Текст книги "Между венами (СИ)"

Автор книги: Вареня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Папа Эрика. Только он скажет, где могила. Если захочет, конечно. Мне не сказал.

– Понял. Спасибо, Лех.

По адресу, указанному в бумажке, оказался расположен новый высотный дом. Роскошь и глянец. В нем присматривали себе квартиру родители, да так пока ни на что и не решились.

Матвей поднялся на нужный этаж, чувствуя странное напряжение, встревоженность волка. Из-за внутреннего месива, успокоительного, то и дело отхлебываемого, сосредоточиться не получалось. Так что Матвей просто и без замороков ткнул пальцем в кнопку нужного звонка. Дверь распахнулась, явив совершенно однозначно папу Эрика – столько сходства между ними было. Однозначно красивого, моложавого, из категории тех, которым возраст лишь придает изюминку.

– Пришел все-таки? Ну, здравствуй, Матвей, – и он холодно блеснул ярко-желтыми радужками, мгновенно сменившими глубокий зеленый.

Матвей как будто через калейдоскоп все время смотрел. И тут – раз! – крутанули его и камушки сместились, изменилась вся картинка. Все, к чертям собачьим, изменилось. Матвей отчетливо понял, насколько жестоко его наебали, как легко лишили всего. Из-за чего вообще? Волк внутри рванулся, застилая дезориентированному человеку глаза темной пеленой.

Очухался Матвей от боли в заломленной руке. Стиснул зубы, чтобы не зашипеть, и вдруг осознал все. Напрягся, вывернул голову и изумленно, виновато уставился на почти расслабленного мужчину за спиной. Напасть ему, молодому альфе, вожаку, на омегу, да еще в возрасте, да еще папу Пары. Просто пиздец. От необъятного чувства вины слова не лезли на язык, не подбирались из скудного запаса нелепых извинялок. Матвей открывал рот, снова закрывал его, и все отчетливее чувствовал себя полным идиотом и дерьмом.

– Я так понимаю, ты успокоился, – ровно произнес Генрих Альбертович и отпустил его руку. – Давай тогда присядем и поговорим.

– Простите, – прохрипел наконец Матвей, и не думая подниматься с колен. Склонил шею, подставил холку, выпрашивая извинение уже у волка.

– Да перестань, – хмыкнул Генрих Альбертович и махнул рукой. – Еще слишком много о себе думаешь. Но извинения я принимаю. Садись. Нам нужно поговорить. Вернее, мне нужно тебе рассказать об Эрике, так ведь?

– Если можно.

От одного имени становилось дурно. Оно било с размаху всем весом вины. Пониманием того, что Матвей сам ухитрился просрать решительно все только из-за своего апломба и гордыни. Даже на Генриха Альбертовича ни за что напал. Сам ведь проворонил, не выяснил, поленился узнать.

– Можешь звать меня Генрихом. С отчеством слишком долго и внушительно – не люблю. С чего бы начать? Наша стая не совсем стандартная. Мы ветвь немецкого клана, пустившая здесь корни. Занимаемся исключительно некоторыми поставками в Германию, поэтому и фамилия не на слуху у остальных волков. Почти все члены нашей стаи – омеги, так повелось уже много лет назад, не буду объяснять почему, да это и неважно.

– А альфы? – вырвалось у Матвея. Надо было держать язык за зубами, но слишком удивительным было такое вот построение стаи, даже несмотря на то, что Эрик говорил об этом. Но одно дело люди, и другое – волки.

– Смотря какие альфы. Сыновей мы сразу готовим к переезду в Германию, а пришлых у нас почти нет.

– Почему? То есть как такое возможно?

– Легко. Наука не стоит на месте. Нужные препараты, легкие хирургические вмешательства – и нет запаха. Обоняние тоже ограничено. А со всем остальным легко справляется воспитание с нужной философией. Волка-омегу несложно переключить на семью. Главное – дать сына, волчонка, и альфа не понадобится. Важно вложить в голову, – Генрих постучал пальцем по темечку, – нужные истины.

