Текст книги "Колодец (СИ)"
Автор книги: А Рахметов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Удочка была хорошей, телескопической. Самохин купил ее через интернет. Выгодное предложение – и набор розовых желатиновых червячков в подарок. Червячков Самохин сам съел, а удочкой стал любоваться.
Окончив любоваться, Самохин смотал удочку и сложил ее, как телескоп, вдвинув стальные цилиндры один в другой – складывались они с упоительным щелчком. Крючки хищно отблескивали. От них пахло металлом.
«Отпуск», – подумал Самохин.
В городе особо не порыбачишь. Город пыльный, ржавый и величаво-тесный – будто кандалы, сомкнутые на запястьях Волги. Живой рыбы здесь с огнем не сышещь – разве лишь в садках – где рыба перезрелая и бесплодная, с мутными розовыми глазками и тусклой чешуей; вся остальная рыба завозная, из окрестных деревень и рыбхозов, безнадежно мертвая – хоть и свежая, этого не отнять. Свежеубитая, с клеймом «Каспрыбы».
Самохину же хотелось рыбалки.
Он помнил детство в деревне. Розовые рассветы, небо белое и синее, и солнце хищными щупальцами захватывает все новые и новые облака. Они с кузенами сидят на реке и забрасывают удочки в свежие быстротекущие воды. Река лишь называется рекой, на самом деле это канал, но вот рыба в нем самая настоящая. Даже сом на глубине таится, усами шевелит. Речное чудовище, злое божество.
Самохин открыл глаза.
Сейчас он не на рыбалке и не в детстве, а в собственном дачном домике за городом – двадцать лет спустя.
Отпуск.
Вечерело, свежий ветер теребил занавески. Самохин встал и поставил чайник. Хотелось кофе. Он заглянул в бадью и обнаружил, что вода кончается.
Надо набрать еще из бассейна.
Бассейн. Смешное название. Колодцы здесь называются бассейнами. Порой Самохин путал их с настоящими бассейнами – где отечные мужики в резиновых шапочках плещутся кролем под руководством инструктора.
Самохин вышел на улицу и поежился. Ветер был сильным, за алеющим горизонтом медленно набухала кроваво-сизая гроза, полускрытая стеной домов. Он взял два ведра и направился к бассейну.
Затянутый тиной и илом пригород, частный сектор. Сюда еще не добрались нержавеющие лапы Водоканала, поэтому водой их снабжал водовоз, советского построя машина со скошенным лбом кабины и облупленным синим баком. Недавно как раз был завоз, воды предостаточно. Самохин откинул тяжелую, пропитанную сыростью крышку бассейна и заглянул внутрь.
Вместо своего отражения в квадратной рамке он увидел в воде какое-то бурление. Внутри барахтались тени.
Ему это не понравилось.
«Лягушек, что ли, завез?» – подумал Самохин и поежился. Не очень-то хотелось пить воду с лягушачьей икрой. Да и вообще.
– Спасите... Тону! – донеслось снизу.
Самохин, дёрнувшись всем телом, отшатнулся назад. Одно ведро покатилось по земле, другое он прижал к груди, с подозрением и даже с неприязнью смотря на сбитый, влажный край колодца. Потом, опомнившись, бросился вперёд и вновь склонился над тёмным, волнующимся зеркалом, в котором плавали редкие, тонкие травинки да несколько мелких щепок. Сердце Самохина забилось чаще, сильнее, и в то же время как-то спокойнее.
"Ребёнок упал, – подумал Самохин, но в то же время его не покидало ощущение, что его разыгрывают, что кто-то шутит над ним, и сейчас, вынырнув, испугает. – А может быть, и закинул кто, ребёнка. Специально.
Самохин вновь увидел серое, неспешное шевеление в глубине бассейна, будто кто-то на секунду поднялся к поверхности и тут же канул вниз. Он стал расстёгивать рукава, быстро торопливо, но, расстегнув всего одну пуговицу, выругался и, забыв про рубашку, он перевесился через цементный край, больно врезавшийся в живот, и вытянул руку туда, где вновь мелькнуло что-то живое. Рука почти по локоть опустилась в воду, прошла влево-вправо, зацепила что-то твёрдое, в чём через одну ужасную секунду Самохин с облегчением распознал крупную щепку, а затем под ладонью вдруг пробежало что-то большое, прохладное и мягко-скользкое, будто крупная рыбина. Самохин в ужасе и отвращении выдернул руку из воды, неосознанным жестом провёл ею по рубашке на своей груди и поморщился – рука была вся в слизи.
