Текст книги "Брет Гарт и калифорнийские золотоискатели "

Автор книги: Абель Старцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Певцом «золотого похода» и капиталистического развития Калифорнии Брет Гарт не намерен был становиться. Вынашиваемая им задача была иной. Он намеревался показать эту жизнь в кипении страстей. За живописными контрастами он хотел раскрыть ее подлинные противоречия. Следует напомнить, что уже после того, как старательские рассказы Гарта получили успех во всем мире, в Калифорнии они еще долгое время продолжали считаться чем-то вроде поклепа на калифорнийскую действительность.

Старательские рассказы стали появляться в «Оверленде» один за другим, с небольшими паузами, но регулярно, словно Брет Гарт задолго готовился к этому решающему шагу.

В конце 1868 года, во втором номере журнала, он напечатал «Счастье Ревущего Стана»; в 1869 году появились «Изгнанники Покер-Флета», «Мигглс», «Компаньон Теннесси» и «Идиллия Красного Ущелья»; в 1870 году – «Браун из Калавераса», «Блудный сын мистера Томсона» и «Илиада Сэнди-Бара». Вместе с «Нестоящим человеком» и «Млисс», напечатанными в 1860 году, это были те десять старательских рассказов Гарта, которые заложили основу всего его дальнейшего творчества. К ним можно добавить смежные по тематике и общему колориту старательские баллады, напечатанные в то же время: «В забое», «Ее письмо». «Никита», «Диккенс на прииске» и другие.

5

Рассказы Гарта обычно считаются парадоксальными, то есть основанными на странности или преувеличении. Известная характеристика старателей в рассказе «Счастье Ревущего Стана» строится таким образом:

«У самого отъявленного мошенника был рафаэлевский лик с копной белокурых волос. Игрок Окхерст меланхолическим видом и отрешенностью от всего земного походил на Гамлета; самый хладнокровный и храбрый из них был не выше пяти футов ростом, говорил тихим голосом и держался скромно и застенчиво».

На основании этого и многих других примеров Гарта не раз упрекали в любви к преувеличениям, хотя можно указать, что бросающиеся в глаза противоречия и контрасты составляли неотъемлемую черту жизни, изображенной в рассказах Гарта. В уже знакомом нам дневнике Иноса Кристмена записан такой эпизод:

«Понедельник. 5-е марта 1851 г. Сегодня прибыла почта. Громадная толпа, волнуясь, ожидала. Когда стали выдавать письма, из толпы выступил колосс. Борода, закрывавшая лицо, и громадный револьвер, торчавший у пояса, придавали ему вид совершеннейшего головореза. Когда он назвал свое имя, ему выдали изящный конверт, и он, отвесив причитающиеся два доллара, отошел в сторону и вскрыл письмо. Через несколько минут я обернулся и увидел свирепого великана в слезах...

В той же толпе я приметил другого человека, юношу с бледным лицом. Он назвал себя и узнал, что ему нет письма. Грустно было наблюдать, как юноша разразился богохульствами и проклятиями по адресу забывших его друзей. Он тут же пригласил нескольких человек в бар, и оттуда понеслись крики пьяного разгула».

Инос Кристмен не имел склонности к преувеличениям и писал не для публики. Тем не менее приведенное описание, не лишенное элементарной художественной обобщенности, построено на характерном парадоксе и могло бы по праву фигурировать в одном из рассказов Гарта.

Биограф Гарта, его личный друг Пембертон, указывает, ссылаясь на беседы с писателем, что Брет Гарт избегал вымысла и строил свои сюжеты на известном ему фактическом материале. Английская актриса Фэнни Кэмбл в 1875 году записала со слов Гарта случай, происшедший с ним в молодые годы в Калифорнии. Запись ее почти во всех деталях совпадает с сюжетом написанного позднее рассказа Гарта «Кто был мой спокойный друг», построенного на характерном калифорнийском парадоксе.