– И какие же истины нужные? – нахмурился Матвей.

– Те, которые так удачно работали на Эрике, пока он не встретил тебя, – сухо отбрил Генрих. – Не залетел и не умер. А ты не заводись, а лучше ответь мне, много ли у тебя в стае омег? Или хотя бы знакомых? – Матвей сконфуженно потупился, потому что омег-волков он до этого дня еще не встречал ни разу. Эрик не в счет. Генрих понимающе кивнул. – Я расскажу, как с ними обычно поступают. Их практически держат в заточении, как красных молодцев в высоком терему. Знаешь почему? Конечно, нет. Как ты думаешь, даже со скидкой на наше непростое время, какова вероятность для тебя найти хорошего домашнего омежку? Милашку – хранителя очага? Их дополна. А волк ищет именно такого, не дебошира и гулену, а будущего папочку. Давай дальше думать. Кого ищет волк у омеги? Сильного, уверенного в себе самца. Какова вероятность, что такой экземпляр-человек, будет домашним и верным?

Матвей молчал и малодушно благодарил Бога, что у него в стае нет омег.

– Знаешь, почему омег заперли? Потому что они влюблялись в тварей, которые очень скоро предавали, изменяли, уходили. Что происходит с волком потом, тебе, думаю, не надо объяснять. Вот только есть один момент. Альфа-оборотень, в случае расставания со своей Парой – я, кстати, о таком даже не слышал ни разу, – умирает. Мучительно, но умирает, и относительно быстро. Но вот у омеги, случись ему иметь детей от какого-нибудь ушлепка, этот процесс не останавливается, нет! Он замедляется. Изнуряющее угасание – вот во что превращается его жизнь. Поэтому мы отказываемся от навязанного нам природой выбора. Для омег он был удобен, когда волки жили вольными стаями, и с людьми особо не сталкивались. А сейчас все это – русская рулетка.

Матвей понимал, что двигало Генрихом, понимал, почему не было доверия от Эрика, но он пришел не за этим. Ему нужно было узнать и уйти. Просто уйти за Эриком.

– Но ведь я не человек. Я бы не предал, – тихо ответил он.

И Генрих будто сдулся. Заметно выдохнул и откинулся на спинку кресла.

– Эрик не знал. Как и ты, собственно. Потом растерялся, беременность эта внезапная, не вовремя, пошел к тебе. Ты нагрубил ему, если я правильно понял, а он мальчик гордый, объяснять, унижаться, просить не будет. Он пришел ко мне. Логично. Плохо, что сразу не пришел, наверное, по-другому было бы. Но я тоже дурак. Не разобрался, его не понял, начал убеждать сделать аборт. Завелся и передавил. Эрик психанул и убежал. Я думал, он выпустит пар, вернется, мы еще раз поговорим. Да черт бы со всеми планами! Оставили бы этого ребенка. А он не вернулся.

Несколько минут назад Матвей хотел спросить, что это было? Эрик сам или действительно не справился с управлением? Но теперь уже было не важно. Какая разница, в сущности, если его просто нет. Матвей с Генрихом молчали, каждый в сотый раз разрываясь внутри на истекающие болью куски, ноющие ошметки одной большой любви и почти столь же большой вины.

– Пойдем, – вдруг сдавленно позвал Генрих и поднялся с диванчика.

Прошел по коридору и толкнул одну из похожих светлых дверей. Огромные окна, почти ослепляющий свет и картины. Много, повсюду.

– Он рисовал для себя. Занимался с преподавателем мало – не любил, когда его загоняли в рамки. Освоил основы и принялся штудировать самоучители, мемуары художников. Что-то черпал, что-то развивал в себе сам. Это была его отдушина. Хобби, – Генрих обвел рукой полотна. – Я не заходил сюда до его… смерти. Некоторые работы Эрри показывал сам, иногда я просил для нужной обстановки. Это, – он провел по завешенной тканью картине, – полагаю, твое. Прости, мне нужно выйти.

