Текст книги "Лесные женщины (сборник)"

Автор книги: Абрахам Грэйс Меррит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

7. МАЛЫЙ НАРОД

Я пришел в себя и обнаружил, что Джим делает мне искусственное дыхание. Я лежал на чем-то мягком. Осторожно пошевелил ногами, сел. Осмотрелся. Мы лежали на ковре из мха, скорее в ковре, потому что верхушки мха находились в футе над моей головой. Невероятно высокий мох, подумал я, тупо глядя на него. Никогда такого не видел. Может, не он такой большой, просто я уменьшился? Надо мной почти на сто футов поднимался стеной утес. Джим сказал:

– Ну, вот мы и здесь.

– Как мы сюда попали? – ошеломленно спросил я. Он указал на утес.

– Упали оттуда. Ударились о выступ. Точнее ты ударился, потому что я был на тебе. Выступ и перебросил нас на этот моховой матрац. Я по-прежнему был сверху. Поэтому я уже пять минут делаю тебе искусственное дыхание. Прости, Лейф, но если бы получилось наоборот, тебе пришлось бы продолжать путешествие одному. У меня нет твоей выносливости.

Он рассмеялся. Я встал и осмотрелся. Гигантский мох образовывал возвышение между нами и лесом. У подножия скалы громоздились падавшие сверху обломки. Я посмотрел на них и вздрогнул. Если бы мы упали на них, от нас осталась бы мешанина из сломанных костей и обрывков мяса. Я ощупал себя. Все на месте.

– Все к лучшему, индеец, – набожно сказал я.

– Боже, Лейф! И побеспокоился я из-за тебя! – Он неожиданно повернулся. – Посмотри на лес.

Моховое возвышение образовывало большой овал, ограниченный с одной стороны скалой, а с другой деревьями. Деревья напоминали калифорнийские секвойи и были почти такие же высокие. Кроны их возносились вверх на гигантских стволах, как будто вырезанных титанами. Под ними росли грациозные папоротники, высокие, как пальмы, и странные хвойные деревья с тонкими стволами, похожими на бамбук, красно-желтого цвета. Над ними, свисая со стволов и ветвей деревьев, извивались лианы и груды цветов всех расцветок и форм, виднелись соцветия орхидей и чашечки лилий; странные симметричные деревья, на вершинах которых безлистые ветви были покрыты чашеобразными цветами, похожими на канделябры; наборы цветочных колокольчиков свешивались с кустов, раскачивались гирлянды маленьких звездообразных цветков, белых, алых и голубых, как тропическое море. Между ними летали пчелы. Постоянно мелькали большие стрекозы в своих лакированных зеленых и красных кольчугах. Загадочные тени двигались по лесу, как будто над ним летали крылатые стражники.

Это не был лес каменноугольного периода, по крайней мере не таким его реставрировала наука. Очарованный лес. От него тянуло тяжелыми ароматами. И, несмотря на всю свою странность, он не был зловещим или угрожающим. Он был прекрасен.

Джим сказал:

– Лес богов! В таком месте можно встретить все что угодно. Все хорошее…

Ах. Тсантаву, брат мой, если бы это было правдой!

Я ответил:

– Чертовски трудно будет идти по нему.

– Я думал об этом, – ответил он. – Может, лучше идти вдоль утесов. Вероятно, дальше встретим более проходимый участок. Ну, куда – направо или налево?

Мы бросили монету. Она показала направо. Поблизости я заметил рюкзак и пошел к нему. Мох напоминал двойной пружинный матрац. Я думал, как он оказался здесь; вероятно, несколько гигантских деревьев погибли от камнепада, и мох вырос на месте их гниения. Я надел рюкзак, и мы по пояс во мху направились к утесу.

Около мили мы двигались у основания скалы. Кое-где лес рос так близко, что нам приходилось прижиматься к камню. Затем характер растительности изменился. Гигантские деревья отступили. Мы вошли в чащу больших папоротников. Среди буйной растительности не было никаких признаков животной жизни, только пчелы и лакированные стрекозы. Из папоротников мы вышли на чрезвычайно странный маленький луг. Он очень напоминал поляну. По всем сторонам росли папоротники; с одной стороны лес образовывал стену; по другую – вертикальная стена утеса была украшена большими чашеобразными белыми цветами, которые свисали с коротких красноватых отталкивающе змееподобных стеблей; их корни, вероятно, крепились в трещинах скалы.

