Текст книги "Орел над Дунаем (СИ)"
Автор книги: WinterBell
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Вот и все. Кажется, он именно так и представлял себе конец. Удушающий дым, треск балок… Что-то такое. Мастер стоит среди огня, замерев, как нахохлившийся воробей на морозе. Он без особого интереса спрашивает себя, что именно окажется последним. Огонь? Упавшая сверху доска? Или он просто задохнется?
А может, господин удостоит его чести забрать жизнь собственными руками?
И, видно, так оно и есть, потому что тёмный силуэт в плаще пробирается к нему сквозь завесу дыма. Мастер поворачивается ему навстречу, не делая ни единой попытки защититься. Все равно без толку. Ему даже любопытно, как именно это произойдёт.
И меньше всего он готов к раздражённому крику:
– Что ж, хватит с тебя, подлец!
Капюшон откидывается, и маска, похожая на череп, летит в сторону. Человек с тёмными, чуть тронутыми сединой волосами хватает Мастера за ворот и тащит к двери.
– Эй, ты! Живо, помоги мне увести этого старого дурня!
Из дыма выскакивает верткая фигура в чёрном плаще и ловко ныряет под руку Мастера, подхватывая его с другой стороны. Кто? Кто из двенадцати вдруг его не бросил? Мастер угадывает ответ ещё до того, как из-под капюшона мельком высовывается лисья физиономия Лышко.
Когда они добираются до входной двери, открывать её уже приходится наощупь. От дыма жжёт глаза и саднит горло. Зимний воздух, кажется, в первый миг делает только хуже: Мастеру мерещится, будто с него сдирают кожу. Он пытается переставлять ноги, но если бы двое не волокли его на себе, далеко бы ему не суждено было убраться. И вот, наконец, он валится на снег.
Он с детства не помнил, каким снег бывает сладким и мягким.
Два тлеющих плаща летят в стороны. Лышко шумно вздыхает и выдыхает воздух. Второй, рослый, со шрамом на лбу, стоит, уперев руки в бока. Сидя на снегу, Мастер смотрит на него, щурит слезящиеся глаза. С растрескавшихся губ слетает сиплое, похожее на карканье:
– Ирко… Ирко…
Губы Ирко презрительно кривятся. Так насмешливо он порой смотрел на кузнецов и каменотесов, порывавшихся вызвать на кулачный бой чересчур прытких парней с мельницы. Он почти не изменился, только морщины пролегли на лице, да недлинный, но глубокий шрам появился под тёмными волосами.
– Думал, отделаешься так легко? – спрашивает он. – Сгинешь в одночасье, толком не узнав, что такое старость?
Старость?
Мастер поднимает руку, чтобы отвести от лица прядь волос, и замирает. Движение даётся ему без труда, без боли в суставах. Его волосы снова черны, в них даже нет такой седины, как у Ирко. И рука его – как у полного сил мужчины.
Ирко наклоняется к нему. Такой взгляд, насмешливый и злобный, Мастер видел у него не раз, только впервые эта глумливая ярость направлена на него.
– Только сначала тебе придётся дожить до преклонных лет. Как ты с этим справишься теперь, когда мельница твоя рухнула, подмастерья взбунтовались, а сам ты снова предал единственного, кто был по-настоящему тебе верен?
Первая мысль – Крабат. Мастер смотрит туда, где, сбившись в кучку, стоят его подмастерья. Точнее, уже не его. Глаза ещё слезятся от дыма, но он различает фигуру парня, который прижимает к себе девушку. И понимает, что речь не о Крабате.
Лышко стоит, глядя на него. Отирает лицо тыльной стороной руки, оставив размазанное пятно от золы, облизывает губы.
– Это он надоумил девку прийти на мельницу, – сообщает Ирко. – После того, как ты предложил его жизнь Крабату. Как видишь, я знаю все о том, как ты выкручивался за эти годы. Сдавал самых лучших. Или самых преданных.
Мастер смотрит на Лышко. Тот не испуган, не смущен. Только зол и утомлен.
– Квиты, – бормочет Мастер.
Лышко спокойно кивает, признавая игру законченной. Но другой счёт ещё не закрыт. И Мастер переводит взгляд на Ирко.
– Я не предавал тебя, – произносит он.