При всем том писатель не ограничивается фактическими парадоксами калифорнийской жизни, а намеренно обостряет их. Так, свое приведенное выше описание противоречивых качеств обитателей Ревущего Стана он доводит до самой грани неправдоподобия.

«У местного силача на правой руке насчитывалось всего три пальца; у самого меткого стрелка не хватало одного глаза», – пишет Брет Гарт.

Что же хочет сказать Брет Гарт своими странностями и парадоксами? Почему он так щедр на них?

Он хочет подвести читателя к мысли, что внешние черты изображаемой им жизни или поспешное и поверхностное представление о ней могут находиться в противоречии с ее истинным содержанием. Действительно, главный «парадокс» Гарта заключается в том, что, изображая золотоискателей, людей, посвятивших себя, по общепринятому мнению, личным и эгоистическим целям, он ставит перед собой задачу оспорить и разбить это общепринятое мнение.

В «Счастье Ревущего Стана» разгульный и пьяный старательский поселок с материнской нежностью воспитывает осиротевшего младенца. В «Мигглс» – «гулящая девушка» с приисков показывает пример душевной чистоты и морального героизма. В «Брауне из Калавераса» бесшабашный игрок – еще одна характерная фигура старательского мира – отказывается от любимой женщины, чтобы уберечь семейное счастье доверившегося ему приятеля.

Один из наиболее замечательных в этом отношении рассказов из того же цикла, «Компаньон Теннесси», посвящен беззаветной, «до гроба» дружбе старателей. Мотив взаимной преданности компаньонов («pardners»), старателей, объединившихся для совместной работы, затрагивается не раз у Гарта. В известной его балладе «В забое» рассказчик-старатель вспоминает, как «Флин из Вирджинии», его холостой компаньон, спас его, семейного человека, ценою собственной жизни,

…Здесь, в забое,

Сгорбясь, сидели

Я и Том Флин.

Киркой рубили,

Руду дробили

Среди теснин…

Где теперь Флин?

Эхо долин

Скажет, где он,

Друг мой Том Флин,

Том весельчак,

Храбрец, добряк,

Мой компаньон.

На месте том,

Там, где обвал,

Крепленье Том

Спиной держал

И вдруг из мрака

Мне закричал:

«Спасайся скорей,

Ради детей,

Не жди меня, Джек!»

И в миг один

Средь скал навек

Пропал Том Флин…

…Вот весь рассказ

О том, как спас

Меня Том Флин,

Флин из Вирджинии.

Я плачу… Нет,

То не слеза…

То лампы свет

Слепит глаза.

Компаньон Теннесси не совершает подобного героического поступка, хотя, без сомнения, мог бы совершить. Этот ничем не примечательный старатель предан своему другу или компаньону, беспутному Теннесси настолько, что известен окружающим лишь по этому отличительному признаку. Пронося свою бесконечную заботу о друге через все испытания до самой могилы, скромный герой Гарта обнаруживает такие золотые россыпи душевного благородства, перед которыми меркнет все золото, добываемое из калифорнийской земли.

Из сказанного ранее о калифорнийских старателях уже известно, что золотоискательство имело для большинства из них не столько имущественное, сколько бытовое значение. Брет Гарт с полным правом видел в них народ, трудящихся; он искал в их среде положительные человеческие черты: честность, душевное благородство, бескорыстную любовь, способность к самопожертвованию; противопоставлял эти черты стяжательству, эгоизму и пошлости как социальным порокам имущих классов.

Весьма интересен с этой точки зрения разбор рассказа Гарта «Мигглс», произведенный Чернышевским в упомянутом выше письме о Гарте, присланном в 1878 году из ссылки.

