Текст книги "Тексты магии и магия текстов: картина мира, словесность и верования Восточной Азии"
Автор книги: А. Соловьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Тексты магии и магия текстов: картина мира, словесность и верования Восточной Азии
под науч. ред. И. С. Смирнова
Orientalia et Classica
V (LXXVI)
Серия основана в 2001 г. С 2020 г. издается НИУ ВШЭ
Главный редактор серии – И. С. Смирнов
Редакционная коллегия серии:
В. И. Брагинский (SOAS, London), Мицуёси Нумано (Tokyo Univ., Japan), Ли Чжэнжун (Beijing Normal Univ., China), А. Н. Мещеряков (ИКВИА НИУ ВШЭ), А. Г. Сторожук (Востфак СПбГУ), Н. В. Козлова (Государственный Эрмитаж), А. И. Иванчик (ИКВИА НИУ ВШЭ/Univ. of Bordeaux, France), И. С. Архипов (ИКВИА НИУ ВШЭ), Н. В. Брагинская (ИКВИА НИУ ВШЭ), И. С. Смирнов, председатель (ИКВИА НИУ ВШЭ), Manfred Krebernik (Universitaet Jena, Austria), Alexander Treiger (Dalhousie University, Canada), Маргалит Финкельберг (Israel Academy of Sciences and Humanities), Л. Е. Коган (ИКВИА НИУ ВШЭ)
Составители и ответственные редакторы выпуска:
Е. В. Волчкова, О. М. Мазо, А. А. Соловьева, А. Б. Старостина
Рецензенты:
д-р филол. наук И. В. Кульганек,
д-р филол. наук О. Б. Христофорова
Опубликовано Издательским домом Высшей школы экономики http://id.hse.ru
© Авторы, 2022
© Составление. Волчкова Е.В., Мазо О.М., Соловьева А.А., Старостина А.Б., 2022
* * *
Предисловие
Мы представляем заинтересованному читателю коллективную монографию, замысел которой призван отразить многообразие исследовательских направлений – как локальных, так и междисциплинарных – видного отечественного ученого, академика РАН Б. Л. Рифтина. Потребовалось много усилий авторов разных поколений, профессиональной выучки, таланта, наконец, чтобы в весьма приблизительной полноте представить редкую многоликость его научных устремлений – тематическую, хронологическую, географическую.
Для того чтобы оценить масштабность задачи, достаточно ознакомиться с первым разделом книги, в котором коллеги, друзья, ученики Б. Л. Рифтина рассказывают о его научной судьбе. Статья С. Ю. Неклюдова и И. С. Смирнова, при всей ее краткости и эскизности, – самый полный на сегодня очерк сделанного Б. Л. Рифтиным в науке. Тан Мэн Вэй дополняет ее «тайваньским эпизодом» в жизни ученого: несколько лет Борис Львович провел на острове, занимаясь полевыми исследованиями фольклора коренных народностей и бытующих там различных версий легенды о Гуань-гуне. Благодаря любезности С. Ю. Неклюдова раздел дополнен уникальными фотографиями из его личного архива, запечатлевшими в том числе Б. Л. Рифтина, неоднократно в 70-е годы ездившего в экспедиции в Монголию.
Второй раздел посвящен восприятию и осмыслению иных культур как на Востоке, так и на Западе, а также неизбежной трансформации, которой подвергается в ходе этого процесса чужая традиция. Диалог культур Японии, Китая и Запада анализирует Е. К. Симонова-Гудзенко на примере символически насыщенного и наполненного аллегориями свитка японского художника XVIII в. Сиба Ко:кан. Искаженная интерпретация дипломатической практики при дворе китайского императора эпохи Тан, как демонстрирует в своей статье М. В. Грачев, легла в основу складывавшегося политического мифа об исключительности японской империи. В свою очередь, формирование образа Китая в России в первой половине XIX в., как показывает статья К. М. Тертицкого, происходило в том числе через фильтр переводов на западные языки и отражало структуру интересов образованной части российского общества.