«Неужто труп? – подумал он, смотря вниз. Там опять не было видно ничего. – Уже разложился и...»
Он помотал головой, вновь вытирая пальцы о рубашку. Затем нерешительно взялся за пуговицы. Мысль о том, что ему придётся опуститься в эту воду, где плавает, возможно, распухшее, склизкое тело, заставила его поёжится. Мокрый рукав неприятно тяжелил и холодил руку, мелкие струйки затекали на живот.
Самохин решительными, уверенными движениями достал из кармана телефон.
«Позвоню в милицию, – решил он, чувствуя облегчение от того, что больше ему не надо представлять, как он опускается в бассейн. – Может, подшучивают, а может, и труп. Пусть приезжают и смотрят. А я не буду. Я и не должен».
Внизу мягко, осторожно плеснуло.
– Ну ты чего? – услышал Самохин тот же голос. – Купаться полезешь, или нет?
На тёмной воде, окружённое густой паутиной чёрных, с зелёным отливом волос, белело женское лицо. Молодое, совсем бледное и неприятное. Если бы не сияющие влажной зеленью огромные смеющиеся глаза, он бы назвал это лицо некрасивым, но с ними оно обретало спокойную, уверенную красоту, какой могут похвастаться испорченные дети в богатых семьях.
– Делать нечего, да? – Самохин убрал покорно потемневшую «трубку» в карман и покачал головой. – Здесь люди на весь посёлок воду берут, пьют, детям готовят. А ты здесь...
– А я здеся купа-аюсь, – засмеялась она, и, всплеснув руками, отплыла к противоположной стене. У неё был сильный, очень явный и даже грубоватый деревенский акцент. – Я тута, значит, воду вам попорчу, ну? Это говоришь?
Самохин уже не говорил. Он вдруг понял, что девушка-то голая, и уже далеко не ребёнок – над водою на миг мелькнули, забелели в отражениях сотнями бликов и вновь скрылись в темноте две вполне себе сформировавшиеся девичьих груди. Самохин сначала растерялся, и даже не отвёл взгляда, лишь после того, как они пропали, поняв, что ему сейчас показали, и тогда уже, рассерженный, отвернулся, всем видом показывая, что абсолютно не впечатлён и ни капли не заинтересован.
«Подростки, – сказал он про себя с презрением и снисходительностью, за которой взрослые вечно прятали зависть. – Пороть бы надо их...»
Он откинул некстати полезшие в голову образы, вызванные словом «пороть» и недавними белыми бликами на воде, и вновь посмотрел вниз. Девчонка грызла ноготь на большом пальце.
– А я тебя думала вначале за черпалки твои цапнуть да к себе утащить. А теперь и сама рада, что пожалела тебя. – она сплюнула кусочек отмеревшей кожи в воду и вновь принялась грызть. – Ладонь у тебя больно мягкая да тёплая. Ладная ладонь, добрая, такой, наверное, хорошо девку за грудь держать. Да и топором махать тоже легко.
Самохин вспомнил прикосновение и сглотнул. Мотнув головой, он грубо произнёс:
– Вылезай давай. А то родителям твоим скажу, что ты голая здесь бултыхаешься...
– Умерли у меня родители, – она на миг погрустнела. – Давно уже умерли. Я и лица их уж не помню, только помню, как отец мне пащелков раздавал, когда не слушалась, – она оттолкнулась от стены и подплыла ближе, – а я часто не слушалась, уж это правда. Там идёт кто-то, – сказала она, сверкнув глазами в сторону и улыбнулась. – Ты только не выдавай меня, Ваня, хорошо?
– Какой я тебе Ваня? – растерянно пробормотал Самохин.
– А я всех своих Ванями кличу, – она пожала бледными плечами с налипшими волосами, и Самохин вновь отвёл взгляд. Невдалеке, с ведром в одной руке и папиросиной в другой, шагал, выбивая сапогами пыль, Дядь Миша. – Только ты вот чего, – заговорила вновь девушка. – Не выдавай меня всё же. Пусть воды наберёт, да домой снесёт. А то защекочу, – улыбнулась она. И вдруг, перевернувшись, ушла под воду, показав худую спину, белые, с синевой бёдра – и дальше, и дальше, и дальше.
