Текст книги "Золотая цепь. Юсуф и Зулейха. Книга мудрости Искендера"

Автор книги: Абдуррахман Джами

Тетрадь вторая

ИЗ «СКАЗА О ЛЮБВИ»

 
Сказ о любви сегодня обнови!
Скрипит перо, и это песнь любви!
 
 
Поет перо, подобное свирели,
И о любви сказанья зазвенели.
 
 
С любовью – к правде и добру придем,
Любовь живет во всем, что есть кругом.
 
 
И знатный и в безвестности рожденный,
Полны любви и чтут ее законы.
 
 
Ей сила притяжения дана,
Соединила тень и свет она.
 
 
Любви не сразу слышим повеленье,
Но обоюдно двух сердец стремленье.
 
 
Пусть солгала красавица тебе.
Ее дела не нравятся тебе, —
 
 
Ты будешь охлажден ее делами,
В твоей душе любви погаснет пламя.
 
 
В оковах красоты всегда чиста,
Любовь – раба, царица – красота.
 
 
Когда выходит красота-царица,
Любовь упасть к ее ногам стремится.
 
 
То – красота, что, как Узра´[4]4
  Узра´ и Вамик, Кайс (Меджнун) и Лейли – герои одноименных восточных поэм.


[Закрыть], светла,
Вамика в степь глухую привела.
 
 
То – красота, что Кайсом овладела,
Когда наряд Лейли она надела.
 
 
Палящий зной сравню я с красотой,
Любовь сравню я с утренней звездой.
 
 
А мне, любви постигшему начала,
Идти стезей разумных не пристало.
 
 
Там, где любовь являет дивный лик,
Немеет доказательства язык.
 

РАССКАЗ О ЛЮБВИ ДЕВУШКИ К МОЛОДОМУ НЕГРУ

 
Сияла дочь в чертогах у царя,
Не дочь, а лучезарная заря.
 
 
Из-за ограды выглянув однажды,
Красавица, чью прелесть славил каждый,
 
 
Узрела негра на другом конце…
Как родинка на солнечном лице,
 
 
Пленительности, молодости полон,
Алифом [5]5
  Алиф – первая буква арабского алфавита, изображается в виде прямой вертикальной черты.


[Закрыть] стройным в душу ей вошел он.
 
 
Он лег лицом, что было так черно,
Ей на сердце, как черное пятно.
 
 
Зрачком в ее глазу, в миг безрассудный,
Запечатлелся этот образ чудный.
 
 
Завидовало солнце ей само,
А негр в ее душе зажег клеймо.
 
 
Ну что ж, не удивительное дело,
Что роза в цветнике любви созрела!
 
 
Короче: девушка лишилась сна,
Глаза – в слезах, душа любви полна.
 
 
Ни слова не промолвит верным слугам,
Не благосклонна к преданным подругам.
 
 
Забыла игры, пиршества она,
Пред нею лишь отчаянья стена.
 
 
Придворные царевне удивлялись,
Ее страданье объяснить пытались.
 
 
Один: «Ей перешел дорогу див
И свел ее с ума, кознелюбив».
 
 
Другой: «Как видно, с пери подружилась,
С тех пор покоя, сна она лишилась».
 
 
Один: «Волшебники на свете есть,
Что людям не дают ни спать, ни есть».
 
 
Другой: «Она была звездой для ока,
Но время сглазило ее жестоко».
 
 
А третий молвил: «Это все не так:
Любовь ей принесла тоску и мрак.
 
 
Она красавца страстно полюбила,
С могуществом любви в борьбу вступила».
 
 
Кормилица у девушки была,
Что колдовские ведала дела.
 
 
Теперь дряхла, сурова, но когда-то
Любовным опытом весьма богата.
 
 
А так как юность не придет опять,
Она другим старалась помогать.
 
 
Она была волшебников сильнее,
Пред нею содрогались чародеи,
 
 
Сказителей она склоняла в прах,
Рассказывая о прошедших днях.
 
 
Увидев, что красавица – в несчастье,
Она явила ей свое участье.
 
 
Присела к ней, сказав: «Мое дитя!
О ком ты грезишь, день и ночь грустя?
 
 
Едва явился в мир твой цвет весенний,
Тебя взяла я на свои колени.
 
 
Твои уста, что слаще леденцов,
Узнали молоко моих сосцов.
 
 
Искусной кистью я, при первом зове,
Шалунье разрисовывала брови.
 
 
Пока я в руки не брала сурьму,
Мир не дивился взору твоему.
 
