Текст книги "Прошлогодние Перья (СИ)"

Автор книги: Zero Leaf

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  I

   Возможно, она поспешила, принимая это приглашение. Короткий приём, из тех, что даже со всеми учтивыми формальностями обычно длятся не более часа, сумел растянуться на всё утро, а затем и на весь день, закончившись в чьём-то богатом загородном имении. Солнце уже клонилось к горизонту, когда молодой рыцарь Ордена Золотых Врат наконец простилась со своей свитой, состоявшей из местного бургомистра и ещё нескольких знатных особ, которые, по-видимому, находили что-то важное в неожиданном появлении в их краях кого-то из столичных орденских.

   Голосом, умело скрывавшим давно охватившее её уныние, Анна сухо отказалась от экипажа, вызвав всеобщее удивление своим решением возвращаться в город пешком. По её словам, парадный мундир быстро стал бы ей не по размеру, если вдали от бесконечных тренировок она сама бы не поддерживала бы подобающей Привратнику формы. Люди согласились, не смея перечить орденским порядкам, и одобрительно кивали в ответ.

   На самом же деле ей порядком надоело держать на своём лице жмущую, но в тоже время умело сидящую учтивую гримасу, лишенную всякой искренности, да и возвращаться в незнакомый город ещё до вечерних колоколов казалось бессмысленным. Прерванное путешествие откладывалось до утренней зари, и её ждала одна лишь тесная съёмная комната на постоялом дворе, как бы скоро она туда не вернулась. Поэтому в город Анна не торопилась. Пешие же прогулки были давней её привычкой, верой и правдой служившей как маленькой суетливой девчонке, так и юному сдержанному рыцарю, когда Анне требовалось привести свои мысли в порядок.

   Она откланялась, оставив шумную компанию вежничать с хозяевами, и через небольшую калитку в исполинских кованых воротах наконец вырвалась на свободу. Городские шпили вдалеке блистали в лучах заходящего солнца, величаво возвышаясь над пёстрым морем березняка, огибая которое тянулась иссушенная летним зноем просёлочная дорога. Вскоре послышалось ржание лошадей, и вычурный экипаж было поравнялся с Анной, тут же оставив её позади.

   «Вам тоже доброго пути.» – ухмыльнулась она про себя, на прощание разбавив каплей доброжелательности опостылевшую маску на своем лице.

   Заходящее солнце грело спину, а тёплый вечерний ветер резвился в волосах. Ножны на поясе одобрительно бряцали, вторя размеренными шагам. Откуда-то эхом доносились глухие и неразборчивые мужичьи голоса работяг. Янтарный браслет, беззаботно надетый на запястье правой, мечевой руки – безделушка, напоминавшая о давно прошедших временах – то и дело выглядывал из-под расшитого рукава орденского мундира, будто желая блистать в лучах тёплого заката.

   Отец не скупился, выбирая прощальный подарок, когда она улетела из родного гнезда: искусно выкованная серебряная оправа давала приют гроздям крупных гладких камней природного янтаря. Чернёная лоза оплетала каждый и складывалась в витиеватый узор. На обратной стороне едва виднелось клеймо заморского мастера: «Rosebud» – Розовый Бутон. Анна бережно хранила его все года, проведённые вдали от дома; возвращаясь решила надеть, да так и не снимала.

   Последние пять, шесть, семь своих лет она отдала шумным и многолюдным столичным мостовым и столь же шумной и суматошной орденской жизни, в которой не было обязательно чего-то нехорошего, но тем не менее Анну подобная суетная жизнь всё же тяготила и истощала. Получив один лишь шанс ненадолго возвратиться обратно в родные края она не помедлила воспользоваться им, разом выкинув из головы все мысли о тесной столице, и теперь городами и деревеньками добиралась домой как простой путник, а не как странствующий рыцарь.