На лугу не росли ни деревья, ни папоротники. Он был покрыт кружевной травой, усеянной крошечными голубыми цветами. От основания утеса поднимался тонкий столб пара, который высоко уходил в воздух, окутывая голубые цветы.

Кипящий ручей, решили мы. И подошли поближе, чтобы рассмотреть его.

И услышали крик, отчаянный, полный боли.

Как плач убитого горем, измученного болью ребенка, но в то же время не вполне человеческий и не вполне звериный. Он доносился откуда-то из-за завесы пара. Мы остановились, прислушиваясь. Плач послышался снова, он вызывал глубокую жалость и не смолкал. Мы побежали в том направлении. Паровая завеса у основания была очень густой. Мы обогнули ее и выбежали на противоположную сторону.

У подножия утеса располагался длинный узкий пруд, похожий на небольшой перекрытый ручей. Его черная вода пузырилась, и эти пузыри, лопаясь, выпускали пар. Вдоль всего кипящего пруда, поперек черной скалы, тянулся выступ шириной в ярд. Над ним, расположенные на равных интервалах, в утесе видны были углубления, маленькие, как колыбели.

В двух таких нишах, наполовину внутри, наполовину на выступе, лежали два ребенка. Они лежали на спинах, их крошечные руки и ноги были прикреплены к камню бронзовыми скобами. Волосы их распадались по обе стороны головы; оба лежали совершенно обнаженные.

И тут я увидел, что это совсем не дети. Взрослые – маленький мужчина и маленькая женщина. Женщина изогнула голову и смотрела на другого пигмея. Плакала она. Нас она не видела. Глаза ее были устремлены на него. Он лежал неподвижно, закрыв глаза. На его груди, над сердцем, виднелось черное пятно, как будто туда капнула сильная кислота.

На утесе над ними что-то шевельнулось. Там был один из чашеобразных цветов. Неужели это он пошевелился? Он висел на расстоянии фута над грудью маленького мужчины, и на его алых лепестках виднелась капля, которую я принял за нектар.

Именно движение цветка уловил мой глаз. Красноватый стебель задрожал. Изогнулся, как медлительный червь, и на дюйм приблизился по скале. Цветок наклонился, как будто это рот, пытающийся стряхнуть каплю. Цветочный рот прямо над сердцем маленького человека и над черным пятном.

Я ступил на узкий выступ, потянулся, схватил стебель и порвал его. Он извивался у меня в руках, как змея. Корни его цеплялись за мои пальцы, и, как змеиная голова, взметнулся цветок, будто пытался ударить. Цветок толстый и мясистый, как круглый белый рот. Капля нектара упала мне на руку, и я почувствовал, как по руке пробежала жгучая боль. Я швырнул извивавшееся растение в кипящую воду.

Над маленькой женщиной извивалось другое растение. Я и его вырвал. И оно тоже пыталось ударить меня цветочной головкой, но либо у него не было этого смертоносного нектара, либо оно промахнулось. Я бросил его вслед за первым.

Склонился над маленьким мужчиной. Глаза его были открыты, он смотрел на меня. Как и кожа, глаза его были желтые, раскосые. Монголоидные. Казалось, они лишены зрачков и не вполне человеческие; как и вой его женщины. В глазах его была боль и жгучая ненависть. Он посмотрел на мои волосы, и ненависть сменилась удивлением.

Боль в руке стала почти невыносимой. Как же должен был страдать этот маленький человек. Я разорвал скобы, удерживавшие его. Поднял маленького мужчину и передал его Джиму. Он весил не больше ребенка.

Потом оторвал скобы, удерживавшие женщину. В ее глазах не было ни страха, ни ненависти. Они были полны удивлением и благодарностью. Я отнес ее и посадил рядом с мужчиной.

Оглянувшись, я увидел, что вся поверхность утеса охвачена движением; извивались красноватые стебли. Белые цветы раскачивались, поднимая и опуская цветочные чаши.

Отвратительно…

Маленький мужчина лежал неподвижно, переводя взгляд от меня к Джиму и обратно. Женщина заговорила певучими звонкими звуками. Она устремилась по лугу к лесу.

Джим смотрел на золотистого пигмея, как во сне. Я слышал его шепот:

– Юнви Тсундси! Маленький народ! Значит, это правда! Все правда!

