Текст книги "Обещанное (СИ)"

Автор книги: А Лиманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

 Обещанное

  Муля хотел на юг. Там всегда тепло и арбузы. А человек может даже без жилья жить. Зимой в пустом курорте пристроишься, а про лето и говорить нечего.

  – Раков буду ловить, Доктор, на солнце лежать буду. Работать совсем не стану, как на пенсии. Хорошо, да?.. Денег только соберу и вот поеду.

  Доктор улыбался и Муле не верил. А как поверишь? Уже лет пятнадцать на юг собирается и ни разу не поехал. Вон, Абдула тоже головой качает.

  – Ты, Муля, чего с Сахалина сразу на юг не отправился? Там жил, теперь тут. Знаешь ты кто?

  – Ты сам, Абдула, дурак проклятый. Иди к себе, свою водку пей!

  Муля бутылку закрыл, со стола убрал и отвернулся – в окно смотреть.

  – Островитянин ты, Муля, судьба твоя такая.

  Абдула стакан допил и ушел без обиды. Обижаться грех – Бармалей как-то обмолвился, что Муля и на Сахалине тоже все об юге мечтал, собирался. Не повезло ему тогда, на целую пятилетку в Коми попал. А уж оттуда, случаем, на Остров. Так и застрял. Теперь если вспомнит кто, дескать, чудно ты с Охотского на Черное море едешь, через Белое, – Муля сразу надувается, как ревяк, и молчит. Как сейчас.

  – Хороший ты человек, Доктор, тебе скажу. Другие смеяться будут, а ты не смейся, послушай.

  Доктор плечами пожал, почему не послушать. Сейчас Муля бутылку обратно достанет, без Абдулы им как раз на двоих.

  Выпили, посидели. Муля под кровать вдруг нырнул и лом оттуда показывает.

  – Вот, смотри, кованый, настоящий, еще от монахов остался. Им, знаешь, что можно? Все почти можно!

  Лом, конечно, был знатный, Доктор с одного взгляда оценил – аккуратный восьмигранник с четырехугольным ромбиком жала. Таким ломом сразу хотелось что-то хорошее сделать, на долгую память.

  – Перфоратор у них на той неделе сломался. Три метра едва прошли и – враз, а компрессора, Толстомырдин сказал, ни в жисть не купит. Жаба его задушит. Вот я и, значит, это... Два лимона, Доктор! Хавиру свою в администрацию сдам – еще лимон. И поеду, понимаешь? Поеду я!..

  Доктор и верил, и не верил. Правда была в том, что глава администрации, схожий лицом с наглой мордой объевшегося тюленя, добыл в Городе на халяву сто метров нового телефонного кабеля. И замечтал провести от почты в свой кабинет прямую линию. Но не воздушку, которая каждую зиму ветрами рвется, а траншейную. Вот только траншею в поселке выкопать непросто: земли-то здесь нет. Один гранит. И семьдесят четыре метра полуметровой траншеи – не задачка для двух ленивых землекопов на три дня с опохмелкой, а труд египетский. Когда у Карабаха сдох старенький перфоратор, и он сказал, что за пятьсот тысяч проще администрацию переселить в почтарню, Толстомырдин объявил восемьсот тысяч и конкурс. Но дураков не нашлось. Тогда над Островом прозвучало: лимон. И опять с дураками не сложилось. Луноход тюкнул пару раз киркой, обматерил почему-то Эйнштейна с Менделеевым и вернулся в запой. Толстомырдин от тоски и желания крикнул: полтора! И вот Муля третьего дня оделся в костюм, дошел до администрации и намекнул, что за два лимона сделает.

  Теперь там думали, а Муля ждал уверенно. Думать-то зачем? Тут работы на два месяца каждый день. И по лимону в месяц. Таких людей на Острове вообще нет. Которые непьющие – это за шабаш не деньги. А уж если кто себе позволяет, то ни в два, ни в четыре, ни в сколько месяцев не управится. Нету таких, короче.

  Кроме Мули, монахов и музейщиков. Но монахи-то с музейщиками лучше б Толстомырдина самого забесплатно закопали, а Муля – вот он, пожалуйста. И к середине августа администрация созрела, обещав даже аванс метров через десять.

  Муля завернул в старенькую телогрейку антикварный лом, кирку, две лопаты и вышел на площадь.

  Поначалу днем у мулиной канавы даже собирался народ – полюбопытствовать на метраж, подразнить упрямца из-за пазухи горлышком беленькой, попробовать знаменитый лом да и просто лясы поточить. Но к сентябрю уже привыкли. А когда труженик ни единого литра с аванса не взял, а положил все на книжку, стало понятно, что чудес становится многовато и будут события.

  Утром 21 октября Муля смел со столика перед домом первый снежок, сел на лавочку, поставил рядом бутылку, закурил и посмотрел в небо. Небо было пустое – журавли две недели как улетели, пора было и Муле.

  – Что, каторжник, кончилась твоя каторга? За расчетом готовишься?

  – Садись, Филимон, покурим, – махнул Муля рукой первому прохожему. – Ты на кирзавод, что ли?

  – Да нет, к тебе. Думал, нальешь, – честно сказал Филимон и сел рядом.

  Через часа полтора перед мулиным крыльцом было людно. Батура принес еще бутылку, Монах селедки притащил, Туча – картошки вареной, а Морда – стакан, и за пузырем его послали. Муля сидел тихо, иногда даже улыбался, но почти ничего не говорил. Только ладони свои желающим показывал. За два с лишним месяца махания ломом они сделались жесткими, как сухая рыбья чешуя, и об них можно было тушить спички и папиросы. Но люди хотели видеть поход к Толстомырдину, а не мулины клешни. И в полдень все встали и пошли.

