Текст книги "Красными нитями (СИ)"

Автор книги: V. Mit

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== Спасибо ==========

Эггзи кажется, что он кончается как личность ровно в тот момент, когда в белой мягкой комнате Стэйтсман появляется Гарри Харт.

Живой Гарри Харт.

Блять, это же просто нереально.

Эггзи ему об этом так и говорит – громко и прямо в лицо, стараясь приструнить разбушевавшиеся эмоции под кожей, – а потом надсадно молчит, потому что не получается. Яркие, взрывчатые, искрящиеся чувства бьют по последним нервным клеткам, методично делают из него решето и вяжут в тугой узел.

Черт, Гарри, как ты мог? Эггзи ведь так испугался.

А Гарри Харт улыбается – уже после, в привычной примерочной. Улыбается не только губами, а всем лицом, каждой, чтоб ее, черточкой, и на донышке глаза за тонкой поволокой очков все те же мудрость, забота и всепоглощающее, но труднообъяснимое выражение, которое Эггзи часто видел во снах.

У него нет для него подходящего определения, но это нечто вроде обещания. Да, теплого, нежного, ласкового обещания быть рядом – как и несколько лет назад.

Нечто вроде «я все еще с тобой» и «прости, что бросил».

Эггзи не в обиде – просто разорвался изнутри, треснул по швам при звуке выстрела Валентайна. Ничего особенного, он старательно стягивал раны из месяца в месяц. Нитками, жилами, мышцами, воспоминаниями и мартини, буйно пахнущим слезами.

Все в порядке, Гарри, спасибо, что вернулся.

Сложно передать словами, что бурлит в груди, даже спустя время, и Эггзи кусает губу. Он не может сказать, что зол, он не имеет права чувствовать себя брошенкой – маленьким мальчиком, влюбленной, разбитой подружкой, преданным и верным псом одновременно, – но это именно то, что он ощущает сейчас. Но вряд ли откроет тайну.

Гарри здесь, Гарри рядом, в ушах гуляет шум и бархатный, приятный, с горькими нотками голос, а его ладонь до сих пор твердая и уверенная. Эггзи цепляется за нее пальцами, впитывает прикосновения, пытаясь продлить каждый миг до бесконечности. Ему это очень, очень – до смерти, блять! – надо.

Надо с той же огромной силой, что и лишний глоток воздуха или разряд электричества для остановившегося сердца. Потому как Гарри Харт снова рядом, и нет никаких других фраз, чтобы Эггзи смог прояснить ему ситуацию и масштабы собственных одиноких страданий. Вообще никаких фраз нет.

Потому что это где-то на метафизическом, непостижимом уровне.

Но Гарри смотрит на него, и весь его вид просит не молчать, не замыкаться и не сдерживать воющий пронзительный ураган, всмятку кромсающий органы. Эггзи мотает головой отрицательно – во имя спасения, Гарри, сам же знаешь: снесет и растопчет, не оставит следа, – но Харт подушечкой пальца едва осязаемо проводит по его ладони. Касается так, как никогда не касался.

И барьеры сносит.

Эггзи – старое шепелявое радио, и столь же стремительно, как радиоволны под движением колесика передач, напряжение внутри сменяется щенячьим восторгом. Ураган оборачивается зноем, штилем на море под палящим солнцем, и да, Эггзи – спасибо еще раз, мистер Харт – прочитал достаточно книг, чтобы описать свои эмоции вот так высокопарно.

Он же теперь джентльмен. Агент. Галахад 2.0, более молодая и прокаченная версия со всеми девайсами и особенностями бывшего представителя низших классов.

– Гарри!..

Хваленое красноречие скатывается к чертям катастрофически быстро, и Эггзи готов считать свой провал еще более ужасным и опасным, чем Апокалипсис для секретных служб, которым грозится Поппи. Смывает разом подготовку, начитанность, природный шарм и остроумие, а чувства нарастают и рвутся прочь из тела. Действительно, катаклизм.

А бывший Галахад стоит перед ним, и молчание между ними Мерлин скоро порежет своим любимым тесаком. Но оно ведь такое правильное – это молчание. Такое верное, тихое, такое, какое бывает, когда встретились два старых друга, отец и сын.