Самохин весь сжался лицом, повернул от бассейна прочь и несколькими крупными, широкими шагами отошёл на безопасное расстояние, затем замер. Лицо его стало необычно сосредоточено, веки дрожали. Он кривил губы, будто хотел что-то сказать, или выругаться, но зубы его сжались намертво. Тогда он вдруг весь развернулся к бассейну и вперился в него взглядом, рассматривая, как впервые. Он успокоился теперь, лицо его приобрело торжественное, даже возвышенное выражение. Он знал, что не тронется с места, не заговорит, не позвонит никому и даже не закричит, пока не поймёт, для себя одного поймёт, что он увидел дальше. Он понимал всю невозможность увиденного, где-то даже оставалось в нём смешливое, ироничное ощущение ненастоящести, подделки, злой шутки, которую сыграла с ним девчонка с зелёными глазами, но там же внутри пряталось осознание необратимости. Той необратимости, которая появляется у психов и убийц, перешедших черту -теперь уже ничего не будет, как прежде, теперь уже каждое в его жизни будет отмечено этим событием, потому что он видел, он видел, что у неё там дальше.
В детстве он читал сказку с иллюстрациями, про трёх братьев. Там была ещё и русалка, которая зазывала людей своим голосом и затем их топила. Один из братьев залепил глиной уши и стал говорить русалке, как та красиво поёт – да только акустика здесь плоха. Он очаровал её, взял на руки и отнёс к стене замка, положил недалеко у рва. Стена замка отражала её собственный голос, и русалка поползла на него, останавливалась, пела – и вновь ползла, пока не канула вниз. Художник изобразил тот самый момент – русалку на краю обрыва, зачарованную собственным голосом, прекрасную и не видящую опасности, и стоящего позади смеющего садиста, которому было мало просто сбросить её вниз самому, или заколоть, но который был готов наблюдать за её обречённым движением смерти. Маленький Самохин изрисовал всю эту картинку связкой зажатых в ладошке карандашей, а потом, из мести – и всю книгу.
Хвост девушки, сидящей в колодце, не был таким, как у той, на картинке. Он был бледным, с прожилками, одновременно и жирный и плоский. Это был сомий хвост, – ясно понял Самохин, и ему стало несколько легче. Русалки ведь наполовину рыбы, так почему бы и не сом?
Дядя Миша тем временем подошёл к бассейну, опустил ведро на землю и, вытащив папиросу из зубов, помахал дымящейся пятернёй Самохину.
– Здорово, Олеж! Ты чего там нашёл, а? Увидал чего?
– Нет, дядь Миш, – сосредоточенно ответил Самохин. – Просто задумался вдруг ни с того, ни с сего... Сам не знаю. Закурить не дадите, дядь Миш?
– Держи, – пожал плечами дядя Миша и татуированной рукой достал связку папирос, перехваченных ниткой. Он сам выращивал на заднем дворе табак, и папиросы скручивал сам. Вкус у них был грубоватым, но приемлемым.
Самохин раскурил папиросу и закашлялся.
– Дядь Миш, а русалки бывают? – спросил он осипшим голосом.
– Бывают, – неожиданно серьезно ответил тот. – Говорят, что если ночью на речку купаться пойдешь – утащат тебя и сожрут! С костями! А еще они по ночам плачут. Ты этих дурней не слушай, которые говорят, что это чайки орут – русалки это. Вон, Лешу Хаптаханова утащили. Пошел ночью купаться и пропал – его потом баграми раздутого из реки доставали. Мордас ему русалки объели до кости, пришлось по штанам опознавать адидасовским. Ничего, опознали.
Заметив, как изменилось лицо Самохина, дядя Миша вдруг ухмыльнулся.
– Небось поверил?
– Нет, – максимально спокойно ответил Самохин.
Докурив папиросу, он пожал руку дяде Мише, развернулся и пошел домой с двумя тяжелыми ведрами.
«Объели до кости», – думал он по пути.
Надо же.
До кости.
Оставив ведра на пороге, Самохин торопливо вернулся к бассейну. К тому времени дядя Миша уже ушел. Ветер утих, однако дело свое сделал – тучи подступили к поселку. В пыль упали первые нерешительные капли. Самохин откинул крышку бассейна и перегнулся через край:
– Эй. Ты здесь?