Маленькая женщина выбежала из зарослей папоротника. В руках ее была охапка толстых, увитых жилками листьев. Как бы извиняясь, она бросила на меня взгляд. Склонилась над мужчиной. Выжала сок из листьев ему на грудь. По ее пальцам тек молочный сок и капал на почерневшую грудь. Он затягивал поврежденное тело тонкой пленкой. Маленький мужчина вздрогнул, застонал, потом расслабился и лежал неподвижно.

Маленькая женщина взяла мою руку. Там, где ее коснулся нектар, кожа почернела. Женщина выдавила на это место сок. По руке пробежала ни с чем не сравнимая боль. И почти немедленно исчезла.

Я посмотрел на грудь маленького человека. Чернота исчезла. На месте ожога виднелась рана, красная, нормальная. Я взглянул на свою руку. Покраснение, но черноты нет.

Маленькая женщина поклонилась мне. Мужчина встал, посмотрел мне в глаза и обвел взглядом все мое тело. Я видел, как к нему вернулась подозрительность и ненависть. Он заговорил с женщиной. Она ответила, указывая на утес, на мою покрасневшую руку и на ноги и руки их обоих. Маленький мужчина поманил меня; жестом попросил наклониться. Я послушался, и он коснулся моих светлых волос, пробежал по ним пальчиками. Положил руку мне на сердце… потом прижался головой, вслушиваясь в биение.

Ударил меня маленькой рукой по рту. Это был не удар; я знал, что это ласка.

Маленький мужчина улыбнулся мне и певуче сказал что-то. Я не понял и беспомощно покачал головой. Он посмотрел на Джима и пропел другой вопрос. Джим попробовал чероки. На этот раз головой покачал маленький человек. Он что-то сказал женщине. Я ясно расслышал слово «э-ва-ли», произнесенное певучими птичьими звуками. Она кивнула.

Поманив нас за собой, они побежали по лугу к дальней заросли папоротников. Какие они маленькие, едва мне до бедер. И прекрасно сложенные. Длинные волосы каштанового цвета, красивые и шелковистые. Они летели за ними, как паутина.

Бежали они, как маленькие олени. Нам трудно было держаться наравне с ними. Вбежав в заросли папоротника, они пошли медленнее. Все дальше и дальше шли мы под гигантскими папоротниками. Я не видел никакой тропы, но золотые пигмеи знали дорогу.

Мы вышли из зарослей. Перед нами расстилался широкий газон, покрытый цветами; он тянулся до берегов большой реки, очень необычной реки, молочно-белого цвета; над ее гладкой поверхностью проплывали клочья сверкающего тумана. Сквозь них я уловил очертания ровной зеленой равнины на другом берегу реки и крутой зеленый откос.

Маленький человек остановился. Он прижался ухом к земле. Отскочил в заросли, жестом позвав нас за собой. Через несколько минут мы подошли к полуразрушенной сторожевой башне. Вход в нее был открыт. Пигмеи скользнули внутрь, поманив нас.

Внутри башни витая лестница вела наверх. Маленькие мужчина и женщина протанцевали по ней, мы шли за ними. На верху башни оказалось небольшое помещение, сквозь щели в его каменных стенах струился зеленый свет. Я через одну из щелей посмотрел на зеленую лужайку и белую реку. Услышал отдаленный топот лошадей и негромкое женское пение; звуки все приближались.

На лужайку выехала женщина; она сидела на большой черной кобыле. На ней, как капюшон, была одета голова белого волка. Волчья шкура покрывала ее плечи и спину. Двумя толстыми огненными струями на шкуру падали ее рыжие волосы. Высокие круглые груди обнажены, и под ними, как пояс, скреплены волчьи лапы. Глаза синие, как васильки, и расставлены широко под широким низким лбом. Кожа молочно-белая с розоватым оттенком. Рот полногубый, алый, одновременно нежный и жестокий.

Сильная женщина, почти моего роста. Похожа на валькирию, и, подобно этим вестницам Одина, она несла перед собой на седле, придерживая рукой, тело. Но не душа убитого воина, вырванная из битвы и переносимая в Валгаллу. Девушка. Девушка с крепко связанными руками, с головой, безнадежно опущенной на грудь. Ее лица я не видел, оно было скрыто под вуалью волос. Волосы красновато-коричневые, а кожа такая же прекрасная, как у всадницы.