Или люди, так и не ставшие любовниками, но не растерявшие страсти, не утратившие пыла – и сохранившие крутое пафосное чувство, зовущееся любовью. Эггзи читал про него долгими перелетами между горячими точками.

– Я не ошибся в тебе, Эггзи. Греет душу.

Бах! Первый выстрел – и наповал, спасибо звукам родного голоса. Хорошо, что хоть у кого-то из них язык не прилип к небу.

Эггзи долго думает, что ответить. В горле застревает мат вперемешку с всхлипами, но вряд ли подобное достойно его статуса.

Эггзи пытается уложить в парочку фраз все то, что сносит ему крышу и рвет вены.

Эггзи с треском проваливается.

– Прекрасно выглядишь, Гарри.

Бах! Собственноручный контрольный в голову, молодец. Именно то, что было необходимо.

Эггзи сжимает зубы, а потом добавляет хрипло:

– Спасибо.

И в этом «спасибо» – прошептанном пересохшими губами – безграничная тоска, недавние боль и отчаяние, и страх, и отчаянное желание доказать, пронести память, оставить себе хоть частичку прошлого. Потребность сохранить его в сердце и взрастить вновь.

В этом «спасибо» океан признательности и беззаветной привязанности. В этом «спасибо» бескрайнее доверие и вся та любовь, на какую способен только Эггзи.

И Гарри прекрасно это видит, знает, не может не знать.

И кивает в ответ.

И улыбается – уголками губ.

Как человек, воскресший из мертвых ради всего того, что несет ему Эггзи.

– А теперь спасем мир.

========== Сидит напротив ==========

Комментарий к Сидит напротив

Прекрасной и неповторимой fallenangel_97.

С прошедшим.

Сидит напротив и не поднимает глаз. Вчерашний мальчишка, ставший сегодня мужчиной. Косой тонкий шрам на левой брови.

Гарри допивает свою пинту Гиннеса и пространственно скользит пальцами по стеклянному ободку. В пальцах дрожь, а душу бередят картины из далекого – и не очень – прошлого. Двоится, мерещится, плывет кругами пестрыми в подсознании.

– Я скучал, – Эггзи произносит слова с трудом, явно через силу, потому что привязанность, как сказал Мерлин, лишнее дело.

Мерлин, который просто взял и пожертвовал собой ради них. Не спросившись.

Гарри кивает и трет переносицу. Очки – это, безусловно, удобно, – но к черной простой повязке больше лежит сердце. Сердце, что обливается кровью последние несколько дней безустанно и заходится в агонии.

– Тебя так не хватало, знаешь?.. Гарри, я… я чувствовал себя чертовой бабочкой с оборванными крыльями без тебя.

Гарри моргает, соглашаясь – и думает о том, что никогда не покажет Эггзи настоящие размеры своего одиночества. Никогда не скажет открыто, насколько сильно он тоже скучал.

Б е з у м н о.

– Слышишь, Гарри? – Эггзи сглатывает.

В его взгляде – усталость и мудрость, бесконечная обреченность вместе с решимостью. В его взгляде – бывший задира, прячущий опасные клыки за манерами и отглаженным костюмом. В его взгляде все то, о чем Гарри Харт когда-то мечтал и от чего отказался во имя службы.

Наверное, будь возможность повернуть время вспять, Гарри бы не совершил этой глупости снова.

– Не молчи.

Эггзи кричит – шепотом, сквозь плотно слепленные губы, отчаянно и потерянно. Эггзи кричит – ведь он не привык видеть Гарри, своего наставника Гарри, своего идеала Гарри пустым и чужим.

– Боже, прошу тебя, не молчи, Гарри! Ради всего святого, не после того, что случилось!

У него ходуном ходят плечи, и каждая мышца напряжена под расстегнутой курткой. Гарри хочет протянуть руку и коснуться – потрепать по плечу, пригладить растрепавшиеся волосы, поддержать, – но не может. Не может, потому что не знает, что сказать.

«Прости, Гэри, что заставил страдать»?