Матвей видел, как медленно и неотвратимо стекает с Генриха уверенность и спокойствие. Теперь совершенно явно вызванные препаратами. Он кивнул уже закрывающейся двери и снова повернулся к картинам. Так много всего, пропитанного не столько невероятным талантом или отшлифованной техникой, сколько душевным порывом, правильной подачей, цепляющей, в этом случае, сильнее таланта и техники.

Матвей оттягивал неизбежное, наматывал круги возле завешенного полотна, а потом рывком сдернул его. Закономерно, что на картине был он сам. Удивительным был выбранный Эриком момент. Мажущие красно-оранжевым блики от костра на лице, и очевидно читающаяся в глазах уверенность волка в своем выборе. Явная, манящая и человека и зверя внутри. Однако портретом была занята лишь половина холста. На второй была темнота, раскрашенная брызгами кислотно-алого, гнилостно-желтого, тошнотно-зеленого. Матвей знал, что это. Именно эта расцвеченная темнота сейчас глухо ворочалась внутри него. Бескрайняя боль от потери. Он перевернул картину. «Расплата» было аккуратно подписано сзади. Матвей снова завернул ее в полотно и пошел к выходу.

– Это адрес могилы, – остановил его у входа Генрих и протянул бумажку. Он подумал немного и добавил: – Эрик очень любил Швейцарию. Не столько спортивные радости, сколько саму природу. Мог часами любоваться. Съезди туда. Волк слабеет в отрыве от родины, а с ним и регенерация. Вот, – он протянул небольшой фотоальбом, – пройдись по его любимым местам. Адрес отеля внутри. А дальше сам решай. Горы высокие.

========== Глава 7. ==========

Дорога до кладбища помнилась плохо. Матвей пытался удержать хрупкую стабильность, не сорваться, доделать, что нужно. Припарковался кое-как и, взглянув на уродливые букетики искусственных цветов, понял, что не удосужился даже сейчас купить нормальный букет. Безумие обрадованно зашатало тоненький кокон самоконтроля, но взгляд зацепился за яркие красные шары. Розы, крупные, умопомрачительно алые, на длинных стеблях. Живые. Откуда и взялись только – непонятно. Пожилой омега, молчаливый, в отличие от братьев по цеху, отдал сразу все, замотав внизу целлофаном, чтобы Матвей не исколол руки. Они были приятно тяжелые, и словно бы немного уменьшили груз вины. Стало интересно, какие цветы нравились Эрику. Получилось ли угодить?

Свежая могила была завалена цветами всех сортов. Небольшой холмик и простой крест с фотографией – вопреки традиции. Матвей всегда скептически относился к болтовне на кладбище – мертвые не слышат, на то они и мертвые. А сейчас казалось, что открылся незримый канал, и все сказанное до Эрика непременно дойдет. Жаль, связь работала только в одну сторону.

Матвей плюхнулся прямо на землю, сдвинул цветочный ковер и прислонился лбом к кресту, мягко обводя его пальцем. Дерево было теплым, словно Эрик оттуда поощрял его, как мог говорил: «Я тебя слышу. Я тебе рад». И Матвей принялся рассказывать обо всем, что накопилось:

– Привет, – выдохнул он. – Я долго думал, что же такого важного не успел тебе сказать, кроме того, что так сильно люблю. А сейчас вдруг понял. Я всегда безумно по тебе скучал. Приходил в универ и первым делом вскользь думал, увижу ли тебя сегодня. И как будто чувствовал всегда, там ты или нет. И хуже, чем не почувствовать тебя, было почувствовать и не встретить потом. Настроение ни к черту на остаток дня. – Остро пахло землей, травой и солнцем. Гомонили птицы, и говорить становилось все легче. – Мы никогда не обсуждали наши планы на жизнь, и я не успел тебе рассказать, о чем же мечтаю. Мечтал. Я бы хотел омегу. Точнее не так. Я представляю себе тебя. Такого сильного, самодостаточного, которого и за всю жизнь не завоюешь до конца, не узнаешь. Который постоянно будет откалывать что-то, что мне придется контролировать, разруливать. И ты был бы всегда рядом. Ближе стаи, вернее родителей. Я бы обожал тебя до самого нашего конца. Не смотрел бы ни на кого, потому что я, наверное, идиот, но не дурак. Смешно звучит, да? Но ты понимаешь. – Матвей перевел взгляд на небо. Солнце слепило, делая слезы не такими уж и стыдными. – У нас было бы двое деток. Последнее слово было бы за тобой, конечно, но я бы хотел двух. Альфу, чуток нагловатого, но сильного и надежного. Вожака, наследника. Я бы очень хотел, чтобы он был похож на меня. Но можно, чтобы и на тебя. Ты очень красивый. Самый красивый омега из тех, что я видел. А еще я бы очень хотел омежку. Вот чтобы он был твоей копией. Я бы баловал его и растил как маленького принца. Знаешь, я думаю, что вас, омег, самое главное очень сильно любить, больше и не надо ничего. И не станет неуверенных в себе, несчастных, вы не станете выбирать мудаков, сможете достигать всего, чего захочется. Вас просто надо любить. Очень-очень сильно любить. Почему же ты не разрешил мне любить тебя, Эрри?

Теплый ветер трепал ткань, в которую была завернута картина, ерошил волосы Матвея, непостижимым образом успокаивая. План вырисовался сам собой, соединил воедино штрихи, набросанные Генрихом.

Каждый день в ожидании визы Матвей бывал на кладбище. Рассказывал что-то о себе, делясь информацией в ответ на истории от Генриха. Общее горе их внезапно сблизило, хотя других точек соприкосновения было ничтожно мало. В итоге Матвей получил несколько пленок с негативами. Эрик там был в основном на каких-то семинарах, тренингах, в костюме, серьезный и собранный. Но были и другие снимки. На которых он куда больше был похож на себя обычного, с лукавой улыбкой и насмешливым взглядом. Матвей перебирал их и никак не мог уложить в голове такой простой факт, что Эрика больше нет. Что вот это, пара картин и безликое место на кладбище – все, что у него есть. В моменты прозрений боль вырывалась наружу, Матвей корчился, разрывая себя когтями. Литрами глушил Лешкины сборы, начисто игнорируя его покрасневшие мокрые глаза и отчаяние на лице Вовки. Скоро им придется вытаскивать всю стаю. О своем состоянии Матвей говорить запретил. Не дай бог, узнают родители и продлят сжирающую агонию.

Прощание со стаей оказалось тревожным. Волки все чувствовали и заражали людей горем и паникой. Матвея не отпускали, передавали из рук в руки, цеплялись, не позволяя шагнуть туда, куда так рвалось его ополовиненное сердце. Матвей почти выцарапался, махнул рукой и впервые за последнее время улыбнулся.

Горы встретили калейдоскопом запахов, дезориентировавших волка, и ощущением какой-то странной свободы. Матвей ходил с фотоальбомом Эрика и играл в детскую игру «Найди десять отличий». Когда удавалось найти то или иное место, он радовался как ненормальный. Вскоре все места были найдены, и Матвей наконец-то почувствовал, что все сделал и может уйти. Волк трепыхнулся, напоминая о давнем запрете на сведение счетов с жизнью. Но сделал он это слишком слабо, чтобы измотанный непроходящими терзаниями Матвей обратил на него внимание.

Солнце садилось, щедро плеская на небо малиновым. Матвей шел на любимое Эриково место – первое в альбоме. Ему оно тоже очень нравилось. С обрыва открывался чудесный вид. Но там уже кто-то сидел. Хрупкий омега в явно чужой, слишком большой для него толстовке сидел на обрыве и рисовал, разложив этюдник. Слишком тесно образ художника переплелся с образом Эрика, чтобы Матвей мог вот так сходу развернуться и уйти. Да и внутри что-то старательно толкало ближе. Матвей сделал несколько шагов вперед, заглядывая в почти законченную картину. На ней был этот самый обрыв. На нем двое. Не узнать самого себя, держащего за руку Эрика, Матвей просто не мог. И тут он обратил внимание на толстовку, совершенно определенно свою, потерянную во время того весеннего похода с Эриком. Такого не могло быть. Матвей сделал еще шаг, вспомнил, что нужно дышать, и сделал глубокий вдох. Запах Пары почти сбил с ног. Описать его было просто невозможно. Им можно было только жить. Вот так, значит, должен был пахнуть Эрик? И картинка сложилась, все стало ясно. Странно было то, что Матвей совершенно не помнил момент своей смерти. Но это уже было не принципиально. Только не тогда, когда до Эрика осталась пара шагов.