В третьем разделе речь идет не только об институциональных религиях – даосизме и буддизме, – но и о придворных гаданиях, не относящихся непосредственно к таким религиям, а также о современных тайваньских «книгах добра» (шань шу), которые существуют на периферии поля народных религий. Обе статьи о даосизме посвящены разным этапам развития школы Цюаньчжэнь. И. В. Белая исследует мифопоэтическую образность стихотворений даосской наставницы XII в. Сунь Бу-эр, входившей в число основателей этой школы. П. Д. Ленков разбирает некоторые проблемы интеграции буддийских элементов в сотериологию той же школы на материале трактата XVII в. «Лун мэнь синь фа». В статье К. Г. Маранджян дана характеристика японскому изобразительному жанру, начало которому положила буддийская практика «медитации над девятью этапами смерти», а также рассмотрена традиция поэтических текстов, связанных с этим жанром. Исследование Н. А. Чесноковой освещает роль придворных гадателей («толкователей знаков»), специалистов в области «теории о ветрах и водах», в сакрализации власти монарха в средневековой Корее. В. М. Майоров сравнивает современные «книги добра», ходящие на Тайване, с принадлежащим к тому же жанру памятником XIV в. «Мин синь бао цзянь», прекратившим циркуляцию в материковом Китае, но оставшимся востребованным в других странах региона, и приходит к выводу о том, что из «побуждающих к добру» сочинений преимущественно секулярного содержания шаньшу трансформировались в религиозные тексты.
В четвертом разделе собраны исследования, посвященные актуально-мифологическим представлениям, отраженным в повествовательных и ритуальных практиках народов Вьетнама, Монголии и Китая. В материалах Е. В. Гордиенко и Ж. М. Юша рассмотрены современные культы локальных духов, связанных с родовыми и общинными традициями. Е. В. Гордиенко уделяет большее внимание устным дискурсивным практикам и анализу интерпретационных моделей повествований о духах-покровителях общин (тханьхоанг) во Вьетнаме. Исследование Ж. М. Юша сосредоточено на рассмотрении и анализе обрядовой практики освящения ритуальных сооружений (обо) у современных тувинцев Китая. В статье А. Д. Цендиной рассматриваются гадательные практики монголов, известные по письменным источникам. Особое внимание в работе уделено анализу переводного памятника «Нефритовая шкатулка», чрезвычайно популярного в монгольской среде в XIX в.
В пятом разделе, посвященном литературе и фольклору, рассматриваются особенности китайских литературных жанров, фольклорные сюжеты народов Китая и особенности калмыцкого эпоса. Китайской словесности посвящена статья Л. В. Стеженской. Автор подробно разбирает жанровые особенности диалогов дуйвэнь (ответ на вопрос) и дуй (экзаменационный ответ на вопрос, заданный в специальном императорском эдикте), описанных в средневековом трактате Лю Се «Вэнь синь дяо лун». В статьях по китайскому фольклору рассмотрено взаимодействие с инокультурными сюжетами. А. Б. Старостина, анализируя рассказ «Моу Ин» из средневекового сборника «Сяо Сян лу» («Записи с берегов рек Сяо и Сян»), показывает, что в нем впервые зафиксирован сюжет о свате-мертвеце, пришедший в Китай с Запада. В статье О. М. Мазо обсуждаются варианты нарративов о почтительном сыне Дин Лане в различных регионах Китая, а также их связи с сюжетами преданий ицзу и лаху. Б. Ю. Сенглеев исследует сюжет и структуру описаний поединков героя калмыцкого исторического фольклора Мазан-батара и сравнивает их с другими эпическими традициями.
Последний раздел исследует проблему преломления классических жанров, верований и традиций в современном мире с его новыми запросами и средствами выражения. В. Б. Виногродская анализирует популярный продукт китайских «новых медиа» в стиле «куриный бульон для души» и возводит его к традициям дидактических сочинений, афоризмов «чистых бесед» и чань-буддийских притч. В статье Е. В. Волчковой рассматривается трансформация культов божеств-покровителей приворотной магии в контексте эволюции народной религиозной традиции современного Тайваня. Р. С. Лашин на основании творчества писателя Май Цзя показывает, как в Китае был переизобретен жанр шпионского романа, синтезировавший западную литературную традицию с элементами жанра «красной классики» и отражающий растущий в китайском обществе спрос на патриотическую героику.
Творчество Б. Л. Рифтина вдохновляет на продолжение разработки начатых им тем. В числе результатов этой деятельности – основание регулярной международной конференции «Рифтинские чтения», а также издание данной коллективной монографии, которую можно назвать продолжением фестшрифта к 75-летию академика Б. Л. Рифтина «Китай и окрестности: мифология, фольклор, литература» (2010).