В «Мигглс», одном из наиболее замечательных «оверлендовских» рассказов Гарта, изображена молодая женщина, которая уединенно живет в глуши, посвятив себя заботам о парализованном, слабоумном человеке, с которым она делит лесную сторожку. Группа застигнутых непогодой обывателей-горожан заезжает в это глухое местечко в поисках ночлега. Тут выясняется, что Мигглс – недавно еще известная всей округе «веселая девушка» с золотых приисков, а больной Джим, которого она опекает, не отец ей, не брат и не муж, а один из ее прежних любовников. В свое время, влюбившись в Мигглс, он потратил на нее все деньги; когда она вновь встретила его на своем пути, обнищавшего и неизлечимо больного, она посвятила ему свою жизнь.

Обыватели, в особенности дамы, шокированы соприкосновением с «миром разврата». Некоторые эпизоды «Мигглс» предвосхищают атмосферу другого, более знаменитого рассказа, мопассановской «Пышки». Брет Гарт с несомненной для Америки 60–70-х годов художественной смелостью героизирует Мигглс и рисует характер благородный, пылкий и прямой, обаяние которого не проходит бесследно даже для заскорузлых буржуа-обывателей.

Известно, какое видное место занимал в общественных воззрениях Чернышевского вопрос о женском равноправии и борьбе с собственническим и эксплуататорским отношением к женщине. Смелая характеристика Мигглс у Гарта, заставляющая читателя остро почувствовать ложность господствующих моральных норм, не могла не встретить у Чернышевского горячего отклика. «Мигглс» – рассказ очаровательный своей гуманностью», – пишет он. Касаясь основного конфликта в рассказе Гарта, Чернышевский решительно раскрывает его в свете социальной морали.

«У Мигглс не было в жизни ничего нуждающегося в оправдании, – пишет Чернышевский. – Она, когда веселилась, не делала ничего дурного. Конечно, жаль, что она не родилась барышнею, и осталась сиротою, и должна была держать харчевню, а не разъезжать с маменькою по балам. Но в этом и весь ее «грех», что она не могла разъезжать по балам».

Дальше, рассуждая о браках между людьми разного общественного положения и воспитания, Чернышевский спрашивает: «Годилась ли бы Мигглс стать светскою дамою?» И отвечает, что «это – дело мудреное». Мудреное же оно не потому, что Мигглс нарушила требования морали, господствующие в обществе, в котором она живет, а потому, что она «простолюдинка», которой в этом обществе ничего не прощается.

Уже в самом начале своего разбора «Мигглс» Чернышевский пишет, что самый умный и «один истинно благородный человек» в заехавшей к Мигглс компании – это «простяк Билль с Юбы», тоже простолюдин, как и Мигглс. О дамах, выступающих в качестве блюстительниц общественной нравственности, Чернышевский пишет: «Они даже лучше мужчин, госпожи «нравственные» женщины. Что это за сволочь, обе «леди-проезжие»! – Нестерпимая сволочь».

«Дело не о «непорочности» тела ли, или сердца, – резюмирует Чернышевский моральный конфликт в рассказе американского писателя. – Дело лишь о сословии...»

Чернышевский здесь с большой проницательностью выявляет демократическую и гуманную тенденцию Гарта, договаривая в некоторых случаях то, на что Брет Гарт лишь намекает.

Таким образом, можно с уверенностью утверждать, что Брет Гарт, избравший калифорнийскую «старательскую демократию» для изображения положительного в человеке, не был искателем моральных парадоксов и живописных эффектов, а примыкал к той мощной школе, демократов-гуманистов, которые произвели в середине прошлого века переворот в мировой литературе, заявив во всеуслышание, что «добродетель покинула дворцы богачей и живет в лачугах трудящихся».

Замысел Гарта не имел в себе ничего исключительного, если оценивать его с точки зрения основных тенденций современной ему европейской литературы. Однако для США конца 60-х – начала 70-х годов занятая им позиция была трудной и открытой для нападок.

В силу ряда причин, связанных с особенностями развития буржуазной демократии в США, критика буржуазно-капиталистического порядка развивалась там с сильным запозданием, что не могло не наложить характерного отпечатка на всю сферу американской духовной жизни.