Из воды показались мокрая голова. Русалка смотрела на него огромными зелеными глазами и выжидала, высунув из воды острый подбородок. Самохин не видел ее целиком, и это нервировало. Он подозревал, что с хвостом этим она размером и весом сильно превосходит человека. Сом ведь большая рыба. Под пять метров. На мгновенье мелькнула гадливость.
– Ты здесь? – шепотом повторил Самохин.
– Я спряталась, – издевательски ответила русалка. – Ты меня не видишь, я в домике, от глаз твоих сокрыта.
Самохину было не до шуток.
– Вы правда людоеды? – выпалил он.
– Кто это – «мы», Ванечка? – задумчиво произнесла русалка, на секунду погружаясь в воду, словно для дыхания. – Я одна такая, других нету. Не создал Бог ваш христианский пару для меня – решил, видимо, что одной такой твари на земле предостаточно.
Она улыбнулась, будто пошутила.
А затем, зачерпнув воду маленькими красивыми ладонями, вдруг плеснула ему в глаза.
– Ты чего? – воскликнул Самохин, морщаясь и фыркая.
Русалка звонко расхохоталась и подмигнула ему.
– Уж больно ты серьезным стал! Ладно. А теперь говори, Ванюш – я красивая или нет? – в ее голосе вдруг мелькнули голодные нотки.
– У тебя волосы зеленые, – растерялся Самохин, не зная, что ответить. – И ты – рыба.
– Это плохо?
– Наверное, – ответил Самохин.
Русалка рассмеялась.
– Не так надо отвечать, дурень! Сразу видно, что ты девок не щупал толком.
Самохин оскорбился.
– Много ты обо мне знаешь!
– Много, – охотно подтвердила она. – Несчастный ты. Хочешь, я тебе воду живую дам? Выпьешь, и я сразу тебе красивой казаться начну.
Самохин задумался.
– Не надо. Водки я и сам купить смогу.
– Водки?! Ахахаха!
Русалка в восторге шлепнула хвостом по воде.
– Водка! Подумать только!.. Ну-ка, наклонись. Да смелее.
Самохин автоматически наклонился.
Русалка вынула из воды мутную бутылку из-под кока-колы, запечатанную илом, и вложила ему в руки. При этом ладони их соприкоснулись, и Самохин заметил, что кожа у русалки ледяная. Горячих артерий не было – одни лишь вены. Русалка была холоднокровной, как рыбы. Липкой и слизистой.
Огромными усилиями Самохин удержался от гримасы.
Русалка все это время смотрела ему прямо в лицо – будто выискивая в нем любые признаки отвращения – и в конечном итоге не найдя их, с ранящим сердце облегчением вздохнула.
Ее когтистые лапы разжались.
Освобожденный, Самохин выпрямился и подставил голову подступающему дождю. Его коленки дрожали. В одной руке была зажата бутылка с мутной жидкостью.
– Выпей, Ванюшка, – зашептала русалка из колодца. – Ты не дождь внимания не обращай. Пей и на меня гляди...
– Холодно, – шмыгнул носом Самохин. – Пойду я пока.
– Куда?!
– Домой.
– А как же я? – обиделась русалка. – Я же тебя соблазняю, сил столько трачу, представление целое устраиваю. А ты уходишь? До конца хоть дотерпи.
– Я еще вернусь, – булькнул Самохин. – Вернусь. Я только домой схожу. Дождь все-таки.
Русалка издала разочарованный стон, но все-таки кивнула и помахала ему рукой.
Почти не чувствуя ног, Самохин побежал домой. Бутылка болталась в его правой руке.
Посёлок будто был укрыт тёмной, неприятной пеленой. Самохин шагал по улице, разбитой трактором, и оборачивался, страшась, что его сейчас спросят – что там? Что там он и сам не мог сказать, но боялся, что его спросят. На улицу перед ним выбежала грязная, прихрамывающая собака и залаяла, сильно и громко. Самохин протянул ей раскрытую руку, но собака всё лаяла. Тогда он замахнулся.
Собака убежала, и Самохину стало плоше. Он понял, что никого больше на улице не было. Даже детей, которые обычно матерились и курили рядом с клубом.