За спиной у Ирко обрушивается крыльцо. Ещё несколько брёвен с грохотом валится вглубь горящего дома. Взлетает сноп искр, и Лышко, резко обернувшись, отскакивает в сторону. Но Ирко не шелохнется. Он и не помнит об огне, все его мысли – о Мастере.
– А это? – спрашивает он и касается рукой шрама на лбу.
У шрама странная форма: он идет дугой. Больше похоже на клеймо, чем на след от удара.
Мастер медленно поднимается на ноги. За последние дни, как это всегда бывает под конец года, он привык к старческой слабости. Еще не верится, что он снова может двигаться без труда.
Он отряхивает снег с одежды, выпрямляется, смотрит на Ирко. Мысли путаются. Горло саднит. От дыма, наверное.
– Я не предавал тебя, – повторяет он. – Это ты…
– Перешел на сторону султана? – перебивает его Ирко. – Чушь. Я просто занимался своим искусством. И мне там было хорошо.
Мастер молчит. Любые слова о преданности курфюрсту прозвучат сейчас, как скрежет посреди пения церковного органа. Нет здесь никакого курфюрста, никаких гербов и знамен. Есть горящая мельница и пока не охваченный пламенем сарай, в котором стоит гроб для одного из поверивших ему учеников.
Но и признавать себя виноватым во всем он не хочет. Он мотает головой, смотрит на Ирко.
– Ты гнался за мной, – вспоминает он.
Ирко кивает.
– Гнался. Но разве я нападал?
Раздается грохот, и над провалом в крыше взлетает сноп пламени. Мастер почти не замечает этого. Это просто эхо. А на самом деле упало сердце при словах Ирко.
– Но ты…
– Мне нужен был маршал, – снова перебивает Ирко. – Я схватил бы только его. Но ты променял меня на напыщенного болвана, которого я похитил с помощью двух щелчков пальцев и который держал в камердинерах вора.
Наконец Мастер понимает, что произошло. Он поднимает руку, протягивает ее в сторону Ирко. Почти касается шрама на его лбу.
– Пуговица, – бормочет он.
Ирко кивает.
– Позолота. А настоящие пуговицы из золота камердинер маршала давным-давно продал, чтобы купить новую упряжку вороных для своего экипажа.
“Я его не убил”, – думает Мастер. – “Я его не убил”.
Но в сарае стоит гроб для одного из подмастерьев, и на пустоши теснятся заснеженные холмики могил.
– Так это была твоя месть?
Мастер сам поражается тому, как ровно, почти устало звучат эти слова.
– Это был твой выбор, – поправляет Ирко. – Я предложил тебе безбедную долгую, если не вечную жизнь, а ты согласился заплатить названную цену. Я знал, что ты согласишься. Что могли значить для тебя жизни этих юнцов после того, как ты выстрелил в меня?
Запах гари висит в морозном воздухе. Потрескивает пламя. Хрустит снег. Это шаги. Мастер оглядывается и видит, что подмастерья подошли ближе. Они совсем рядом и слышат каждое слово. И тогда Ирко улыбается.
Крестьяне в грязной холщовой одежде теснятся в очереди к столу, поставленному под грушевым деревом. У каждого нашлись бы штаны и рубаха почище, да не отпускает нелепая надежда: вдруг над голодранцами смилостивятся, не возьмут слишком большую плату. И они топчутся в своих стертых лаптях, заискивающе заглядывая в глаза сборщикам налогов. Какое там! Людям султана нет дела до их горестей. Да и немудрено: не донесут хоть монетку – лишатся руки. А то и головы.
Седой венгр в душегрейке из овечьей шерсти плетется к столу, держа в руках заветный мешочек. Ирко стоит у изгороди и следит за ним. У старика жена захворала, а старший сын повредил ногу, работает с трудом.
Ирко отрывается от изгороди, подходит к венгру, кладет руку ему на плечо.
– Погоди-ка, старик, – говорит он. – Ни к чему тебе стоять на жаре. Давай я отдам твой мешок.
Старик мнется. Он впервые видит Ирко. А можно ли ему доверять? Ирко усмехается.
– Давай так, старик. Ты свой мешок оставишь при себе. Только имя свое назови, а я за тебя отдам вот это.
И он достает из-за пазухи свой мешочек, один к одному как тот, который держит в руках старик.
– Как назваться?
