Текст книги "Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов (Том 2)"

Автор книги: А. Спиридович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Англичане поразили графа своей национальной силой, сознанием ее, верой в нее. Французы – героизмом. Бриан был очень важен, высокомерен, даже не предложил сесть. Пуанкаре просил передать Его Величеству, премьеру и министру путей сообщения Трепову просьбу, чтобы Мурманская дорога была закончена к осени. Министры и были предупреждены. Но ни один из них не доложил о этом Государю. Государь вспомнил Пуанкаре и как тот предвидел войну и говорил:

"Ваше Величество, я чувствую войну в воздухе".

Государь спросил графа, не видел ли ой Альберта Томаса, и, услыхав – нет, сказал: "жаль, что вы с ним не познакомились, это замечательный человек". Разговор продолжался 25 минут. Подбежал Наследник. Олсуфьев не удержался сказать: "Ваше Императорское Величество, какая прелесть Ваш Наследник Цесаревич". Государь улыбнулся и ответил: "Это единственное мое утешение".

Граф Олсуфьев был очень доволен беседой. Государь показался ему "здоровым, очаровательным, тонким человеком". Про разговор с немцами в Стокгольме Олсуфьев не говорил. Графу показалось, что в Ставке на Государя очень давили представители иностранных держав. Давили, скажем мы, старались влиять, но и только. Никто так твердо и самостоятельно не вел русскую национальную линию с иностранцами, как Император Николай Второй, Слабость в этом отношении Сазонова, его угодничество перед союзниками были одной из причин его увольнения. Этой излишней угодливостью страдала Ставка Вел. Кн. Николая Николаевича.

Граф Олсуфьев был принят Императрицей Александрой Федоровной. Императрица показалась ему сухой, холодной, не знающей о чем говорить. Это не удивительно. Царица считала графа москвичом и близким к оппозиционному окружению Вел. Кн. Елизаветы Федоровны.

{105} У Императрицы Марии Федоровны прием графа был теплый, симпатичный обаятельный.

Зимою 1916 года граф Олсуфьев оказался в явной оппозиции правительству. Одна из его речей в Гос. Совете была очень резка.

21 июля вернулся из отпуска мой начальник генерал Воейков. Его возвращение произвело настоящую сенсацию. В ту поездку он, кажется, кончил с финансированием своей Куваки. Он показал чек на миллион рублей Наследнику, с которым очень дружил. Наследник побежал и рассказал о миллионе и Государю, свите и всей прислуге. Вскоре все только и говорили о Воейкове, Куваке и о миллионе. Мы, подчиненные генерала, кажется, радовались больше всех, что он разделался, наконец, с Кувакой, которая так много вредила ему в глазах общества. 27 июля в Могилев вновь приехала Царица. Ей снова нездоровилось. Накануне своего отъезда Государыня видела у Вырубовой "Старца". Он лишь за несколько дней перед тем вернулся из Сибири. Он уже успел передать через Вырубову, что на фронте не надо очень упорно наступать. Что всё равно победа будет на нашей стороне. Не надо лишь торопиться. Это только увеличивает потери. Царица привезла и лично передала Алексееву образок от "Старца".

Пробыв в Могилеве неделю, Царица уехала 3 августа в Царское Село. То был период прилива религиозного увлечения "Старцем".

Он совпадал, обычно, с его отсутствием. Вызывался предстоящим отъездом. 6 августа Царица видела "Старца" у Вырубовой. Он передал для отсылки Государю привет и цветок. 7-го Царица исповедывалась, а 8-го причащалась. 9-го Распутин уехал в Сибирь. С ним поехали его поклонницы: Вырубова и Ден. Они ехали в Тобольск поклониться мощам вновь прославленного угодника. Перед отъездом Распутин имел длинный разговор со Штюрмером и советовал ему видеть почаще Царицу и советоваться с ней по всем делам государственным. – Она, ты знаешь, парень, ух какая, всё знает, всё понимает лучше нас. Так говорил "Старец".