«Я и сам не думал, что выживу»?

«Крепись, мальчик, смерть – это нормально»?

Отвратительные, накрахмаленные, набитые чушью слова. Ими не передать всех чувств, что скопились под ребрами, ими не выстроить мост между давно потерявшимися душами.

Гарри скользит ладонью по столу и замирает. Он пьет секунды вместо пива, он вяжет узлами, цепью собственную душу. Вырывает с корнем осколки боли из нервов, из вен.

Молчит.

– Гарри? – Эггзи едва ли не плачет, ему горько, холодно, он снова брошен в этом мире на волю ветрам. – Гарри?!

Кладет руки на темное дерево, тыльной стороной вверх и едва ли держится. Оставленный, покалеченный, лишившийся враз того, чем жил несколько лет.

Гарри прекрасно его понимает.

Он вздыхает, стараясь выровнять пульс.

– Я… я не скажу тебе многого.

Эггзи тихо внимает его голосу, а у Гарри жжет внутри от его трогательного, беззащитного, доверчивого вида. Вида юнца, что только-только примерился к взрослому платью.

– Я … просто рядом. И теперь никуда не уйду.

«Не уйду» – как «не имею права». «Не уйду» – как «не оставлю». «Не уйду» – как «не бойся, я с тобой».

И мы одни против целого мира.

========== Влюбленный в историка (AU) ==========

– Прогуливать пятую пару психологии подряд – совершенно некрасиво.

Роксана хмурит аккуратные бровки и смотрит с укором. По ее виду точно можно определить, что она очень и очень недовольна: и прогулами Эггзи, и его успеваемостью, и тем, что ей самой уже который раз приходится прикрывать нерадивого друга.

Красиво подведенные губы надуты – высшая степень неодобрения, ага, а руки на груди – поза точь-в-точь как у родной матери, когда в начальных классах она отчитывала его за грязную рубашку и порванную тетрадь.

Только вот Эггзи на вторую маму за пределами дома не соглашался. Не подписывался.

– Не хочешь – не прикрывай. Скажи Мерлину честно, что я терпеть не могу его сухие лекции и информационные сводки. Пусть подавится данными по возрастной психологии.

– Эггзи!.. – Рокси пылает праведным гневом: она еженедельно придумывает правдоподобные отмазки, лишь бы дать другу время, а тот ведет себя как законченная сволочь. – После всех моих трудов? Серьезно? Тебе вообще не стыдно?

– Я собираюсь бросить этот чертов колледж, – Эггзи мечется по комнате, переворачивая все на своем пути вверх дном.

У него состояние, близкое к истерике, а еще фингал под глазом и длинная царапина на щеке. Тяжело, знаете ли, работать вышибалой, совмещая ночные дежурства с утренними лекциями. И пьяных придурков с профессорами совмещать тоже, кстати, трудно.

– Нахуй все здесь.

– Эггзи! – Рокси надеется достучаться до него без применения силы: черный пояс по карате обеспечит ей одномоментное превосходство, но это, наверное, слишком нечестно. – Может, нам просто пора обсудить все?

Все?

“Все” – это полуночный шепот в ухо, тихие признания в том, что сдерживаться день ото дня только сложнее?

“Все” – это “Рокси, блять, только не на историю, я же элементарно обкончаюсь там!”?

“Все” – это умные глаза мистера Харта и его, Эггзи, личная улыбка от уха до уха, когда лишний раз спросили по теме занятий?

– А может, не пора?

Рокси садится на краешек кровати, педантично расправляет ткань вечно идеально наглаженного платья:

– Пора, Эггзи. Пора. Ты меня скоро выбесишь своей беготней от мистера Харта.

– И вовсе я не бегаю!

– Бегаешь, – милосердная, понимающая улыбка, – бегаешь настолько, что по инерции другие пары пропускать стал.

– Неправда! А работать мне когда?

– У тебя нет такой уж нужды в работе, Эггзи, – Рокси давит: давит ненавязчиво, чересчур внимательным взглядом, легким движением пальцев, взором с прищуром. – Признай сам. Ты держишься на повышенной стипендии который месяц, и даже этому говнюку Чарли далеко до твоих результатов.