   Сегодняшнее же неожиданное приглашение, которое и заставило снова надеть ту пестрящую пепельно-красным на белом, сплошь расшитую золотой тесьмой одёжку, что в Ордене называли мундиром, отодвинуло её возвращение на целый день. И за задержку эту Анна не могла себя не корить. Уже с первого дня своего небольшого путешествия ей не терпелось вновь увидеть не изменившиеся с годами лица родных, отца, повидать старых знакомых, и, в особенности, Керна.

   Она до сих пор не смогла забыть, как уезжая тяжело было распрощаться со старым добрым другом, после всего того, через что они вместе прошли, и как нелегко пришлось в первый раз за целую вечность оказаться без его, окрыляющего одним лишь своим присутствием, бесконечного энтузиазма. Отец в своих письмах сообщал, как тот по-прежнему изредка залетает погостить и просит передавать свои наилучшие пожелания, так что она была уверена, что с Керном всё в порядке, и от этого на душе становилось спокойнее. Однако высохшие чернила не давали ответа на самые важные вопросы, раз за разом всплывающие в её голове: «Изменился ли он с годами?», «Скучает ли?», «Как справляется без неё?», «Остался ли тем, кого она ценит так сильно?», – а бумага не могла передать той тоски по былым временам, что с каждым годом становилась всё сильней.

   Погружённая в свои мысли она продолжала чеканить шаг по огибающей свежую вырубку разъезженной дороге, утопая в воспоминаниях о старом доме, о чем-то давно прошедшем, и друзьях, что остались позади.

   II

   Мужичьи голоса, отдававшиеся из лесу эхом, становились всё разборчивее, громче и ближе пока одно особенно отчётливое слово, тут же заглушенное волной смеха, не привлекло её внимания: «Грифон». Услышать подобное в этих краях от простонародья казалось дурным знаком.

   В своё время – когда-то давным-давно – два их рода, человеческий и грифоний, успели испортить друг другу немало крови. Летописцы рассказывали о угасшей войне, а сказители пугали ребятню историями о кровожадных чудовищах, что до сих пор прячутся где-то неподалёку. Сами же острокрылые всячески сторонились встреч с людьми, не покидая своего, закрытого для чужаков, диковинного мира среди глубоких лесов, прозванного Грифоньими Реалмами, чтобы вновь не навлечь опасность на себя и свои гнезда. Деревенский народ обходил эти земли стороной, под страхом за собственную жизнь, а у городских было слишком много собственных забот, чтобы беспокоиться о чудовищах из дедовых сказок. Столичным же угроза вовсе представлялась сплошь человеком, человеком, носившим чужие цвета.

   Годы службы в Ордене, совавшим свой нос в дворцовые интриги, наглядно показали Анне почему именно, тем не менее ещё с детства в дальнем уголке её души осталась боязнь новой войны с Грифоньими Реалмами. Она не понаслышке знала как острокрылые звери сильны в бою, но вовсе не это вызывало нескончаемые беспокойства.

   Она любила их. И стоило новому конфликту разразиться с ними, как клятва верности обязала бы её -рыцаря– поднять руку против существ, которыми в тайне она так дорожила. Но что ещё тяжелее, поднять руку против Керна – доброго друга и молодого добродушного лесного грифона, бок о бок с которым она провела всё свое детство.

   Тем временем на вырубку показались из пёстрого берёзового леса хозяева гулких голосов. Пара крепких и рослых солдат в остроконечных шлемах и кольчугах – местные ополченцы – шли во главе вереницы, расслаблено заложив пики за плечо. За ними, налегая на верёвки, выстроились в два ряда полдюжины мужиков в простых льняных рубахах и усердно волокли по траве что-то большое, и очевидно тяжёлое. Анна запнулась на ровном месте, едва не упав, когда из тени деревьев показалось огромное карее крыло, пестрящее частоколом пепельно-белых маховых перьев. «Грифон» – с ужасом повторился в голове грубый и самодовольный голос. Они поймали дикого грифона и связав, против воли волокли его в город!