– Ференц, – отвечает старик, но тут же спохватывается. – Зачем тебе, господин? Зачем тебе мое имя?
– Мне – незачем, – смеется Ирко. – Это вот им.
И он кивает на сборщиков налогов.
– Спрячь-ка свой мешок под душегрейку, Ференц. Может статься, он тебе сегодня и не понадобится.
Ирко встает в очередь и вскоре протягивает свой мешочек пышноусому человеку в ярком кафтане. Тот развязывает тесемки, пересчитывает монеты и, наконец, кивает с довольным видом.
– Имя? – спрашивает он, придвигая к себе наполовину исписанную тетрадь.
– Ференц, – отвечает Ирко и кивком указывает на старика, растерянно топчущегося в сторонке. – Это за моего дядю, ему хворь не позволяет долго стоять на солнцепеке.
Пышноусый равнодушно пожимает плечами. Какое ему дело до хвори какого-то крестьянина? Деньги принес – и иди себе на все четыре стороны.
Ирко отходит в сторону, и его место занимает плешивый здоровяк с лоснящимся от пота лицом. Ирко возвращается к Ференцу.
– Ступай домой, – говорит он, наклоняясь к нему. – Да смотри, чтобы мешка твоего никто не видел!
– Господин! – бормочет Ференц и пытается всунуть свой мешочек Ирко в руки. – Вот… Возьмите. Вы же заплатили…
– Купи лучше чего посытнее твоей жене, – отвечает Ирко и засовывает мешочек обратно старику за пазуху. – Ну, ступай же!
Старик пятится, неуклюже кланяясь, и что-то невнятно бормочет. А потом разворачивается и спешит вдоль изгороди к своему дому. Ирко оборачивается. Под грушевым деревом один из помощников пышноусого вытряхивает содержимое мешочков в сундук с золотыми ручками.
Вот и отлично. Мешочки и так похожи один на другой, а теперь и подавно никто не разберет, содержимое какого из них после полуночи превратится в козьи горошки.
Ирко, насвистывая, идет по холму. Птицы щебечут в небе, им подпевают кузнечики в траве, и даже не разберешь, кто из них громче. День стоит солнечный, и Ирко легко и весело на душе.
Впереди еще одна деревня, и Ирко заранее улыбается, представляя, как опять обдурит сборщиков налогов.
Его друг выбрал военный путь. Он теперь мушкетер, учится маршировать, заряжать оружие, лихо крутиться на каблуке по команде. Ирко это все не по душе. Он шутник, любит хорошие розыгрыши. Кто сказал, что война не время для забав? Каждый находит свой способ разбираться с противником.
На вершине холма Ирко останавливается и, прикрыв глаза ладонью от солнца, вглядывается вдаль. Он едва различает темные точки – это крыши крестьянских домишек. Можно укоротить путь, обернувшись птицей, но уж больно приятно идти по нагретой солнцем тропинке, вдыхая аромат цветов. Зачем лишать себя радости? Сборщики налогов от него не уйдут.
И Ирко, насвистывая песенку, шагает дальше.
Несмотря на солнечный день, сборщик налогов сидит не на свежем воздухе, а в доме у старосты. Его охраняют янычары, но это дело обычное. Ирко пару раз обходит дом, прежде чем войти внутрь, но не замечает ничего подозрительного.
Он не сразу замечает человека в расшитом золотом кафтане, стоящего в углу. А когда видит его, то не придает значения. Тот скрестил руки на груди и вяло смотрит в сторону, будто его мало что интересует. Сабли при нем нет, только изогнутый кинжал у пояса. Но этого можно не остерегаться.
Ирко забывает о человеке в богатом кафтане к тому времени, когда подходит его очередь. Он опускает на стол холщовый мешочек и сообщает сборщику, что это от колченогого Дьюлы. Сборщик равнодушно кивает, и тут на плечо Ирко ложится рука с драгоценными тяжелыми перстнями на пальцах. Обернувшись, он видит перед собой того самого незнакомца, который только что стоял в углу, разве что только не зевая.
– Погоди-ка, друг, – произносит незнакомец по-сербски. Он кивком подзывает одного из янычар. – Принеси воды.
