Текст книги "Отец Михаил"

Автор книги: А. В. Войлошников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

ГЛАВА 2

Толпа, это тонны «пустой породы», которая удаляется через «широкие врата». Еретики, – это алмазы человечества, такие, как Бруно, Гус, Лютер, Галилей, Толстой, Пушкин, Вольтер… Тысячи героев учёных и писателей не прятались в толпе, а шли наперекор лживому и подлому поповству тернистым путём, который ведёт к Богу. «ибо мы соработники у Бога» (1Кор.3:9) Каждому из них адресованы гордые слова: «Восстал он против мнений света». Каждому человеку даётся от рождения шанс: либо, преодолев давление среды, затвердеть, став алмазом, либо, убоявшись давления, размазаться в пустую породу, уступив мнению толпы. Вот почему так отвратительна программа социализма по созданию однородной «массы народной». Ибо, ежели ты человек, то должен стать богом, ибо «мы – дети Божии, а если дети, то и наследники, наследники Божии, сонаследники же Христу» (Рим.8:16,17).

Великие Еретики понимали ответственность за «свой крест», вручённый им от Бога. Понимали, что им сказано эти слова: «Вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы» (Пс.81:6) И понимание того, что ты – бог и должен отважно идти против толпы к Отцу своему, хотя это не выгодно, трудно, а то и смертельно опасно (затопчут скоты!), – вот, сие есть ПРАВЕДНОСТЬ!

Праведен тот, кто с достоинством «несёт свой крест»… как сказал Иисус Христос, который всю Свою земную жизнь преодолевал сопротивление толпы и церкви, за что был отлучён от церкви и удостоен звания Еретика и казнён по настойчивому требованию священников, которые Учение Христа назвали «Назорейской ересью». И проповеди первых Апостолов, учеников Христа, тоже называются ересью. И Апостол Павел с гордостью говорил: «по учению, которое они называют ересью, я действительно служу Богу»! (Деян.24:14).

А если церковь не считает тебя еретиком, а хвалит за послушание, то надо бы задуматься: а кому же ты служишь? Попам? Но только не бунтарю – Великому Еретику Иисусу Христу, сказавшему нам: «Блаженны вы, когда возненавидят вас люди и когда ОТЛУЧАТ вас и будут поносить, и пронесут имя ваше, как бесчестное, за Сына Человеческого» (Лк.6:22).

* * *

А разве не удивительно то, что за тысячелетия христианства ни один служитель церкви не создал ни художественной книги, ни картины или скульптуры, ни архитектурного проекта, ни музыкального произведения! Хотя бы стишок написал какой-нибудь попишка! Полной бездарностью отметил Господь поповское сословие: «не будет уже в тебе никакого художника, никакого художества» (От.18:22).

«Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. ПО ПЛОДАМ ИХ УЗНАЕТЕ ИХ.

Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы?

Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые» (Мф.7:15–17).

Дал Господь все таланты весёлым еретикам, а у попов один талант: выманивать деньги у богатых плебеев, – плату за местечко в Царстве Божием. Этими бесчестными деньгами церковь оплачивает строительство и убранство своих языческих капищ. Языческих, ибо Бога в церкви нет!

«Всевышний не в рукотворенных храмах живёт» (Дея.7:48).

Но вернёмся к Богу. Так что имеет человек, верующий в Бога, кроме обязанностей и наказаний?

Во-первых. Мир таков, каким его «мы видим, как бы, сквозь тусклое стекло» (1Кор.13:12).

Это стекло душа наша. Негодяй коротает свой век в злобном мире негодяев, ибо в каждом видит негодяя. А вера даёт внутреннее зрение – прекраснодушие. И жизнь верующего протекает в светлом мире добра, коего верующий человек достоин, ибо верит в него.