Совет этот Штюрмер выполнял усердно. В этот период {106} по Петрограду пошла сплетня, что Царица хочет быть регентшей, дабы облегчить уставшего Государя. Слух шел от одной дамы, близкой Штюрмеру, и потому считали его верным. Слух дошел и до иностранных посольств, которые легкомысленно верили ему, слишком полагаясь на своих светских информаторов обоего пола. У посла Палеолога эти сплетни отразились даже в его воспоминаниях, изданных в Париже, не к чести серьёзного автора-дипломата.

В начале августа Румыния, после долгого колебания и бесконечных переговоров, стала на сторону союзников. Штюрмер считал это своим дипломатическим успехом. Кто знал, как работал над этим Сазонов, подсмеивались. Генерал Алексеев смотрел на присоединение к нам Румынии пессимистически. Румынская армия была в весьма плохом состоянии. Была необучена и плохо снабжена всем необходимым. Присоединение Румынии к союзникам только лишь увеличивало длину нашего фронта войны и возлагало на Россию новую тяжелую обязанность по охранению Румынской территории и по помощи Румынской армии. То была тяжелая для нас обуза. Военные, понимавшие дело и знавшие истинное плачевное состояние Румынии, бранились. Дальнейшее показало, насколько эти пессимисты были правы. Вскоре в Ставке появилась Румынская военная миссия. То были блестящие, элегантные, в красивых формах, офицеры.

18 августа Юго-Западный фронт перешел в наступление всеми своими армиями. Снова стали приходить хорошие вести об успехах.

В этот день Государь принимал генерала Безобразова, о чем много говорили. Безобразов Владимир Михайлович, лейб-гусар Его Величества по началу службы, бывший командир Кавалергардского Ее Величества Марии Федоровны полка, командир Гвардейского корпуса, один из представителей русской родовитой аристократии, подвергся жестоким нападкам и нареканиям за действия на Стоходе. В прошлое наступление фронта Брусилова, Безобразов, как начальник гвардейского отряда на Стоходе, со своим начальником штаба, графом Игнатьевым, как утверждали тогда военные того фронта, были виновниками больших потерь гвардии.

{107} Вследствие плохой предварительной рекогносцировки, часть гвардии была заведена при наступлении в болото и подверглась жесточайшему артиллерийскому, пулеметному и авиационному огню неприятеля. Действительными виновниками той катастрофы были два офицера Генерального штаба, производившие ту рекогносцировку, но ответственность пала, прежде всего, на высшее гвардейское начальство. Это начальство: Безобразов, командиры 1-го корпуса В. Кн. Павел Александрович, 2-го корпуса генерал Раух и Начальник штаба граф Игнатьев, по утверждению Брусилова, не отвечали своему назначению. Блестящая гвардия находилась в прекрасных руках для мирного парадного времени, но не для войны. Отовсюду шли жалобы. Родзянко, у которого сын был в Преображенском полку, а три племянника в Кавалергардском, после боев на Стоходе, посетил некоторые места того фронта, беседовал с Брусиловым и наслушался много жалоб, как от Брусилова, так и от молодежи. Все возмущались и просили доложить Царю. По уговору с Брусиловым, Родзянко написал ему о том письмо, а тот, при своем уже письме, сообщил всё Алексееву, прося доложить Государю о смене того высшего начальства. Со своей стороны и Царица, наслышавшись много в Петрограде, неоднократно писала Царю о том, что все винят Безобразова за напрасные потери и советовала сместить Безобразова.

Выслушав доклад Алексеева, по совещанию с ним, Государь сместил Безобразова, Вел. Кн. Павла Александровича, Рауха, Игнатьева и еще несколько более мелких начальников. Начальником Гвардейского отряда, который стали называть Особой армией, был назначен генерал Гурко.

Теперь, представившись Государю, Безобразов получил отпуск для лечения на Кавказ и просил Государя, если поправится, дать ему соответствующее назначение на фронте, что ему и было обещано.