Тот выбегает за дверь, возвращается через минуту и с поклоном ставит перед господином жестяной ковш, наполненный водой. Незнакомец берет мешок, развязывает тесемки и вытряхивает в ковш золотые монеты. Они со стуком падают на дно, и тотчас всплывают козьими горошками.
Сборщик налогов негромко охает. У янычара глаза лезут на лоб. Его рука ложится на рукоять сабли, но незнакомец жестом останавливает его.
– Все в порядке. Просто пошли кого-нибудь найти этого колченогого Дьюлу. Пусть сам принесет свои монеты.
Ирко не испуган, только удивлен. Он уверен в своих силах, знает, что сможет удрать. Но убегать не спешит: очень уж хочется узнать, как разгадал незнакомец его трюк.
Тот мягко улыбается, точно прочитав его мысли.
– Пойдем со мной.
Он кивает на дверь, ведущую на улицу.
– Как, Яхзы-эфенди?! – волнуется сборщик налогов, на лбу которого блестит испарина. – Этот негодяй…
Человек, которого он назвал Яхзы-эфенди, поворачивается к нему. Его лицо бесстрастно, но сборщик налогов испуганно замолкает.
– Я хорошо знаю, что сделал этот человек, – негромко говорит Яхзы-эфенди. – Именно поэтому я здесь и нахожусь. Не забывайте, кто меня сюда направил. Занимайтесь дальше своим делом, а я займусь своим.
Сборщик налогов утыкается в свою тетрадь. Яхзы-эфенди выводит Ирко из дома и вместе с ним неторопливо шагает по улице. Со стороны может показаться, что они прогуливаются. Да и Ирко не чувствует угрозы. Он оглядывается по сторонам. Изгороди, стены домов, кроны деревьев… При малейших признаках беды обернется воробьем или мышью – и лови его тогда, нарядный красавчик в золотом кафтане!
– Ты несколько раз подряд проделывал один и тот же фокус, – все тем же негромким, спокойным голосом произносит Яхзы-эфенди. – Неужели ничего другого ты не можешь?
Он говорит по-сербски без малейших затруднений. У Ирко насмешливо кривятся губы.
– Почему не могу…
Он бросает быстрый взгляд на крону акации, мимо которой они проходят. Из зелени доносится бурная воробьиная перепалка. Ну-ка, поглядим, эфенди…
– Да, я помню, что ты прилепил к стременам сапоги наших конников, и они никак не могли слезть с седел на привале, – кивает Яхзы.
Ирко останавливается. Мысли о превращении в воробья вылетают у него из головы быстрее, чем птичья стайка снимается с места при виде кошки. Эту шутку он проделал полгода тому назад, еще до того, как они расстались с другом. И это произошло далеко к северу отсюда.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает он.
Яхзы-эфенди пожимает плечами.
– Мы тогда и поняли, что кто-то использует магию против нас. А уж когда на собранные налоги напала неведомая хворь, и монеты начали превращаться в козий помет, сомнения и подавно развеялись. Вот нам и стало интересно, кто же вздумал хвастаться перед нами колдовством.
В последних словах звучит едва уловимая насмешка. Ирко сдвигает брови.
– Хвастаться? А разве турки знают толк в колдовстве?
– У нас с колдовством не шутят. Если видят, что человек наводит на кого-то чары, то имеют право убить его без суда. А знаешь, почему?
– Почему? – спрашивает Ирко.
– Потому что мы хорошо знаем, насколько мощной бывает магия. Но стоит ли говорить об этом с тем, кто забавляется, превращая деньги в помет?
Ирко стоит, закусив губу. Он уже догадывается, в какую ловушку его хотят заманить. Да Яхзы и не старается спрятать расставленные сети. Понимает, насколько ценна приманка.
– И зачем ты говоришь это мне? – спрашивает Ирко.
Яхзы-эфенди улыбается, как будто вспомнил о чем-то хорошем.
– Есть человек, которому интересно, на многое ли ты способен.
– Султан? – тотчас спрашивает Ирко, и Яхзы хохочет.
– Нет, что ты! Разве я не сказал только что: явное колдовство у нас не в почете? Негоже султану заниматься такими делами.
– Тогда кто же? – не отстает Ирко.
И Яхзы становится серьезен.
– Имени этого человека не произносят не одну сотню лет. Я не могу назвать тебе его. Но могу отвести тебя к нему, потому что он сам этого хочет.