Во вторых. Все мы, увы, смертны, но сию неизбежность верующий и атеист воспринимают по разному. Смерть для верующего – начало другой жизни и переход в мир не разлучающий, а соединяющий его с близкими и родными людьми. Но для атеиста смерть – конец всего! Крах мироздания! Провал в кошмар небытия! Тщета всех его дел! Смерть атеиста перечёркивает его дела и смысл его жизни! Не многого стоит жизнь атеиста, обречённо томящегося в этом мире, как в камере смертников, с животным страхом взирающего, как уходят в кошмар небытия его сокамерники и с ужасом ждущего свой черёд. Ужасна своей бессмысленностью жизнь того, коему смерть не выход в лучший мир, а вход во мрак могильный, где трупные черви. Ужасна жизнь атеиста, ибо она греховище и зрятина, но ещё ужаснее смерть его! Ибо важнее не то, как жить, а для чего жить?

В третьих… Вот мы и добрались до главного – до СМЫСЛА ЖИЗНИ. О сем много думал Лев Николаевич. Мысли его мудры, чеканны, а потому понятны, в отличие от философствующих словоблудов, накрутивших вокруг смысла жизни бессмыслицу, облачённую в пустословие трансцендентного экзистенциализма. За сей претенциозной заумью российской философии прячется заурядное и пошленькое скудоумие, коим обильно гадили на сей благодатной ниве русские философы, в том числе столь популярный суеслов Достоевский… Ну, да Господь им судья! Проще и понятней Толстого не скажешь и я буду говорить о смысле жизни токмо цитатами из его произведений: «Спасение не в ревностном исповедании какой-либо веры, а в понимании смысла жизни», «Смысл жизни – найти самого себя», «Мир движется к совершенству, пониманию Бога и смысл жизни каждого – стать участником этого движения». «Смысл жизни – бесконечное совершенствование себя и мира», «Нет жизни без понимания смысла своей жизни», «Вера – понимание смысла жизни», «Только вера даёт жизни смысл, который не уничтожается смертью». «Смысл жизни в улучшении своей души и ежедневном получении награды за это – радости», «Радость в преодолении трудностей», «Человек живёт для радости и в этом смысл жизни»…

И из сиих немногих цитат следует, что смысл жизни неотделим от радости и веры, ибо возрастание человечества направлено к совершенству, сиречь, к Богу. И тот, кто движется в сем направлении, несмотря на лишения и трудности, испытывает чувство радости, как поощрение от Всевышнего, а каждодневная радость и есть счастье. сиречь, вера дарует человеку счастье! А сие разве не главное в жизни? Счастье – это не самоцель, не смысл жизни, а индикатор правильного курса к Богу! И цель жизни, это счастье от движения к Богу!

И, наконец-то, в четвёртых. Это то, что и в самые чёрные дни нашей жизни, вера не даёт человеку согнуться, пасть духом! Вера спасает даже физически слабого человека там, где без веры погибает сильный. После кораблекрушений в шлюпках в первую очередь погибали атеисты. Они умирали от отчаяния! Кое-кто усматривает в сем перст Божий, но сие превратно, ибо глупо думать о Боге столь низменно. Не Бог покарал их, оне сами карали себя: убивая себя страхом, без веры в чудо…

– Отец Михаил, а вы верили в чудо, когда в такую погоду сели на подножку!? – ехидно подъелдыкиваю я, тут же поняв, что сказал бестактность.

– Да, Александр, я верую, – очень серьёзно отвечает отец Михаил на мой вопрос, не замечая в нём насмешки. – Верую не токмо в Бога, но, главное, – Богу! И не раз убеждаюсь, что и Бог верит мне. Иногда спрашиваю людей, истово демонстрирующих свою веру: «ты говоришь, что в Бога веришь, а тебе Бог верит?» Ибо Бог верит не всем, кто в Него верует, и посему сказано: «И БЕСЫ ВЕРУЮТ И ТРЕПЕЩУТ!» (Иак.2:19).