Самохин подошёл к продуктовому магазину. Дверь висела на петлях, будто приоткрытая губа, показывающая темноту глотки и блестящие, словно зубы витрины. Внутри стояла Надежда Теляшка.
Она гладила замороженную рыбу. Всем телом она пыталась это скрыть, локтями закрывала обзор, и украдкой пальцами проводила по камбале, застыв с умилением и стыдом на лице. Но при этом она стояла за витриной, прямо по центру, и это сочетание открытости и стыда в ней испугало Самохина, он соскочил со ступенек и двинулся к дому, потом замер и обернулся.
«Страшно, – подумал он. – Все ведь ей, наверное, напились».
Он стоял рядом с магазином, рядом с табличкой с адресом, и крутил головой, стараясь понять, что именно его так пугает. А потом понял.
Собак было не слышно.
После того, как на него выбежала та, лохматая, в посёлке стояла полная тишина. Да и лохматая уже пропала.
Собакам воду ведь тоже льют из её бассейна.
Дома, наверное, бабка и Тёть Надя напились уже вдоволь, и теперь, может, гладят рыб, а может, ещё чего.
Самохин вдруг пожалел, очень пожалел, что вообще находился здесь, на виду. Он подумал, что надо спрятаться – но не мог понять, от кого.
Глаза чесались. Он поднял руку и начал тереть веки. Это было приятно.
Подняв голову, он скривился. Отсутствие людей казалось ему вызовом, презрением к нему. Как будто он ушёл домой на обед, а когда вышел, все ребята разошлись и забрали мяч с собой.
– Э-эй! – заорал он.
Где-то залаял одинокий, ничейный пёс, которого никто не поил водой.
И которому никто в глаза водой не плескал.
Вдали послышался гул, ровный и настойчивый, будто кто-то, просыпаясь, бурчал, чтобы его не будили. Самохин, сначала не поняв, что это за звук, посмотрел в сторону магазина – ему показалось, что это та странная продавщица раскрыла, наверное, морозилку, чтобы достать рыбину или убрать, и морозилка бурчит своим мотором в её отстранённое лицо.
Продавщица вышла из магазина, держа камбалу в руках.
– Это водовоз приехал, – сказала она, смотря рыбине в глаза. Блузка её мокро блестела. – Ты, наверное, хочешь туда пойти. Она тебя ждёт.
Затем она наклонила голову и нежно, очень аккуратно обхватив ртом голову замороженной камбалы, стала пропихивать её целиком внутрь. Вскоре она начала кашлять.
Самохин отвернулся от магазина и побежал прочь.
Позади него послышался сдавленный, глухой кашель, заглушающий звуки водовоза.
Он бежал, что есть сил, не обращая внимания ни на дождь, ни на усталость. Чем дальше он бежал, тем меньше мыслей оставалось у него в голове, и тем легче ему становилось. Надо было лишь не останавливаться, просто бежать и бежать вперёд, пока...
Самохин вдруг споткнулся обо что-то, и со всего размаха полетел прямо в лужу, лицом вперёд. Перед самым падением он смог неловко выставить вперёд левую руку, но удар о землю всё равно выбил из него воздух. Бутылка выскользнула из его руки и, завертевшись, покатилась по грязи прямо в мокрую траву.
– Етить-колотить! – донесся из-за спины сиплый голос.
Самохин, шатаясь, поднялся на ноги, и некоторое время просто стоял, шумно вбирая в лёгкие воздух. Дышалось ему с трудом, ладони и лоб сильно саднило. Самохин подставил руки дождю, ладонями вверх, и капли, падавшие на них, стекали на землю окрашенными в ярко-красный.
– Олежка, ты, что ли?
Самохин обернулся. То, что он поначалу принял за кучу старой одежды, кряхтя и пошатываясь, поднималось с земли. Из дождя выплыло рябое лицо с огромным красным носом, похожим на крупный подберёзовик. Самохина тут же обдало крепким перегаром.
– Яшка, – у Самохина отлегло от сердца, – ты опять прямо на дороге спать лёг?
– Я туты не ложился, – шмыгнул носом Яшка. – Я вообще-то домой шёл. Только не дошёл отчего-то.
Он вдруг нахмурился, будто бы вспоминая что-то важное. Затем сунул руку в карман своей залатанной джинсовой куртки и извлёк оттуда бутылку «Столичной». На дне её что-то до сих пор плескалось.