Не одну сотню лет.
Сотню лет.
Обрушиваются невидимые решетки, окружая Ирко. А тому уже не до побега. Заветные слова сказаны.
Он стоит, наклонив голову, исподлобья глядит на Яхзы-эфенди. Его участь уже решена, и услышав такое, он сам не отступит назад.
И только слабый голос осторожности звучит, будто рука тонущего человека хватается за проплывающую ветку:
– А чем я должен буду пожертвовать за это?
Яхзы-эфенди снова пожимает плечами.
– Наука – сладкий плод горького корня, – отвечает он сербской пословицей.
– Откуда ты так хорошо знаешь наш язык? – не удерживается Ирко.
– Я серб, – спокойно отвечает Яхзы-эфенди. – Меня увезли на службу султану, когда мне было двенадцать. Многие крестьянские мальчишки в твоем краю могут достичь того положения, какого я добился в Стамбуле?
Ирко оглядывает золотое шитье на его кафтане, украшенные драгоценными каменьями ножны изогнутого кинжала.
Он и сам крестьянский мальчишка, и ему только что посулили если не бессмертие, то, по крайней мере, нечто похожее на него. Это важнее бирюзы и рубинов на ножнах.
– А как же твое настоящее имя? – спрашивает он.
Яхзы улыбается.
– А что тебе за дело до моего настоящего имени? – мягко отзывается он, и Ирко окончательно убеждается, что в магии тот кое-что смыслит. – К тому же, теперь меня все называют Яхзы.
Река Ешил-Ирмак так широка, что порой напоминает озеро, а воды гладкие и спокойные, и горы отражаются в них, точно в зеркале. Странное место, тихое и грозное одновременно. Ирко кажется, что вся страна Османов такая. Дремлющий барс, под мерное мурлыканье выпускающий когти.
Человек, сидящий рядом с Ирко на галерее небольшого деревянного дома, тоже такой. Он кажется вялым, но Ирко умеет угадывать силу литых мускулов под парчой и шелками. Когда-то этот человек обучался ратному делу вместе с султаном Мехмедом.
Мехмеда давно нет на этом свете. Вечным памятником его могуществу возвышается над морскими волнами завоеванный Стамбул. И еще память о нем – в грустном взгляде человека на галерее.
Сегодня особенный день. Этот человек впервые снял маску при Ирко.
Маска страшна. Изображенное на ней изъязвленное лицо сделано так искусно, что Ирко первое время вздрагивал от отвращения. Потом привык, и все-таки ему полегчало, когда Раду развязал тесемки.
Раду не похож на барса, хотя в движениях у него кошачья грация. Но ведь и волки бывают изящны.
Раду смотрит на воды реки, хотя ее плохо видно из-под навеса. Но выйти из укрытия он сможет только с наступлением темноты.
– Иногда эта река напоминает мне море, – говорит он. – Посмотри на него, Ирко, когда поедешь в Стамбул. Потом расскажешь мне, как сейчас выглядит Топкапы.
Раду уехал в санджак Амасья после смерти своего друга. Стамбул, где нет больше Мехмеда, вызывает у него горечь.
Ирко задумывается о своем друге. Где-то он сейчас, статный мушкетер курфюрста? Если с ним случится несчастье, Ирко тоже будет больно бродить по дорогам Верхних и Нижних Лужиц и слушать стук мельничного колеса.
Но лучше об этом не думать. Когда его посещают печальные мысли, Раду подносит палец к губам, даже если Ирко ничего не сказал вслух.
– Осторожнее, – говорит он. – Ангелы не должны услышать ничего плохого.
Раду живет среди книг, которые привозят в Амасью из самых далеких уголков мира. Он проводит целые ночи, листая пожелтелые страницы, чертит знаки на свитках, а потом подолгу бродит по саду среди апельсиновых и гранатовых деревьев.
– Что ты ищешь? – спрашивает его Ирко. – Ты ведь получил вечную жизнь.
– Я получил ее не по своей воле, – отвечает Раду. – И теперь хочу узнать, что с ней делать.
Ирко кусает губы. Здесь, в Амасье, он не обрел того, что обещал ему Яхзы-эфенди. Точнее, на что тот намекал. Может, родился Яхзы сербом, но язык у него коварен, как у турка. Ирко пошел за ним в надежде узнать тайну бессмертия. А вместо этого встретил живущего в потемках человека, который считает ниспосланный ему дар проклятьем.