   Сердце не могло позволить ей остаться в стороне, после всех лет, проведённых вместе с Керном, а разум рисовал ослеплённых жаждой возмездия кровожадных зверей, готовых возродить погасшую войну, если этого острокрылого ей не удастся освободить. Рыцарю Ордена златых Врат до пленённых лесных чудовищ не могло быть никакого дела, однако же Анна не могла допустить, чтобы этот грифон сделался запертой в клетку забавой для какого-нибудь бродячего цирка, если чего не хуже.

   Янтарный браслет под казённым мундиром блеснул в последних лучах заката, когда Анна решительно сошла с разъезженной дороги к величавым городским шпилям, и напрямик направилась туда, куда звало её сердце.

   Один из ополченцев заметил её приближение и кивком указал второму на странствующего рыцаря: «Старшой, смотри кого властитель в наши края привез». Тот обернулся и прищурив помутневшие с возрастом глаза стал высматривать приближавшегося разъярёнными шагами гостя.

   – Привратник в наших-то краях? Вот так событие. Отваги вашему Ордену не занимать! Приветствуем вас! – Окликнул он Анну, когда она подошла ближе, признав пестривший среди моря высокой травы пепельно-красный мундир. – Но с этой бестией нам ваша помощь не понадобится! – Похваляясь, указал он свободной рукой на их огромный окровавленный трофей – Мы сами управились.

   Связанный грифон за их спинами был мёртв.

   Некогда покрытая белоснежным оперением могучая шея теперь была сплошь исполосана багровыми струями крови, которая мелкими струйками по-прежнему сочилась наземь из глубоких ран. Лапы связаны между собой, как и крылья, чтобы не цеплялись по дороге острыми когтями. Только хвост со львиной кисточкой остался свободным, безжизненно тащась по алому следу на прижатой траве, по которой, налегая на пропитанные кровью верёвки, мужики дружно волокли грифона из лесу.

   Её дипломатическая миссия провалилась, не успев начаться. Грифон был давно убит. Некого больше было освобождать. Однако голова её в этот момент полнилась вовсе не беспокойствами о возможной войне и рыцарской клятве. С ужасом для себя она узнала – не могла не узнать – мёртвую, связанную грифоницу лежавшую перед ней.

   Ныне бесформенно свисающие, острящие кисточками уши когда-то робко прижимались к голове, стоило только Керну их развеселить. Закатившиеся в безжизненном взоре небесно-лазурные глаза часами не сводили с Анны взгляда в день их первой встречи. Закривлённый книзу клюв сомкнут и связан, и не произнесет больше не слова. Её звали Соня, та, с кем Керн связал себя на всю свою жизнь путами любви и трелями о которой он когда-то так изводил человеческие уши. Теперь она была лишь опутанным верёвками безжизненным комком окровавленного меха, став чьим-то охотничьим трофеем.

   Анна отказывалась верить своим глазам, отчаянно пытаясь найти хоть какую-нибудь причину, объяснение, что угодно, лишь бы избавиться от внезапно навалившегося на душу неподъёмного валуна. Не так всё должно было случиться! Во-первых, Грифоны – это идеальные охотники, мастера скрывать своё присутствие от чужих глаз, так что люди никогда не нашли бы грифоницу, не пожелай она показаться по собственной воле! Однако её связанное бездыханное тело доказывало, обратное. Но если даже и так, гнездо, что они построили с Керном, было где-то далеко на востоке, а не в этих землях, и грифоны обязательно держатся своего гнезда. К тому же если это действительно была та самая грифоница, то Керн обязательно бросился бы своей избранной на помощь, защитил бы её жизнь, не жалея собственной ... если только люди сперва не расправились с ним самим.

   Всё её тело отозвалось шоком, стоило только представить, что с Керном, с её давним добрым другом, могло случиться ужасное. Что люди точно так же рваными ранами изуродовали его могучую, покрытую величавым белоснежным оперением грифонью грудь. Что он задыхался и истекал кровью, пока она, кто девчонкой клялась не дать его в обиду ни одному существу на всём белом свете, беззаботно колесила по городу в куртуазной компании местной знати. Она была готова не зная жалости разорвать на части всех и каждого стоящего перед ней человека, если те осмелились лишь пальцем тронуть Керна. Её Керна.