23 августа в Могилев приехала Царица с детьми и с А. А. Вырубовой. Все остались жить в поезде. Приезду Великих Княжен, после Государя, больше всех был доволен Князь Игорь Константинович, дежурный флигель-адъютант. Отлично воспитанный, как все Константиновичи, молодой Князь не {108} успел еще схватить правильную манеру почтительного отношения к Государю при посторонних, оставаясь родственником, что безукоризненно и красиво подчеркивали старшие Великие Князья. У Игоря Константиновича это выходило угловато, не в его пользу. Вел. Кн. Дмитрий Павлович забивал Игоря Константиновича своею элегантностью и красивой развязностью. Тогда он еще не был настроен против Их Величеств и был любим всей Царской Семьей. Он много забавлял всех тем летом. Позже я спрашивал себя, не в этот ли приезд Царицы с Вырубовой, встречавшийся с ними ежедневно в поезде, Димитрий Павлович стал понимать о пагубной роли Вырубовой и "Старца", что натолкнуло его, три месяца спустя, принять участие в заговоре против Распутина.

После описанных выше случаев с предложением мне министром Алексеем Хвостовым должностей Астраханского губернатора и Одесского градоначальника, я попал в кандидаты на получение какой-либо должности по администрации. Почему я решил уходить с моего места при Государе? Не знаю. Да позволено мне будет не углублять этого вопроса, а сказать одно слово – судьба.

И вот, в августе, приехавший в Ставку, новый министр Внутренних Дел Александр Хвостов (дядя Алексея Хвостова), сообщил генералу Воейкову об освободившихся вакансиях градоначальников в Ростове на Дону и в Ялте, где, умиравший генерал Думбадзе подал в отставку. Министр просил доложить о том Государю в связи с моим именем. Воейков доложил Его Величеству и, вызвав меня в тот вечер, передал мне следующее: Государь повелел сообщить министру Внутренних дел, что генерала Спиридовича Его Величество в Ростов на Дону не отпустит, а в Ялту никого другого, кроме Спиридовича, не назначит.

Это повеление Его Величества уже и передано министру Внутренних Дел. Объявив мне это, генерал Воейков поздравил меня с таким лестным отзывом Его Величества и посоветовал поехать спешно на вокзал, представиться министру и поблагодарить его. Я поблагодарил генерала. Мы расцеловались. Никто не выдвигал меня так по службе, как генерал {109} Воейков. Переодевшись в соответствующую форму, я поспешил на вокзал. Вагон министра еще ждал своего поезда. Я представился своему будущему начальнику и поблагодарил за выставленную им мою кандидатуру. Хвостов очень симпатично заявил мне, что он тут не при чем и поздравил меня с лестной оценкой моей службы, которую он услышал здесь и с лестной формой, в которую Государю угодно было облечь мое назначение. Я откланялся.

Вскоре затем, увидев меня у пристани, Государь подошел ко мне и сказал: "Поздравляю вас Ялтинским градоначальником. Но не торопитесь уезжать туда. Поживите еще здесь". Государь милостиво пожал мне руку. Я благодарил Его Величество. С этого момента меня начали поздравлять с новым назначением.

Моим заместителем был предназначен один из моих помощников полковник В. X. Невдахов. Этим назначением обходился мой старший помощник полковник М. К. Эвольд-Измайлов, которого не хотели отзывать из Киева, где он с командой нес охрану Императрицы Марии Федоровны. Это было несправедливо. М. К. Эвальд-Измайлов был и старше и опытнее Невдахова. Он был выдающийся офицер по своим нравственным качествам. Но так случилось. Да простит он и мне эту допущенную относительно его несправедливость.

24 августа, опять на пристани, Государь вновь подошел ко мне, подал руку и сказал: – Я второй раз подписал ваше назначение.

Должно быть моя физиономия очень ярко выразила удивление, потому что Государь, улыбнувшись, прибавил:

– Я подписал приказ по военному ведомству.

Государь назначил меня и начальником Ялтинского гарнизона. Совмещение этой последней должности с должностью градоначальника Государь считал для Ялты необходимым. Я был очень рад этому.

24 августа уезжал в отпуск лейб-хирург С. П. Федоров. Я попрощался с ним, а затем и проводил его на вокзал. Он уверял меня, что я скоро вернусь обратно в Петроград, но, как и почему, не объяснял, а только загадочно улыбался и говорил – увидите. Так как он попросту и зачастую {110} разговаривал с Государем и дружил очень с Ниловым, можно было делать всякие хорошие предположения.