– И…

– А твои выступления за сборную колледжа по легкой атлетике? – Рокси повышает тон, но голос ее по-прежнему мягок. – Не смей равнять себя с землей, Анвин. До тех высот, на которых ты стоишь, нам еще прыгать и прыгать.

– Сказала староста нашей группы – умница и красавица №1 во всем колледже, – Эггзи криво ухмыляется, а внутри уже поднимает голову секундный страх: Роксана слишком проницательна, чтобы не заметить очевидного. – Спасибо, Рокси, твои убеждения, построенные на причинно-следственных связях, потерпели крах. Так я…

– Замолчи, Эгги, – Мортон не перестает мило улыбаться, но с каждой минутой от нее все сильнее разит опасностью. – Ты отлично умеешь уводить тему в сторону, об этом знают все. Но сколько ты готов бегать от своих чувств?

Чувств?

Чувств, что холодом по позвоночнику?

Чувств, что не дают покоя третий курс?

Чувств, что просыпаются от случайных прикосновений и случайных взглядов радушного историка?

Это про эти чувства идет речь?

Эггзи как-то не готов признаться: ответ на все вопросы спрятан у него глубоко внутри, промеж ребер, в клетке из жил. Доставать его не хочется, причина тому абсолютно проста: Эггзи не единожды проверял на своей шкуре, что это такое – быть уязвимым из-за своих ощущений.

– Столько, сколько потребуется.

Глупо, зато честно. Эггзи сполна попробовал грязи в свои школьные годы, чтобы не повторять ошибок.

– Зря, – Рокси пожимает плечами, достает пилочку и поудобнее устраивается на кровати, словно серьезного разговора между ними и не было в помине. – Влюбиться – это не плохо.

– Не тебе судить.

Ему бы не огрызаться, ему бы не шипеть затравленным зверем – а, напротив, подползти ближе и голову удобно устроить на худых коленках, под ласковыми ухоженными пальчиками. Спрятаться, закрыться от всего мира обманчиво хрупкой спиной Роксаны Мортон.

Она ведь проницательная девочка, она поймет и утешит.

– Ну почему же? Вон сколько разговоров ходило в наших стенах, когда я Мерлину открыто предложила…

Ах да, она – Роксана Мортон – не только проницательная, но еще и со стальными яйцами. И с таким самообладанием, о котором каждый юноша на их потоке может только мечтать.

– Я отлично помню, как он подавился чаем и едва не упал со стула. Это было немного подло – подойти к нему во время ланча.

– Зато какой результат, – Рокси хмыкает, смешно морща носик, и кивает на цветы, что приютились на их подоконнике.

Злость сходит на нет, Эггзи подходит ближе, падает рядом и прислоняется к теплому плечику, сползая по стенке.

– Думаешь, если я признаюсь, выйдет нечто похожее?

– Скорее наоборот. Кепку сними, свет загораживаешь.

– В смысле?

– Цветы носить будешь определенно ты, и никак иначе. А вот манер и мужской харизмы побольше у мистера Харта.

Рокси не отвлекается даже: подправляет маникюр, медленно листает учебник, не обращая внимания на мелодично тренькающий телефон. У нее еще и нервы железные – вести документацию за всю их группу разношерстных раздолбаев и жить с ним в одной съемной квартире.

– Мы с тобой неправильные, да?

Шум за окном расслабляет, и Эггзи клонит в сон: позади у него была двенадцатичасовая смена, но даже этот убойный способ не смог прогнать образ историка из его головы. Он откровенно клюет носом, угревшись у бока подруги, и лениво ловит себя на мысли, что не знает даже расписания завтрашних пар.

– Нет. Мы с тобой – молодые, красивые. У нас все впереди, главное только в учебу вложиться, чтобы потом пожинать хорошие плоды.

Рокси херни не посоветует: Эггзи пробует разлепить глаза, но теряется в едва уловимых запахах ее духов.

– А еще сейчас для нас самое время любить – поэтому поднимай свою задницу и пойди хоть немного приведи себя в порядок. Через семь минут у тебя встреча с мистером Хартом в забегаловке на углу.