Раду не нужны ни дивные плоды из сада, ни сладкая вода, которая бьет из фонтана у его порога. Пищу ему привозит в закупоренных глиняных сосудах молчаливый слуга. После трапезы губы Раду становятся ярко-красными, а в глазах появляется оживленный блеск.
Ирко проследил однажды за слугой и теперь знает, что самый роскошный пир для Раду начинается тогда, когда где-нибудь в округе забивают быка.
Раду не рассказывает Ирко, как обрел бессмертие. Но он разрешает пользоваться своей библиотекой, и Ирко коротает там дни, пока его новый знакомец спит в своих покоях без окон.
Многие книги написаны вязью, но Раду, увидев огорчение Ирко, привел к нему сначала толмача, а потом и наставника. Теперь для Ирко нет тайн ни в арабском, ни в персидском языке.
Ирко уже не так досадует на Раду за то, что тот не делится с ним главным своим секретом. Он подолгу сидит в тенистом гроте у реки, забавляясь созданием разноцветных огней, мерцающих на каменных стенах. Или внушает рыбакам, что по воде плывет небывалое чудище, и смеется, глядя, как одни убегают с криком, а другие, наоборот, хватают сети в надежде поймать такое диво. Он узнал много новых тайн, и ничуть не жалеет, что приехал сюда за Яхзы-эфенди. Когда-нибудь он снова отыщет своего друга. Расскажет ему о своем путешествии, покажет, чему научился. И, может быть, привезет его сюда. Он же знает своего друга. Ему наверняка придется по сердцу тихая река и молчаливые горы.
Яхзы-эфенди не появляется очень долго. Он исчез после того, как привел Ирко в деревянный дом возле Ешил-Ирмак, и в следующий раз приезжает только в тот день, когда Раду снимает маску.
Арслан, молчаливый слуга Раду, приносит очередной запечатанный сосуд, а перед Яхзы-эфенди ставит подносы со сладостями. На кронах деревьев в саду гаснут последние солнечные блики, и только журчание воды фонтана нарушает тишину.
Яхзы-эфенди рассказывает о войне. Лицо его печально, Ирко слушает с интересом. Он уже не думает о турках как о противниках, хотя и не мог бы сказать, когда в нем произошла эта перемена. В рядах османских воинов стоят люди, рожденные в Сербии и в Боснии, в Греции и в Албании, и, может быть, в каком-нибудь бою один брат окажется против другого. Война не для Ирко – теперь он знает это тверже, чем раньше. И он удивляется, когда посреди разговора Яхзы-эфенди вдруг поворачивается к нему.
– Ты мог бы помочь нам, – говорит он.
– Я? Я не солдат.
– Ты прекрасно знаешь, о какой помощи я говорю, – улыбается Яхзы.
Конечно, знает. Уже сколько раз из Стамбула приезжали гонцы – передавали просьбы свериться со звездами. Раду охотно доверял эту работу своему новому напарнику.
Но теперь явно что-то другое: стал бы Яхзы ехать в Амасью ради гороскопа. И Ирко мотает головой.
– Надо похитить маршала Саксонии, – говорит Яхзы так буднично, как будто приказывает слуге оседлать лошадь.
– Что? – Ирко смеется: вот это шутка!
Яхзы тоже улыбается, но Раду невесел.
– Я хотел бы сам сделать это, но не могу, – говорит он и смотрит в сад, туда, где за деревьями скрылось солнце. – Теперь я живу в ночи.
– Зачем тебе это? – не удерживается Ирко.
Раду смотрит на него, и легкая улыбка трогает уголки его губ.
– Для меня это по-прежнему земля Мехмеда, – говорит он, кивая на сад, за которым течет река. – Когда мне удается помочь ей, я считаю, что сделал это для своего друга.
– У меня тоже есть друг, – отвечает Ирко. – Ближе его никого нет на свете. И он сейчас в рядах саксонских мушкетеров.
– Тем более, – спокойно произносит Яхзы. – Если нам удастся захватить маршала в заложники, мы поставим условие, чтобы кайзер вывел свои войска из Венгрии. Твой друг был бы в безопасности. Но…
Он берет с блюда кусок пастилы, разглядывает его в свете лампы, зажженной Арсланом с наступлением темноты.