25 августа я больше часу провел с доктором Ее Величества Боткиным. Я пришел к нему попрощаться, а он, по поручению Царицы, прочел мне целую лекцию о постановке дела призрения раненых в Ялте и дал указания, что там надо делать, на что надо обратить внимание. По его мнению, там предстояло много работы, и он советовал мне побывать в Петрограде у принца А. П. Ольденбургского и получить от него указания и полномочия. Я съездил с ним в поезд, он впустил капли в глаз Вел. Кн. Анастасии Николаевны и условился с А. А. Вырубовой, когда я смогу приехать к ней попрощаться. Затем мы с ним еще немного позанимались.

Днем мне протелефонировал Воейков и начал шутливым топом: – Я только что прочел в агентских телеграммах, что состоящий в распоряжении Дворцового Коменданта, генерал-майор Спиридович назначен Ялтинским градоначальником. И вот я поздравляю вас; а я этого не знал! – дальше он снова поздравлял и говорил много хорошего.

Я пошел помолиться у Владимирской Божией Матери.

Вечером, в военном кинематографе Вел. Кн. Сергей и Георгий Михайловичи много шутили со мной, вспоминая Ялту. Георгий Михайлович просил зайти, т. к. ему надо о чем-то поговорить серьезно.

Сергей Михайлович шутил, с кем же он будет собирать грибы. Однажды мы собирали с ним грибы в лесу около моей дачи; он подружился с моей дочерью, пил затем у нас чай. В частной жизни он был приятный, остроумный собеседник. Встретился с Н. А. Базили, дипломатической канцелярии. Он стал критиковать мой отъезд; надеялся что мы, все-таки, встретимся скоро по службе, но не в Крыму, а в Петрограде. Граф Граббе, командир Конвоя, присоединился к нему и тоже желал встретиться поскорее в столице.

28 августа, условившись с Дворцовым комендантом, я уже не пошел, как всегда, на пристань с Его Величеством. Генерал представлял всем полковн. Невдахова, как моего преемника. Нервы напряжены до крайности. Как всегда, в последние дни охраны, все кажется, что вот что-нибудь случится.

{111} 29 числа, в три часа дня, Государь осматривал у вокзала санитарный поезд члена Думы Пуришкевича. На платформе выстроилась большая, около батальона, воинская часть и прислуга поезда. Сам Пуришкевич, в походной форме, в погонах статского советника, с Владимиром на шее, молодцевато отчетливо отрапортовал Государю. И когда Государь подал руку, он низко склонился и поцеловал Государю руку. Момент был великолепен. Государь поздоровался со строем. Ответили лихо, весело. Осмотрев весь поезд, Государь был очень доволен. Особенно понравилась солдатская походная библиотека. Государь горячо благодарил Пуришкевича и весь персонал. Когда Государь уходил, все кричали ура, весь батальон махал фуражками, сестры платками. Пуришкевичу все жали руку, поздравляли. Среди солдат и офицеров на фронте он был очень популярен. У него всегда все было.

В тот же день я прощался с командой. Поблагодарил за службу, желал успехов, передал, что Дворцовый комендант принял от меня в последний раз наградной список к 6-му декабря и обещал, что все награды будут даны. Мне поднесли икону Спасителя. Расцеловался со всеми. У многих слезы на глазах, некоторые просто плакали. Благодарили задушевно. Схватили и стали качать. Вынесли в автомобиль на руках. Расстроился я сам очень.

30 августа Дворцовый комендант передал мне, что на вопрос, когда Его Величеству будет угодно принять меня, он получил в ответ, что Его Величество сообщит, когда примет меня. В эти последние дни генерал Воейков почти каждый вечер приглашал меня к себе после обеда. Мы много говорили с ним о будущем. Он посвятил меня в организацию "здравниц" Ее Величества вообще, и в Крыму в частности.

Наступили дни прощальных визитов. Я начал с Великих Князей. Вел. Кн. Сергей Михайлович был болен, не мог меня принять, и я у него лишь расписался. Вел. Кн. Георгий Михайлович спросил, правда ли, что идет большая пропаганда в войсках.