Эрик обернулся. Почти не удивился, увидев замершего, все еще не пришедшего в себя Матвея. Губы дрогнули, но он не улыбнулся, сдержал себя, и тут Матвей заметил сомнение, неуверенность во всем его виде, оборванных движениях. Он подошел и сел рядом. Улыбнулся, взял Эрика за руку, теплую, чуть выпачканную краской, и поцеловал каждый палец. Волк внутри захлебывался от восторга, тонул в человеческой нежности.

– Как ты узнал, что я здесь? – спросил Эрик.

Матвей не очень понимал, в чем суть вопроса и что он должен ответить. Эрик не понимал, что он мертв? Или интересовался, как Матвей нашел его в раю?

– Просто оказался здесь. Я даже не помню, как именно все произошло.

– Ты напился?

Матвей прыснул:

– Вроде нет. Но подробностей не помню. То есть непосредственно сам момент, – он никак не мог заставить себя произнести слово «смерть», – выпал из памяти.

– А раньше почему не подходил?

– Когда раньше?

– Ты здесь уже дня четыре. У нас шато через одно, – Эрик покривился от нежданной рифмы.

Это было странно. Неужели Матвей умер еще раньше? Разбился самолет? Авария по пути в аэропорт? В Питер? И все же это казалось несущественным. Вот тонкие пальцы в руках, родной с первой ноты запах – да, а подробности собственной гибели – так, мелочи.

– Эрри, я не знаю. Я приехал сюда, чтобы закончить свои дела, чтобы найти все эти места, – Матвей протянул альбом, – а потом все. Попасть к тебе.

– Матвей, – Эрик выглядел встревоженным, – ты какой-то странный. И говоришь странно. Что все? Куда попасть? В мое шато? Так мог бы в первый день зайти, вместе бы все эти места посмотрели.

– Так в первый день я еще не понимал, что уже у тебя.

– То есть мы все-таки случайно встретились? И ты не удивлен? Или ты меня видел?

Диалог не складывался, и Матвей понял, что нужно называть вещи своими именами.

– Эрри, я не знал, что уже умер. Я приехал в Швейцарию, чтобы закончить свои дела – узнать о тебе то, что не успел при жизни, – Эрик нахмурился еще больше, – а потом покончить с собой, списав все на несчастный случай. Только вот я никак не могу вспомнить, как же все-таки умер.

– Так, стоп! Тормозни-ка. Ты что же, думаешь, что умер?

– Да, Эрри.

– Ну, тогда мне придется тебя разочаровать. Мы живехоньки и здоровехоньки.

– Я понимаю, ты не помнишь, но ты погиб, разбился в аварии.

– Фух, – Эрик отвел взгляд, пожевал губу. – Авария была подстроена. Я жив и здоров. Уехал сюда, чтобы папа не заставил меня сделать аборт. Да и ты жив.

– Что?

Эрик покивал головой. Матвей скептически прищурился. Эрик его ущипнул. Матвей вскинул брови. Эрик хихикнул, склонился и поцеловал его.

Осознание накатывало, оглушало, сводило с ума. Матвей целовал Эрика, стискивал его, прижимал к себе. А потом резко отстранил.

– А запах?

– Операция. Блокаду можно снять, и это не так уж сложно.

– Если бы я не был так счастлив, отшлепал бы тебя, честное слово.