Над головой женщины-волчицы летел белоснежный сокол, опускаясь и поднимаясь, но все время держась над нею.

За ней двигалось с десяток других женщин, молодых и мускулистых, с медно-красными, ржаво-красными и бронзово-красными волосами, висевшими свободно или собранными на голове. У всех груди обнажены, все в коротких юбках и в полусапожках. В руках у них длинные копья и маленькие щиты. И все похожи на валькирий, этих щитоносиц асов. Проезжая, они негромко напевали странную мелодию.

Женщина-волчица и ее пленница свернули на газон и исчезли из виду. Поющие женщины последовали за ними.

Сверкнули крылья опускающегося и поднимающегося сокола. И они тоже исчезли.

8. ЭВАЛИ

Золотые пигмеи пересвистывались, в глазах их горела жгучая ненависть.

Маленький мужчина коснулся моей руки, заговорил быстрыми певучими звуками, указывая на противоположный берег реки. Очевидно, он говорил, что мы должны пересечь ее. Он замолк, прислушиваясь. Маленькая женщина сбежала по поломанным ступеням. Мужчина гневно защебетал, подбежал к Джиму, начал бить его кулаком по ногам, как бы заставляя встать. Потом побежал вслед за женщиной.

– Вставай, индеец! – нетерпеливо сказал я. – Они нас торопят.

Он покачал головой, как человек, отгоняющий остатки сна.

Мы быстро спустились по полуразрушенной лестнице. Маленький мужчина ждал нас; по крайней мере он не убежал, потому что если и ждал, то делал это весьма странно. Он танцевал в маленьком круге, причудливо размахивая руками и напевая необычную мелодию из четырех нот, снова и снова повторяя эти ноты в различной последовательности. Женщины не было видно.

Завыл волк. Дальше в лесу ему ответило несколько других волков – будто охотящаяся стая, чей предводитель учуял запах добычи.

Из папоротниковой заросли выбежала маленькая женщина; мужчина прекратил свой танец. Руки ее были полны небольших пурпурных ягод, напоминавших волчьи. Мужчина показал в сторону реки, и они пошли туда, прячась в папоротниках. Мы – следом. Выйдя из зарослей, мы пересекли зеленый газон и остановились на берегу реки.

Снова прозвучал вой волка, ему ответили другие, на этот раз гораздо ближе.

Маленький мужчина подскочил ко мне, яростно щебеча; он обвил ногами мою талию и пытался сорвать с меня рубашку. Женщина что-то распевала Джиму, размахивая руками с пурпурными ягодами.

– Они хотят, чтобы мы разделись, – сказал Джим. – И побыстрее.

Мы торопливо разделись. На берегу была яма, в которую я сунул наш рюкзак. Мы быстро скатали одежду и обувь, перевязали ремнями и надели сверток на плечи.

Маленькая женщина отдала мужчине пригоршню ягод. Она жестом предложила Джиму наклониться, а когда он послушался, натерла его голову, плечи, грудь, бедра, ноги раздавленными ягодами. Маленький мужчина то же самое делал со мной. У ягод был странный резкий запах, от которого слезились глаза.

Я выпрямился и посмотрел на белую реку.

Молочную поверхность разорвала голова змеи, еще одна и еще. Головы большие, как у анаконды, и покрыты изумрудно-зеленой чешуей. На головах ярко-зеленый гребень, продолжающийся вдоль стены; он виден в белой воде на извивающихся телах. Мне явно не нравилась мысль о том, что придется окунуться в эту воду, но теперь я понял, с какой целью нас намазали соком ягод. Очевидно, золотые пигмеи не хотели причинить нам вреда. И к тому же они, несомненно, знают, что делают.

Маленький человек нырнул, пригласив меня следовать за ним. Я повиновался и услышал всплески от прыжков маленькой женщины и Джима. Мужчина оглянулся на меня, кивнул и поплыл через реку, как угорь, и я с трудом догнал его.

Змеи с гребнями не трогали нас. Один раз я почувствовал прикосновение к пояснице; один раз, стряхнув воду с глаз, обнаружил, что рядом плывет змея; казалось, она соревнуется со мной в скорости.