Я ответил, что – да и высказался о том, что, прежде всего фронт надо оберечь от таких господ, как А. И. Гучков и ему подобные. Гучкова, – сказал я, – нельзя и близко подпускать к фронту. Он вносит разврат в среду старших {112} начальников и в офицерство. В смысле развала армии это самый опасный человек. Я развил эту тему.

Великий Князь слушал внимательно и сказал, что при случае он передаст наш разговор Его Величеству.

С Вел. Кн. Дмитрием Павловичем прощание вышло еще более необычайным. Великий Князь встретил меня очень любезно. Он сказал, что сперва он не любил меня, так как ему наговорили на меня всяких нехороших вещей, но, с годами, узнав меня, он переменил свое мнение, и вот, теперь, расставаясь, даже высказывает всё это мне и заверяет меня в своей симпатии. Я поблагодарил и стал откланиваться, но Великий Князь задержал меня, вновь усадил, предложил курить, сам закурил и спросил мое мнение про текущий момент, намекая на Распутина. Считая Князя храбрым офицером (он даже получил Георгия), но очень легкомысленным и несерьёзным человеком, я уклонился от обстоятельного ответа и отшутился тем, что он, как родственник, может легче, чем мы, говорить с Его Величеством на эту тему. Князь расхохотался и просил высказать ему мнение насчет генерала Джунковского. – Только откровенно, – прибавил он. – Правду скажите.

Я знал, что сестра Джунковского, фрейлина, была воспитательницей Великого Князя и его сестры Марии Павловны, когда они были детьми, в Москве. Великий Князь любил генерала. Вопрос поставил меня в трудное положение. Но я решил быть искренним. Я высказал следующее:

– Генерал Джунковский очень хороший человек; по отношению ко мне был всегда очень хорош, но как товарищ министра, заведующий полицией, он был никуда негодным и принес делу много вреда. Во-первых, он уничтожил работу политической полиции по освещению войск, т. е. уничтожил агентуру в войсках и во флоте. Благодаря этому, правительство не знает, что делают революционеры в войсках, а работа у них идет, особенно во флоте. А. И. Гучков, по приказу Джунковского освобожден от негласного наблюдения, которое за ним велось. А он ведет самую пагубную интригу против Государя. Во-вторых, не понимая совершенно дела политического розыска, не зная революционного движения, Джунковский уничтожил Охранные отделения в провинции и {113} передал агентуру снова в руки Губернских жандармских управлений. То есть, вернулся к той старой, отжившей системе политического розыска, которая была изменена умным и опытным министром Плеве, большим знатоком революции и полицейского дела. Недаром же его и убили социалисты-революционеры. Сделал это Джунковский, дабы угодить общественности. Уничтожены Охранные отделения – и Джунковскому пели дифирамбы. Думали, что он уничтожил совсем розыск, но он не уничтожил его, а только из опытных, хороших по организации рук передал в неопытные, дурные, старые. В-третьих, что самое главное, Джунковский провалил самого главного информатора, "сотрудника" Департамента Полиции большевика Малиновского, ведшего, под руководством Белецкого, разрушительную работу среди большевиков и освещавшего перед войной самый центр большевизма – Ленина и его окружение.

Это уже не только ошибка, не только политическое невежество, эго преступление по должности. За подобное действие, за раскрытие сотрудничества Евно Азефа на Департамент Полиции, Лопухина судили и по суду сослали в Сибирь... Вот, что такое Джунковский. Очаровательный светский и свитский генерал и вредный для государства высший начальник политической полиции.

Если у нас что случится в смысле революции, в том будет большая доля вины Джунковского, – так закончил я.

Я увлекся, у меня вышла целая лекция. Князь слушал внимательно. Поблагодарил. Мы распрощались хорошо. Много позже, уже в эмиграции, когда я читал лекции по истории России в организации Димитрия Павловича, Великий Князь сам напомнил мне однажды тот наш разговор. Он соглашался, что революцию делают далеко не одни патентованные, партийные революционеры...