Не верит Бог церковникам! Церковь учит людей ущербно односторонней, бесовской вере в Бога, ибо верит Господь не тем, кто верует в Него, а верующим Ему! А чтобы верить кому-то, надо, познакомиться с ним. Говорят, чтобы верить человеку надо с ним пуд соли съесть. А разве Бога легче постичь, чем человека? Урки говорят: «Бог – не фрайер, не держи Его за лоха – не фрайернёшь!» Господь, знакомясь, без соли обходится. Дал Он человеку для знакомства с Собой – Слово Божие, где Господь открывается читающему. Без знания Слова, а, главное, без понимания оного, вера в Бога столь же осмысленна аки вера в божественность любого фетиша: иконы, идола, пня и колеса…

Сев на подножку, верил я в то, что спасёт и согреет меня молитва. Учёные объясняют это самовнушением, а это обычный шулерский приём материалистической науки: придумать наукообразное название непонятному явлению и сделать вид, будто бы сие и есть научное объяснение. Я не нуждаюсь в тщете сих объяснений, ибо верую в чудо. Не раз, бывало, оставался я в мире сем, наперекор логике человеческой. Ибо каждое чудо доказывает недостаточность знаний наших о взаимосвязях человека и Бога.

Приходилось видеть мне сильных мужчин, кои гибли, попав в лагерные условия, ибо не верили Богу. А в лагерях… на севере… без веры… – и Отец Михаил задумывается, покачивая головой. – Видишь, Саня… основное устремление лагерного режима, это сломить человека унижением, лишить его самолюбия, отучить человека от мысли, что он бог и создан по подобию Божьему, ибо в духе своём имеет Бога! Весь распорядок лагерного быта направлен на то, чтобы человек усвоил, что он не токмо животное материального мира, но он самое гнусное ничтожество: жалкий червь, над коим вместо неба простёрта безжалостная подошва окованного железом сапога НКВД!

* * *

Разные люди в лагере. И не токмо от здоровья поведение их. Видел я, как физически сильные и храбрые мужчины, достойно прошедшие две войны и преуспевшие в советском обществе, в лагере угасали, опускаясь морально, ломаясь физически. Ибо, как материалисты, лишили себя веры, а посему, не уповая на чудо, гибли от лагерных болезней, средь коих преобладали лёгочные. И сие скорбное зрелище наблюдал я в суровом климате одного из ОЛП Вятлага. Именно в сем климате на общих работах по заготовке леса, закаливал тело и дух свой ваш покорный слуга, отбывая срок за то, что религиозные убеждения его не совпали с убеждениями Карла Маркса.

Довелось видеть мне других людей, не молодых, немощных телом, кои были в тех же условиях. Но, имея веру, стойко переносили оне злострадания, и, самое удивительное, не ослабевая при сем, а укрепляясь не токмо духом, но и телом! Сие было чудо!! Понимая, что вера, укрепляя дух, препятствует превращению человека в презренного червя, лагерная администрация тратит много злобной выдумки на то, чтобы унижать верующих, чтобы раздавить в них всё человеческое. И с утроенной яростью обрушивается режим на служителей веры…

Умолкнув, отец Михаил, глядит на редкие огоньки, зябко дрожащие далеко-далеко в темноте холодной ненастной ночи. Вздохнув, продолжает:

– Думал я сейчас: не рассказать ли тебе одну удивительную историю из моей жизни? История сия столь чудесна, что никому я её не рассказываю. Быть может, никому не расскажу боле, разве, токмо, супруге своей. Потому, что рассказ сей может вызвать недоверие, даже, насмешку. А насмешка над чудом, сие насмешка над Богом. Но чувствую я, что не случайна наша встреча и рассказ сей, может прорасти зерном веры в душе твоей, Александр. Не сразу бывают всходы… много лет пройдёт и «подобно тому, как если человек бросит семя в землю и как семя всходит и растёт не знает он» (Мр.4:26,27).

Главное, чтобы зерно веры попало в добрую почву, имеющую разумный интерес к Богу. «ибо посеянное на доброй земле означает слышащего слово и РАЗУМЕЮЩЕГО, который и бывает плодоносен» (Мф.13:23) Почуял я в тебе сию добрую почву…

* * *

За грязным вагонным окном ярко, весело, как праздничный салют, рассыпаются грозди огоньков большой станции.