Е. В. Волчкова, О. М. Мазо,И. С. Смирнов, А. А. Соловьева, А. Б. Старостина
Борис Львович Рифтин: синолог, фольклорист, филолог
Академик синологии
С. Ю. Неклюдов, И. С. Смирнов
Б. Л. Рифтин (1932–2012) – известный отечественный китаевед, доктор наук, академик РАН. Статья посвящена основным направлениям его научной деятельности, в частности вкладу в изучение китайских классических романов, китайской и монгольской устной сказовых традиций, китайской мифологии, мифологии аборигенов Тайваня, дунганского фольклора, китайского лубка (няньхуа) и истории русского китаеведения.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Б. Л. Рифтин, российская синология, китайский фольклор, китайская литература
В гуманитарном знании есть области, редко посещаемые исследователями. Это не значит, что они хорошо изучены или малозначительны для культуры (и мировой, и национальной); зачастую дело обстоит как раз противоположным образом. Причина невнимания к ним обычно обусловлена инерцией научной традиции, которая следует когда-то сложившимся приоритетам и не испытывает потребности в их корректировке. Положение специалистов в данных областях двойственно: с одной стороны, их уникальность несомненна и, как правило, признается научным сообществом, но с другой – такой специалист не может не испытывать своего рода «научного одиночества», обусловленного дефицитом диалогических отношений с коллегами, не владеющими или не интересующимися его предметом.
Подобным предметом является китайский фольклор. Отношение к культуре Китая почти исключительно как к письменной привело к тому, что тексты китайской устной словесности (на самом деле чрезвычайно обширной), как и вообще народные традиции Китая, изучались относительно мало – во всяком случае, за пределами своей страны. Специалисты в данной области чрезвычайно редки, за долгие годы востоковедческих занятий нам посчастливилось встретить (опять-таки за пределами Китая) лишь одного китаеведа-фольклориста – Бориса Львовича Рифтина (нынче, трудами его учеников, ситуация несколько улучшилась), хотя, конечно, синологическая квалификация этого замечательного ученого подобным определением отнюдь не исчерпывается.
Область научных исследований Б. Л. Рифтина – китайский классический роман и устная сказовая традиция, дунганский фольклор и китайское народное искусство, китайская мифология и мифология аборигенов Тайваня, взаимосвязи литератур Дальнего Востока (особенно китайско-монгольские литературно-фольклорные взаимосвязи) и история русского китаеведения. Он – автор нескольких сотен печатных работ, многие из которых опубликованы на китайском, японском, вьетнамском, английском и немецком языках.
Б. Л. Рифтин (по-китайски Ли Фу-цин 李福清), доктор филологических наук, академик РАН, родился в 1932 г. Ленинграде, в 1955 г. окончил китайское отделение Восточного факультета Ленинградского (ныне Санкт-Петербургского) университета, а после окончания университета переехал в Москву и в феврале 1956 г. поступил научным сотрудником в Институт мировой литературы АН СССР. Здесь он и работал более пятидесяти пяти лет, пройдя все ступени научной иерархии (от «младшего» до «главного») и возглавлял Отдел литератур Азии и Африки ИМЛИ. Здесь он подготовил кандидатскую и докторскую диссертации, выпустил подавляющее большинство своих трудов, был избран членом-корреспондентом АН СССР (1987) и действительным членом РАН (2006). С 2005 г. он являлся также профессором Института восточных культур и античности РГГУ, где читал курсы по китайскому фольклору, китайскому классическому роману и источниковедению.
Б. Л. Рифтин был профессором одного из тайваньских университетов, почетным профессором Ляочэнского университета и Синьцзянского педуниверситета (КНР), зарубежным профессором Нанькайского и Шаньдунского университетов (КНР). Он постоянно принимал участие в международных симпозиумах в КНР, на Тайване, в Японии, США, Германии, Чехии, Словакии, выступал с научными докладами и лекциями в Китае, Германии, Англии, Голландии, Австрии, Вьетнаме, Японии, США и в других странах. Научный авторитет Б. Л. Рифтина чрезвычайно высок. Он был членом многочисленных редколлегий востоковедческих журналов и книжных серий, лауреатом Государственной премии СССР (1990), его деятельность отмечена наградами Тайваня (1993) и КНР (2003, 2007, 2010).
Когда заходила речь об учителях, Борис Львович называл три имени: В. М. Алексеев, В. Я. Пропп, Е. М. Мелетинский.