   – Где ... где самец, что обязан был защитить её? Что вы сделали с ним? – Единственное, что борясь с захлестывающими эмоциями слабым дрожащим голосом Анне удалось выдавить сквозь ком в горле.

   Самодовольный настрой Старшого сразу же испарился, от известия о втором грифоне, а его руки посильней сжали пику сами-собой.

   – Так это, не было ведь с ней больше никого... – Он быстро смекнул, что второй зверь наверняка станет искать свою пару, тело которой они опрометчиво захватили с собой как охотничий трофей.

   Его оборванный рассказ подхватил один из мужиков, опиравшийся на окровавленные вилы:

   – Поурту детки по-ягоды ушли, да тут же воротились со страху, говорят мол: «Чудище прямо возле озера завелось». Ну мы собрали кого могли и пока оно спало...

   Другой, прервал его, выпрямившись и бросив на земь верёвку:

   – Говорил ведь, только беду призовём, коль Лесничьего тронем.

   Как собаки, скалящиеся друг на друга сидя на цепи, всё больше и больше голосов вразнобой выказывали своё несогласие:

   – А я, Федот, тебе снова говорю: Никакой это не лесничий из бабьих сказок! Видал как близко чудище подобралось-то, а если бы оно проснулось, да хвать с голоду ребетёнка?..

   – Да они ведь, ироды пернатые, только и горазды что по лесам своим сидеть, да скот и детей малых таскать! Не зря ж про них молва ходит...

   III

   Анна стояла не в силах проронить не слова. Старая, давно забытая обида вдруг поднялась из дальнего уголка её души. «Нет! – Хотелось закричать ей, как маленькой девочке перед отцом, утерев рукавом слёзы на глазах, – Грифоны совсем другие! Они хорошие, они добрые, они такие же как мы! Дайте только шанс.» Старшой же, ослеплённый собственными опасениями, совсем не замечал её горя, или просто не придавал тому никакого значения. Прервав галдёж грубым жестом, он вновь обращался к ней, всё ещё рассчитывая заручиться поддержкой вооружённого и обученного рыцаря, на случай если второй зверь всё-таки решит объявиться:

   – И вот теперь мы тащим нашу добычу в город. Зверь редкий, шкура толстая, снять – верно дорого выйдет, да и перья вон какие огромные. Вы, государыня, только гляньте. В жизни таких здоровенных не видал. Вы ведь тоже в город путь-дорогу держите? Быть может вы пожелаете составить...

   Его слова задели за живое.

   – «Зверь редкий»? – Прервала его Анна, болезненно проговаривая каждое слово, будто от них зависела чья-то жизнь. Бездыханная, исполосаная рваными ранами грифонья туша продолжала стоять в глазах куда бы она не посмотрела, однако первоначальное потрясение стремительно сменялось вспышкой гнева, в ответ на услышанные слова. – Вы хоть отдаёте себе отчёт в том, что совершили? Она -этот зверь– жила на свете дольше вашего, и ни разу не позарилась ни на вашу скотину, ни на вашу ребятню! Но стоило ей лишь клюв высунуть из собственного Реалма – это все, на что ваше человеческое гостеприимство оказалось гораздо? Поспешно убивать без разбору всё, что хоть как-то отличается от вас самих, выдадись только возможность? – Рыцарю не положено было позволить неконтролируемым эмоциям захлестнуть разум, однако Анна больше не могла себя остановить. – Даже стая диких волков предупреждает своим воем, прежде чем разодрать кому-то глотку.