Вода теплая, как парное молоко, в ней удивительно легко плыть. Река в этом месте достигала в ширину примерно тысячи футов. На середине ее я услышал резкий крик и почувствовал над головой удары крыльев. Я перевернулся, отбиваясь руками.

Надо мной парил белый сокол женщины-волчицы, он опускался, взлетал, угрожая своими когтями.

С берега донесся крик, звонкий, повелительный, на архаичном уйгурском:

– Вернись! Вернись, Желтоволосый!

Я повернулся, чтобы посмотреть назад. Сокол прекратил нападать. На берегу на своей большой черной кобыле сидела женщина-волчица, держа в руках плененную девушку. Глаза волчицы сверкали, как сапфировые звезды, свободную руку она подняла в призывном жесте.

А вокруг нее, опустив головы, глядя на меня зелеными глазами, стояли белоснежные волки.

– Вернись! – снова воскликнула она.

Она была прекрасна, эта женщина-волчица. И трудно было не повиноваться ей. Но нет, она не женщина-волчица. Кто же она? Я вспомнил уйгурское слово, древнее слово, я и не подозревал, что знаю его. Салюрда – ведьма. И вместе с этим словом пришло гневное неприятие ее призыва. Кто она такая, Салюрда, чтобы командовать мной? Мной, Двайану, который в прежнее время приказал бы высечь ее скорпионами за такую наглость!

Я высоко приподнялся с белой воде.

– Возвращайся в свое логово, Салюрда! – закричал я. – Двайану не повинуется тебе! Когда я призову тебя, повинуйся!

Она смотрела на меня в немом изумлении. Сокол с криком описал круг над моей головой и улетел. Я слышал рычание белых волков, слышал топот копыт черной кобылы. Добравшись до берега, я вышел на него. Потом повернулся. Женщина-волчица, сокол, белые волки – все исчезло. На оставленном мной в воде следе играли, ныряли, плавали зеленоголовые змеи.

Золотые пигмеи выбрались на берег.

Джим спросил:

– Что ты ей сказал?

– Ведьма приходит на мой зов, а не я на ее, – ответил я и удивился, что же заставило меня сказать так.

– Все-таки ты Двайану, а, Лейф? Что же на этот раз спустило курок?

– Не знаю. – Необъяснимое негодование против женщины чувствовалось еще очень сильно, и, поскольку я не понимал его причины, оно меня раздражало. – Она приказала мне вернуться, и что-то взорвалось у меня в голове. И тут… тут мне показалось, что я ее знаю, что ее приказ мне – наглость. Я так и сказал ей. Она больше меня удивилась моим словам. Как будто это говорил кто-то другой. Как тогда… – я заколебался, потом продолжил, – когда я начал проклятый ритуал и не мог остановиться.

Он кивнул и начал одеваться. Я последовал его примеру. Одежда насквозь промокла. Пигмеи с явным недоумением следили, как мы извиваемся, пытаясь натянуть ее на себя. Я заметил, что красное пятно вокруг раны на груди маленького мужчины побледнело, и хотя сама рана оставалась свежей, она уже была не так глубока и начала заживать. Я посмотрел на свою руку: краснота почти исчезла и только легкая припухлость показывала место, которого коснулся нектар.

Когда мы надели башмаки, золотые пигмеи пошли в сторону от реки, направляясь к линии невысоких холмов примерно в миле от нас. Туманный зеленый свет наполовину скрыл их, как он скрывал вид на север, когда мы впервые взглянули на долину. На половине пути местность была ровной, покрытой травой с голубыми цветами. Потом начались папоротники, которые становились все выше. Мы увидели тропу, не шире оленьей; она вела в густые заросли. Мы пошли по ней.

С раннего утра мы ничего не ели, и я сожалением вспомнил оставленный рюкзак. Однако я привык есть вволю, когда это возможно, и обходиться совсем без еды в случае необходимости. Поэтому я затянул пояс и оглянулся на Джима, шедшего за мной.

– Есть хочешь? – спросил я.

– Нет. Слишком занят мыслями.

– Индеец, кто вернул рыжеголовую красотку?

– Волки. Ты разве не слышал, как они выли ей вслед? Они нашли наш след и позвали ее.

– Я так и думал, но ведь это невероятно. Дьявол, она ведьма!

– Не из-за этого. Вспомни Маугли и серых товарищей. Волков легко выучить. Но она тем не менее ведьма. Не сдерживай Двайану, когда имеешь с ней дело, Лейф.