– Но это действительно очень сложное дело. Жаль, Раду, что ты должен скрываться от солнечного света и от людских глаз.
– Эй! – тотчас вскидывается Ирко. – Ты думаешь, это не по плечу мне?
В помощь Ирко дают Кылыча, брата Арслана. Он так же молчалив, силен и вынослив. Но он просто слуга, а самое главное Ирко приходится сделать в одиночку. Он сам настаивает на этом.
Ему весело проходить мимо одного охранника за другим, принимая облик то денщика, то офицера. Обретая невидимость, он скользит мимо факелов так, чтобы их пламя не колыхнулось. Ну а с маршалом справиться оказывается забавнее всего. Солдаты отпускают шутки вслед маркитантке, волокущей упитанного индюка, и Ирко хохочет от души.
Наутро они с Яхзы стоят на склоне холма, среди раскинутых шатров. Ирко запрокидывает голову, улыбается, щурится на солнце.
– Хоть крылья раскинуть и лететь, – бормочет он.
– Так в чем же дело? – отзывается Яхзы.
– И правда.
Через мгновение орел срывается с холма. Поначалу взмахи его крыльев тяжелы, но вскоре он набирает высоту, и его подхватывает ветер. Далеко внизу остаются ряды шатров, холмы, на которых выстроились пушки. Ирко в глаза заглядывает солнце, оно ласково проводит лучами по упругим перьям на его плечах, согревает шею.
За лугом тянется Дунай, напомнивший Ирко Ешил-Ирмак. Там, где река делает изгиб, возвышается замок. Даже в этот солнечный день от его башен веет угрюмым холодом. Ирко смеется, и, отвернувшись от замка, летит над рощами и полями.
Когда он опускается на землю, Яхзы улыбается ему, но на мгновение Ирко замечает в его глазах зависть.
– Видел замок там, к северу, на излучине Дуная? – спрашивает Яхзы, когда они возвращаются в лагерь.
– Видел.
– Там много лет провел в заточении Влад, брат Раду, – говорит Яхзы.
Ирко останавливается.
– Так что случилось с Раду? – спрашивает он.
Вопреки его ожиданиям, Яхзы и не думает уходить от ответа.
– Это все Влад, – отвечает он. – Он хотел избавиться от брата. Да только сам он к тому времени уже был проклят, а Раду защищал оберег, подаренный Мехмедом. Так и получилось, что Влад отнял у Раду смерть, а не жизнь.
Ирко задумывается. Этого ли он хотел для себя? Пожалуй, нет.
А вскоре ему становится не до раздумий о Раду и о проклятии Влада. К нему в шатер врывается визирь, белый, как мел.
– Маршала похитили! – кричит он. – Это колдовство!
Следовало догадаться, кого Ирко, вновь принявший облик орла, увидит на летящем коне впереди маршала. Он и рад, и не рад этому. Друг, обошедший его в колдовских чарах, соперник – но не враг.
– Поворачивайте! – кричит он. – Назад!
Теперь он уверен, что и друг узнал его по голосу.
Ирко охватывает азарт. Он несется, подхваченный ветром, согреваемый солнцем, догоняет беглецов, и взгляд его сосредоточен. Надо точно рассчитать миг, чтобы броситься вниз. Камзол у маршала из прочной ткани, но выдержит ли он хватку орлиных когтей? Его надо стащить с коня и дотащить до лагеря живым.
“Схвачу за плечо”, – решает Ирко. Если он и зацепит когтями маршала, то не убьет его – зато тот не расшибется в лепешку, упав на землю.
И надо успеть хлопнуть друга по макушке крылом. Тот обидится, конечно, может, даже разозлится. Но потом, когда они встретятся там, внизу, то посмеются над этой переделкой.
В глазах орла вспыхивают искры. Он делает еще один взмах и оказывается точно над маршалом – и над черным дулом мушкета.
Кылыч не произносит ни слова, на руках унося Ирко в шатер, смывая кровь с его лба, удерживая за руки, когда тот с тоскливым воем бьется по своему ложу. Так же молча переносит его в повозку. Правит конями, смотрит, прищурившись, в даль, и будто не слышит стонов и всхлипываний у себя за спиной. Только останавливается, когда Ирко начинает хрипеть, и подносит кубок с водой к его искусанным губам.