   Старшой бросил в ответ неодобряющий взгляд, но перечить рыцарю – такой дерзости он позволить себе не мог. Да и не мог понять ни он сам, ни полдюжины мужиков за его спиной, в чем была причина её негодования. Чудищу, что они убили спавшим, не составило бы и труда разорвать человека – одинокого путника или заплутавшего в лесу ребёнка – на куски, своими бритвенно-острыми когтями и заточенным крючковатым клювом. И оно наверняка оголодало в своих лесах, раз подобралось так близко к людским землям. Разобравшись с ним, они обезопасили свой народ и свои семьи от очередной напасти вездесущего зла, и похваляясь за чашею хмельной рассказами об этом подвиге люди в один голос благодарили бы своих спасителей. С какой стороны не посмотри, в этом не могло быть ничего плохого, однако юная дама-рыцарь, отчего-то не разделяла их мнения, вместо того убиваясь со слезами на глазах так сильно, точно они тронули её кровную родню.

   Анна же и впрямь видела в убитой грифонице если не часть собственной семьи, то доброго знакомого. Керн – грифон, нашедший в ней отражение своей души – для подрастающей Анночки был больше, чем просто другом. Та чистая и добродушная забота, которая их обоих поддерживала на плаву в самые мрачные дни и в самых тяжелых бедах, навсегда сделала его -грифона– самым близким и родным существом, что Анне когда-либо довелось встретить. Она не могла просто распрощаться с ним, оставить позади, со спокойной душой двинувшись по собственной жизни, как собственным силами никогда не смогла бы и отплатить ему за всё это. Но когда Керн повстречал голубоглазую грифоницу – кого-то, с кем ему никогда не пришлось бы расставаться; кого-то, с кем он мог бы разделить гнездо и никогда больше не покидать Грифоньих Реалмов – опьянённый любовью, он казался Анне самым счастливым существом на свете. И когда Орден прислал своего первого гонца, Анна решила, что ему будет лучше с грифоницей.

   Он когда-то рассказывал, как грифоны никогда не меняют своей пары, и не могут пережить потери, и не видя после этого своей жизни, а Анна, когда-то переписывая летописный манускрипт, наткнулась на историю о взбесившемся ездовом птицезвере, которого никто больше не мог остановить, кроме нанятого за горсть золотых монет охотника на чудовищ. «Керн не может стать таким! Кто угодно, только не он!» – думала она тогда, но сейчас неуверенность утягивала её под внезапно проломившийся лёд хуже латного доспеха. Она не могла сделать ничего, чтобы выкарабкаться из этой ловушки, ничего, что погасило бы терзающую боль на её сердце. И боль эта, казалось, точно разорвала бы её на части, если тренированное годами хладнокровие наконец не подало бы ей свою холодную костлявую руку помощи.

   Отрешенность пришла вместе с ним. Угасающий, едва приметный огонек доброты из последних сил пытался убедить перевозбужденный разум в том, что бессмысленным кровопролитием ничего уже не исправить, но с каждым уходящим ударом сердца он становился всё слабее и слабее, а его место занимало холодное и расчётливое, обещавшее одним лишь поступком уладить все её беды, утешающее самолюбие желание мести. Наивное желание показать всему миру что случится с каждым, кто против её воли осмелится поднять руку на существ столь её сердцу дорогих, чтобы никогда больше не тревожиться о неизбежной войне. Она знала кого винить в случившемся, она знала кто бесчеловечно расправился с грифоницей и обретал её доброго друга на вечность, полную одной лишь мучительной скорби, а видеть заклятого врага в человеке, таком же человеке как и она сама, – это то, чему Орден непрестанно обучал её все эти годы.

   Сжав руку в кулак, только бы удержать её подальше от эфеса, с твердостью в голосе Анна сухо подытожила:

   – Вернувшись в столицу я удостоверюсь, чтобы Магистрат всех и каждого из вас осудил за измену и подстрекательство войны с Грифоньими Реалмами.

   Златоглавая столица осталась далеко позади, слишком далеко, чтобы считать подобные слова чем-то кроме пустой угрозы, однако не знающий жалости, холодящий сердце голос уверял в неизбежности её решения. Старшой молча смотрел на юную даму-рыцаря своими прищуренными глазами, но мужики в простых льняных рубахах и ополченец помладше опешили от незаслуженного наказания.

   – Да какое вам дело-то до чудовищ?