Снова послышался бой маленьких барабанов. Вначале несколько, потом все больше и больше, и вот уже звучат десятки. На этот раз они звучали весело, в танцевальном ритме, который снимал любую усталость. Казалось, они близко. Но вокруг нас смыкались папоротники, и ничего не было видно. Узкая тропа извивалась между стволами, как гибкий ручей.

Пигмеи пошли быстрее. Неожиданно заросли кончились, и пара остановилась. Перед нами местность резко повышалась на триста-четыреста футов. Склон, за исключением вьющейся тропы, весь зарос с основания до вершины густыми зелеными кустами, усаженными зловещими трехдюймовыми шипами – живая chevaux-de-frise , которую не смогло бы преодолеть ни одно живое существо. В конце тропы виднелась приземистая каменная башня, на ней блестели острия копий.

В башне раздался звонкий барабанный бой – несомненный сигнал тревоги. Мгновенно маленькие барабаны смолкли. Тот же резкий сигнал послышался дальше и повторялся, все время удаляясь. Теперь я увидел, что склон по существу представлял собой крепостную стену, окруженную изгородью из могучих папоротников; эта стена уходила к далеким крутым черным утесам. И стена повсюду была покрыта колючими зарослями.

Маленький мужчина что-то прощебетал женщине и пошел по тропе к башне. Его встретила толпа пигмеев. Женщина осталась с нами, она кивала, улыбалась и ободряюще поглаживала нас по коленям.

Из башни послышался звук барабана, вернее трех барабанов. Так я решил, потому что слышались три разные ноты, мягкие, ласковые, но разносящиеся далеко. Они разносили слово, имя, эти барабаны, так отчетливо, будто у них были губы, имя, которое я разобрал в щебетании пигмеев…

Э-ва-ли… Э-ва-ли… Э-ва-ли… Снова, и снова, и снова. Барабаны в других башнях молчали.

Маленький мужчина поманил нас. Мы пошли вперед, с трудом уворачиваясь от шипов. И подошли к концу тропы у невысокой башни. Здесь нам преградили дорогу два десятка пигмеев. Ни один не был выше того, кого я спас от белых цветов. У всех та же золотистая кожа, те же полузвериные желтые глаза; как и у него, длинные шелковистые волосы, падающие почти до ног. На всех набедренные повязки из материала, напоминавшего хлопок; вокруг талии широкие серебряные пояса, на которых вышиты причудливые изображения. Их копья, несмотря на свою видимую хрупкость, представляли собой грозное оружие, с длинным древком черного дерева, с острием из красного металла. На спинах у них висели черные луки и колчаны, полные длинных острых стрел; на металлических поясах кривые ножи из красного металла, похожие на сабли гномов.

Они смотрели на нас, как малые дети. Мы чувствовали себя, как, должно быть, чувствовал Гулливер среди лилипутов. Но что-то в них было такое, что не позволяло шутить с их оружием. С любопытством и интересом, но без следа враждебности они разглядывали Джима. На меня они глядели сурово и яростно. Только когда их взгляд падал на мои светлые волосы, я видел, как сомнение и удивление сменяют подозрительность – но они ни разу не опустили нацеленная на меня копья.

Э-ва-ли… Э-ва-ли… Э-ва-ли… пели барабаны.

Издалека донесся ответный рокот, и барабаны смолкли.

Из-за башни послышался прекрасный низкий голос, произносящий птичьи звуки речи малого народа…

И я увидел Эвали.

Приходилось ли вам видеть иву, раскачивающуюся весной на берегу чистого деревенского пруда, или стройную березу, танцующую на ветру в тайной рощице, или летучие зеленые тени на лесной поляне глубоко в лесу, когда лесные дриады собираются показать себя? Я подумал об этом, когда она вышла нам навстречу.

Смуглая девушка, высокая девушка. Карие глаза под длинными черными ресницами, чистые, как горный ручей осенью; волосы черные; отражая свет, они кажутся синеватыми. Лицо небольшое, его черты не правильные и не классические: брови почти соединяются двумя ровными линиями над маленьким прямым носом; рот большой, но прекрасно очерченный и чувственный. Над широким низким лбом волосы убраны в прическу, напоминающую корону. Кожа чистого янтарного цвета. Как чистый полированный янтарь, сверкала она под свободной одеждой, облекавшей ее, длиной по колено, серебристой, полупрозрачной, как бы сотканной из паутины. Набедренная повязка, такая же, как у малого народа. Но, в отличие от пигмеев, на ногах сандалии.