Только на третий день жар немного отпускает. Ирко садится в повозке, зябко кутаясь в кафтан, наброшенный на плечи.
– Что именно это было? – бормочет он.
Он не ждет ответа от Кылыча, но тот отвязывает от пояса мешочек из красного атласа и протягивает господину. Тот распускает тесемки и на его ладонь выкатывается пуговица с ободранной позолотой.
– Мне не нужно такое бессмертие, как у тебя, – говорит Ирко, не заботясь о том, что его слова причиняют боль Раду. – Я не хочу зависеть от человеческой крови, как твой брат, и от крови быков и овец, как зависишь ты.
Раду пожимает плечами.
– Кровь быка – не самая страшная цена, которую за это платят, – задумчиво говорит он.
– Вот именно, – отвечает Ирко.
Они снова сидят в галерее над садом. Где-то вдалеке поют ночные птицы, и шумит фонтан.
Ирко смотрит на Раду. Тот снова без маски, и его красивое лицо бледнее, чем обычно.
– Мне нужно то, за что можно спросить очень высокую цену, – цедит Ирко. – То, что заставит виновного раз за разом совершать свое преступление.
Раду наконец поворачивается к нему и накрывает его руку ладонью. Ирко вздрагивает. Он и не знал, что человеческая кожа бывает такой холодной.
– В моих книгах такого нет, – тихо произносит Раду. – И я не хотел, чтобы у меня хранилось нечто подобное. Но…
На мгновение он умолкает. У него взгляд пойманной певчей птицы, запертой в теле волка.
– Меня ненавидел брат, но никогда не предавал друг. Я не испытывал той боли, какую познал ты.
Он поднимается с места.
– Я знаю, где найти то, что тебе нужно. Но придется ждать, когда эту книгу привезут из Месопотамии.
– Я буду ждать, – одними губами произносит Ирко и прикрывает глаза. Вечерняя прохлада овевает его лицо, но в лоб по-прежнему будто впивается раскаленная полоса железа. Эта боль станет тише, когда, наконец, он получит в свои руки обещанное оружие.
Подмастерья обступают Мастера. Тот не смотрит на них, только на Ирко. А тот смеется. Только смех его больше не похож на заразительный хохот странствующего подмастерья.
– Ну и что же ты будешь делать? – спрашивает Ирко. – Твоя магия, конечно, при тебе, но вспомни, сколько раз нам приходилось потуже затягивать пояса, пробавляясь обычными чарами. Нет больше мельницы, которая давала тебе жить безбедно. Не будет жизни при дворе, в богатстве и в почете. Все, что ты накопил – это вереница могильных холмов на пустоши.
Мастер молчит. Странный хрип, который он слышит, – это его собственное дыхание. Парни стоят совсем рядом, кто-то даже касается его рукавом. Ему надо собраться с духом, чтобы заглянуть им в лица. Наконец он поднимает голову.
И видит, что парни не окружают его, а стоят с ним бок о бок против Ирко.
– А хозяин-то почище нашего влип, – слышится чей-то голос.
Наверняка Андруш. С него станется.
– Так ты хотел нас на Мастера натравить, после того как его столько лет на нас натравливал? – с обычной своей грубоватой ленцой спрашивает Ханцо.
Ирко вздрагивает. Ханцо сплевывает под ноги и оборачивается к остальным.
– Парни, чего встали? Это все растащить надо, пока огонь на другие постройки не перекинулся.
– Погодите! – орет кто-то.
Все оборачиваются. Сташко с Петаром волокут еловый гроб из сарая.
– Сначала это спалим, а там и гасить можно!
– Слыхал, ты? – кричит Андруш. – Никто больше не умрет, и хозяин тоже! Конец твоим играм!
Ирко приходит в себя.
– И что, забудете своих погибших товарищей? – спрашивает он с сухим смешком.
Не забудут. Как и того, что иные из них не бунтовали против Мастера, чтобы не лишиться магии. Того, что не предупреждали о грозящей опасности новичков. И из года в год надеялись, что молния ударит в кого-то другого.
Но никто из парней не говорит этого Ирко. На него вообще больше никто не смотрит. Еловый гроб охвачен огнем, парни разбирают в сарае ломы и багры.