Я зашел попрощаться к генералу Алексееву. Пожелав мне успеха на новом месте, генерал сказал: – ну, что же была у вас служба, теперь в Ялте будет житие!

В Морском отделе Ставки мне разъяснили, что, как Начальник Ялтинского гарнизона, я подчиняюсь Начальнику морских сил, адмиралу Колчаку.

Я навестил А. А. Вырубову в ее купэ, в поезде Ее Величества. Я придал беседе подчеркнуто светский характер. Ни {114} слова о политике. Спросил о здоровье, помогла ли ей Евпатория, была ли довольна моими людьми в Крыму. Говорили друг другу приятные вещи. Оба были неискренни. Я не подавал виду, что знаю про ее интригу против меня с Хвостовым. Она смотрела на меня ясными, детски невинными глазами и мечтала о Крыме. О том, как хорошо и приятно в Ялте. Сказала, что Их Величества очень довольны, что будут иметь в Ялте своего человека. Я оказал, что я счастлив этому и звал приезжать в Ялту поскорее. Просила писать про раненых.

Сделал визиты старшим чинам Ставки. Попрощался с лицами Свиты Государевой, со всеми спутниками по поезду "Литера В." Трогательно расстался с адмиралом Ниловым. Хороший то был человек. Он очень любил Государя. Много тревожных часов пережили мы с ним во время плавания за годы революции. Мало кто знал это. То касалось охраны.

Попрощался дружески с бароном Р. А. Штакельбергом. То был человек долга и с "принципами".

Сделал я визит и, состоявшему при Ставке, генералу Александру Давыдовичу Гескету, бывшему Начальнику Привислянских железных дорог. Он очень был дружен с моим покойным начальником, Дворцовым комендантом Дедюлиным. Отец Гескета, из древнего английского рода, в молодости состоял воспитателем Принца Александра Георгиевича Ольденбургского, того самого, который теперь, во время войны, наводил на всех страх по санитарной части.

Младший его сын, Александр Давидович, которому я делал прощальный визит, окончил 1-ый Кадетский корпус, Николаевское Инженерное училище и Николаевскую Инженерную Академию, участвовал в Русско-Японской войне. Великая война застала его Начальником Привислянских железных дорог. С оставлением нами Края, генерал Гескет был прикомандирован к Ставке. Его считали большим знатоком своего дела и очень ценили.

31 августа я был приглашен к прощальному высочайшему завтраку. Я был в парадной форме. За завтраком была вся Царская Семья. Завтракали в палатке, в саду. Вот меню того памятного для меня завтрака.

{115} На толстой бумаге, в восьмую долю листа, украшенной золотым государственным гербом, отлитографировано рукописью:

Завтрак

31 августа 1916 г.

Суп-похлебка.

Пирожки.

Сиги на белом вине и раки с рисом.

Левашники с яблоками.

Слива.

За завтраком я встретился дважды глазами с Императрицей. Она потупила взор. То же невольно сделал и я. После завтрака я прощался с Великими Княжнами и с Наследником. Они, смеясь, говорили про Ялту. Я звал их приезжать скорее туда. Мне было сказано, что Ее Величество еще не прощается со мною, а примет меня в Царском Селе. К Его же Величеству я должен был явиться в 4 часа дня.

В назначенный час я был во дворце. В парадной форме. Камердинер Его Величества пригласил меня в кабинет Государя. Я вошел, волнуясь. Государь стоял около письменного стола. Подав мне руку, Государь поздравил еще раз с назначением.

– Как бы я хотел быть на вашем месте и ехать в Ялту, – сказал Государь, улыбаясь. Государь стал перебирать все десять лет моей службы при нем, в Царском Селе. Это была простая, задушевная беседа воспоминаний... Поблагодарив несколько раз за службу, Государь подал руку. Я преклонил колено и прильнул к ней. Государь поднял меня за локоть и, взяв со стола большой свой фотографический портрет с подписью, подал мне его со словами – Это вам на память о службе при мне.