Воспевать самопожертвование в среде золотоискателей в стране, где каждый пятый намеревался стать миллионером и стяжательский эгоизм почитался в широких кругах общества нормальным нравственным состоянием, значило быть смешным или же, того хуже, прослыть «дурным американцем».

Американская литература в эту пору весьма неохотно выделяет бедняка или отверженного как объект социального сочувствия и не противопоставляет его капиталисту, богачу, имущим классам. Напротив, подобная проблематика считается характерно европейской, чуждой американской действительности. Этим заблуждениям американской общественной мысли и литературы платили дань в начале своей деятельности даже такие выдающиеся американские писатели XIX века, как Марк Твен и Уолт Уитмен. Брет Гарт не был гениальным певцом американского народа, подобно Твену и Уитмену. Он не вышел из народной гущи и в гораздо меньшей степени отразил в своем творчестве знаменательные черты в развитии американского народного самосознания. Однако нужно признать, что он и в меньшей степени был подвержен специфическим предрассудкам, которые американская буржуазия навязала американскому народу. Брет Гарт, американский интеллигент 60-х годов, видел многое, что ускользало от взглядов молодого Твена. Тяготея к социальному направлению, представленному в современном ему западноевропейском романе демократическим гуманизмом Диккенса, он глядел на многие факты американской жизни глазами европейского писателя-демократа, что означало подчас – глазами американского писателя-демократа, заглянувшего на двадцать лет вперед.

Очень характерным образом позиция Гарта проявляется в его юморе, неотъемлемом и весьма замечательном элементе всего его творчества.

Английский писатель Г.К. Честертон, высоко ценивший творчество Гарта, однажды написал, что Брет Гарт – «настоящий американец и настоящий юморист, но не американский юморист». Поясняя свою формулу, Честертон добавляет, что американский юмор прежде всего насмешлив, а юмор Гарта «анализирующий и сочувственный». Замечание Честертона справедливо не полностью, но основания для него имеются. Это легко установить, сравнив юмористические мотивы у Гарта с господствующей американской юмористикой 60–70-х годов XIX века, скажем, с рассказами молодого Твена.

Брет Гарт – законный представитель американской юмористической школы. Рецензируя в «Оверленде» книгу Твена «Простаки за границей», являвшуюся чем-то вроде манифеста американской юмористики 60-х годов, он расхвалил и поддержал ее. В ряде пародийно-юмористических мотивов он непосредственно примыкает к традиции американского юмора. Он широко черпает из того же источника в построении характера. Образ Юбы Билла, одного из наиболее замечательных героев в калифорнийской галерее Гарта, мог быть создан лишь художником, органически воспринявшим народную традицию американского юмора. Поражающая и неудержимо притягивающая читателя, невозмутимая, несколько мрачноватая манера Юбы Билла – традиционная маска рассказчика-юмориста в американском фольклоре. Брет Гарт мог смеяться вместе со старателями.

Однако были вещи, над которыми могли смеяться старатели и смеялся молодой Твен, но Брет Гарт смеяться не мог. Ему чужда столь важная для понимания ранней юмористики Твена характерно американская традиция «жестокого юмора». Юмор Гарта всегда психологичен и гуманен; изображая столь распространенную забаву старателей, как «практическая шутка», он неизменно воспринимает ее с точки зрения жертвы; он неспособен увидеть «забавную» сторону страдания или убийства.

«Я раскроил ему череп и похоронил за свой счет» – такова известная концовка одного из самых веселых рассказов молодого Твена, двухмерного по построению, основанного на комической ситуации. Изображая в «Компаньоне Теннесси» суд Линча, Гарт теряет ироническую усмешку и говорит: «Жалкое и безумное деяние...»