От замечательного отечественного синолога, академика В. М. Алексеева, профессора Восточного факультета ЛГУ, студент-китаист усвоил принцип комплексного изучения литературы, фольклора, народного искусства и народных верований; под его влиянием сложилось отношение к китайской литературе не как к изолированному феномену, а как к части мировой литературы, с одной стороны, и словесности дальневосточного ареала – с другой (хотя для синологии такой подход отнюдь не самоочевиден). Впоследствии в своей научной деятельности Борис Львович распространил подобный принцип на исследование мифологических, сказочных и эпических традиций Китая (в частности, обратившись к проблеме миграции индийских сюжетов в дальневосточный регион) и сделал это исследование в полном смысле слова компаративным.
С именем В. М. Алексеева связана и многолетняя деятельность Б. Л. Рифтина как собирателя, исследователя и издателя няньхуа – своеобразных китайских лубков на разнообразнейшие фольклорные, театральные и прочие сюжеты. В. М. Алексеев был первым синологом, увидевшим в простонародных картинках серьезный элемент китайской культуры. Еще в студенческие годы В. М. Алексеев попытался понять смысл попавшейся ему на глаза народной картины из собрания ботаника Комарова, но не преуспел в этом; не смогли или не захотели помочь ему и преподаватели – как русские, так и китайцы. Только оказавшись в Китае, молодой магистрант смог постепенно проникнуть в многозначный мир народных изображений, построенных, как правило, на сочетании различных изобразительных и словесных ребусов. В. М. Алексеев собрал замечательную коллекцию китайских народных картин, но опубликовать их не смог – подобный альбом требовал серьезных денег на издание, а найти их не удалось.
Не удалось напечатать при жизни В. М. Алексеева и почти ничего из написанного им о китайских лубках. Б. Л. Рифтин сделал очень много для того, чтобы через пятнадцать лет после смерти ученого появился сборник его статей. С тех пор Борис Львович не оставлял занятий народными изображениями, сосредоточившись на сюжетах лубочных картин. Он первым в синологии сумел показать, как воплощаются в народном искусстве сюжеты двух романов-эпопей – «Троецарствия» и «Речных заводей», как взаимодействуют письменная литература и народные традиции. В 1991 г. в Пекине был издан подготовленный Б. Л. Рифтиным альбом, в котором не только представлены уникальные лубки, но и сделана фундаментальная попытка классифицировать изображения по типам. Продолжением этой работы стало исследование о связи словесных и изобразительных картин в китайской традиционной словесности.
Как профессиональный фольклорист Б. Л. Рифтин получает подготовку у В. Я. Проппа – также еще в студенческие годы, в течение трех лет (1952–1955) слушая его курсы и занимаясь в его семинаре (на филологическом факультете и на факультете народов Севера ЛГУ). Интерес к фольклору неразрывно связан с интересом к живой устной традиции. И вот, начиная с первого курса и на протяжении ряда лет (1951, 1953, 1954), Б. Л. Рифтин ездит для изучения диалектов разговорного китайского языка в Киргизию к дунганам – китайским мусульманам, относительно недавним выходцам из Китая. Работая в колхозе подручным каменщика, он впервые слышит исполнение сказок и песен, делает свои первые записи сказочных текстов (они положили начало его исследованиям как собственно дунганской, так и китайской сказки). Там же слышит он и сказание о Великой стене, которое впоследствии ляжет в основу его кандидатской диссертации (1961) – в ней по письменным источникам, по фиксациям устной традиции Б. Л. Рифтину удается проследить особенности более чем тысячелетнего развития данного сюжета в его разных жанровых воплощениях, показав тем самым, какие безграничные возможности для изучения истории фольклора дает материал китайской словесности.