– Что?

Сон как рукой снимает, и Эггзи подскакивает на месте, недоуменно таращится на Рокси, смутно рассчитывая на хреновую шуточку в духе их одногруппника Хескета, редкостного такого мудака.

Надежда тает мгновенно: Эггзи достаточно хорошо знает свою подругу. Роксана утонченная и возвышенная для настолько отвратительных шуток.

Сердце пропускает удар.

– Что, прости?

– Ты слышал. Мне надоело, как вы, два дурака, ходите все вокруг да около, а Хэмиш мне потом мозги прочищает о страданиях мистера Харта.

– Роксана?!..

– Надень темную толстовку и кроссы с крылышками, Гарри их обожает. И поторопись – у тебя осталось всего пять минут, а твой избранник терпеть не может опаздывающих на свидания.

========== Маленькая история о собаках и проплешинах ==========

– Приятно снова оказаться в Лондоне. Тут все, как прежде. Почти.

– Да, за исключением того, что отныне ты бродишь по свету без глаза, Гарри.

Эггзи хохочет в кулак, но в его смехе есть что-то неправильное. Что-то, что отдает стеклянными нотками отчаяния и боли. Он идет, чуть сгорбившись, тяжело ступая. Не видно рук, не видно глаз – он словно взял и закрылся за стальной дверью.

Восстанавливаться трудно, все в курсе. Что же пошло не так, мальчик-Галахад?

– Этот комплект одежды. Он похож на то, в чем ты ходил до отбора в Кингсман.

– Да, знаешь, заказал, подобрал, отыскал на днях. Захотелось ходить по серым улицам Вест-Энда в этом.

– Нарочно или назло?

– И то, и другое.

Эггзи не приемлет слова “нет”, этих трех букв в таком порядке никогда не было и не будет в его лексиконе. Но даже для него не секрет – жизнь такое слово знает. И пользуется им довольно часто, говоря “нет” близким людям, любви на поле битвы и дорогим друзьям.

Которых крошат на куски мины. А им потом живи припеваючи после этого. Только вот как?

– Ясно. То, что сверху – не поменялось, а то, что под этим…

– Не поменялось тоже. Я прежний, Гарри, просто оброс манерами и опытом, как шерстью. А еще ранами, знаешь? Они как проплешины на моей шкуре.

Конечно, Гарри знает. Он сам – проредевшая холка и десятки, сотни отметин. Как о таком не знать?

– Раны заживают, когда отпускаешь.

– То-то я смотрю, что ты моего отца отпустил. И Мерлина, и Рокси… Всех их ты отпустил, да.

В голосе Эггзи достаточно яда на целую толпу врагов. Он не плюется, он просто цедит его сквозь зубы, а перед глазами, наверняка, стена в их новом агенстве, на которой, в ряд, газетные заголовки. Красивые такие, говорящие… “В мире то, в мире сё”…

На них, между прочим, стоят даты смертей его самых близких друзей.

– Это дань памяти. Не переворачивай суть вверх дном, Эггзи.

Суть, да. Всю суть – почему на тебе этот костюм, почему улыбка – снова – чуточку ребячья. И в глазах огонек такой, будто ты вот-вот угонишь какую-нибудь ультрамодную тачку. Без всяких зонтов, без всяких оксфордов, просто по приколу, как было когда-то давно.

– Мы живем, мы справляемся. Вместе.

– Я и ты, ага. Классная парочка. Как там Шампань меня называет? Галахад-мальчик? Да, точно.

– К чему ты ведешь?

– Что Галахад-мальчик и “Гарри Харт, супершпион” – осколки, оставшиеся после классной организации. Жалкие ошметки, Гарри, все, что выбросило за борт. Мы похожи на побитых жизнью собак.

У жизни, бесспорно, удар хорошо поставлен.

– Неожиданно, – тянет время, словно дорогое вино. – За борт, Эггзи, выбрасывают только шлюпки и обузу. И первое, и второе – в плачевном случае. Так что это сравнение мне кажется неуместным.