– А-а-а, – поморщился Яшка. – Вот отчего.
Самохин нахмурился.
– Будешь? – протянул ему бутылку Яшка. – Я не могу уже, сил нет. Вот уже третий день пью, деньги все спустил, жена домой не пускает – хотя я прихожу... – он икнул. – Ну, или хочу прийти. Не помню.
Самохин со вздохом принял бутылку, открутил пробку и сделал большой глоток. Водка легко пошла вниз по горлу, согревая внутренности, возвращая в чувство. Самохин закашлялся.
– Погоди-ка, – до него вдруг дошло. – Какой, говоришь, день ты пьёшь?
– Какой-какой, – обиженно забормотал Яшка. – Какой надо.
– Ты, случайно, из бассейна не пил?
Яшка задумался. Затем неуверенно помотал головой:
– Я, Олежа, водой не запиваю. Хотя деньги-то у меня все вышли... Может и пил, не помню. Етить тебя налево, – он облизнул сухие губы, – воды-то теперь хочется...
– Ну а рыбы, – сказал Самохин, – рыбы погладить не хочется?
– Чего? – вытаращился на него Яшка.
Самохин не нашёл слов, чтобы ему ответить. Бег и водка прочистили ему голову, и теперь всё происходящее скорее напоминало ему липкий, предрассветный кошмар, от которого он ненадолго очнулся.
Но стоит только вновь закрыть глаза...
– Яшка, – сказал Самохин. – Поможешь мне кое-что найти?
Он сошёл с дороги в высокую, по пояс, траву, и стал искать укатившуюся бутылку из-под кока-колы, наполовину надеясь, что всё это ему почудилось, что никакой бутылки здесь нет и быть не могло. Зелёная трава колыхалась перед его глазами, волновалась и шелестела, вызывая в памяти воду, плещущуюся на дне колодца. Зелень, всюду зелень, словно её глаза...
– Это, что ль? – Яшка поднял бутылку в воздух и повертел её в руках.
– Только не пей, – предостерегающе поднял руку Самохин, – это из бассейна.
– Из бассейна? – лицо Яшки вдруг просветлело. Прежде чем Самохин успел что-либо сделать, он разом прочистил горлышко бутылки от ила и приложился к ней. Он пил долго и жадно, работая кадыком, словно насосом, и, казалось, он никогда не остановится.
Наконец он оторвался от бутылки, утёр губы ладонью и посмотрел на Самохина.
– Ну? – осторожно спросил тот. – А теперь не хочется?
– Чего? – не понял Яшка.
– Ну, рыбы...
– Съесть, что ли?
– Да нет, – сказал Самохин. – Погладить.
Яшка смотрел на него, не мигая. Затем вдруг улыбнулся во все свои немногочисленные зубы и покрутил пальцем у виска.
– Ты чего, – весело сказал он, – больной, что ли? Чего это ты заладил? Про рыбу, да про колодец?
И, неожиданно для самого себя, Самохин стал рассказывать. Он всё говорил, и говорил, и слова рвались из него, потому что держать их в себе было невозможно.
– Да-а-а, – наконец протянул Яшка. Он поднял голову, утёр лицо каплями последними каплями прекращающегося дождя, затем сплюнул в траву. – Русалка-то дело серьёзное. Могла до костей обглодать, а ты бы и глазом моргнуть не успел.
– Не надо опять про кости, – попросил Самохин. От этих разговоров его уже мутило.
– Я вот только чего в толк не возьму, – сказал Яшка. – Как она в колодец-то попала?
– Не знаю, – пожал плечами Самохин.
И правда, спросил он себя, откуда? Не по земле же она в колодец припрыгала, верно?
Вот если только...
– Водовоз, – сказал он вдруг вслух. – Водовоз приезжал совсем недавно, я же помню. А теперь... Теперь приехал ещё один.
Он круто обернулся и хотел было бежать обратно – но уткнулся прямиком в грустные глаза мёртвой камбалы.
Глаза Надежды Теляшки были не менее грустными. Она попыталась улыбнуться ему – настолько, насколько позволяла зажатая в её рту рыба. Вышло не очень. Самохин неловко улыбнулся в ответ.
Продавщица протянула ему что-то на вытянутой руке. Это была маленькая раковина, вся покрытая тиной и песком, будто бы её только что выловили прямо из речки. Самохин непонимающе уставился на неё, и продавщица показала ему взглядом: бери.