– Ааа Щёкина-а! – а-а-а ка-аму, а-а-а… а-а в Щёкина? А-а-а – натужно а-акает проводник, проходя по вагону и поднимая всех подряд. Выждав, пока проводник, вдоволь поа-аакав, исчезает в тамбуре, отец Михаил начинает рассказ:

– Было сие в сочельник под самое Рождество. Начальник лагпункта, садист экспериментатор по фамилии Чубчик, в обычном подпитии, решил культурно развлечься, устроив себе персональный богословский диспут. Для сего ткнул он небрежно державным перстом в спины трёх зеков, кои были из священников и процедил, дабы после ужина остались оне в столовой. Номера он не записывал – память у него была. Волею Божией, в число трёх попал ваш слуга покорный.

Увы, теософский диспут не получился. Дискуссия шла без полемического азарта. Наш оппонент блистал теологической эрудицией Остапа Бендера, имевшего на предмет сей дискуссии непробиваемый аргумент: «Бога нет – это медицинский факт!» Но в отличие от Великого Комбинатора, обладавшего неограниченным нахальством, наш оппонент обладал ещё и неограниченной властью, со склонностью к экспериментам, кои заканчивались мучительной гибелью подопытных зеков. Посему пребывали мы в положении искусного фехтовальщика, фехтующего рапирой против стенобитного тарана…

Поезд трогается, проводник закрывается в своём купе. Голос отца Михаила звучит спокойно, уверенно. Слушая его, смотрю я в тёмное окно на удаляющиеся огоньки Щёкино, которые медленно поворачиваются по плавной дуге, вслед за уходящим поездом. Спокойный голос отца Михаила завораживает и удаляющиеся огоньки за окном поезда превращаются в огни освещения периметра зоны отдельного лагпункта (ОЛП) Вятлага, окруженного двойным забором, с собаками, с колючей проволокой, с бдительными попкарями, мёрзнущими на вышках в ночь под Рождество…

Зона… приземистые бараки утопают в глубоком снегу. Тусклый свет из маленьких окошек пробивается сквозь толстый слой куржака на окнах. В одном из бараков, стоящем поотдаль, – столовая. Ужин закончился, столовая опустела. Заложив мясистые ладони в карманы отутюженных галифе, гуляет по проходу меж столами начальник ОЛП – старший лейтенант Чубчик. Молодой, но с намечающимся брюшком и мешками от беспробудного пьянства под холодными равнодушными глазами, на дне которых застыла безысходная скука.

Ухоженный, надменный, с холёным, тщательно побритым, самоуверенным лицом, на котором привычная высокомерно презрительная гримаса. Благоухающий «Шипром», всемогущий владыка судеб двух тысяч зеков! Сам лагерный бог – Чубчик!! Бог сознающий своё могущество и неограниченную власть над двумя тысячами человеческих жизней. Бог, наслаждающийся сим сознанием. Бог, ищущий острых ощущений от применения неограниченной власти. Пьяное божество… пьяное ровно настолько, чтобы с выдумкой и сладострастием куражиться над безответными зеками. Сегодня культурно развлекается злобное божество – Чубчик.

В полутёмной столовой не сразу разглядишь в чёрных робах трёх зеков, стоящих в торце столовой. Три понурых зека – три бывших служителя церкви – три долгосрочника с измождёнными лицами, три измученные непосильно тяжелой работой и голодом доходяги, близкие к роковой черте из-за которой возврата уже нет. Смиренно объясняют они тексты Слова Божьего нагло ухмыляющемуся владыке, хозяину их жизней…

– Значит так! – обрывает их Чубчик, – Ловлю на слове: Иисус Христос в жертву Себя принёс добровольно, чтобы грехи людские искупить. Пошел на смерть ради людей для Него чужих. И не корешей, а фрайеров дешевых! Вот, тут начало лажи! Я-то знаю, что на уме каждого: «Умри ты сегодня, а я – завтра!» А вы, торговцы опиумом для народа, – чем лучше? Та же сволочь!.. это я вам сегодня докажу! Пошерудите, попы, рогами: В моём лагпункте тридцать два зека поповского сословия рога мочат. Не в хлеборезке кантуются, а на лесоповале рогом упираются.

