один, по-моему, просто прекрасный. Тут надо пояснить, что Гётеборг и Стокгольм – два самых больших города Швеции. При этом стокгольмцы считают гётеборжцев провинциалами, а вторые первых – зазнайками, чинушами и вообще людьми поверхностными (это слегка напоминает отношения москвичей и петербуржцев).
– Когда мы о вас говорим, мы немного посмеиваемся над вашей провинциальностью, – признается житель Стокгольма жителю Гётеборга. – А вы что говорите о нас?
– А мы о вас вообще не говорим.
Каково достоинство, а? И ведь не откажешь в отличном чувстве юмора.
Язык
О шведском языке я ничего сказать не могу: я его просто не знаю. Но вот Шарлотт Дэвитт считает, что он целесообразен и экономен. В качестве примера она приводит случаи, когда одно и то же слово имеет разные, иногда противоположные значения. Например, «хэй» в зависимости от ситуации может значить и «здравствуйте» и «до свидания».
Об этом, кстати, очень смешно пишет Питер Берлин: «Слово „хэй“ годится и для приветствия, и для прощания. Поэтому, когда шведка-любовница, уходя, бросает своему возлюбленному „хэй“, тот воспринимает это слово эквивалентно английскому „хай“ („привет!“). Он начинает думать, что после бурной ночи она хотела бы повторить все сначала, и его сердце начинает учащенно биться».
Правда, я могу возразить насмешнику, что в случае прощания к этому слову часто прибавляется еще «ду». Так что «до свидания» будет скорее звучать как «хэй ду». А вот слово «thank you» действительно означает и «спасибо», и «пожалуйста».
«Спасибо», – киваю я девушке в регистратуре гостиницы, забирая ключ от номера. «Спасибо», – отвечает она. Я решила, что, должно быть, она тоже мне за что-то благодарна. Но на улице я спросила у прохожего, как мне пройти по нужному адресу. Он объяснил. «Спасибо», – поблагодарила я. И он ответил: «Спасибо». Так это звучит по-английски: очевидно, просто прямым переводом со шведского, где и «спасибо», и «пожалуйста» выражаются одним и тем же словом «так».
Еще одна особенность языка – короткие обращения. «Мисс» или «мистер» очень редко присоединяются к имени человека, даже совсем незнакомого. Особенно непривычна моему уху манера называть официальное лицо только по имени, без фамилии. Переписываясь с профессорами, завкафедрами и деканами, я обращалась: «Уважаемый профессор N», «Уважаемая доктор Х». В ответ эти совершенно незнакомые люди подписывались: «Искренне Ваш, Ян» или «Всего Вам доброго, Кристина». Последняя была деканом большого колледжа, и я еще удивилась: такая молодая, а уже декан. При встрече оказалось, что это премилая старушка, через месяц она собиралась уходить на пенсию.
Из-за незнания шведского я не смогла познакомиться с его сленгом, в том числе с ругательствами. Поэтому целиком полагаюсь на Берлина. Вот что он пишет:
«На один официальный ужин в посольстве была приглашена пара: он швед, она канадка (подозреваю, что речь идет о самом Питере и его канадской жене). Посол заинтересовался оживленной соседкой и спросил ее, выучила ли она уже шведский. Та с легким кокетством ответила, что пока еще нет, но муж ее многому научил, например… И она сказала несколько слов по-шведски. За столом наступила оглушительная тишина, а посол хлопнул бокал шампанского и спешно перевел разговор на другую тему. Дело в том, что канадка сказала: „Маленькие дьяволята, дети Сатаны, резвятся в аду“. А для шведов это означает самое скверное ругательство. Ибо шведский мат преимущественно связан не с сексуальными или сортирными ассоциациями, а с адом и его хозяином Сатаной. Если, скажем, дела идут плохо, то это значит, что вмешались злые силы, а именно Сатана и его дети, дьяволята из Подземелья».
Не зная шведского, однако, я совершенно не испытывала никакого языкового барьера. Дело в том, что большинство шведов говорит по-английски.
Однажды в Америке, в нью-йоркском кафе, я оказалась за столиком с высокой блондинкой, которая поразила меня своим английским: он был удивительно понятен и, как мне показалось, не отличался никаким акцентом. Оказалось, моя новая знакомая приехала из Швеции.
В Стокгольме я окончательно убедилась, что шведский английский – самый замечательный английский в мире. Куда там американцам с их рычащим «r» или британцам, которые этот звук и вовсе игнорируют. И у тех, и у других масса сленга, неправильно (то есть не так, как нас учили) употребляемых времен.
Да, я, конечно, понимаю, что это они – коренные носители языка, а вовсе не шведы. И все-таки шведский английский мне очень нравится – понятный, несложный, очищенный от специфических словечек, оборотов речи и сокращений.
Но самое удивительное, что им владеют все. Ну ладно, университетский профессор, сотрудник банка, доктор, вообще образованный человек. Но вот я с опаской обращаюсь по-английски к продавцу маленькой лавки, к водителю автобуса, грузчику с тележкой в аэропорту. Никаких проблем. Правда, тут есть некоторое возрастное отличие. Люди пенсионного возраста знают этот иностранный язык хуже, разговаривают с некоторым трудом; иногда и вовсе не знают. Молодежь же даже между собой часто говорит на английском. Как этого удалось добиться?
В детском саду под окном моей гостиницы трех-четырехлетние «мамы» играют со своими «дочками». Воспитательница предлагает им немножко поменять роли: пусть одна будет доктором, вторая останется мамой, а кукла – дочкой. Она говорит это по-шведски, потом то же повторяет по-английски.
– Как себя чувствует сегодня ваша дочка? – спрашивает «доктор».
– Спасибо. Ей уже лучше. Лечение помогло, – отвечает «мама».
Воспитательница переводит этот диалог на английский; девочки за ней повторяют. В другой раз дети играют в магазин, в вокзал, и каждый раз ведут игру на двух языках.
И в школе обучение ведется сразу на двух языках. Что же делать, если английский – а не шведский, и не русский – язык межнационального общения?