   – Вы считаете, что убивая грифона вы защищали свои дома и семьи, – слетели с языка томившие её собственное сердце слова, – но сможете ли вы простить себе это поспешное решение, когда на вашем пороге появятся десятки ослепленных жаждой возмездия острокрылых птицезверей чтобы разнести ваш городишко в щепки? – Свободной рукой она указала на убитую ими грифоницу. – Если эта ваша поспешность, стоившая ей жизни, послужит первой искоркой, что разожжет войну с Реалмами, которые копили силы, да только и ждали предлога.

   – Тогда мы остановили их первого лазутчика! – Разорвал подвешенное смятение чей-то насмешливый голос, хозяин которого тут же получил по затылку.

   Это стало последней каплей. Молниеносным отточенным движением Анна выхватила из ножен Орденский клинок и указала им на наглеца, осмелившегося сказать это вслух.

   – Не будешь держать язык за зубами и будешь осужден мною лично.

   Ополченцы ответили на угрозу, стиснув пики покрепче и точно пару оголенных клыков уставились сталью на Анну. Мужики за их спинами кто поднял вилы, кто достал из-за пояса обагренный грифоньей кровью топор, но нападать на рыцаря никто не смел.

   IV

   Керн всегда выручал её из передряг. В день, когда они познакомились, Анна надув щёки сбежала с бала, под вспышки фейерверков, озарявших своими причудливыми цветами как подлесок вокруг поместья, так и само её родное гнездо. Она совсем уже продрогла и изодрала подол новенького платья пробираясь через кусты, когда наткнулась на грифона, – прекрасное и гордое существо, которыми она так восхищалась – в действительности оказавшимся далеко не кровожадным чудовищем с книжных гравюр. Несколько лет спустя Анна проводила дни напролёт зарывшись в мягких перьях на его груди, пытаясь сдерживать катившиеся по щекам слёзы, когда это оперение и отец – стало всем, что у неё осталось родного. А потом, когда она оправилась, Керн безустанно отговаривал её от всех сумасбродных идей, что приходили в голову неусидчивой девчонке, грезившей о рыцарстве и приключениях, и предоставлял свою нечеловеческую ловкость и скорость в качестве шуточного оппонента, которому не годился в подмётки даже сам её наставник по фехтованию.

   Появившись мелкой точкой на темнеющем горизонте, Керн снова выручил её, после долгих лет разлуки.

   Небеса разразились пронзающим слух клёкотом, заставив Анну сбиться на полуслове. Слишком много раз она слышала это, чтобы спутать приветственный грифоний клич с чем-либо на свете. Мужики испуганно переглянулись. Вид грифона, стремительно приближающегося серебряным наконечником стрелы по тёмному небу, в сто крат усилил опасения о разнесённых в щепки домах и избах. Старшой, опомнившись и забыв на время распри с дамой-рыцарем, толкнул кого помладше и кивком отдал ему приказ. Тот, не проронив ни слова тут же сверкая пятками со всех ног ринулся в сторону города. Остальные стиснули в руках покрепче своё оружие: пики, вилы, копья, топоры, возлагая надежды на даму-рыцаря, человека, такого же человека как они сами, которая, по-видимому, разбиралась в борьбе с острокрылыми чудовищами многим больше, чем они.

   Анна же стояла с отупленным взором, вслушиваясь в грифоний клич, что снова и снова раздирал ночную тишину. Она помнила его приветливым и задорным, но тот исполненный тревоги клёкот, что вновь и вновь разносился по темному ночному небу будто бы надеялся, что стоит только позвать еще один-единственный раз, как всё изменится. Анна даже не заметила, как обнаженный ею клинок указывает теперь куда-то на землю и совершенно забыла все свои угрозы людям.

   Она оглянулась на бездыханное, опутанное багровыми от крови верёвками тело грифоницы. Всё её сердце желало повернуть время вспять, изменить произошедшее, даже изменить целый мир вокруг, только бы в нём никогда не могло случиться этой трагедии, этой смерти, этой бесцельной победы добра над злом. Чтобы Керну никогда не довелось испытывать боль утраты, наблюдая самую худшую сторону человечества, что порядки её мира только и могли породить. Но сколько бы она старалась, у неё не получалось ничего изменить.