Все тридцать два на гарантийке доходят, не выполняя норму, значит, к весне из жеребячьего сословия, никого в живых не будет. «Не первый год замужем» – видал я всяких. Мужики, которые до лагеря мантулили на физическом труде, они в работе сноровистее и телом крепче. А от вас – попов, – в работе толку чуть, а мрёте как мухи… на говно ваше, поповское и гарантийку тратить жалко!

Так вот. Вы слово моё знаете: оно – железо! Могу сделать, чтобы завтра все попы хавали со второго котла, как выполняющие норму. Только без премблюда. Зато пеллагрикам и курослепам будет от лепилы паёк пеллагрический и ЛФТ – в легкотрудники! А значит, всем попам, – ВСЕМ! – я, как Бог, жизнь подарю! Мало того, как говорится: «Пайка без довеска – не авторитет!». Так вот, будет вам шикарный довесок: завтра всех попов переведу из бараков с блатниками в один барак с бытовиками! Ну как, торговцы опиумом, – лафа не в падлу??

Молчат три зека поповского сословия. Знают «доброту» Чубчика и ждут: что дальше? Тускнеют электролампочки под потолком: опять барахлит лагерный движок. Не видя в полутьме, догадываются зеки, что ухмыляется Чубчик:

– Та-ак… криков «ура» не слышу. Значит, петрите: «чтобы не баланы катать, а печенье перебирать», – за это платить надо. Чем вы, попы, заплатите? Царствием Божиим? Лежалый товар… мне туфта ни к чему. Я хочу, чтобы кто-то из вас троих Иисуса Христа изобразил в натуральную величину. Как вы говорили: «смерть принял мученическую ради ближних своих». Так кто хочет стать мучеником? А??

Чубчик презрительно оглядывает едва видные на фоне белой стены смиренные фигуры зэков и со скукой думает, что затея эта, с попами, не получается. Слишком они «передержаны» – уже доходы. С жизнью храбро расстаются люди здоровые, сильные, волевые. А это – не люди, а фитили догорающие. Сломал их лагерь. Чем меньше остаётся человеческого в человеке, тем больше он подчиняется не разуму, а инстинкту, тем неистовее в нём желание выжить любой ценой. А какой ценой доходяги спасают, хоть на время, свою, полную страданий и болезней, никчемную жизнь, уж он-то, Чубчик, знает – не первый год в органах.

Лампочки под потолком мигнули и погасли. Хорошо, периметр лагеря освещается от другого движка. Длинное помещение столовой наполняется душной темнотой, пропахшей подгоревшей пшенкой и не свежей капустой. Очертания трёх тёмных безмолвных фигур становятся скучными до головной боли. Чубчик уже готов отматерить и отправить этих доходов восвояси, пойти к себе и выпить стакан водки от головной боли… но! – шевельнулась одна из фигур.

– Я согласен. – Это отец Михаил. Чубчик резко поворачивается к нему: эксперимент пошел! Пошел, таки! Недооценил Чубчик эту дохлятину! Вот, сейчас можно будет продолжить самую интересную часть психологического опыта. Чубчик останавливается напротив отца Михаила, пытаясь разглядеть в темноте его измождённое лицо.

– Ладушки. Как урки говорят: «Бог не фрайер, Он всё знает.» Я убедился, что ты готов собой жертвовать для блага других. Для меня этого достаточно. Жалея тебя, козла, даю я тебе несколько минут на размышление. Если ты передумаешь и, как человек нормальный, не захочешь сдохнуть в страданиях, а уж я их обеспечу, то вы, все трое, за свою сегодняшнюю проповедь, получите по буханке хлеба и по миске каши. А завтра санлепило даст всем троим по два дня санчасти!