Брет Гарт был, конечно, американским юмористом, но с характерной уже упомянутой хронологической поправкой: в 60-х годах он был собратом Твена 80-х годов, то есть Твена, автора проникнутых сочувственным вниманием к человеку «Приключений Гекльберри Финна»,

6

Рассказы в «Оверленде» утвердили славу Гарта. Они перепечатывались в газетах и журналах по всей стране. В 1870 году рассказы вышли отдельной книгой в Бостоне, в известном американском издательстве «Филдс и Осгуд». Слава понеслась в Европу. Диккенс, кумир Гарта с юных лет, прочитавший первые два рассказа в «Оверленде», послал Гарту личное письмо с просьбой посетить его в Англии и принять участие в издаваемом им журнале «Круглый год». Это была высокая честь, но ранее письма пришло известие о скоропостижной кончине Диккенса, и Брет Гарт откликнулся на смерть учителя известным стихотворением «Диккенс на прииске». Вслед за английскими изданиями старательские рассказы Гарта появились в немецких, французских и русских переводах. Фрейлиграт в Германии перевел старательские баллады Гарта. Все сходились на том, что на американском литературном горизонте взошла звезда первой величины.

Получив лестные и выгодные предложения от журнальных редакций и издательств, Брет Гарт решил покинуть Сан-Франциско и в начале 1871 года уехал с семьей на Восток, к центрам американской общественной жизни и культуры.

Первые два года в Бостоне и в Нью-Йорке были благоприятным временем для Гарта. Престарелые классики американской словесности Эмерсон, Лонгфелло, Уитьер, Холмс ласково приняли его. Он возобновил старинную дружбу с Марком Твеном, обосновавшимся близ Бостона и уже завоевавшим прочный литературный успех, Он близко сошелся также с Гоуэллсом, редактором «Атлантик Монсли», наиболее солидного американского литературно-художественного ежемесячника, и издатели «Атлантик Монсли» заключили с Гартом годичный контракт на самых выгодных условиях. Однако Гарту не удалось закрепить успех, и последующие пять лет принадлежат к самым тяжким в его жизни.

Началось с того, что рассказы, написанные Гартом для «Атлантик Монсли», – хотя среди них были такие бесспорно сильные вещи, как «Случай из жизни мистера Джона Окхерста» и «Как Санта Клаус пришел в Симпсон-Бар», – были встречены критикой значительно холоднее, чем рассказы в «Оверленде», и «Атлантик» не возобновил контракта с писателем.

Тогда Брет Гарт обратился к «лекциям», разъездным выступлениям, которые со времени знаменитых публичных чтений Диккенса в США сделались источником подсобного дохода для американских литераторов.

Брет Гарт был известен как блестящий, остроумный собеседник, но притом не имел ни ораторских, ни актерских данных и чуждался публичных выступлений. Выбора, однако, не было, его преследовали кредиторы; на первой же лекции за кулисами сидел судебный пристав с исполнительным листом. В течение трех лет Брет Гарт разъезжал по восточным и среднезападным штатам, рассказывая провинциальным слушателям о калифорнийских золотоискателях. Он побывал также в южных штатах и в Канаде. Его письма этих лет полны жалоб на опаздывающие поезда, дурные гостиницы, отсутствие контакта с аудиторией. Его терзает безденежье и тревога за семью (у Гарта к тому времени было четверо детей). «Вообрази себе бесконечно расстроенного, взбешенного, полубольного человека, злобно ощерившегося из-за пюпитра на своих слушателей и клянущего их в душе», – пишет Брет Гарт жене*. В другом письме он рассказывает, как почерпнул запас бодрости в беседе со старой негритянкой, уборщицей в гостинице. «Она болтала и смеялась у меня за дверью, – пишет Брет Гарт, – и смех ее был так музыкален, в нем было столько душевности и доброты, что я вышел из номера и проболтал с ней все время, пока она мыла лестницу... Это было перед лекцией, когда меня особенно мучает тоска и упадок духа».

Неуспех лекционных турне осложнялся еще тем, что Гарт, устававший от поездок, почти не находил времени писать. В 1874 году он бросает лекции и принимается за роман из калифорнийской жизни.