   Даже прыгнув выше собственной головы, доказав свою веру, честь, отвагу и силу Ордену, посвятившим её в рыцари Златых Врат, она могла лишь приказать людям пользуясь именем Ордена, вынудить их сделать что-нибудь или чего-то не делать. Но изменить саму сущность людей, что окружали её, было ей не под силу.

   А Керн неумолимо приближался к вырубленному лесу, раз за разом раздирая ночную тишину отчаявшимся клёкотом, будто бы ожидал чуда. Но в ответ никто не отзывался.

   Грифон приземлился в двух десятках шагов, подняв с земли облако пыли своими могучими крыльями. На вид он ничуть не изменился, только погашенные скорбью и отчаянием янтарные глаза, когда-то искрившие добродушием и искренностью, говорили Анне что это совершенно другое существо, нежели тот, кого она помнит. Она невольно оказалась между ним, могучим и гордым, но совершенно одиноким существом, и людьми, надеявшимися на свое неприхотливое оружие. Между нагнавшим её прошлым, к которым она так дорожила, и настоящим, которого она изменить не могла, сколько бы своих сил не тратила на попытки.

   Это был тот страх, что неумолимо преследовал её долгие года вдали от дома. Она боялась вовсе не грифоньей войны. Словно молотом по наковальне, всё это время она ковала собственную судьбу решительными поступками, придавая ей желаемую форму как кузнец раскалённому в печи стальному пруту. Всё в этом мире казалось возможным, посильным и преодолимым. Она смеялась опасности в лицо, а тяготы и невзгоды встречала со стальной решительностью, но больше всего её беспокоила вовсе не собственная жизнь, а судьбы тех, кого с тяжестью на душе ей пришлось оставить позади. Тех, кто когда-то разжег в ней этот неугасающий огонь.

   Видеть доброго друга в таком состоянии Анне было больно едва ли не физически. Она сделала первый шаг и мгновение спустя янтарные глаза набросились на нее. – «Ты ведь не могла этого сделать?!» – От одного взгляда в них, на её собственных глазах навернулись слёзы. Но даже более того, от этого тяжелого взгляда на себе ей хотелось зажать уши руками и зажмуриться что есть сил, только чтобы вновь открыв их всё это оказалось неправдой, дурным сном, оставшимся позади.

   Не так всё должно было случиться! Не такой должна была оказаться их первая встреча, после долгих лет разлуки! Радостной и счастливой, в бесконечных садах вокруг старого отцовского поместья, а не наполненной трагедией, посреди свежесрубленного леса роковой ночью. Грифон продолжал смотреть не моргая, но Анна больше не могла выдержать этого сверлящего душу взгляда. Закрыв лицо рукой она бросилась к нему, уронив наземь свой меч из другой: «Если ты считаешь меня виновной, если ты видишь во мне врага, пожалуйста, прекрати всё это прямо здесь и сейчас!»

   Но его бритвенно-острые когти остались прикованы к земле, а точёный клюв висел во всё том же печальном отуплении, и Анна, подбежав к нему, зарылась в белоснежном оперении на его груди, таком же мягком, будто ничего не изменилось.

   -Её больше нет, Керн. – впервые не скрывая всей горечи на душе прохрипела она, не ожидая что такими окажутся её приветственные слова. Она, так же как и грифон, была больше сама не своя. Тёплые объятия наполняли голову воспоминаниями, и на мгновенье она снова почувствовала себя той маленькой девочкой, что убегая от отца встретилась с грифоном.

   Бешеное биение его сердца, однако, напомнило ей что на этот раз Керн был тем, кто нуждается в помощи.