Два дня, попы, на белых простынках, сытые, да ещё и на больничном пайке, гужеваться будете! А как зеки говорят: «День кантовки – месяц жизни!» А после, вам троим, дам перевод в другой барак и на работу в легкотрудники. Есть такая вакансия. Но! – лафа только вам троим. Считайте, – это плата за вашу проповедь. За такой неочищенный опиум – это шикарный гонорар! Ну, а остальные попы… пускай ещё помаются, а по весне, как полагается, в Царство Небесное отправляются. Какое вам дело до них? – Чубчик ухмыляется. – А своё вы сейчас получите… не отходя от кассы! – И морщится Чубчик, будто живот прихватило:

– Ваши проповеди шибче касторки прохватывают! Стойте тут. Мне в хезник приспичило. Ждите, рогами шерудите, да при том секите: я ни одного слова за ля-ля – не говорил. Как сказал – так будет. Вам только выбрать из хорошего лучшее. Не прогадайте! А то, урки говорят: «Не хочешь по-плохому, а по-хорошему хуже будет!» Что молчите, фитили, уснули?! Привыкли, что за вас «человек с ружьём» думать должен!

А тебе, доход, сейчас самому решать придётся! Как решишь, так будет! Хошь, подыхай на здоровье. Но не на своё, а на здоровье всех других попов! Не хошь подыхать – живи на своё здоровье. Своё собственное! И на здоровье этих двух фитилей, которые рядом с тобой, и слюни на кашу пускают. Всё вам будет: хлеб и каша и кроватка в санчасти. Жируйте батюшки! Я проверил: там в бачке до хрена осталось. Троим – до усрачки. А завтра будет и всё остальное, что обещал! Токо побыстрей шерудите рогами, олухи царя небесного! Спешу я…

Когда Чубчик возвращается, все трое, как прежде, стоят там же, не поднимая голов. Только лампочки светят спокойно и ярко: движок исправили.

– Ну, и как? – потирая покрасневшие от холодной воды руки, спрашивает Чубчик. – Холодную кашу будете жрать, аль повара позвать?

– Не надо каши. Я на смерть согласен. – Тихо, но твёрдо говорит отец Михаил. – Но чтобы всем попам жить… не токмо нам.

– Я – тоже… И я… – как эхо, повторяют двое.

– Та-ак… хм. – Озадаченно хмыкает Чубчик. Результат эксперимента неожиданный, это озадачивает и раздражает Чубчика.

– Так кого, вашу мать, мне из вас выбирать? Нахрен мне вся святая троица! Христос за всех фрайеров один отдувался!

– Я первый сказал! – решительно говорит отец Михаил. – Мне умирать…

– Ладушки. Тебе, так тебе… – равнодушно соглашается Чубчик и начальственно командует двоим: – А вы, марш в барак, фитили! И чтоб без трёпа!! Кто трёкнет – сразу в ШИЗО!

На ходу благословив отца Михаила, двое священников спешат покинуть столовую. А Чубчик озадаченно чешет за ухом:

– Ну, козёл церковный… не ожидал. Подсунул мне задачку! И что с тобой делать? Сам лезешь на рога… у Пилата с Иисусом были проще дела! Тебя, так же просто к кресту не пригвоздишь! И креста нет, а уж гвоздей таких – тем более! А зрелище библейское в лагпункте…а? – хм, кто оценит такой юмор?… и как поймут!? – тут не Иерусалим… не тот контингент и климат, вот… Во-от!! а климат-то – тот! – и, обрадованный догадкой, Чубчик посылает отца Михаила: – А ну, бегом за карначом! Пусть от «инструменталки» ключи захватит! И пломбир!!

Как только начальник караула переступает порог, Чубчик задаёт ему неожиданный вопрос, будто бы от курортника, отдыхающего в Сочах:

– Как там погодка, а?

– Дык, норма-альная… – сипит простужено карнач, – небось за тридцать… на вышках по два часа держу…

– Как одета охрана периметра?