Несмотря на неудачи, он еще полон сил и веры в себя. Английская актриса Фэнни Кэмбл, познакомившаяся с Гартом в 1875 году в отеле под Нью-Йорком, где он жил с семьей, оставила в письме к родным беглый, но интересный его портрет: «Он сильно напомнил мне нашего старого друга, этого пирата и душегуба Трелоуни, хоть и надо заметить, что Трелоуни почти по-восточному смугл, а мистер Брет Гарт довольно белокож. Оба высокого роста, отлично сложены, хороши собой и с тем особенным выражением лица, не предвещающим успеха никому, кто вздумал бы затеять с ними ссору».

Чтобы оценить это сравнение, надо помнить, что живописный Трелоуни, на несколько десятков лет переживший своих друзей Байрона и Шелли, был в Англии живым памятником минувшей романтической эпохи и «букой» в глазах добропорядочных викторианских буржуа. Марк Твен, говоря о внешности Гарта, вспоминает о его особенном щегольстве, которое выделяло Гарта «из любой толпы сверхмодников»: «Иногда галстук у него бывал алый, точно вспышка пламени под подбородком, иногда цвета индиго, такого теплого и живого, точно на грудь ему села блестящая и пышная бразильская бабочка».

Положение Гарта между тем не улучшалось.

В «Гэбриеле Конрое», вышедшем в 1876 году, писатель попытался свести воедино многоразличные мотивы своих калифорнийских рассказов. При этом он понес известные потери; повторить с прежним жаром «первооткрытия» ранних лет, равно как и воспроизвести в романе острые, лаконичные характеристики и драматические коллизии первых рассказов, оказалось невозможным. Зато новым достижением Гарта стала широта нарисованной картины, более проницательный взгляд на американскую жизнь.

Роман был встречен ледяным молчанием критики. Он не упрочил положения Гарта и не дал ему денег. Это был тяжелый удар.

Гарт обратился к драматургии. Пьеса из старательской жизни «Двое из Сэнди-Бара», в которой он вывел уже знакомых публике героев своих рассказов, не имела успеха и довольно скоро сошла со сцены. Тогда Брет Гарт в сотрудничестве с Марком Твеном написал вторую пьесу, «А Син», тоже из калифорнийской жизни. Несмотря на усилия обоих авторов, пьеса провалилась. Неудачное соавторство и денежные расчеты осложнили отношения Гарта с Марком Твеном. Друзья поссорились на всю жизнь.

Брет Гарт впал в глубокую нужду.

Тут вступил в действие один из мрачных законов буржуазной общественной жизни США, в особенности проявляющийся в поведении прессы. Если удачнику непомерно льстят, то неудачника злобно преследуют.

В январе 1877 года влиятельный журнал напечатал статью, подвергшую творчество Гарта резкой и враждебной критике, а бульварная пресса перешла к оскорбительным личным нападкам на писателя.

Сейчас трудно с точностью установить, что именно в поступках и высказываниях Гарта вызвало такой стойкий антагонизм у его буржуазных соотечественников и дало повод на долгие годы для пересудов о нем. Черты богемного индивидуализма у Гарта, несомненно, раздражали филистеров. Не последнюю роль сыграло и нежелание Гарта платить хотя бы формальную дань почтения такой могучей силе в американской частной и общественной жизни XIX века, как церковь и связанная с ней религиозная мораль.

Известно, например, что в разговоре с Эмерсоном, оспаривая его тезис о культуртрегерской роли церкви в США, Гарт резко возразил, что, по его наблюдениям, в Калифорнии игрок и проститутка были лучшими культуртрегерами, чем священнослужители. В письме к издательнице детского журнала «Сэнт-Николас», отказываясь от предложенных замен и поправок в его рассказе «Малыш Сильвестра», Гарт написал, что дети, по его мнению, отлично воспринимают все, «кроме чувствительности и богословия, которыми, к великому сожалению, их так усердно пичкают».