Самохин взял раковину в руки. Она была вся холодная и будто бы отчего-то едва заметно вибрировала.
Продавщица сложила пальцы так, будто бы в руке у неё что-то было. Затем поднесла руку к уху и прислушалась. Взглядом показала Самохину делать то же самое.
Он поднёс раковину к уху.
– А-а-а-а-а! – тут же донёсся оттуда девичий крик. Самохин инстинктивно отдёрнулся, затем снова поднёс к уху кулак – уже на почтительном расстоянии.
– Убивают! – кричала русалка из раковины. – Спаси меня! Ваня!
– Не кричи, – попросил Самохин. Русалка не услышала его, и продолжала надрываться.
Надежда Теляшка показала на Самохина, затем сложила ладонь в подобие губ, которые открывались и закрывались. Потом она показала на камбалу, торчавшую изо рта.
– Что за бред, – сказал сам себе Самохин, наклоняясь ближе к мёртвой рыбьей морде. – У рыбы даже ушей-то нет.
– Эй, – обиделась русалка из раковины. – Я всё слышу!
– Что случилось? – спросил Самохин.
– Меня, – торжественно выпалила русалка, – меня прямо сейчас хотят убить!
– Что?
– Убить! – повторила русалка. – Помоги! Ваня!
– Я же говорил, – поморщился Самохин, – меня зовут не Ваня.
– Да не ты Ваня, – ответила русалка. – Точнее, и ты Ваня, но это другой, прошлый Ваня! Помоги, а? Прошу тебя, ну Ва-а-ань...
– Прошлый? – Самохин не верил своим ушам.
– Ну, другой, прошедший... Бывший, вот! – Самохин услышал, как русалка забила хвостом и захлопала в ладоши, вспомнив нужное слово. – Бывший Ваня здесь, он увезёт меня на водовозе и погубит, слышишь, Ваня?
Самохин молча смотрел на мёртвую камбалу. Рыба молча смотрела в ответ.
– Так ты, – донеслось из раковины, – поможешь мне, или нет?
– Хорошо, – сказал Самохин.
Водовозчик был крепким, сильным мужчиной с огромными предплечьями. Он стоял, упершись ногами в бетон, и ухающими рывками поднимал со дна колодца нечто тяжелое. Картуз его был сдвинут на затылок, во рту – зажата зубочистка.
Самохин растерялся. Он думал начать разговор со слов «Не убивайте ее» или «Не трогайте ее, пожалуйста», но теперь все слова оставили его.
И что говорить?
Самохин подошел поближе – водовозчик коротко глянул на него и молча вернулся к работе. Самохин заглянул внутрь.
В колодце было темно. Вниз спускалась крепко свитая веревка. Русалка держалась за нее тонкими руками. Ее огромное сомовье тело было еще скрыто под водой – но водовозчик постепенно вытягивал его наружу. Еще рывок – и вот уже показался длинный спинной плавник.
– Давай скорее! – сказала русалка, озабоченно глядя вниз, на собственный хвост. – А то мы и к ночи не управимся.
– Щас, – коротко ответил водовозчик.
Напрягшись, он богатырским рывком вытянул русалку из воды целиком. Плоский блестящий хвост повис над водой, словно огромная пиявка. Русалка обвила им веревку и теснее сомкнула человеческие кулачки, чтобы не упасть и не сорваться обратно в воду.
– Эй, – осторожно позвал Самохин.
Она подняла голову и крикнула:
– Погоди! Ну, или помоги ему, давай, Ванюша!
– Не надо, – буркнул водовозчик, когда Самохин робко подступил к нему. – Сам.
Вскоре русалка уже сидела на краю бассейна, ёжась от ветра и дождя. Свой массивный хвост она свесила в воду. Дождь барабанил её по плечам. Водовозчик в это время жевал зубочистку и пытался завести забарахливший двигатель.
– Ты же сказала, что он хочет тебя убить, – тупо глядя на русалку, произнес Самохин.
– Так и есть, – вздохнула она. – Он вроде как мой водитель. Мой верный рыцарь, который все возит и возит меня по полям да весям. В конце этого пути я умру. И он знает об этом, но все равно везет меня. Так что он, считай, смерти моей хочет.
– Не понимаю, – помотал головой Самохин.