Но ее грация перехватывала ваше дыхание, когда вы смотрели на нее, длинная гибкая линия от ног до плеч, тонкая и подвижная, как вода изгибается над подводным камнем, подвижная грация меняющейся с каждым движением линии тела.

В ней горела жизнь, как в девственном лесу, когда поцелуи весны сменяются более горячими поцелуями лета. Теперь я понял, почему древние греки верили в дриад, наяд, нереид – в женские души деревьев, ручьев, водопадов, фонтанов и волн.

Не могу сказать, сколько ей лет – ее языческая красота не знает возраста.

Она рассматривала меня, мою одежду и обувь, в явном замешательстве; взглянула на Джима, кивнула, как будто убедившись, что здесь не о чем тревожиться; снова принялась рассматривать меня. Маленькие солдаты окружили ее, держа наготове копья.

Маленькие мужчина и женщина вышли вперед. Они говорили одновременно, указывая на его грудь, на мою руку и мои светлые волосы. Девушка рассмеялась, привлекла к себе женщину и закрыла ей рот рукой. Маленький мужчина продолжал щебетать и распевать.

Джим с изумленным вниманием вслушивался, когда начинала говорить девушка. Он схватил меня за руку.

– Они говорят на чероки! Или на похожем языке… Слушай… только что было слово… вроде «юнвинигиски»… оно означает «пожиратели людей, людоеды». Буквально «те, что едят людей»… если это так… и посмотри… он показывает, как цветы свисали с утеса…

Снова заговорила девушка. Я внимательно слушал. Скорость произношения и певучие звуки затрудняли понимание, но я уловил нечто знакомое… а вот комбинация, которую я, несомненно, знаю.

– Похоже на монгольский язык, Джим. Я уловил слово, означающее «змеиная вода» на дюжине различных диалектов.

– Я знаю… она назвала змею «аханада», а на чероки «инаду» – но это индейский язык, а не монгольский.

– Может быть и то, и другое. Индейские диалекты относятся к монгольской семье. Вероятно, у них общий праязык. Если бы только она говорила медленнее и не щебетала.

– Возможно. Чероки называют себя «древнейшим народом», а свой язык – «первой речью»… погоди…

Он вышел вперед, подняв руку, и произнес слово, которое на чероки означает «друг» или «человек, пришедший с добрыми намерениями». Повторил его несколько раз. В глазах девушки появились удивление и понимание. Она повторила это слово, потом, повернувшись к пигмеям, передала его им… я ясно расслышал его среди трелей и щебетания. Пигмеи подошли ближе, глядя на Джима.

Он медленно сказал: «Мы пришли снаружи. Мы ничего не знаем об этом месте. Мы никого здесь не знаем».

Несколько раз повторил он это, пока она не поняла. Серьезно посмотрела на него, на меня – с сомнением, но как человек, готовый поверить. Запинаясь, ответила.

– Но Шри… – она указала на маленького мужчину – сказал, что в воде он говорил злым языком.

– Он говорит на многих языках, – ответил Джим. Потом ко мне: Разговаривай с ней. Не стой, как восхищенный манекен. Девушка умеет думать, а мы в сложном положении. Твоя внешность не нравится карликам, Лейф, несмотря на то, что ты сделал.

– Разве удивительно, что я говорю не только на твоем языке, Эвали? – спросил я. И повторил несколько раз на двух из самых древних известных мне монгольских диалектах. Она задумчиво разглядывала меня.

– Нет, – наконец ответила она, – нет. Потому что я тоже немного знаю этот язык, но это не делает меня злой.

Неожиданно она улыбнулась и пропела какой-то приказ стражникам. Они опустили копья, рассматривая меня с тем же дружелюбным интересом, с каким раньше смотрели на Джима. В башне радостно зазвучали барабаны. Как по сигналу, другие барабаны, замолчавшие с сигналом тревоги, возобновили свой радостный рокот.

Девушка поманила нас. Мы пошли за ней в окружении маленьких солдат между решеткой из колючего кустарника и башней.

Мы миновали порог земли малого народа и Эвали.