 
Твое лицо – полдневное светило —
Твоих волос ночная тьма сокрыла.
 
 
Пока я в косы их не заплела,
Не видел мир земной, как ты светла.
 
 
Твою постель, подушку, покрывало,
Твой сон я до рассвета охраняла.
 
 
Вставала роза с утренней звездой, —
Спешила к розе с розовой водой.
 
 
Как я трудилась для моей шалуньи,
Чтоб стало полнолуньем новолунье!
 
 
Луна моя, от горя оградись
И в бледный месяц вновь не превратись.
 
 
Еще ты в жизни тягот не знавала,
О роза, почему же ты завяла?
 
 
Твой стройный стан в опору был мне дан,
Зачем же ты согнула стройный стан?
 
 
В твоих глазах покой нашла я сладкий,
Зачем же ныне кудри в беспорядке?
 
 
Скажи мне, что с тобою? Ты больна?
Страдаешь ты из-за дурного сна
 
 
Иль наяву ты встретила злодея?
Украл он сердце, жертву не жалея!
 
 
Сними со рта молчания печать:
Должна я совратителя узнать.
 
 
Он – месяц в небесах? Приду с обманом,
Его стащу я хитрости арканом,
 
 
А если рыбой в море он плывет, —
Коварством извлеку из бурных вод.
 
 
Сам небосвод начнет искать лекарство
От моего обмана и коварства!
 
 
Пусть тот, кого ты любишь, – муж святой,
Пусть он – ученый, скромный и простой, —
 
 
Я святость прогоню волшебным даром,
Ученость покорится хитрым чарам!»
 
 
Красавица, услышав эту речь,
Решила тайну больше не беречь.
 
 
Всю правду, стыд забыв, она сказала,
С любви своей снимая покрывало.
 
 
Кормилице она открыла вдруг
Причину горьких слез и тяжких мук.
 
 
Сказала та: «Улажу это дело,
Чтоб ты не горевала, не скорбела.
 
 
С твоим желанным я свяжу тебя
И от бесчестья огражу тебя».
 
 
Слова такие молвив на прощанье,
Исполнить поспешила обещанье.
 
 
Искала негра, чтоб помочь в беде,
Искала негра всюду и везде,
 
 
И вот нашла его приют спокойный,
Увидела побег цветущий, стройный,
 
 
Сумела с негром дружбу завязать,
И сблизились они, как сын и мать:
 
 
К старухе приходил он ежедневно.
Они вели беседу задушевно,
 
 
В рассветный час или в закатный час
Старуха с негра не спускала глаз.
 
 
Ее внушенья действовала сила, —
Она однажды негра усыпила.
 
 
Таким заснул глубоким, крепким сном,
Что позабыл он о себе самом.
 
 
Хоть откуси губу, струею крови
Залей лицо, – не станет морщить брови.
 
 
Сто раз ты уколоть его бы мог, —
Он вытянутых не поджал бы ног.
 
 
Кормилицей он был слуге поручен,
Тотчас же на´ спину слуге навьючен,
 
 
И вот к царевне в дом его несут,
Как мускусом наполненный сосуд.
 

НЕГР В ДОМЕ ДЕВУШКИ

 
Начнем опять о девушке сказанье,
В чьем сердце – бесконечное терзанье.
 
 
Он спит, но разве может спать она,
Когда ей радость встречи не дана?
 
 
Сказала: «Разбуди! Полна я муки,
С меня сотри ты ржавчину разлуки:
 
 
Заснувший – мертв; любовную игру
Затею с мертвым, коль сама умру!
 
 
Его глаза желанием не дышат
И уши просьб возлюбленной не слышат.
 
 
Язык жемчужин-слов не раздает,
Чтоб страсть усилить, не смеется рот.
 
 
Земля дивилась мощному цветенью,
Но кипарис упал на землю тенью.
 
 
Защиту мне сулила эта сень, —
Увы, сама я превратилась в тень.
 
 
Но с тенью не завяжешь связи кровной,
Но с тенью не начнешь игры любовной!»
 
 
Тогда заклятия и колдовства
Произнесла кормилица слова.
 
 
Что было сном, то превратилось в бденье,
И трезвостью сменилось опьяненье.
 
 
Поднялся кипариса вольный ствол, —
Цветник, казалось, в комнате расцвел!
 
 
Уста, что радуют сердца, открыл он,
Замок от ценного ларца открыл он,
 
 
Обвел он взглядом тех, кто был вокруг, —
Врата блаженства распахнулись вдруг.
 
 
Не комната пред ним, – чертоги рая,
Стоят кумиры, прелестью сверкая,
 
 
А среди них одна затмила всех,
В ее глазах – отрада, нега, смех,
 
 
Затмила всех пленительным обличьем,
Великолепьем, красотой, величьем.
 
 
Пред ней стояло множество подруг,
Покорных ей, готовых для услуг.
 
 
Она сидела, излучая счастье,
А сердце – у любимого во власти.
 
 
И негра обожгла ее краса,
Он то и дело тер свои глаза,
 
 
Не понимая, – спит ли, грезит ныне,
Вода пред ним иль марево пустыни…
 
 
К нему и утром не пришел покой,
То счастлив был он, то вздыхал с тоской.
 
 
Он счастлив был попасть в чертог подобный,
Где, мести не страшась иль стражи злобной,
 
 
Он видел то, что скрыто от очей,
О чем еще не слышал слух ничей,
 
 
Что не создаст ничье воображенье,
С чем не сравнится ни одно творенье.
 
 
Но тосковал, не веря в благодать…
Ему ли этим чудом обладать?
 
 
Он полагал: за наслажденьем вскоре
Последует отчаянье и горе.
 
 
Увы, пока живем, мы видим здесь
Отчаянья и наслажденья смесь!
 
 
Той птице, что с умом живет на свете,
Известно: там, где зерна, там и сети.
 
 
Она опаслива, хотя жадна:
Поборет жадность, не возьмет зерна,
 
 
Пока другие птицы, споря вздорно,
В беспечности клевать не станут зерна.
 
 
Она же прилетит к ним лишь тогда,
Когда увидит: птицам нет вреда.
 
 
Но если птиц постигнет доля злая, —
Умчится вдаль, свободной быть желая.
 

КОРМИЛИЦА ВОЗВРАЩАЕТ НЕГРА ОБРАТНО В ЕГО ЖИЛИЩЕ

 
Кончалась ночь, и стало рассветать.
Красавец негр свалился на кровать.
 
 
Своих смятенных чувств смежил он очи,
Он отдал ум на разграбленье ночи:
 
 
Старуха унесла его тотчас
В то место, где заснул он в первый раз.
 
 
В беспамятстве он долго находился
И только поздним утром пробудился.
 
 
Протер глаза – и смотрит, изумлен:
Исчезло все, что ночью видел он!
 
 
Где собеседницы его ночные?
Где радости, что он познал впервые?
 
 
Где солнце красоты? О, где оно?
В руках – воспоминание одно!
 
 
Хотел он разобраться в этих чарах,
Расспрашивал и молодых и старых,
 
 
К заветной цели он искал пути,
Но в мире скорби должен был брести.
 
 
В смятенье он услышал просьбу друга —
Назвать причину своего недуга.
 
 
Ответил он: «Повергнут я в беду,
Спасения от горя не найду.
 
 
Играя мной, красавица нежданно
Меня свела с пути, – мила, желанна…
 
 
Не выразят ни разум, ни уста,
Какой хвалы достойна красота.
 
 
А спросят: с нею повстречался где ты?
А спросят: имя назови? Приметы?
 
 
А спросят: где ее квартал и дом?
Земля какая стала ей гнездом?
 
 
Хуллах или Фархар[6]6
  Хуллах, Фархар – города, славившиеся красотою женщин.


[Закрыть] – ее отчизна?
Тибет, страна татар – ее отчизна?
 
 
Ее глаза подведены сурьмой,
Или они сотворены сурьмой?
 
 
Черны арканы кос ее плетеных, —
Иль то силки для страждущих влюбленных?
 
 
Искусственною родинкой мила
Иль красоту сама и создала?
 
 
Ее уста – для утоленья жажды
Или, взглянув на них, погибнет каждый?
 
 
Когда подобный зададут вопрос
Тому, кто пролил столько горьких слез, —
 
 
Я промолчу. Где правды свет? Не знаю.
Два слова я скажу в ответ: „Не знаю“».
 
 
Что облик, цвет? Меняются они.
Одно лишь содержание цени!
 

НЕ ПОРИЦАЙ ВЛЮБЛЕННЫХ

 
Везде, где есть любви произрастанье,
Там ветви – горе, а плоды – страданье.
 
 
Не надо их упреками губить,
Советами жестокими рубить.
 
 
Небес приостановится вращенье,
Недвижная земля придет в движенье,
 
 
Но я своей возлюбленной не дам
Моей души покинуть чистый храм.
 
 
Подруга азбуку любви дала мне,
Узором в сердце высекла на камне.
 
 
Я зеркало разбил о камень тот, —
Укоров камнем кто меня побьет?
 

В ПОХВАЛУ СТИХА

 
Стих – это птицы разума паренье,
Стих – это гордой вечности творенье.
 
 
Суди о том, что´ птица говорит:
В костре горит или в саду парит.
 
 
Когда стихи сияют совершенством,
Они дарят читателя блаженством,
 
 
Когда в костре тщеславия горят, —
Лишь едким дымом, гарью нас дарят.
 
 
В стихах читая просьбы, униженья,
Мы чувствуем и гнет и раздраженье.
 
 
Но если с правдой связаны слова, —
И красота и сила их жива.
 
 
Пройдет их слава по путям небесным,
Поэта имя станет всем известным.
 
 
А если строки ложью рождены,
Их суть презренна и слова бледны, —
 
 
То в бороде застрянут виршеплета
И сверх усов не будет им полета.
 
 
Стих должен быть прозрачным родником,
Рубинами обильным, – не песком.
 
 
Чтоб не скрывал родник своих жемчужин,
Чтоб дивный блеск был сразу обнаружен;
 
 
Чтоб не была вода его сходна
С водою грязной, где не видно дна.
 
 
Тогда напрасны поиски жемчужин,
Уйди, – такой родник тебе не нужен:
 
 
Слова мутны, и непонятна суть,
И узок, темен к содержанью путь.
 
 
Лишь после долгих, трудных размышлений
Поймешь ты смысл таких стихотворений.
 

ПАМЯТИ ВЕЛИКИХ ПОЭТОВ

 
Увы, трудились бедные поэты,
В чьих одах повелители воспеты.
 
 
Себя вписали в летопись времен,
И мир не забывает их имен.
 
 
Давно лежат в земле тела поэтов,
Но живы имена, дела поэтов.
 
 
Жемчужины низавший мастерски,
Саманов дом[7]7
  Дом Саманов – Саманидская династия персидских шахов.


[Закрыть] прославил Рудаки.
 
 
Он спутником народа был родного,
Не мог избрать обычая иного.
 
 
Не уставал он жемчуга низать,
Они – четырехсот верблюдов кладь.
 
 
Он бренный мир покинул на верблюде,
Наследники его сокровищ – люди.
 
 
Живут стихи – и он живет сейчас,
Поэта имя – светоч наших глаз…
 
 
Был взыскан Унсури самой природой.
Был редким элементом[8]8
  Унсур означает – элемент.


[Закрыть] и породой,
 
 
Жемчужиною четырех стихий, —
И слушал целый мир его стихи…
 
 
Он мускусом похвал наполнил строки,
Он в книгах воспевал дворец высокий,
 
 
Разрушился дворец,  исчез во мгле, —
Остались эти книги на земле…
 
 
Жил Хакани, чей гений величавый
Царей Ширвана удостоил славой.
 
 
За оды, что превыше всех похвал,
По тысяче динаров получал.
 
 
О тех динарах помнят ли народы?
Но светят нам блистательные оды.
 
 
Ушел и Саади, но, жизнь творя,
Стихи, в которых славил он царя,
 
 
Стократ сильней царя и царских зданий,
А Саади бессмертен в Гулистане…
 
 
Сидеть доколе будешь, как слепец?
Встань и глаза открой ты, наконец.
 
 
Смотри: дворцы превращены в руины.
Ушли в оковах гнева властелины.
 
 
От их дворцов не сыщешь ты следа,
А письмена певцов живут всегда.
 
 
Где крыши тех дворцов, где основанья?
Остались лишь певцов повествованья.
 
 
Нет памятника на путях земных
Прочней, чем слово прозы или стих.
 
 
Любую ржавчину смывает слово,
Любые цепи разбивает слово.
 
 
Узлов немало в наших есть делах,
Запутаться ты можешь в тех узлах.
 
 
Но слово разума внезапно скажешь —
И трудный узел без труда развяжешь.
 

Подарок благородным

Перевод С. Липкина

В ПОХВАЛУ СЛОВУ И ПЕРУ

 
Перо подвластно слову, но оно
Есть тоже слово, словом рождено.
 
 
Слова умерших воскрешает слово,
Освобождает тайну от покрова.
 
 
У звонкой песни отними слова, —
Без жаркой речи музыка мертва.
 
 
Но музыка, слиянная со словом,
Рождает жизнь, дарит восторгом новым.
 
 
«Дыханье – признак жизни», – скажешь ты:
Лишь словом эту мысль докажешь ты.
 
 
Дыханье – облик, слово – содержанье,
Того, кто любит жизнь, услышь дыханье.
 
 
Слова – узлы, их много на земле,
Но вникни, – жемчуг есть в любом узле.
 
 
Изменишь букву – слово ты изменишь.
Но и его жемчужину оценишь,
 
 
И красота, скрывавшаяся в нем,
В значении откроется ином.
 
 
Сердца людей певец влечет словами,
Наполнился небесный свод словами.
 
 
Хоть брал я пробу с золота словес,
Мне слова «злато» неизвестен вес.
 
 
Наполни чашу золотом небесным,
Другую чашу – жемчугом словесным, —
 
 
Взметнется золото до облаков,
Останется на месте жемчуг слов.
 
 
Джами, такой жемчужиной владея,
Ты денег не проси у богатея.
 
 
Ты к золоту скупца не должен льнуть:
Жемчужиною в раковине будь.
 

О ДОСТОИНСТВАХ ПОЭТИЧЕСКОЙ РЕЧИ

 
Мир полон звуками литавров слова.
Невеста-слово – свет всего живого.
 
 
Ни в жемчуг, ни в парчу не убрана,
Пленяет и пленяется она.
 
 
А если драгоценности наденет,
Красу луны затмит и обесценит.
 
 
Наденет ожерелие стихов, —
Сердца похитит сотни шутников,
 
 
А на´ ноги наденет рифм запястья, —
Падет пред ней мудрец, дрожа от счастья.
 
 
Седых и юных поразит сильней
Двустишьем подрисованных бровей.
 
 
Румянцем смысла заалеют щеки —
И расцветут сердца, как сад широкий.
 
 
Красавицы не властны надо мной:
Вручил я сердце только ей одной.
 
 
Ее пленительное ожерелье
Мне принесло тревогу и веселье.
 
 
Ее запястьем скованный певец,
Я вырваться не смею из колец.
 
 
Хоть брови не срослись ее сердито,
К спасению дорога мне закрыта.
 
 
Я – всюду, где возлюбленной жилье,
Ищу ее, хочу догнать ее.
 
 
В иносказанья красоту оправлю,
Всем знатокам любимую представлю.
 

РАССКАЗ ОБ УРОДЛИВОЙ ЖЕНЩИНЕ И СЛЕПОМ МУЖЧИНЕ

 
Один слепец женился на уроде,
На бабе грубой, злобной по природе.
 
 
Лицо – в рябинах, черных бус черней,
А лоб – в морщинах и щита темней.
 
 
Горбата и глуха косая злюка,
Ее беседа – вздор, молчанье – мука.
 
 
Сказала раз, чтобы прельстить слепца:
«Жаль, что не видишь моего лица!
 
 
Мое лицо – белей слоновой кости,
Луну затмило, бледную от злости.
 
 
Завидует нарцисс моим глазам,
Завидует тюльпан моим устам,
 
 
А стан мой тонкий так высок и строен,
Что кипарис – и тот обеспокоен!»
 
 
Когда слепец услышал этот бред,
Он в ярости сказал жене в ответ:
 
 
«Была б красива ты на самом деле,
Твою красу давно бы разглядели.
 
 
Хватал бы каждый зрячий твой подол,
Когда б такую красоту нашел.
 
 
Светильник оценить сумеет зрячий,
А не слепец, не знающий удачи.
 
 
Я слеп, и потому-то хвастовства
Ты развязала вздорные слова.
 
 
Пустилась ты на самовосхваленье
Лишь потому, что потерял я зренье».
 

РАССКАЗ О ВЛЮБЛЕННОМ СТАРЦЕ И МОЛОДОЙ КРАСАВИЦЕ

 
Осеннее дыханье пронеслось.
Цвет изменился виноградных лоз.
 
 
Цветущий сад стал старика бессильней
И зелень желтой сделалась в красильне.
 
 
Листы деревьев, как цветы весной,
Зажглись багрянцем или желтизной.
 
 
Сидел старик, чей стан согнули годы,
В чьем сердце – храм огня, огня невзгоды.
 
 
Сиденье надоело старику,
Решил он погулять по цветнику.
 
 
Гулял он долго, в думы погруженный,
Во всем он видел бытия законы.
 
 
Его вниманье пава привлекла,
Чьи косы – будто ворона крыла.
 
 
Лицо покрыто белою фатою,
Был счастлив жемчуг под ее пятою.
 
 
А пальцев кончики? О них скажи:
«Как кровь – багряны, как уста – свежи!»
 
 
Изящны пальцы, словно нить кораллов;
Лишь ей дано красу ценить кораллов!
 
 
Окрашен каждый ноготь яркой хной,
Он молодою кажется луной!
 
 
Старик, ее заметив появленье,
В смятенье пал пред нею на колени.
 
 
«О, кто ты? – он воскликнул, потрясен, —
Ты человек? Иль пери? Или сон?
 
 
Я знаю: молодость полна гордыни,
Но будь моей, а я – твой раб отныне.
 
 
Хотя б на миг останься ты со мной,
Седому старцу принеси покой».
 
 
Она ему ответила с улыбкой:
«Ты опоздал! Влюбился ты ошибкой!
 
 
Иди, оставь меня ты навсегда
Затем, что голова моя седа.
 
 
Свое лицо одела я фатою, —
Сходны седины с белою фатою!»
 
 
Узнав о седине ее, старик,
Как волос, встал и отвернулся вмиг.
 
 
Сняла тотчас же роза покрывало
И волосы густые показала.
 
 
Глядит старик: они чернее мглы,
Чернее черных бус, черней смолы!
 
 
Старик взмолился: «О краса вселенной,
Зачем прибегла ты ко лжи презренной?»
 
 
Сказала та: «Поймешь теперь вполне,
Что ты мечтать не должен обо мне.
 
 
Не обращайся ты ко мне призывно:
То, что противно вам, – и нам противно!»
 

О ГОРДЫНЕ МОЛОДОСТИ

 
О гордый, с головою смоляною,
Не издевайся ты над сединою!
 
 
Как молоко – седины старика.
Ужель дитя не жаждет молока?
 
 
Пусть руки у тебя на сталь похожи,
Пусть тело у тебя – броня из кожи, —
 
 
Согнешься, если пожил на земле,
Хотя твой стан подобен был стреле:
 
 
Спина, по воле неба, луком станет,
Оно тебя как тетиву натянет.
 
 
Но дух и тело ты к труду направь,
Убавь от плоти и к душе прибавь.
 
 
Кто сухощав, тому легка дорога.
Жиреет лошадь, – не проскачет много.
 
 
Пока ты не согнулся пополам,
Иди, вослед ступая старикам.
 
 
Хотя гора богата рудниками, —
Беседует вершиной с облаками.
 
 
Ты старости почетной не ищи,
Ты жизни беззаботной не ищи,
 
 
Не то, боюсь, к вершине путь забудешь
И в молодости молодым не будешь.
 

РАССКАЗ О НЕПОСТОЯННОМ ВЛЮБЛЕННОМ

 
Непостоянный встретил на пути
Луну, которой равной не найти.
 
 
Как нимб вокруг луны, фата сияла,
Луну шатром одело покрывало.
 
 
Ее запястий пение слилось
С благоуханным мускусом волос.
 
 
Воскликнул он: «О мой кумир и счастье!
Остановись, не то сгорю от страсти!
 
 
Тобой сражен, спасенье обрету,
Когда твою увижу доброту».
 
 
Когда кумир прекрасный, чистый, нежный
Услышал ропот страсти безнадежной,
 
 
В котором были стоны и хвала, —
Смеющаяся роза расцвела:
 
 
«Вот младшая сестра идет за мною.
Поверь, я волоска ее не стою.
 
 
Там, где она, другие – не в цене.
Что я пред ней? И сотни, равных мне?»
 
 
Простак, такою речью соблазненный,
Забыл понятий нравственных законы.
 
 
В ошибку впав, другой увлекся он,
От прежней верности отрекся он.
 
 
Он долго ждал, в смятенье и тревоге, —
Никто не появлялся на дороге.
 
 
Тогда свои уста открыл он вновь,
В словах звучали просьбы, лесть, любовь.
 
 
Сказала та: «Лгунишка ты ничтожный!
Твоя любовь, твои страданья – ложны.
 
 
Один алтарь избрав, ему служи,
Не зная ни двуличия, ни лжи».
 
 
Доколе нам страдать от лицемерья?
Джами, к двуличным не питай доверья!
 

В ПОРИЦАНИЕ ПОЭТУ, КОТОРЫЙ НЕ ЗНАЕТ ЦЕНЫ СВОИМ СЛОВАМ И РАССЫПАЕТ ИХ ПОД НОГИ ГЛУПОМУ БОГАЧУ

 
О ты, что сердцем чист, умом глубок,
Нанизываешь ожерелья строк!
 
 
Раскрой талант, с трудом упорным дружен,
Чтобы росла цена твоих жемчужин.
 
 
Сверли слова, исполненный любви,
Жемчужин ценных не продешеви.
 
 
Доколе из корысти ткать одежды
Для каждого ничтожества, невежды?
 
 
Доколе в щедрых превращать скупцов,
Невеж – в радушных, глупых – в мудрецов?
 
 
Сто раз колоть ты можешь руку скряги, —
Не выйдет капля крови или влаги,
 
 
А ты твердишь: «То – щедрости река.
То – жемчугом обильная рука!»
 
 
Того, кто долго буквы изучает,
Но где алиф, где даль[9]9
  Алиф, даль – буквы арабского алфавита.


[Закрыть] – не различает,
 
 
Ты первым просветителем зовешь,
Провидцем и учителем зовешь.
 
 
Кто, устрашен мяуканьем кошачьим,
Спасается в мышиной норке с плачем, —
 
 
Того зовешь ты тигром или львом,
Нет, более отважным существом!
 
 
Где этой лжи нечистые истоки?
Откуда эти гнусные пороки?
 
 
Твой грех – корыстью, жадностью рожден.
А кто корысти, жадности лишен?
 
 
Корысть, – ее узнаешь по приметам:
Все буквы ненасытны в слове этом!
 
 
Как только жадность победит тебя,
И упадешь ты, совесть погубя,
 
 
Пожитки понесешь в пещеру боли…
Презренный груз тебе тащить доколе?
 
 
Чернильница перед тобой: она,
Как и душа твоя, – тесна, черна.
 
 
С тебя пример бумага взять хотела,
Как ты, от жадных мыслей пожелтела.
 
 
Перо бессильно, как твои стихи:
Письмо – неверно, в грамоте – грехи.
 
 
Бумагу ты сворачиваешь трубкой,
Ты к богачу спешишь с надеждой хрупкой.
 
 
Чернила капают, – спешишь к нему,
Свои стихи засунув за чалму.
 
 
Не дай нам бог смотреть на богатея
И поджидать его, дышать не смея!
 
 
Но вот верхом он скачет из ворот,
А рядом с ним проворный скороход.
 
 
Бежишь ты униженно по дороге,
Его хваля, ему целуя ноги.
 
 
Ты свиток подаешь ему с мольбой,
То свиток алчности твоей слепой.
 
 
Эх, в клочья разорвать бы этот свиток, —
Твоих грехов ужасных преизбыток!
 
 
Чтобы не пасть, как ты, – богач берет
С презреньем свиток твой, скача вперед,
 
 
А ты бежишь за ним, с мольбой взирая,
Корыстолюбья зубы заостряя.
 
 
Хваля его, подумал бы сперва:
Рисунок по воде – твои слова.
 
 
Стяжательства покинуть путь пора бы,
От суетности отдохнуть пора бы!
 

В ПОРИЦАНИЕ ГОРДЕЦАМ

 
Со всех сторон к тебе летит привет,
Но рта не раскрываешь ты в ответ.
 
 
О, почему ты так высокомерен,
Кичлив, заносчив и самоуверен?
 
 
Собою полон, полон пустоты,
А думаешь, что всех умнее ты.
 
 
Избавь себя от ветра самомненья:
Он тушит свет сердечного горенья.
 
 
Есть бедняки, что страждут без конца,
Чисты и благородны их сердца,
 
 
Им кажутся игрушками эмиры,
Твои вазиры и твои кумиры.
 
 
Но как ты смеешь с видом знатока
Смотреть на них с презреньем, свысока?
 
 
Далек от знанья тот, кто зазнается,
Под тяжестью плодов спина согнется.
 
 
Пустая ветвь стремится к облакам,
С плодами ветвь склоняется к ногам.
 
 
Набитыми карманами не хвастай:
Увы, они пустеют слишком часто.
 
 
Мы не находим вежливости в том,
Что, видя кость, виляет пес хвостом.
 
 
Усы того, кто жаден – знает всякий, —
В сравненье не идут с хвостом собаки.
 
 
Хвалу услышав, не гордись, богач,
А голову ты в свой ларец упрячь.
 
 
Слова льстеца на дне ларца найдешь ты.
И до конца слова льстеца поймешь ты.
 
 
Ты поразмысли над своей судьбой,
Руководи отныне сам собой.
 

РАССКАЗ О ГОРОЖАНИНЕ И КРЕСТЬЯНИНЕ

 
К садам и нивам, скукой в сердце ранен,
Отправился в деревню горожанин.
 
 
И, гостю неожиданному рад,
Повел его крестьянин в щедрый сад.
 
 
Плоды дерев подобны были чуду, —
Цветенье, изобилие повсюду.
 
 
Граната груди девичьи – плоды —
От поцелуя выросли воды,
 
 
А лозы винограда на беседках —
Как семьи, полные достоинств редких.
 
 
Свисает накшабийский [10]10
  «Накшаби», «фахри» – названия сортов винограда.


[Закрыть] виноград,
Его плоды как яхонты горят.
 
 
Вкусней «фахри» не знаю винограда, —
Сердец услада, языка отрада.
 
 
Наш горожанин посмотрел вокруг, —
Бык жадности его пришел на луг.
 
 
Не отводя от пышных веток взгляда,
Он бросился на них, как волк на стадо.
 
 
Срывал он алчно яблоки с ветвей, —
Не пожалел и яблони злодей.
 
 
Он раскрывал чудесные гранаты, —
Ломал ларец, рубинами богатый.
 
 
Кисть винограда он сорвал с лозы, —
Свалил беседку с бешенством грозы.
 
 
Бесчинствовал приезжий горожанин,
С тоскою на него смотрел крестьянин.
 
 
«Скажи всю правду, – задал гость вопрос, —
Тебе я огорчение принес?»
 
 
Ответил: «Что тебе скажу я ныне,
Тебе, в ком чести, правды нет в помине?
 
 
Ты посадил хотя б одно зерно?
Взрастил хотя бы дерево одно?
 
 
Хотя б одним ростком украсил поле?
Когда листок болел, – страдал от боли?
 
 
Была ль рука с лопатою дружна?
Ты думал о плодах, не зная сна?
 
 
Хотя бы ночь не спал из-за полива,
Всю ночь в земле копаясь терпеливо?
 
 
Хотя бы раз подумал ты о том,
Что я свой сад взрастил с большим трудом?
 
 
Как можешь проявить ко мне сердечность
Ты, чьи плоды, чей урожай – беспечность?
 
 
Больному посочувствует больной,
Когда болезнью болен с ним одной».
 

О ТОМ, КАК АБУ-АЛИ-ИБН-СИНО ЛЕЧИЛ СТРАДАЮЩЕГО МЕЛАНХОЛИЕЙ[11]11
  Абу-Али-ибн-Сино (Авиценна) – великий таджикский врач и философ.


[Закрыть]

 
Во времена Абу-Али-Сино,
Что врачеваньем славился давно,
 
 
Почтенный горожанин ежечасно
От меланхолии страдал ужасно.
 
 
Кричал: «От жира лопнуть я готов,
Таких, как я, нет в деревнях коров!
 
 
У повара алмазов будет груда,
Коль сварит из меня мясное блюдо!
 
 
Скорее обезглавьте вы меня
И повару доставьте вы меня!»
 
 
Так он кричал, решив, что он – корова.
И разговора не желал иного.
 
 
Никто не мог несчастному помочь, —
Мычал он, как корова, день и ночь:
 
 
«Смотрите, становлюсь я все худее,
Друзья, прирежьте вы меня скорее!»
 
 
Что делать с ним? Во весь орет он рот,
Ни пищи, ни лекарства не берет.
 
 
Врачи, признавшись в собственном бессильи,
Абу-Али-Сино о нем спросили.
 
 
«Скажите так, – последовал ответ, —
Жди завтрашнего дня. К тебе чуть свет
 
 
Придет мясник, тебя зарежет с честью, —
Обрадуй сердце долгожданной вестью».
 
 
Свалилась у больного тяжесть с плеч,
Когда услышал радостную речь.
 
 
Абу-Али явился, и сурово
Спросил он у больного: «Где корова?»
 
 
Тут растянулся на полу больной,
Сказал: «Корова – я. Кончай со мной».
 
 
Связал безумца врач, окинул взглядом,
И нож о нож точа, уселся рядом,
 
 
И стал, изображая мясника,
Ощупывать и спину и бока.
 
 
«Не буду нынче резать, – молвил слово, —
Пока еще худа, тоща корова.
 
 
Пусть постоит в хлеву немного дней,
Без передышки есть давайте ей.
 
 
Когда она поправится, жирея,
Корову я прирежу, не жалея».
 
 
Развязан меланхолик был тотчас,
И пищи принесли ему запас.
 
 
Он получал от пищи наслажденье,
Лекарство принимал без рассужденья.
 
 
Толстея, как корова, полный сил,
Свои коровьи бредни он забыл.