   – Послушай, – собрала она остатки воли в кулак, и тихим голосом обратилась к грифону. – Я даже и представить не могу каково тебе сейчас. Но вспомни, ты был рядом со мной в мои самые тяжелые дни. Ты был тем, кто успокаивал меня, кто говорил что всё пройдёт, что всё станет лучше, дай судьбе только немного времени. Ты был тем, кто подставлял своё плечо, когда мне нужно было позабыть обо всём на свете. – Её голос дрожал так же, как дрожал он когда-то давно. – Позволь мне вернуть тебе этот долг, после стольких лет. Позволь мне разделить с тобой эту боль, что разрывает тебя на части. Вместе мы справимся с этим!

   Но Керн не отвечал. Его дикое сердце барабанило так сильно, что казалось будто бы оно вот-вот вырвется из груди. Грифону нечего было сказать, даже если бы он и хотел бы. И Анна, что так давно ждала услышать его голос, осталась стоять вместе со своим другом только ласково поглаживая оперение на его загривке.

   Мужики за её спиной до сих пор стояли в оцепенении, не зная что и подумать. Почему кто-то мог встать на сторону чудовища? Почему кому-то могло быть -дело– до него? Стоило старшому сделать лишь движение, как острый как лезвие кинжала грифоний взор рывком переметнулся на него. Анна прошептала, заставив дернуться его украшенные кисточками кошачьи уши:

   «Пожалуйста, только не тронь этих людей. Месть сделает всё только хуже.» – и мгновением позже добавила: «Если тебе есть на кого серчать, пожалуйста, можешь забрать мою жизнь, только не тронь их, хорошо?»

   Погладив перья на его загривке в последний раз, она разорвала объятия и развернулась в сторону людей. В их позах читался страх, но Анна не хотела их больше видеть.

   – А вы, – она вновь подняла пустующую мечевую руку, властно указывая на них, заставив янтарный браслет в последний раз выглянуть из-под рукава орденского мундира, – бросайте тело грифоницы и убирайтесь прочь. Тот кто осмелится хоть пальцем тронуть его, или этого грифона – в мгновение ока останется без руки. – Её голос снова задрожал от тяжести на сердце. – Проваливайте! Бегите прочь и не оглядывайтесь! Оставьте нас наедине с нашим горем...

   Но люди не посмели и сдвинуться и с места. Они не одобряли её выбора. Они никогда не одобряли, никогда не видев сквозь мех и перья, как видела она.

   Анна бросила взгляд на лежавший на земле орденский клинок. Она была готова подтвердить свои угрозы действием. В своей решительности она была готова умереть на месте, защищая грифона от нападения, или пасть от когтей Керна, защищая людей, только бы её кровь оказалась единственной, что прольётся сегодня.

   Но этого не потребовалось. Она не успела и подобрать своего клинка, когда земля за её спиной вздрогнула, и грифон величественно поднялся на задние лапы, содрогая ночь своим исполненным отчаяния криком. Люди поспешили прикрыть свои уши руками, а Анна лишь в последний момент осознала, что тревога в его голосе успела смениться яростью. Отчаяние сделало из Керна дикого зверя, которым он никогда не был.

   Мир вокруг покрылся темнотой. У расшитого золотой нитью парадного мундира не было ни единого шанса спасти Анну от обрушившегося на её шею закривллённого и острого грифоньего клюва. Увидав как чудовище прямо на их глазах убило юную даму-рыцаря, мужики, позабыв свой страх, ринулись в атаку. У них было еще меньше шансов выжить после столкновение с объятым жаждой мести грифоном.

   Преданная, оказавшаяся одной в кромешной тьме, её сердце сжималось от того, что Керн, её давний добрый друг остался теперь совсем один...

   ***

   V

   Молниеносным рывком Анна вскочила со скрипучей кровати, прогоняя обрывки кошмарного сна.

   Она огляделась по сторонам, готовая броситься на любого неприятеля, что опрометчиво рассчитывал застать спящего рыцаря Ордена Златых Врат врасплох. Но удара отравленным кинжалом не последовало – она до сих пор была единственным постояльцем своей съёмной комнаты – бдительность, отточенная полудюжиной лет нескончаемых тренировок, дала осечку.