– Ты серьезно? Неуместным?

– Мягко говоря. Лучше провести параллель с выжившими после авиакатастрофы.

– Звучит не лучше.

– Плачевно, да. Зато точно. И сам факт нашего “выживания” – априори плюс.

Эггзи хмыкает себе под нос, замедляет шаг. Гарри считывает с его лица глубокую задумчивость, грустное отчуждение и нечто, походящее на светлую тоску.

Всякая собака, мальчик, залечивает свои раны. Всякая – и у шавок, к слову, они затягиваются быстрее.

– Мы доберемся, – говорит Гарри как факт.

Как что-то, что не должно вызывать ни малейшего сомнения.

Говорит и берет за руку, притирается боком, выравнивая шаг. Мягко переплетает пальцы.

– До линии города, чтобы позвать на помощь?

– До кучки таких же выживших, как и мы. Собьемся в стаю, подлатаем бреши и накопим силы. На черту города мы ступим с высоко поднятыми головами.

Эггзи кивает, кусая нижнюю губу, и старательно смотрит по сторонам. Обдумывает, цепляя взглядом солнце на крышах, цветастые флаги и почти что кожей ощущая тишину и покой, что царят в полуденный час.

Делает еще несколько шагов и останавливается. Поворачивается на пятках, тянет на себя – и снизу вверх смотрит, в глаза заглядывает искренне и проникновенно.

– Было бы здорово, Гарри.

========== Бабочки на Рождество ==========

– Так, ладно, я на это не подписывался, – Эггзи покорно поднимает руки, поглядывает из-под ресниц лукаво и хитро. – Сдаюсь.

Перед ним, на белоснежной скатерти, ровные ряды вилок, и, честно, запутаться в них проще простого. Они различаются размером и количеством зубцов, острием, гравировкой на длинной ножке – но для Анвина они а б с о л ю т н о одинаковые.

– Серьезно, Гарри, я могу только показать тебе самую маленькую и самую большую, – улыбается, а по лицу бегут искорки веселья. – Это не мое, ты ведь знаешь.

Харт – по ту сторону стола, снова весь аккуратный, изящный, словно с картинки сошел – кивает. Медленно прикасается к бокалу, наслаждаясь легкой игрой, которую они затевают на каждое Рождество, и не сдерживает доброй усмешки.

– Ты бесполезен.

– Только в этом, – Эггзи запрокидывает голову, и на его светлой коже ярко высвечиваются родинка и два – рядышком – недавних засоса. Гарри прикрывает глаза, чтобы не вглядываться. – В другом я просто звезда.

– Боже, как девушки ведутся на этот пафос в твоем голосе?

– Разве для тебя это секрет? И что сразу “девушки”? Ты ведь тоже повелся, Гарри-Супер-Шпион-Харт.

– Ты перестанешь когда-нибудь уже?

Эггзи посмеивается, выбираясь из-за стола, обходит его по дуге, и ласково зарывается пальцами в волосы. Массирует кожу, спускается едва приметными касаниями к лицу и тонкому шраму у виска. Он делает так из года в год – будто молчаливо благодарит, что Гарри все еще рядом, что тогда, по неопытности Валентайна, пуля лишь проскочила мимо.

– Спустя десятилетия, – хихикает тихо и довольно, как налакавшийся сметаны кот. – И да, предвосхищая следующий вопрос: я осознанно так много тебе отвожу. Только попробуй не протянуть, Галахад.

Прозвище чуть цепляет слух: Гарри давно уже Артур, у него золотые часы с эмблемой агентства, и он искренне верит в их удачу, а еще новый пистолет и костюмы в ателье шьют без очереди – но милое сердцу “Галахад” из этих уст пронзает насквозь как впервые. Приходится даже задерживать дыхание – чтобы не отозваться на нежное касание, чтобы не утонуть (снова) в этих по-щенячьи счастливых глазах.

– Елка, – напоминает он, надеясь, что бедное ненаряженное дерево хоть немного собьет с толку, позволит отвертеться на несколько мгновений и, тем самым, растянуть их. – Давай нарядим.