Едва я вышел за дверь, как генерал Воейков, с присущим ему шармом, отобрал от меня портрет, сказав, что его сейчас привезут ко мне домой. Через полчаса ко мне, в гостиницу, явился гоффурьер с большим футляром. В нем находился пожалованный мне Его Величеством портрет, но вложенный в великолепную раму серого птичьего глаза с серебряной отделкой. Императорская корона украшала раму {116} сверху. Четыре венка с концами в стиле ампир были по углам, а два двуглавых орла украшали ее по сторонам. То была последняя и самая дорогая для меня награда за всю мою двадцатипятилетнюю службу Царю и Родине при Империи.

В тот же день я уехал в Царское Село сдавать должность. Там же я должен был распрощаться окончательно с генералом Воейковым.

Проехать в Киев и представиться Императрице Марии Федоровне мне, по обстоятельствам военного времени, не удалось. Я увидел вдовствующую Императрицу уже после революции, в Крыму, и тогда просил у Ее Величества извинения, что не мог представиться в 1916 году.

В Царском Селе я сдал должность полковнику Невдахову. Донесли рапортами Дворцовому Коменданту, явились ему. Формально все было кончено.

Через несколько дней меня приняла, вернувшаяся из Могилева, Императрица Александра Федоровна. Я был приглашен в Александровский дворец. Мне пришлось довольно долго ждать, так как Царица принимала нового обер-прокурора Синода. Видимо, Государыня заговорилась с ним.

Меня попросили в гостиную Ее Величества. Государыня стояла, сложив руки у талии. Она казалась очень усталой. Улыбнувшись и сжав губы, Государыня подала руку с легким поклоном головы.

Она обратилась ко мне с несколькими фразами относительно Ялты. Вспомнила несколько дам ялтинских, принимавших участие в благотворительном базаре. Попросила меня не беспокоить жену генерала Думбадзе с выселением из их казенной квартиры, где лежит больной генерал. Я успокоил Ее Величество, что подыщу себе квартиру и думаю, что министерство не откажет мне в деньгах. Потом Царица стала кланяться и подала мне руку. Я поцеловал руку, Царица направилась к двери. Я вышел.

Какая странная женщина, думал я, едучи домой. Ни слова благодарности за десятилетнюю службу по охране Ее супруга, Ее сына, а за охрану Ани, в Крыму, в письме благодарила моих людей. Странная, но, безусловно, хорошей души человек.

Позже генерал Воейков писал мне: "Когда заходила речь о вашей деятельности, Царица всегда лично мне выражала {117} полное к вам доверие и благорасположение, но в одном вопросе была против моего постоянного ходатайства перед Его Величеством – о назначении вас Петроградским градоначальником".

И, действительно, 22 сентября того же года, в письме Государю, Царица пишет, между прочим: "Протопопов ищет заместителя Оболенскому, так как это более чем необходимо. Он, было, наметил Спиридовича, я сказала, что нет, что мы с тобой это обсудили еще раньше и нашли, что он больше подходит для Ялты, чем для столицы".

Прощальной аудиенцией у Царицы как бы ставился последний штрих на моей службе в царской охране. Десять с половиной лет я мог с успехом выполнять возложенную на меня почетную обязанность только благодаря моим подчиненным и моим начальникам. Первыми у меня были младший чины охраны т. е. запасные унтер-офицеры армии, гвардии и флота, и жандармские офицеры: полковники Эвальд-Измайлов, Управин, Невдахов, Озеровский. Таких подчиненных, по их редко хорошим служебным и нравственным качествам, могла дать только Русская Императорская Армия.

Моими начальниками были: министр Императорского Двора граф Фредерикс, как главный начальник охраны Его Величества (1906-1916) и Дворцовые Коменданты, генералы: Трепов (1906-1907), Дедылин (1907-1913) и Воейков (1913-1916). Эти, столь разные по характеру и по уму четыре человека, были по отношению ко мне настолько хорошими начальниками, что я затрудняюсь сказать, который из них был лучше.

Все они своим доверием, своею поддержкою, своими поощрениями лишь помогали нам свято и толково исполнять наш долг.

Наконец, я распрощался и с генералом Воейковым. Мы были связаны только службой. Но эта служба спаяла нас, и я унес о нем самые лучшие воспоминания, как о человеке и начальнике.