Он не дал Эрику ответить. Зацеловал, иногда прикусывая, но снова отстранился:

– Подожди-ка. То есть, если ты аборт так и не сделал, то…

Матвей протянул руку к животу Эрика, но не решался коснуться, пока тот сам не прижал ее.

– Да. Беременный.

– Господи!

От переполнявшего счастья было больно. Оно билось внутри, близкое к истерике, легкой панике и чему-то еще, столь же неадекватному. Матвей подскочил, подхватил Эрика, покружил его, пару раз подбросил, невысоко, чтобы не навредить, еще потискал и принялся зацеловывать смеющееся лицо.

– Позвони папе, он страшно переживает все это, – настойчиво попросил Матвей, когда его немного отпустило.

– Да, – Эрик заметно погрустнел. – Я очень виноват перед ним. Но, знаешь, я так боялся. Сейчас понимаю, что он насильно бы меня никуда не потащил, но один намек на то, чтобы что-то сделать с ребенком – и меня просто кроет. А тогда вообще в каком-то неадеквате был. Наворотил всего… – Эрик выпаливал все это, даже не глядя на Матвея, выпихивал из себя, и Матвей отчетливо понимал, как ему было страшно все это время, пока он был совсем один, без поддержки, без надежды на нее. – Ужасно стыдно, боюсь ему даже звонить.

– Давай вместе.

Эрик быстро закивал.

Всю дорогу до шато, Матвей думал, как же извиниться теперь. После того как он понял, какого, на самом деле, наворотил дерьма. Эрик похудел и немного осунулся – наверняка из-за переживаний. Он тонул в огромной для него толстовке и то и дело бросал на держащего его за талию Матвея осторожные взгляды – будто проверял, здесь ли он. От этого срывало дыхание и щемило в груди. Они сели на кровать, подтащили поближе телефон, а извинения, нужные, правильные, так и не шли на язык.

Эрик обернулся, испуганно глянул на Матвея, и тот кивнул в ответ ободряюще:

– Не бойся.

Матвей вслушивался в сбивчивые попытки объясниться, тихие всхлипы на том конце и не мог перестать улыбаться. Под кожей, между венами будто пузырилось колкое счастье. Эрик положил трубку и снова обернулся, тыльной стороной ладони вытирая мокрые глаза:

– Папа прилетит через пару дней.

– Отлично, отдадим ему мое шато.

Эрик покивал, а потом смущенно уставился вниз, принялся перебирать длинные шнурки от капюшона. И стало ясно, что тянуть некуда, хоть косноязычно, хоть недостаточно, но извиняться нужно уже сейчас.

– Прости меня, Эрри. Все, что я сказал тогда…

Но Эрик отрицательно замотал головой:

– Просто подумал, что залететь от оборотня человеку невозможно. Что я говнарь, который решил повесить на тебя чужого ребенка. А перед этим хорошенько измочалил своими метаниями. Я все понимаю. Мне было обидно, но только тогда.

Изумление длилось несколько мгновений, а потом Матвей вспомнил, что его омега не только очень красивый, но и мудрый, и замечательно уравновешенный. Который все разберет по полочкам, даже если это причиняет боль. И за что ему, взбалмошному дураку, такое счастье?

– Почему ты не обратился?

– Я обиделся. Вспылил. А потом стало не до тебя. Я был уверен, что папа заставит меня избавиться от ребенка. Тогда я все это и подстроил, есть у меня парочка нужных знакомых.

Эрик все мялся, а Матвей никак не мог понять, что именно не так. Но тот вдруг решился. Резко развернулся к нему и залез на колени, вжимаясь в комок и утыкаясь носом в грудь.

– Все, не могу больше, буду теперь так сидеть до папиного приезда, – пробормотал Эрик глухо. – Как же хорошо, – застонал он, делая глубокий вдох.

– Эрри, – прошептал Матвей, потому что голоса не было – он тоже растворился в тонком покалывании между вен, заставил стиснуть теплый комок на груди, зарыться носом в сладко пахнущие теперь волосы.