До конца жизни В. Я. Пропп внимательно следит за научной деятельностью своего ученика. В отзыве на его докторскую диссертацию он подчеркивает, что автору успешно удалось «установить закономерности перехода литературной эпопеи, имеющей своим источником фольклор, обратно в устную сказовую традицию», рассмотреть обе направленности движения между фольклором и литературой. Он высоко оценивает мастерство, с которым проанализирована «совокупность всей художественной системы традиционного прозаического сказа, включая формы исполнения (речь, жесты, мимику, интонацию), это мог сделать только живой и вдумчивый слушатель, по книгам этого не сделаешь» (и действительно: в Пекине Б. Л. Рифтин имел счастливую возможность ознакомиться с исполнением народного сказа, так сказать, в естественных условиях). По мнению Владимира Яковлевича, «хорошо раскрыта фактура фольклорных произведений, а именно она в первую очередь определяет успех у слушателей и художественность изложения. Точно и четко показано в работе, как авторский текст переходит в фольклор и что при том получается, очень хорошо говорится о детализации описания в письменном и устном повествовании, об отличии между эпическим и драматическим искусством. Продуманно решается спорный вопрос о взаимоотношении между сказительским текстом, письменной литературой и традиционным фольклором». В. Я. Пропп поддерживает как предложенную Б. Л. Рифтиным методику «сопоставления вариантов китайского прозаического сказа с разбивкой на отдельные действия», так и «введение новых терминов (“узлы”, “интервалы”, “плоскости повествования”)». Можно добавить, что методика Б. Л. Рифтина действительно может быть весьма продуктивно использована в гораздо более широком круге фольклористических исследований.
Примечательно, что зачисляется Борис Львович в ИМЛИ в один день с Е. М. Мелетинским, также оказавшим сильнейшее влияние на молодого востоковеда в его сравнительно-типологических занятиях мифом, сказкой и эпосом. В частности, именно под этим влиянием Б. Л. Рифтин продолжил работу (начатую еще В. М. Жирмунским) по компаративному расширению круга типологически однородных эпических мотивов, вводя в него китайский материал, до того совершенно неосвоенный; для синологии это еще один убедительный опыт включения самобытных традиций Китая в контекст мировой культуры. С другой стороны, Борис Львович впервые в филологии последовательно применил к китайскому фольклору аналитические приемы русской фольклористики. Первым в отечественной науке обратился Б. Л. Рифтин и к углубленному исследованию китайской мифологии, причем не только древних традиций, реконструируемых по книжным памятникам, но и к ее живым формам, связанным с современными религиозными культами (что также раньше не делалось). Результат – монографии, статьи на русском и китайском языках, грандиозные библиографии по данному предмету.
В 1970-е годы Борис Львович много занимался китайскими сюжетами в монгольском фольклоре, прежде всего – синтетическим жанром «книжных сказов» (бэнсэн улигэр), причудливо сочетающим в себе стилистические черты монгольского героического эпоса с тематикой китайских историко-авантюрных повествований. Он ездил в монгольские фольклорные экспедиции (1974, 1976, 1978), записывая и изучая уникальные образцы творчества восточномонгольских эпических певцов (хурчи).
С 1992 по 1998 г. Б. Л. Рифтин преподавал в университетах Тайваня, читал на китайском языке китайским студентам курсы по китайскому фольклору (один год – также и русскому), китайскому классическому роману и русско-китайским отношениям (до ХХ в.). Кроме того, он руководил научной программой по собиранию и изучению устных традиций аборигенов Тайваня. Это второй случай в русской науке после Н. А. Невского, еще в 1920-е годы собиравшего фольклор в этих краях. Борис Львович ездил по следам своего знаменитого предшественника, дополняя его наблюдения и отмечая изменения, которые произошли в течение этих семидесяти лет.
Особо надо остановиться на теоретических штудиях Б. Л. Рифтина в сфере китайской и, шире, дальневосточной словесности. В целом ряде его работ делается весьма небезуспешная попытка рассматривать литературы Востока в контексте всемирной литературы, распространить – с соответствующими дополнениями и коррекцией – западные литературоведческие категории на восточный материал, не лишая его оригинальности и самобытности. Так, исследуя проблему жанра в китайской литературе и признавая приемлемость этого понятия для средневековой китайской словесности, Б. Л. Рифтин подчеркивает эффективность собственно китайских механизмов складывания и оформления жанровых категорий посредством фиксации их в соответствующих антологиях – прозаических и поэтических.
К этому направлению ученой деятельности Б. Л. Рифтина примыкают его работы о переводе с китайского языка на русский известных литературных произведений, главным образом прозаических. Здесь нельзя не выделить масштабную статью, в которой буквально слово за словом разбирается работа академика В. М. Алексеева по воссозданию на русском языке блестящего стиля великого китайского новеллиста Пу Сун-лина (Ляо Чжая); кроме другого русского перевода и перевода на английский для сравнения привлекается перевод и на современный китайский язык. Используя введенные М. Л. Гаспаровым понятия «точности» и «вольности» перевода, Б. Л. Рифтин убедительно свидетельствует о высочайшем мастерстве В. М. Алексеева – создателя особого языка для возможно более полной передачи стилистической многослойности и лексического изобилия китайского оригинала.