Живучесть нападок на Гарта отчасти объясняется и тем, что Гарт отказывался на них отвечать.

Летом 1877 года, оставив семью под Нью-Йорком, Брет Гарт поехал в Вашингтон. Поселившись в дешевом вашингтонском отеле, он начинает трудные и неприятные хлопоты, добиваясь для себя какой-нибудь оплачиваемой государственной должности. Одновременно он работает над новой повестью, «История одного рудника», тоже из калифорнийской жизни.

«С самого момента, что я приехал сюда, я без гроша, – пишет он жене, – но все это пустяки по сравнению с мыслью, что ты там одна, без денег...» И в другом письме в начале следующего, 1878 года: «Меня поливают грязью в газетах...»

Эти мучительные месяцы в Вашингтоне положили начало душевной надломленности Гарта, омрачившей последующие годы его жизни. «Счастливый Брет Гарт, довольный Брет Гарт, честолюбивый Брет Гарт, веселый и хохочущий Брет Гарт, для которого жизнь была огромным, безмерным наслаждением» (слова Твена), уступает место сдержанному, постоянно замкнутому человеку, исполненному тщательно скрываемых забот и тревог.

Оставшиеся друзья помогли Гарту в его хлопотах; речь шла о получении должности за границей. Интересно отметить, что в какой-то момент обсуждался вопрос о назначении Гарта на должность секретаря американского посольства в Петербурге. Он сам отверг это предложение, так как был слишком нищ для такого поста. В конце концов ему предложили место консула, точнее, коммерческого агента, в захолустном немецком городке Крефельде с жалованьем в 2 500 долларов в год. Это было меньше, чем Брет Гарт получал, служа в Монетном дворе в Сан-Франциско до того, как стал «великим американским писателем». Но сейчас это казалось спасением. «Конечно, у меня хватило осторожности скрыть свою радость, – писал он жене, сообщая об аудиенции в Государственном департаменте, – но ты легко можешь представить, что после всех наших бед это было форменное видение рая». В последний момент поступил донос, что Гарт, как человек, обремененный долгами и склонный к беспорядочной жизни, недостоин государственного поста. Гарт отбился, представив справки о безупречной службе в Сан-Франциско. В июне 1878 года, больной и усталый, он уехал в Европу, к месту службы. Больше на родину он не вернулся.

Анализируя творчество Гарта в эти тяжелые для него годы – во второй американский период, – важно указать, что наряду с творческими неудачами у него имеются и серьезные достижения, по сей день игнорируемые американской буржуазной критикой. И в «Гэбриеле Конрое» и в «Истории одного рудника» Брет Гарт видит американскую социальную действительность шире и глубже, чем в начале своего пути.

Антикапиталистическую направленность у Гарта можно проследить с самого начала его творчества, причем не только в общем направлении его моральных интересов, но и в конкретных социальных мотивах, почерпнутых из окружающей жизни. Уже в очерке-притче «Черт и маклер», напечатанном в 1864 году в «Калифорниене», молодой Брет Гарт высмеял азарт капиталистической наживы. Он достаточно трезв, чтобы видеть зарождение и формирование осуждаемых им социальных явлений еще в недрах симпатичной ему «старательской демократии». В остросатирическом «Человеке из Солано» Гарт показал «малого хищника» из Калифорнии, напористого, грубого, беззастенчивого, быстро вырастающего на востоке в сущую акулу, опасную даже для многоопытных нью-йоркских дельцов. В концовке рассказа автор-рассказчик как бы направляет острие критики против самого себя:

«– Скажите по совести, чем занимался этот ваш приятель в Калифорнии?

– Он был пастухом.

– Кем?

– Пастухом. Пас овец на медвяных лугах Солано.

– Ну, доложу я вам, черт бы побрал эти ваши калифорнийские пасторали!»