  У Святого озера их встретил Фигура и усмехнулся:

  – Никак за деньгами собрались?

  Народ сразу понял, что у Фигуры есть что сказать, и замер в трепете. И Фигура, довольный вниманием, сказал:

  – А Толстомырдин в Город уехал. Прям с утра. На площадь только выбежал, мулину работу глянул и бегом на «Юшар». Так что кина не будет, все свободны.

  Через неделю глава администрации вернулся, страшно деловитый и с вдвое опухшей харей.

  В кабинет он Мулю не впустил, но сам вышел к нему в приемную. Приобнял за плечи, подвел к окну, из которого виднелась присыпанная снегом площадь с черным шрамом мулиной траншеи. Помолчали.

  – Можно сказать, памятник тебе, Муля, извини, Семен Иваныч, своими просто руками. Вот. Что там, всем нам память – на что человек способен. Я с музейными договорюсь, пусть экскурсиям показывают! А они там разве понимают, а? – И Толстомырдин развернул Мулю к себе лицом. – Ни черта они не понимают, можно сказать! Сократили финансирование на сорок семь и четыре процента, а? Каково!

  Муля тоже ни черта не понял, но в животе у него что-то сжалось. А Толстомырдин продолжал, продолжал говорить, и все также придерживая Мулю за плечи, медленно вел его к выходу. И вывел, наконец, обещав в спину, что на седьмое ноября зубами выгрызет из урезанного бюджета хоть триста тысяч.

  К вечеру Муля нарезался в хлам. А утром сделал тоже самое, но гораздо быстрее. И пошел кружить по поселку, согревая подмышкой очередную бутылку. К пятому ноября аванс улетел вчистую, а Муля не вымолвил и двух слов. Просто пил и молчал.

  Толстомырдин на праздники опять махнул в Город, оставив секретарше двести тысяч для Мули и сакраментальное «все, чем могу».

  Но Муля денег не взял.

  Семьдесят восьмую годовщину великой октябрьской социалистической революции гражданин Семен Иванович Поряндин встретил в КПЗ, куда был помещен за нанесение ущерба имуществу поселковой администрации и поселкового отделения связи. Кованый лом, ориентировочно XVIII века, был заперт в оружейный шкаф как вещественное доказательство. Им, в ночь с 6-ое на 7-ое ноября, гр. Поряндин выковырял из траншеи кабель связи, вырвал его из крепежей и измочалил в труху. После чего сам явился к лейтенанту домой, разбудил его и протянул руки.

  Лейтенант был из Города и на Острове еще не все понимал, но Жулик с Малютой и Бармалей ему объяснили, и к вечеру Муля отправился домой. Там его ждали.

  Стол был накрыт, но Муля сел на кровать и стал смотреть в окно. Неба уже было не видно, потому что осень и темнеет рано. А Муля все равно смотрел.

  – Вот, Муля, я тебе тут назепама принес, – сказал Абдула. – Знаешь, как Жуков мучался, когда его Хрущев через колено прокинул? Хуже тебя! А снотворные глотал и спал. Целую неделю спал. Только так и выжил, понял? Маршал, Муля, Гитлера завалил, Берию к ногтю, а вот как страдал. Так что, давай, жри назепам и хер с ним со всем.

  – Не слушай его, Муля, – махнул на Абдулу Филимон, – достал всех своим Жуковым. Может, назепам-то просроченный, ты лучше водочки. А потом можно и таблетку.

  – Нельзя таблетки после водки, – сказал Доктор. – Уж чего-нибудь одного надо.

  Муля кивнул и сел к столу.

  Перед самым Новым годом был суд, присудили три года условно, но денег с Мули взять не смогли – он уже все пропил. Даже квартиру. Правда, жил по-прежнему там же, но Горелый, который собрался селить в ней лишних туристов, до весны не торопил. А потом и торопить Мулю стало незачем. Он успел раньше. В феврале.

  Нашел Мулю Паша-Есенин – зашел по-соседски, поправиться, и хлеба еще принес. Посмотрел, закрыл Мулю одеялом и пошел убивать Толстомырдина. Но не дошел, потому что по дороге Тучу с Филимоном встретил и поправился лишнего. Еще не стемнело, как весь поселок знал, а Толстомырдин отправился в больницу, потому что у него ревматизм страшно обострился и ему тоже надо было поправиться.

  Наутро в палату к нему пришел Пестель и сказал, что как главврач разрешает прогулку. И сам вместе с больным погуляет. А потом в палату вошли еще другие, и Толстомырдин очень быстро оделся и пошел с ними. Вначале хотели поставить его гроб нести, но все отказались с ним идти рядом, потому что пахло от него скверно, и он просто пошел впереди, как представитель власти.

  Когда пришли на Лобское, Малюта дал Толстомырдину кованый лом и лопату и показал, где копать. А все стояли вокруг и молчали. И ждали молча, пока выкопает. А потом отпустили его обратно в больницу.

  Вечером у Толстомырдина разыгрался приступ язвы и почти инфаркт, и он срочно вызвал вертолет из Города, и больше на Остров не вернулся, потому что его назначили на другую должность. Мулин лом Жулик отнес в музей, но там сказали, что такой уже есть и загромождать фонды незачем. Доктор хотел было забрать его с собой на материк, но забыл, и его подобрали монахи, и приспособили к делу.