{121}

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Осень 1916 г. в Петрограде. – Сенсации в общественно-политических кругах. – Арест банкира Рубинштейна и чиновника Мануйлова. – Увольнение министра Внутренних дел Александра Хвостова и директора Департамента полиции Климовича. – Распутин и усиление его влияния на Царицу. – Тибетский врач Бадмаев. – Его хлопоты около Распутина за своих друзей. – Проведение Протопопова в министры Внутренних Дел – Генерал Курлов и сенатор Белецкий. – Назначение Протопопова министром Внутренних Дел. – Ялтинский градоначальник Спиридович у Протопопова. – Впечатление от нового министра из рядов Государственной Думы

Той осенью общественно-политические круги столицы были в большом волнении. "Батюшинская комиссия" (Контрразведка Северо-Западного фронта и Комиссия по борьбе со спекуляцией) арестовала за спекуляцию банкира Рубинштейна, известного всем под именем Мити Р., а Департамент Полиции директор Климович арестовал Ф. Манасевича-Мануйлова. Это были два события, о которых говорил и спорил весь Петроград. Оба арестованных дружили с Распутиным. Рубинштейн давал деньги на благотворительные учреждения А. А. Вырубовой и говорил о том направо и налево. Задавал приемы, вел крупные дела.

Мануйлов состоял в распоряжении Штюрмера и исполнял обязанности начальника личной охраны Распутина. Прославился в деле Ржевского-Хвостова. Дела двух арестованных как-то странно сплелись в один клубок с именами Распутина и Вырубовой, что увеличивало сенсацию. Догадкам и предположениям не было конца. Особенно интриговал всех арест Мануйлова. Директор Департамента Полиции Климович, ставленник Алексея Хвостова, как бы продолжал политику интриг своего провалившегося с таким треском патрона. Ухаживая подобострастно за "Старцем" и Вырубовой, Климович, в сущности, интриговал против них, направляя свои удары на их друзей: на Штюрмера и Мануйлова. Воспользовавшись отсутствием Распутина, он подстроил арест Мануйлова, которого своим непротивлением как бы предал Штюрмер. По плану Климовича, Хвостов, родственник уволенного Алексея Хвостова, договорился о каком-то деле за известный гонорар. Хвостов принес Мануйлову на квартиру несколько тысяч рублей, пронумеровав бумажки. Сделка состоялась. Но как только Хвостов вышел из квартиры Мануйлова, туда поднялась сидевшая в засаде полиция. Произведя обыск, нашли помеченные {122} деньги, составили протокол и арестовали Мануйлова. Дальше пошли показания Хвостова и т. д.

Так был разыгран классический пример "провокации" для любой полицейской хрестоматии. Штюрмер понял, что арестом его чиновника "за взятку" били рикошетом по нему, и ополчился еще более на Климовича, от которого вообще уже давно хотел отделаться. Мануйлова хватил удар, а Климовичу пришлось расстаться с Департаментом Полиции после убийственного доклада Государю Штюрмера. Климович ушел, но ушел в Сенат, который ему в свое время был обеспечен, лишь бы он согласился быть при Алексее Хвостове директором. Но Мануйлов был тесно связан с Распутиным, был своим человеком в нескольких газетных редакциях, хорош с артистическим (хотя и не первой марки) миром, а главное, уже двадцать лет был чиновником Министерства внутр. дел и носил Владимира в петлице, который, действительно, заслужил за то, за что офицера армии наградили бы Георгиевским крестом. Не мудрено, что об аресте Мануйлова говорили все и вся, и во всю. Скромный по уму, хотя и хитрый, Климович не соображал, что скандалом Мануйлова он прежде всего подрубал тот сук, на котором сам сидел. Своим, не по разуму, усердием, он уже нанес вред правительству поддерживая некогда в Москве группу правых террористов, а позже он также навредил и Белому движению, при Врангеле, будучи одурачен большевиками с их трестами. Так уподоблялся он то Крыловскому медведю, дуги гнувшему, то его героине "под дубом вековым"...