Гнилая Лощина в «Гэбриеле Конрое» написана без прикрас. Конечно, и здесь рядовые старатели остаются все теми же трудовыми людьми, ищущими золото, чтобы прокормиться; но весь поселок уже на откупе у сан-францисского банкира, ловит каждое его слово, добивается его милостей. Банк Питера Дамфи полностью контролирует Гнилую Лощину, причем не только экономически, но и во всех прочих сферах жизни и деятельности. Даже показанный в романе суд Линча, выдаваемый прессой Гнилой Лощины за «стихийное проявление народного гнева», свершается по приказу того же банкира, на специально ассигнованные им деньги.

В раннем цикле золотоискательских рассказов взгляд Гарта большей частью обращен в прошлое. Писатель был склонен к идеализации старательской Калифорнии. Социальным порокам и невзгодам настоящего он противопоставлял те времена, когда старательская вольница трудилась и бушевала в Ревущих Станах, не зная над собой ярма капитала. Усиление критического начала в «Гэбриеле Конрое» приводит к некоторому оттеснению уже традиционных для Гарта героико-романтических мотивов. «Гэбриель Конрой» – роман без героя.

Сам Конрой, по имени которого назван роман, хотя он и стоит в самом центре развертывающихся драматических событий и, бесспорно, руководится во всех своих поступках добрыми побуждениями, – фигура не героическая. Он слишком прост, наивен в своей простоте, плохо ориентируется в истинном смысле происходящего. Гэбриель силен и мужествен; он может преодолеть разбушевавшийся горный поток и спасти человека, рискуя собственной жизнью, но бурному потоку жизни он противостоять не в силах и в конечном счете оказывается овцой среди волков, легкой добычей окружающих его хищников.

Г.Ч. Мервин, автор уже упоминавшейся американской работы, посвященной творчеству Гарта, удивляется развязке «Габриеля Конроя» и называет ее «непонятной». Между тем этот конец романа, в котором все овцы оказываются «пожраны» волками, добродетель не вознаграждается и порок не наказуется, есть не более чем логический вывод из рисуемой Гартом картины общественных нравов. Поскольку главные действующие лица романа правдой или неправдой превращаются в процветающих собственников, вопрос об их намерениях и о средствах, которые они использовали для этой цели, как бы снимается автором с рассмотрения. Добродетельные Гэбриель Конрой и его сестра Грейс «уравниваются» с авантюристами Артуром Пуанзетом и госпожой Деварджес, руководству которых они всецело отдаются. Автор нисколько не скрывает своего сатирического замысла. Ведь не только эти ловкачи и мошенники, но и прямой преступник, банкир Дамфи, прекрасно умеет обойти формальный закон и остается почтенным членом общества, в котором единственным подлинным законодателем и властителем является доллар.

Повесть 1878 года «История одного рудника» представляет также бесспорный интерес как новая попытка Гарта расширить сферу своих социальных и политических наблюдений.

Описанные в повести махинации, преступления и тяжбы, связанные с присвоением и эксплуатацией рудоносных земель в Калифорнии, были известны Гарту еще со времени его службы клерком в Межевом управлении в Сан-Франциско. Однако впервые он анализирует их и обобщает как проявление общего экономического процесса. Так, в седьмой главе повести, описав во всех перипетиях переход ртутного рудника от первоначальных заявщиков в руки крупного капиталиста, Брет Гарт пишет:

«Боюсь, что я утомил читателя столь подробным описанием довольно нудных деталей этого чисто американского времяпрепровождения, которое мои соотечественники со свойственным им эпиграмматическим лаконизмом именуют «процессом вытеснения мелкого акционера».

Брет Гарт расширяет свою критику социальных и политических пороков американской жизни. Он не ограничивает себя более рамками Калифорнии и прослеживает нити калифорнийских бед и преступлений вплоть до самого Вашингтона.

В вашингтонских главах повести он выводит невежд и мошенников, выступающих в роли конгрессменов, обличает коррупцию и преступную возню вашингтонских кулуарных клик. В целом его взгляд на американскую политическую систему проникнут глубоким скептицизмом: