Текст книги "Бэхарестан"

Автор книги: Абдуррахман Джами

Макет книги, фронтиспис, титул, заставки и концовки—гравюры на дереве М. В. Маторина

ПРЕДИСЛОВИЕ

Нур-эд-Дин Абд-эр-Рахман ибн-Ахмед, с литературным псевдонимом Джами, стихотворец, прозаик, схоласт и придворный духовник-мистик, родившийся в 1414 году и умерший в 1492 году, при жизни еще пользовался на мусульманском Востоке славой величайшего поэта и ученого своего времени. Европейские исследователи персидской литературы характеризуют Джами как «последнего великого классического поэта Ирана». Эта оценка нашла выражение в значительном количестве выполненных в Европе изданий текстов и немалом числе переводов сочинений этого автора на европейские языки.

Джами написал семь больших поэм, три сборника лирических стихов и очень много прозаических трудов, большей частью научного (вернее, схоластического) свойства.

Из прозаических произведений Джами к художественной литературе относится только «Бэ-харестан» – памятник широко распространенного на Востоке литературного жанра, высшим образцом которого в Иране считается «Голестан» Са’ди. Произведения этого рода ведут свое начало от популярных в средние века сборников рассказов и притч (первоначально поучительного свойства) типа «Калилы и Димны», «Книги о семи везирях» и знаменитой «Тысячи и одной ночи». Составляющие их рассказы и притчи композиционно скреплены какой-либо повествовательной рамкой (беседы царя Дабшалима с мудрецом Бидпаем в «Калиле», семь везирей, спасающих своими рассказами оклеветанного царевича, история Шехерезады и т. п.). В этом отношении некоторое сходство с такими сборниками представляет жанр так называемых «макам», в которых композиционным стержнем, скрепляющим между собой отдельные, в общем совершенно самостоятельные рассказы, является личность героя, их главного участника или повествователя. Сходство это было вначале, однако, довольно внешним, так как в отношении концепции макамы, близкие к «плутовскому» жанру, весьма далеки от дидактических заданий сборников типа «Калилы и Димны». Но мы знаем, что, например, в «Тысяче и одной ночи» назидательный элемент представлен уже слабо. На первое место понемногу выдвигается момент чисто развлекательный. Вместе с тем постепенно начинает отмирать и скрепляющая композиционная рамка. В «Голестане» она очень слаба, а в написанном двумя веками позже «Бэхарестане» ее совсем нет, если не считать предисловия, из которого узнаем, что книга сочинена автором на забаву и в поучение своему сыну. С другой стороны, в лучших персидских макамах Хэмиди (ум. 1163—1164) наблюдаем отсутствие единого героя, композиционно связывавшего, хотя бы и слабо, отдельные рассказы в арабских макамах Бади-аз-Замана (ум. 1008) и Харири (ум. 1122). Оба жанра как бы сливаются, и, в результате этого слияния, персидская литература дарит нас повествовательными сборниками типа «Голестана» и «Бэхарестана», в которых содержание распределено более или менее условно, по приблизительному тематическому признаку, на главы и отделы.

Сходство между обоими, впоследствии слившимися, жанрами с самого начала подчеркивалось одинаковыми приемами стилистической обработки материала. Как в поучительной «Калиле» (ок. половины XII века), так и в написанном тремя веками позже «Бэхарестане» даны образцы высоко организованной прозы, разбитой на пропорциональные отрезки, часто заканчивающиеся рифмами. Прозаические пассажи, вдобавок, чередуются со стихами, как бы резюмирующими отдельные положения рассказа или же составляющими «мораль» или заключительный pointe повествования. При переводе на иностранный язык подобная проза приобретает маложелательный оттенок «раешного» стиля и способна утомить искусственностью.

Самое раннее из таких произведений в персидской литературе, «Калила и Димна» («украшенный» перевод с арабской версии Ибн-Мокаффа), написано около 1145 года. Автор его – Абу-ль-Мэали Насролла. Законченное мастерство этого литературного памятника (до сих пор служащего одним из школьных пособий в Иране) говорит достаточно ясно о том, что этот жанр художественной прозы имел к тому времени выработанные приемы и установившуюся традицию. К сожалению, более древние образцы «украшенной» персидской прозы до нашего времени не дошли, и «Калилу и Димну» Абу-ль-Мэали Насролла приходится считать первым дошедшим до нас памятником такого характера.

Следующее по времени место занимают вышеупомянутые макамы Хэмиди (написаны в 1156 г.), оказавшие очень большое влияние на последующие произведения этого рода, из которых самым знаменитым является «Голестан» Са’ди (написан в 1258 г.).

*

«Бэхарестан» Джами, написанный (в 1487 г.) несомненно под влиянием «Голестана», так же как и последний распадается на 8 отделов, каждый из которых носит название «сад». Первый отдел посвящен изречениям и афоризмам знаменитых мистиков и подвижников; второй – поучениям мудрецов относительно правил житейской морали; в третьем саду содержатся анекдоты, касающиеся государственных деятелей; в четвертом – рассказы о щедрости и великодушии; пятый отдел посвящен любви; шестой – остроумию; в седьмом отделе автор дает сжатые биографии знаменитейших персидских поэтов с краткими выборками из их стихов; последний, восьмой, сад отведен рассказам типа «животного эпоса». Содержащиеся в «Бэхарестане» рассказы, возможно, частью основаны на фольклорных материалах, но большинство их выдает свое книжное происхождение. Переводчик «Бэхарестана», французский ученый Массэ, в предисловии к своему переводу указывает на заимствование некоторых рассказов из арабского сборника «Мостатраф» Аль-Ибшихи.

«Бэхарестан» переведен на главнейшие европейские языки. В 1846 году в Вене появился немецкий перевод Schlechta Wssehrd, сопровождающий издание текста персидского подлинника. Переводчик попытался передать все стилистические особенности оригинала, но перевод его во многом не точен и вдобавок не полон. Два английских перевода (Бенарес, 1887 и Бомбей, 1899) малодоступны, причем первый из них, по отзыву Массэ, выполнен очень поверхностно. Французский перевод Массэ (Djami, «Le Beharistan» traduit par Henri Masse, Paris, 1925) сделан обыкновенной, неукрашенной прозой, – прозой же переведены и стихи; перевод этот полный и добросовестный. В нашем переводе четырнадцати рассказов из «Бэхарестана» сделана попытка передать прозаический стиль подлинника, но при переводе стихов соблюдалась только строфика, а передача метра не преследовалась.

ОТРЫВКИ ИЗ ГЛАВЫ ПЕРВОЙ

Старец Хератский Абдаллах Энсари [1]1
  Старец Хератский – один из знаменитейших иранских «старцев» и мистических подвижников, Абдаллах Энсари (1006—1088), известен также как поэт и автор трактатов на мистические темы. Двадцать стихотворений Энсари изданы с переводами проф. В. А. Жуковского («Песни Хератского старца», первоначально в сборнике факультета Восточных языков «Восточные заметки», потом отдельно, Спб. 1895).


[Закрыть] да ниспошлет ему всевышний свое благословение, завещал своим последователям: «Помните слова каждого старца, а если не можете, то вспоминайте имена их для вашей пользы».

 
От звуков имени святого течет любовь.
И от письмен твоих и слова течет любовь.
Тот, кто селом твоим проходит, влюбленным стал.
Да! От дверей твоих и крова течет любовь.
 

Абу-Хашим, суфий[2]2
  Суфий – последователь суфизма, мистико-пантеистического учения.


[Закрыть], да будет благословенна его память, сказал, что легче острием иглы исторгнуть из земли большую гору, чем выбросить из сердца грех гордости.

 
Гордость прячется искусно, не сыскать ее примет.
Муравьиный след заметней в пору полуночной мглы.
Ты легко ее исторгнуть из души не думай, нет:
Легче из земли исторгнешь гору кончиком иглы.
 

ОТРЫВКИ ИЗ ГЛАВЫ ВТОРОЙ

Искендер Греческий[3]3
  Искендер Греческий – Александр Македонский, завоеватель Ирана.


[Закрыть] во времена завоевания мира, при помощи разных хитростей, некоей крепостью овладел и разрушить ее повелел. Ему сообщили, что там есть ученый местный, в разрешении всяких трудностей весьма известный. Искендер потребовал его к себе и, увидав, когда тот вошел, лицо некрасивое до удивления, вызывающее у других людей отвращение, сказал: «О, какой ужасный вид! Он других людей смущает и страшит».

Мудрец от этих слов вспылил и, раздраженно усмехаясь, проговорил:

 
Не смейся над тем, что дурен я собой,
Невеждою, неучем грубым не будь.
Ведь тело—что ножны, душа же—что меч:
В булатном мече, а не в ножнах вся суть.
 

И еще сказал: Чья наружность и чей нрав не хороши, для того кожа на теле, как темница для души. Своим существованием он так стеснен, что в сравнении с такой жизнью темница кажется ему привольным местом отдыха.

 
Того, кто зол и груб и не в ладах с людьми
Несчастным почитай, а не стремись добиться
От управителя: «В тюрьму его возьми»,
Ведь кожа для него на теле, как темница.
 

И еще сказал: Каждый завистник постоянно в волнении и в муке, от него и Создателю много докуки. Когда Творец что-либо дает другому, он этим возмущается и к тому, чего у него нет, всем сердцем прилепляется.

 
С повеленьями Бога в разладе всегда—
Да погибнет он!—тот, чье завистливо око:
У другого что-либо завидев, стонать
Начинает: «За что обделен я жестоко?»
 

И еще сказал: Кто щедр и мудр, тот с друзьями счет именью своему ведет, а неразумный скряга своим врагам богатство отдает.

 
Великодушный муж достаток каждый свой
К ногам своих друзей с улыбкою бросает,
В то время как скупец все то, что приобрел,
Бесславно жизнь прожив, врагам предоставляет.
 

И еще сказал: Когда мудрец на шутки и насмешки вниманье обращает, он честь свою и славу лишь теряет и пыль позора и презренья поднимает.

 
Из-за глупостей зачем ты платье рвешь?
Я боюсь, что пострадает твой почет.
О мудрец, людей посмешищем не будь,
А не то твое величие падет.
 

И еще сказал: Кто себе насильнический образ действий изберет, тот сам от ударов сильнейшего падет.

 
О выслушай, мой друг, речение одно,
Что к изречениям я причисляю вечным:
Бесчеловечия кто обнажает меч,
Тот сам падет сражен мечом бесчеловечным.
 

Когда Искендер перлами той премудрости наполнил слух, он и уста свои, подобно слуху, наполнил перлами и от стремления разрушить эту крепость отвратился.

Искендер отстранил одного из чиновников от высокого и благородного дела и поручил ему дело низкое. Однажды этот человек пришел к Искендеру. Тот спросил его: «Как ты находишь свое дело?» Человек ответил: «Да будет продолжительна жизнь падишаха, ибо не должностью облагораживается и возвышается человек, но должность благодаря человеку становится благородной и высокой». Беспристрастие и справедливость были любы Искендеру, и он возвратил этому человеку прежнюю должность.

 
Коль степень высокую ты получил,то старайся
Показывать в ней постоянно способность и рвенье.
Достоинство мужа к нему не придет через должность,
Но муж благородный украсит собой назначенье.
 

Один глубокомысленный дервиш с некиим могущественным падишахом имел частые встречи и приятные собеседования. Но однажды он приметил, что царь тяготится им, и, сколько он ни искал, другой причины, кроме частых своих посещений, не нашел. Полу взаимных отношений подобрал и ковер обоюдных увеселений свернул. Однажды тому падишаху случилось в пути встретиться с ним. Уста к разговору отверз: «О дервиш, что за причина тому, что ты отстранился от нас и стопу посещений своих отвратил?» Тот ответил: «Причина такова – я узнал, что вопрос: – почему ты не приходишь? – лучше, чем обнаружение скуки по поводу прихода».

 
У дервиша вельможа спросил: «Почему,
О дервиш, ты так долго ко мне не приходишь?»
«Потому, что вопрос сей, – сказал тот ему, —
Много лучше вопроса: зачем ты приходишь?»
 

ОТРЫВКИ ИЗ ГЛАВЫ ТРЕТЬЕЙ

Нушин-Реван[4]4
  Нушин-Реван, т. е. Ануширван, – иранский царь из династии Сасанидов.


[Закрыть] в день нового года, либо в день праздника Михрджан[5]5
  Михрган (арабизованная форма – Михрджан) – осенний праздник древнеиранского солнечного года, самый большой праздник после Новруза (Нового года).


[Закрыть] созвал гостей. Во время пира он увидел, что один из присутствовавших, приходившийся ему родственником, спрятал подмышку золотую чашу. Царь, как бы не заметив, ничего не сказал. Когда пир окончился, виночерпий заявил: «Пусть никто не выходит отсюда, чтобы я мог произвести обыск, ибо пропала золотая чаша».

Нушин-Реван сказал: «Оставь. Ведь тот, кто взял, не отдаст, а кто видел, не выдаст».

По прошествии нескольких дней тот человек пришел к Нушин-Ревану одетый в новое платье и обутый в новые сапоги. Нушин-Реван показал на его одежду и спросил: «Это от той?» Родственник, подняв полу платья над сапогами, сказал: «И это также от той».

Царь рассмеялся и, поняв, что проступок был совершен в силу необходимости и нужды, повелел, чтобы человеку выдали тысячу золотников золота.

 
Когда проступок твой владыка милосердный
Узнает, перед ним не отрицай свой грех.
Во всем ты повинись и попроси прощенья.
Грех запирательства опасней прежних всех.
 

Между Акылом, сыном Абу-Талиба[6]6
  Акыл – сын Абу-Талиба, брат халифа Али. Отделился от своего брата и присоединился к омейядской партии.


[Закрыть], и Моавией[7]7
  Моавия – сын Абу-Софьяна, основатель Омейядской династии халифов (ум. 680).


[Закрыть] была дружба непорочная и сотоварищество прочное. Но однажды путь их привязанности оказался в шипах, а лик любви их осыпал прах. Акыл от Моавии удалился и от посещения его собраний устранился. Моавия, прося прощенья, написал ему в письме: «О предмет наивысших стремлений сынов Абд-ул-Моталлиба! О возвышенная цель Аль-Кусаия! О источник почестей сынов Хашима![8]8
  Абд-ул-Моталлиб—дед пророка Мохаммеда. Кусай и Хашим—его предки.


[Закрыть] Славный знак пророческого достоинства на всем, что касается вас, и почет высокого посланничества на семье вашей. Куда скрылось все прежнее великодушие и мягкость и терпимость? Вернись ко мне, ибо в происшедшем я раскаялся и минувшим опечален».

 
Мишенью стрел вражды твоей доколе буду,
Без веры, без души от этой боли буду?
Перед тобою ниц здесь на земле простерт я,
И даже под землей в твоей я воле буду.
 

Акыл написал ему в ответ арабское четверостишие, смысл которого сводился к следующему: когда благородный бывает огорчен другом, надлежит ему избрать уголок отдаления и уйти в местечко самоуглубления, но не к злу препоясать чресла и не к злоречию развязать язык.

 
Когда твой лучший друг тебе захочет злого,
С ним только разлучись, не надо зла другого.
Ни в пререкания, ни в тяжбу не вступай,
Путь примирения навек не закрывай.
 

Снова стал Моавия просить извинения и умолять о мире и ценою мира послал ему сто тысяч дирхемов.

 
О прощенье моли, оправданья ищи, если видишь,
Что устои разбились у дружбы старинной твоей.
Если ж словом исправить не мог поврежденное зданье,
Кирпичей золотых и серебряных ты не жалей.
 

Хажжаж[9]9
  Хажжаж ибн-Юсиф – омейядский полководец и наместник. Проводил арабскую национальную политику в интересах арабских племен. О его жестокости существует очень много рассказов, возникших, надо думать, среди покоренных наций, главным образом среди иранцев.


[Закрыть] на охоте отбился от своих воинов. Подъехав к одному холму, он увидел бедуина, который, сидя, искал в своем рубище насекомых, а вокруг него паслись верблюды. Животные, увидав Хажжажа, в испуге бросились бежать. Бедуин поднял голову и сердито сказал: «Кто там, да проклянет его Бог, пришел из пустыни в роскошной одежде?» Хажжаж, ничего не сказав, приблизился и приветствовал: «Мир тебе, о бедуин!» Тот ответил: «А тебе да не будет ни мира, ни милости Божией, ни благословения его!» Хажжаж попросил воды. Бедуин сказал: «Сойди униженно и смиренно с коня, а я, ей-богу, тебе не слуга и не товарищ». Хажжаж слез с лошади и выпил воды, потом спросил: «О бедуин, кто, по-твоему, лучший из людей?»

– «Посланник божий, да благословит и спасет его Господь тебе на досаду», – отвечал бедуин. «А что ты скажешь относительно Алия, сына Абу-Талиба?» – снова спросил Хажжаж. «Благодетельность и величие имени его не вмешают уста», – отвечал бедуин. «А что ты скажешь относительно Абд-аль-Малика, сына Мирвана?»[10]10
  Абд-аль-Малик – сын Мирвана, пятый омейядский халиф (685—705).


[Закрыть] Бедуин молчал. Хажжаж сказал: «Что же, отвечай мне!» – «Он плохой человек», – ответил бедуин. «Почему?» – «Произошло от него злое дело и заполнило собою все от Востока до Запада». – «Что же это такое?» – «А то, что он поставил над правоверными этого бесчестного и развратного Хажжажа». Хажжаж ничего не сказал, а в это время пролетела птица и крикнула. Бедуин обернулся к Хажжажу и спросил: «Эй, муж! Кто ты такой?» – «А почему ты меня спрашиваешь об этом?» – «Потому что эта птица известила меня, что подходит войско и что ты – начальник его». При этих словах действительно появились воины Хажжажа и, подъехав, приветствовали его. Бедуин, увидав это, побледнел. Хажжаж повелел, чтобы всадники взяли бедуина с собою, и, когда на другой день утром принесли накрытый стол и собрались люди, он позвал его к себе. Бедуин вошел и обратился с приветствием: «Мир тебе, о князь! Милость и благословение Божие да будут над тобою!»

Хажжаж сказал: «Я не поступлю так, как поступил ты. Мир и тебе!» И прибавил: «Садись и ешь». Бедуин возразил: «Пища твоя, и если ты дашь позволение, то я поем». – «Я уже дал позволение», —ответил князь. Бедуин присел и протянул руку, говоря: «Во имя Господа. Ах, если бы пожелал Господь, чтобы и после еды не случилось ничего худого». Хажжаж рассмеялся и сказал: «Вы ничего не знаете о том, что произошло вчера со мною и с ним?» – «О князь, – взмолился бедуин, – ради Бога, не разглашай сегодня нашу вчерашнюю беседу». На это Хажжаж сказал: «Выбирай, бедуин, одно из двух: или оставайся у меня, и я сделаю тебя одним из моих приближенных, или же я отошлю тебя к Абд-аль-Малику, сыну Мирвана, уведомив его о том, что ты говорил. Пусть он тогда делает с тобою, что хочет». – «А можно поступить и по-другому», – возразил бедуин. «Как же?» – спросил князь. «А вот как: позволь мне спокойно возвратиться в мою страну, и в другой раз ни ты меня не увидишь, ни я тебя». Хажжаж рассмеялся и повелел, чтобы бедуину дали тысячу дирхемов и отослали домой.

 
Следует каждому складной и ласковой речью
Нрав притеснителя от притеснений отвлечь.
Низкого духом, забывшего щедрость и милость,
Силою слова от злых заблуждений отвлечь.
 

ОТРЫВКИ ИЗ ГЛАВЫ ЧЕТВЕРТОЙ

Про Абдаллаха, сына Джафара[11]11
  Абдаллах – сын Джафара, внук Абд-ул-Моталлиба, двоюродный брат пророка Мохаммеда. Существует много рассказов про его щедрость и благотворительность.


[Закрыть] – да ниспошлет им обоим господь благословение!—передают, что однажды он отправился в путешествие. Спешившись у принадлежащей неким людям пальмовой рощи, он увидел, что сторожившему ее молодому черному невольнику принесли на обед три хлеба. Тут же находилась собака. Раб бросил ей один из хлебов. Собака съела. Тогда он бросил другой; собака тоже съела. Он бросил третий, и собака опять съела. Абдаллах – да ниспошлет ему Бог благословение! – спросил у раба: «Из чего состоит твое дневное пропитание?» – «Из того, что ты видел», – отвечал невольник. «Почему же ты не воспользовался им сам?» – «Потому, что собака эта чужая.

Мне кажется что она пришла издалека и что она голодна, вот я и не хотел отпустить ее голодной». – «А что же ты будешь есть сегодня?» – опять спросил Абдаллах. «Буду поститься», —ответил невольник. Тогда Абдаллах сказал самому себе: «Все люди упрекают меня в излишней щедрости, но этот невольник щедрее меня».

Раба, сад и все, что там было, купил и, дав рабу вольную, подарил ему купленное имущество.

В Медине жил ученый, трудолюбивый, полный рвенья, в знанье богословских наук достойный изумленья. Однажды проходил он мимо лавки торговца рабами и увидел молодую рабыню-певицу. Совершенство ее голоса планету Нахид смутило, а красоте ее лика дивилось дневное светило. Он пленился ее красотой, очаровался ее родинкой, ее кос густотой. Вняв ее песне, бремя бытия он повлек в пустыню уничтожения. Стремясь слышать ее голос вновь и вновь, он из тесноты разума вышел на просторный путь к дворцу самозабвения.

 
Лицо прекрасное, прекрасный, нежный голос
И порознь увлекут любое из сердец,
Когда ж они слиты в едином человеке,
Тебе не сдобровать, хотя б ты был мудрец.
 

Одежды мудрости он совлек, в рубище позора облекся и, забыв стыд, слонялся по базарам Медины. Друзья стали его упрекать, но ничто не помогло. Описание его положения вот в этих словах найдете иль когда эту песню споете:

 
Когда прелестной ты увлечен,
Спасти как можешь покой и сон?
Ах, все упреки, как в уши ветр:
Сильней лишь пламя раздует он.
 

Эта история дошла до Абдаллаха, сына Джафара, да ниспошлет им обоим Господь благословение. Он призвал к себе хозяина рабыни и купил ее за четыре тысячи дирхемов. Потом повелел ей, чтобы она спела на тот самый голос, которым был пленен ученый. Спросил ее: «Кто тебя этому научил?» – «Такая-то певица», – ответила рабыня. Он потребовал к себе также и ту певицу.

После того он позвал ученого и спросил: «Хочешь ли ты тот напев, в который ты влюблен, услышать от учительницы той рабыни?» – «Да», – отвечал ученый. Позвали певицу, чтобы она ему спела. Ученый, услыхав ту песню, упал без чувств, так что можно было подумать, что он умер. Абдаллах, сын Джафара, – да ниспошлет ему Бог благословение! – сказал: «Знаете ли вы, что мы совершим грех, убив этого человека?» Потом он повелел, чтобы побрызгали водой на лицо ученого. Тот пришел в себя. Абдаллах сказал: «Мы не знали, что ты в своей любви к той рабыне дошел до такой степени». – «Клянусь Богом, – воскликнул ученый, – сокрытое в моем сердце еще сильнее того, что обнаружилось». Абдаллах спросил: «А хочешь ли ты услышать этот напев от той рабыни?» – «Ты видел, – отвечал ученый, – что стало со мной, когда я услыхал его от другой, в которую я не влюблен. Что же со мною будет, когда я услышу его из уст и гортани моей возлюбленной!» – «А если ты ее увидишь, узнаешь ли ее?» – снова спросил Абдаллах. Ученый заплакал и проговорил:

 
Узнаю ль ее? О, как мог ты спросить!
Ее лишь одну я повсюду и вижу.
 

Абдаллах приказал привести рабыню и передать ее ученому и сказал: «Это тебе. Клянусь Богом, что я даже уголком глаза не поглядел на нее». Ученый упал к ногам Абдаллаха и воскликнул:

 
Ты снова мне жизнь благородной рукой приводишь,
На брег унесенного горя волной приводишь.
Ты в сердце больное желанный покой приводишь,
Мечту ты к очам, орошенным слезой, приводишь.
 

Затем, взяв рабыню за руку, отправился с нею к себе домой. Абдаллах, сын Джафара, приказал своему невольнику: «Возьми эти четыре тысячи дирхемов, ступай и отдай им, чтобы от забот о дневном пропитании не садилась пыль на их души и чтобы они могли наслаждаться друг другом без помехи».

Абдаллаху, сыну Джафара, во времена Моавии ежегодно выдавали из средств казначейства тысячу дирхемов. Когда воцарился Йезид[12]12
  Йезид I (680—683) – второй омейядский халиф.


[Закрыть], то предоставил ему пять тысяч дирхемов. Его стали упрекать: «Деньги эти для всех правоверных, зачем же ты даешь столько одному человеку?» Йезид отвечал: «Я даю это всем нуждающимся Медины, ибо он ничего не пожалеет для терпящих нужду».

Тайно от Абдаллаха послали вместе с ним в Медину одного человека, чтобы разузнать положение дел. И действительно, в течение одного месяца он израсходовал все и даже, говорят, впал в долги.

 
Если б в щедрую десницу целый мир ему достался,
Все богатство мировое расточить он был бы рад.
Этим горем у дервиша сердце ранено не будет,
Все растратив без остатка, скажет: «Ныне я богат».
 

Ибрахим, сын Солеймана[13]13
  Ибрахим, сын Солеймана, т. е. сын седьмого халифа из династии Омейядов, основанной в 661 г. Моавией I и свергнутой в 750 г. Аббаси-дами, появившимися у власти в результате восстания восточных областей халифата, т. е., главным образом, Ирана.


[Закрыть], сына Абд-аль-Малика, сына Мирвана, рассказывает:

В то время, когда халифат переходил от Омейядов к Аббасидам и Аббасиды схватывали и убивали Омейядов, я, сидя в окрестностях города Куфы[14]14
  Куфа – город на левом берегу Евфрата, в четырех дневных переходах к югу от Багдада. Город был основан в 636 г., т. е. через несколько лет после арабского завоевания, и чрезвычайно быстро достиг процветания. В настоящее время этого города не существует.


[Закрыть] на кровле дома, возвышавшегося над равниной, увидал, что черные знамена выступили из Куфы. Мне пришло в голову, что эта толпа идет на поиски за мной. Я сошел вниз и, переодетый, вошел в Куфу, но не знал там никого, у кого мог бы скрыться. Я достиг дверей богатого дома и увидал въезжающего в дом красивого всадника, окруженного невольниками и слугами. Я приветствовал его. Он спросил меня: «Кто ты и что тебе угодно?» – «Я человек беглый, – отвечал я, – страшусь своих недругов и в твоем доме ищу убежища».

 Тогда он ввел меня в свой дом и поселил меня в горнице около харема. Я пробыл там несколько дней в наилучших условиях, находя перед собой все, что наиболее нравилось мне из пищи, питья и одежды. Хозяин у меня ни о чем не спрашивал. Каждый день он выезжал куда-то верхом и снова возвращался. Однажды я спросил у него: «Ежедневно я вижу, как ты садишься на коня и вскоре возвращаешься: зачем ты ездишь?» Он отвечал: «Ибрахим, сын Солеймана, убил моего отца, и я слышал, что он скрылся в этом городе. Каждый день я выезжаю в надежде, что, быть может, найду его и отомщу за своего отца». Когда я услышал это, то мое злосчастие поразило меня, ибо судьба забросила меня в жилище того, кто добивается моей смерти. Так как я пресытился своим существованием, то я спросил у того мужа его имя, а также имя его отца и, узнав, что он говорит правду, сказал: «О благородный муж! Ты, как мой покровитель, имеешь надо мною неограниченные права. Мне надлежит указать тебе твоего недруга и тем сократить путь твоих скитаний. Ибрахим, сын Солеймана – это я, и виру за кровь отца твоего требуй с меня». Он мне не поверил и сказал: «Тебе, должно быть, надоела жизнь, и ты хочешь освободиться от сего бремени».

– «Нет! Ей-богу, я его убил», – ответил я и представил доказательства. Узнав, что я говорю правду, он вспыхнул, и глаза его налились кровью. На мгновение он поник головой, а затем сказал: «Скоро ты придешь к моему отцу, и он сам потребует у тебя отмщения за свою кровь, я же не посрамлю своего гостеприимства. Встань и уходи, ибо я в себе не уверен и боюсь, как бы мне не причинить тебе вреда».

Затем он пожаловал мне тысячу динаров. Я взял их и вышел.

 
О юноша, духа величью учись,
У опытных в жизни отличью учись.
От сердца злодейский совет отклоняй,
От уст своих речи клевет отклоняй.
Добром отвечай постоянно на зло.
Врагу оно пользу едва ль принесло.
Когда же ты доброе дело творишь,
К тебе возвратится то доброе лишь.
 

Однажды ночью случился пожар в большой Каирской мечети, и она сгорела. У мусульман появилось подозрение, что это сделали христиане. В отместку они стали поджигать их дома и сожгли их. Султан Египта захватил часть поджигателей, собрал их в одном месте, велел по числу их наделать жребиев и написать в них для некоторых смертную казнь, для некоторых же отрубление руки или наказание плетьми. Затем эти записки рассыпали над ними, и на кого какой жребий упал, с тем должны были поступить сообразно содержанию записки. Один из жребиев, содержащих смерть, упал на некоего человека. Он сказал: «Я смерти не боюсь, но у моей матери нет никого, кроме меня».

Около него стоял другой человек, на записке которого было написано наказание плетьми. Со словами: «У меня нет матери», он отдал свою записку соседу, а его жребий взял себе и был казнен вместо первого, а того наказали вместо него плетьми.

 
Сребро и злато – вот к сердцам обычный путь,
От чистоты души великодушным будь.
Кто чист душою, тот, коль друга скорбь узнает,
Бесстрашно за него живот свой полагает.