– Дык, норма-ально… – недоумевает карнач, – ватный костюм, полушубок, валенки… а на вышках ещё и тулупы… – перечисляет карнач, всё больше удивляясь вопросам. И добавляет, на всякий случай: – Пробирает, ить, морозяка аж до печёнки, мать её…

– Я-то знаю. – обрывает Чубчик. – Эта сводка о погоде вот для этого долдона мудозвона, который хочет в сарае с инструментами ночевать… уповая на милость Господа. Подбери-ка там ему местечко, чтобы не жарко было и мухи не кусали! Посмотрим, как его Бог будет сохранять… когда этот хер… херувим на морозе мудями «Вечерний звон» заиграет! Эхе-хе-хе-хе!.. – заливается смехом Чубчик. И карнач подхихикивает угодливо, хотя не понятны ему веселье Чубчика и затея попа с ночевать в сарае. А у отца Михаила на душе отлегло: замёрзнуть не так страшно. Ожидал худшего. Оказывается, можно обрадоваться и по такому поводу!? Спаси и сохрани, Господь!

И тут, вдруг, как вспышка в памяти: во всех деталях вспоминает отец Михаил картину Сурикова «Боярыня Морозова», которую видел в Третьяковке! Давно уж позабыл о ней. А прожектор памяти высвечивает во всех подробностях один персонаж картины: юродивого, сидящего на снегу. На нём – рваная холщёвая рубаха и… и только!! Но она-то – нараспашку! Ему что – жарко!?? Да-да! – жарко!!! Жарко юродивому, сидящему на снегу босиком, в железных веригах на теле… поэтому и распахнута рубаха!

А, ведь, не только что прибежал он из жарко натопленной баньки и присел на минутку в снег, чтобы попку остудить и людей удивить, да ещё на полотно историческое угодить! Давно тут сидит: рядом – тарелка медная, а в ней – подаяние… и никто на него не смотрит, для всех этот растелешенный, босой юродивый, сидящий на снегу, в порядке вещей, хотя видно по куржаку, что морозец поджимает: все в толпе тепло одеты! И отец Михаил, смирившийся с неизбежностью смерти, вдруг понимает: не замёрзнет он, а неожиданное воспоминание о давно забытой картине – знак от Бога! И приходит к отцу Михаилу такая уверенность в помощи Бога, что спрашивает он растерянно Чубчика:

– Гражданин начальник! Если Господь меня не примет… не даст смерть мученическую, а сохранит меня… что же со священниками будет?

– Эхе-хе-хе-хе!.. – заливается Чубчик. Да если тебя Бог сохранит, – даже я в Него поверю! И молиться буду… на твою фотокарточку из личного дела! В фас и в профиль! Оха-ха-ха! Развесёлый ты поп! Жаль тебя расходовать – смешил бы меня по вечерам! Но я слово дал, а раз так… будь спок, будет, как я сказал! Бог здесь – я!! Как у вас говорят: «Слово было у Бога и Слово было Бог»!? (Ин.1:1).

А здесь моё слово – Бог!! Доживут попы до лета – сам их сберегу! Ну, поп, насмешил… пуще клоуна!

Унося из сарая одежду отца Михаила, карнач сипит что-то сочувственное, но отец Михаил его не слышит. Мороз крючит голое тело, хочется сжаться в комок, погрузиться в самого себя. Покидая этот холодный мир, как издалека слышит отец Михаил скрип закрывшихся ворот сарая за карначём, холодный лязг промерзшего на морозе шкворня, глумливое напутствие Чубчика. Невероятным усилием распрямляет отец Михаил непослушное тело и чувствует, что либо он сейчас упадёт и замёрзнет, как замерзают, теряя силы от холода, птицы на лету, либо… либо случится что-то… о чём и не подумаешь и словами не скажешь. И начинает молиться отец Михаил. Молится истово, самозабвенно! Никогда потом не вспомнит он те молитвы, которые возносил Богу в промерзшем насквозь хозскладе, где хранятся топоры, пилы, лопаты – лагпунктовский инвентарь. Молится отец Михаил за всех, не за себя, – забыл он о себе, слившись в молитвенном экстазе в единое целое с чем-то светлым и радостным. И страстная исступленность молитвы вознаграждается дивными видениями: сарай, наполняется голубым светом и расплывается в необъятном пространстве без стен и крыши, где бестелесные тени родных и любимых нежно прикасаются к нему, обволакивают его тело, овевая его теплом любви и ласки…