Необходимо, наконец, упомянуть об удивительной способности Бориса Львовича находить в разных библиотеках мира неизвестные исследователям образцы художественной словесности старого Китая. Об этих находках расскажут такие публикации Б. Л. Рифтина, как «Дополнения к каталогам китайских романов и произведений простонародной литературы», «Каталог печатных изданий простонародной литературы провинции Гуандун из собраний России». В Санкт-Петербурге он отыскал рукопись великого романа «Сон в Красном тереме», в Москве – рукопись несохранившегося в Китае старинного романа «Гу ван янь» («Хотите – верьте, хотите – нет»). Не случайно вокруг имени Б. Л. Рифтина – книжного археолога слагались легенды. Говорят, однажды, беседуя с директором Пекинской библиотеки в его кабинете, он заметил, что под ножку старинного книжного шкафа для устойчивости подложена стопка бумаг с иероглифами. Приглядевшись, Б. Л. Рифтин настоятельно попросил у хозяина разрешения посмотреть на бумаги, а когда, уступая упорству гостя, шкаф приподняли, оказалось, что устойчивость ему придавал старинный, никому не известный ксилограф. Что ж, порой легенда говорит о человеке больше, чем самая правдивая история.
Если отвлечься от того огромного значения, которое труды Б. Л. Рифтина имеют для китаеведения (шире – для изучения словесности всего дальневосточного региона), и кратко резюмировать уникальный исследовательский опыт ученого, то следует признать следующее: современное исследование устной и книжной словесности достигает тем больших успехов, чем эффективнее используются методы сравнительного и типологического анализа. В книгохранилищах и архивах, в дунганской деревне и в павильоне пекинского сказителя, в монгольских степях и у аборигенов Тайваня Борис Львович всегда оставался верен сравнительному и типологическому методам, рассматривая каждое явление не только в его своеобразии, но также в широком контексте мировой литературы и мировой культуры.
Была одна важная область деятельности ученого, в которой Б. Л. Рифтин десятилетиями преуспевал до обидного мало, – преподавание, или, говоря возвышенно, воспитание научной смены. Это тем более досадно, что каждый, кто когда-нибудь обращался к Рифтину за научной консультацией (а это, без преувеличения, практически все действующие наши китаеведы!), помнит, сколь безотказен и самоотвержен бывал он в поисках ответов на любой профессиональный вопрос, как часами возился с безвестным студентом или помогал маститому коллеге. В Рифтине чувствовался прирожденный наставник, и отсутствие учеников, способных воспринять от него бездну синологической премудрости, огорчало не только его самого.
Эту вопиющую несправедливость удалось отчасти исправить, увы, только ближе к концу жизненного пути ученого. Когда в нашем тогдашнем Институте восточных культур и античности открылась специализация по китаеведению, пригласить преподавать Б. Л. Рифтина было поистине делом чести. Согласился он с присущей ему благородной простотой, не кокетничал занятостью, не ссылался на годы (и вправду немалые!), даже зарплатой не поинтересовался. Начал приезжать и читать лекции. Сначала первокурсникам «Введение в синологию» (кстати, единственный курс, который сам успел прослушать у великого Алексеева), раздел «Словари и справочники». Нужно было видеть, как ранним утром маститый ученый спешит к университетскому подъезду с тяжеленным рюкзаком книг. «А как же иначе, нужно, чтобы студенты с самого начала привыкали к словарям, знали, где что искать», – неизменно уверял он молодых коллег.
Повзрослевшим студентам-китаистам академик Б. Л. Рифтин начал читать курс китайского фольклора. Мы, преподаватели, прекрасно понимали, как несказанно повезло нашим подопечным: профессор обладал обширными, уникальными познаниями в предмете. Хочется думать, они оценили не только выдающуюся синологическую эрудицию лектора, но и доброту Бориса Львовича, его нечиновность, доступность, старомодную его учтивость и уходящую, к сожалению, из преподавательского обихода пунктуальность.
В память такого человека и ученого Институт классического Востока и античности НИУ ВШЭ и начал проводить Рифтинские чтения, которым, как и трудам Б. Л. Рифтина, суждена, надеемся, долгая жизнь.