– А чего тут понимать? – сказала русалка. – Знаешь, как рыбы размножаются?
Самохин ощутил, что краснеет.
– Ничего непристойного, – заметив это, рассмеялась русалка. – Икру мы мечем, икру. Это нерестом называется. Для нереста мы большие расстояния проходим... Мы – это рыбы.
Она с ожесточением ущипнула собственный жирный хвост.
– Из Каспийского моря поднимаемся вверх по реке, затем – по деревням и селам, а в конце пути – в Чёрное море. Там мы умираем. Потому что приходит время умирать. Инстинкт такой у нас. Гонит на нерест. Я же несовершеннолетняя была до этого. А теперь – время пришло взрослеть.
Она помолчала.
– Знаешь, как нерест проходит, Ванюша? Я вижу симпатичного и хорошего парня. У меня запускаются процессы необходимые. Я откладываю икру. В процессе охмурения я выделяю вещества разные, которые ко мне самцов... да и не только самцов приманивают – но все они мне отвратительны, знаешь, Ваня... Нужен хороший парень в моем вкусе, чтобы процессы-то запустились, чтобы я икру смогла отложить. Икру откладываю – и тогда-то ее и оплодотворяет то скопище самцов, которых мои запахи привлекли. Вода моя живая. Но это бесполезно все. Потому что человек не может оплодотворить рыбью икру.
Она рассмеялась.
– Ты пришла сюда, чтобы икру отложить? – с отвращением спросил Самохин.
– Ага. А знаешь, что самое интересное? – сказала русалка. – Не нашла я здесь такого вот хорошего и симпатичного парня. Ошиблась. Икру отложить не смогу. Но процесс-то уже запущен. Все они взбудоражены запахами моими. Мне уезжать отсюда надо – а то эти сумасшедшие меня возьмут и убьют. Вот если бы ты полюбил меня, Вань... – она томно посмотрела на Самохина.
Затем осеклась.
– Но ты, наверное, не станешь.
Самохин молчал. Русалка вздохнула.
– Ну что, Ваня, запрягай тогда. Поедем дальше, будем искать того самого.
– Никуда не поедешь, – сказал вдруг за спиной хриплый, злой голос. – Здесь останешься.
Самохин вздрогнул и обернулся. Позади стоял Яшка, слегка покачиваясь. Дождь лупил его по плечам, заливал лицо. Он улыбался. В правой руке он всё ещё сжимал бутылку.
– Бежать надо, – сказала русалка и поёжилась. – Скоро таких, как он множество будет. Уже идут ко мне, я чувствую. Дождь так на них подействовал, повлекло. Надо было раньше уходить, да я всё на тебя надеялась...
Водовозчик схватил русалку под мышки и, матернувшись, потащил к машине. Хвост оставлял на влажной земле толстую извилистую полосу.
– Задержи его пока что, Ваня! – крикнула русалка. – Помоги на последок!
– Зачем его... – Самохин посмотрел на Яшку, и еле успел поднять руку – бутылка ударила по кисти, осыпала лицо осколками. Вскрикнув, он отступил назад, удивлённо смотря на Яшку с разбитой бутылкой в руке. – Ты чего, а? Успокойся!
– Сейчас я тебя успокою, – Яшка медленно, тяжело двинулся в его сторону. – Украсть решили, да не тут-то было! Меня не проведёшь!
Позади Яшки из пелены дождя стали появляться фигуры.
– В кабину! Клади меня в кабину прямо, а то не успеем, – закричала сзади русалка.
Яшка взвыл и бросился вперёд, размахивая «розочкой». Живот Самохина обожгло болью, и он, зашипев, попытался оттолкнуть пахнущего перегаром сумасшедшего от себя.
– Н-на тебе, – рычал Яшка. – Н-на, жулик! Не проведёшь! Н-на!
Самохин пропустил ещё один удар, и «розочка» прочертила ему по лбу. Взревев от боли, он оттолкнул от себя Яшку, и тот упал наземь, тут же вскочил – и бросился на водовозчика, засовывающего в кабину русалку. Тот попытался обернуться и прикрыть лицо рукой, но Яшка оказался проворнее, и сильно, с размахом всадил «розочку» ему под затылок. Самохин подхватил камень, бросился к нему. Пальцы нащупали Яшкин воротник, отвели назад голову.