Матвей проснулся через час выспавшимся и отдохнувшим. Эрикокомок сопел ему в плечо. Матвей улыбнулся и чмокнул его в затылок. Было немного тяжело дышать, затекла спина, но никогда еще он не был так полно счастлив. До краев, и даже немного через край.

– Я всегда буду рядом Эрри, – тихо начал он, но Эрик еле заметно вздрогнул, просыпаясь. – Буду защищать тебя, охранять. В том числе и от глупостей, по большому твоему уму. У нас будет самая крепкая семья и замечательные детки. Я никогда больше не заставлю тебя нести ответственность в одиночку. Обещаю, что сделаю тебя… – Матвей запнулся, – вас самыми счастливыми. – Эрик поднял на него блестящие глаза. – Ты выйдешь за меня?

Эрик закивал, зло растирая потекшие слезы.

– Ты не думай, что я разнюнился, – недовольно проговорил он. – Это от беременности. Гормоны скачут.

– Ты самый стойкий, самый сильный омега на свете. Можешь и поплакать иногда. Я совершенно не против. У тебя глаза сейчас такие красивые. Большие-большие и блестящие-блестящие. Как твое любимое озеро.

Эрик слез с Матвея и уселся рядом.

– Сказал бы мне кто, что я выйду замуж по залету… – медленно проговорил Эрик и поджал губы.

Матвей подавился вдохом, подскочил и бережно опрокинул его обратно на кровать. Склонился, опасно прищурился и принялся дуть Эрику в нос, шею и уши. Тот хохотал и отбивался. Улыбаясь, Матвей приподнялся и внушительно сказал:

– По любви, Эрри. По огромной любви к тебе твоего недалекого альфы.

– По взаимной любви, – тихо ответил Эрик и прижал его к себе.

========== Эпилог. ==========

– Да что же это за пиздец?!

Матвей бесился и мерил шагами комнату. Эрик из последних сил пытался не расхохотаться. Несчастный альфа (сколько ему, пятнадцать?) мерз около плаката «Я люблю тебя, Тима» на заснеженной улице. Тим в гостиной флегматично уничтожал надаренный ему на розово-сердечный праздник шоколад и перебирал валентинки. Горка от альф пока была чуть внушительнее.

– Полагаю, это результат твоих надежд на лапочку-омежку, – давя рвущийся смех, ответил Эрик.

– Господи, – сморщился Матвей. – И ты не беспокоишься?

– Не особо, – хмыкнул Эрик. – Главное, что сам Тимка на альф не смотрит. А по поводу того, что он не слишком мужественно выглядит – так это наша порода. Альфы всегда поздно созревают.

Матвей фыркнул, но ощутимо успокоился.

– И характерец тоже ваш.

– Наш, – не стал спорить Эрик.

Что правда, то правда. Да и папино влияние не стоило сбрасывать со счетов. Генрих младшего внука обожал. Костю тоже любил, конечно, но его ему оставалось мало. Наследник, первый ребенок – конечно Антиповы почти не выпускали его из своих нежных объятий. А вот Тим стал отдушиной. Дедушка нежил его, незаметно даже для самого себя вкладывая несвойственную Антиповым упертость, капризность и эгоизм. Эрик сглаживал углы, но на кардинальные меры не шел – слишком отчетливо видел в младшем сыне себя.

– Не переживай ты за них, – он успокаивающе погладил Матвея по руке. – Все будет хорошо. Костик станет вожаком, выберет одного из этой своей свиты влюбленных омег и быстренько выйдет за него. Да и у Тимоши полюбому все будет гладко. Встретит Пару как-нибудь случайно. В метро, например.

– Где Тим и где метро, – насмешливо отмахнулся Матвей.

– Ну не знаю. Но с его спокойствием и рассудительностью, сомневаюсь, что в этом знакомстве будет хоть какой-то экш. Максимум у другого уведет.

– Поживем – увидим, – скептически отозвался Матвей.

Эрик только глаза закатил. Он был уверен, что будет именно так, как он спланировал. Что вообще может пойти не по сценарию?