Погруженный в экстаз, не слышит отец Михаил лязг отпираемого запора. Завизжав на ржавых, промороженных петлях, распахиваются, тяжелые ворота сарая. Уже утро. В проёме ворот стоят и смотрят на него Чубчик, карнач и два зека, которых взяли, чтобы труп отца Михаила убрать из «инструменталки» до начала раздачи инструмента. Один из зеков размашисто крестится, другой мычит, закрыв рукавицей распахнутый рот. Чубчик подозрительно смотрит на карнача и с расстановкой спрашивает:

– Ты, му-ди-ла, плом-бу проверил??

Не в силах сказать ни слова, карнач, вместо ответа, показывает пальцем на пол под ногами отца Михаила. Там, на дощатом полу, вокруг голых, тёплых ступней его, за ночь нарос венчик инея. Видно по нему, что отец Михаил всю ночь стоял не сходя с места!

– А ну, в санчасть его! Чего телитесь! Живо!! – с неожиданным беспокойством командует Чубчик.

Выходя из сарая, отец Михаил скользит равнодушным взглядом по Чубчику, карначу, зекам, как по случайным прохожим, молча идёт босиком по снегу. По отсутствующему взгляду отца Михаила видно, что душа и мысли его далеки не только от лагпункта, но и от мира сего… Идёт не спеша отец Михаил, а над голой спиной его поднимается в недвижном морозном воздухе лёгкий парок. Будто бы из баньки идёт человек, наслаждаясь прохладой морозного утречка! Один из зеков набрасывает на спину отцу Михаилу свою телогрейку, но он и не замечает этого. Идёт глубоко задумавшись и, почему-то, улыбаясь. Так и не мог вспомнить отец Михаил потом: почему он тогда улыбался? Быть может, он всё ещё разговаривал с Богом?!?

* * *

– Так вот… – закачивает рассказ отец Михаил, – носит в себе человек такие тайны, о которых и не догадывается, до поры до времени… А Чубчик-то! И он оказался не таким… зря я сомневался в его порядочности! Сделал он больше, чем обещал. И я свободой обязан Чубчику. А хлопоча о моём досрочном освобождении, Чубчик рисковал не токмо карьерой… Стал он совсем другим человеком! Даже внешне изменился: регулярная гимнастика… пить бросил… в ОЛП уголовников приструнил, порядок навёл… заочно в юридическом стал учиться…

А сколько прекрасных вечеров провели мы у топящейся печки, аки у камина, в философских беседах!! Горжусь я тем, что это я! Я!! – с Божьей помощью, конечно, обратил Чубчика к Богу. А такой, как он, – энергичный, настырный, с острым критическим умом, – многое сделает, уверовав не в Бога, как веруют попы и бесы, а Богу! Ибо верит Бог не тем, кои лоб расшибают от усердия в молитвах ради корысти, или обретения местечка в Царстве Божием, а сие не менее корыстно. Верит Бог тем, кои служат ради радости служения, не для своего спасения, а ради спасения других! Как поверил Христос Своему врагу, Савлу, когда тот, истребляя христиан, «так поступал по неведению, в неверии» (1Тим.1:13).

Не был Савл учеником Иисуса, а был самым яростным врагом Его Учения. А, вот, именно, ему, Савлу, поверил Христос больше, чем ученикам Своим! И не ошибся. Много загадочного сокрыто в человеке, ибо человек тоже бог, сказано которому: «И буду вам Отцем, и вы будете Моими сынами и дщерями, говорит Господь Вседержитель»!