Эггзи собирается что-то сказать: открывает рот, вдыхает – и лишь согласно пожимает плечами. У них слишком мало общих праздников, чтобы пренебрегать традициями.

– А давай.

Уютное свечение гирлянд согревает теплом – Эггзи вернулся в их общий дом чуть раньше и успел растащить их по всем комнатам, увить ими бра и спинку дивана перед камином, а еще карниз в спальне и кухонные шкафчики. Для Гарри это непривычно: с далеких дней своей юности однотонный полумрак комнат ему больше по душе – но многоцветие их маленького мира за крепкими дверьми внезапно кажется приятным, лучистым. Оно словно под кожу забирается, и блики пестрых лампочек отражаются на периферии сознания.

Внезапно-красивое ощущение.

– Красные и золотые, – командует Эггзи и топчется перед елкой, крутится, как заводной, гладит зеленые лапы игл, развешивая игрушки. – Ты выше, с тебя звезда.

Он так мило наводит порядок и так точно указывает на нюансы, что работа спорится, и Харт чувствует себя как в давнем, облитым светлой тоской детстве. Будто опять – юный, и перед глазами вся жизненная дорога, и столько событий впереди, и бабочки, бабочки, бабочки…

Одну ему вручает Эггзи – он и не заметил, как Анвин закончил наряжать свою часть – и заглядывает в лицо смущенно-взволнованно:

– В память о том, что было, – хмыкает он, помогая разворачивать зеленую, с алым бантом коробку. – И о том, что, наверное, будет.

Гарри следит за каждым его движением, действием, за тем, как споро пляшут по обертке его ловкие пальцы – и просто дышит. Это максимум того, на что он сейчас способен. Только смотреть на своего мальчика – Господи боже, самого лучшего, самого-самого-самого – и только дышать. Потому что иначе, тут и не стоит гадать, у него остановится сердце.

– Я не разбираюсь и в них, – виновато тянет Эггзи, и столько вины, столько испуга Харт не замечал в его взгляде уже давно. – Но, надеюсь, у тебя такой никогда не…

– Да.

– Что “да”?

Гарри и сам не понимает, почему поторопился. Эггзи косится на него с удивлением, а он тщательно собирает себя по частям, по осколкам, склеивает все изнутри, как мозаику, чтобы не разбиться от переизбытка эмоций. Чтобы не сказать, что, на самом-то деле, дело теперь вовсе не в бабочках – а в…

О боже. Когда он успел стать настолько сентиментальным?

– Такого, как ты, у меня никогда не было.

– Ох.

Кажется, дыхание пропадает не у него одного.

Они просто стоят посреди комнаты, посреди разбросанных пустых упаковок из-под шаров, и хлопают глазами, раскрывая рты, как рыбы на берегу. И с каждой новой секундой то, что раньше казалось глупостью из романтических фильмов, обрастает иным смыслом.

Тишина становится трепетной, сладкой, как мед, как имбирное печенье, от которого так без ума Эггзи, как какао с тремя ложками сахара. Она крепнет, ширится по мгновению, расползается вокруг, словно заключая их в свой кокон. Словно пряча от чужих глаз, что остались за обросшими инеем стеклами.

– Ох, – повторяет Эггзи на единой ноте, и рамка с диковинной бабочкой внутри мелко дрожит в его ладонях.

– Не ругайся, – мягко фыркает Харт, накрывая его руки своими, забирая прохладу с трясущихся пальцев.

– Не могу. Я чуточку, Гарри, хорошо? – Анвин поднимает глаза, и наконец можно заметить, что зрачок, расширившийся и темный, заволокли слезы. – Пару слов буквально – а потом наброшусь на тебя с поцелуями, идет?

– Думаю, я смогу потерпеть.

Гарри продолжает сжимать его пальцы, пока Эггзи вздрагивает всем телом, едва не выронив рамку. Они вместе отставляют ее на комод, а потом Анвин прижимается к нему всем телом, и его потеплевшие ладони обхватывают шею, тянут на себя:

– Господи, спасибо, ты просто чудо. И я, блять, сука, о-о-о-х… Я просто не могу, поверить не получается в то, что ты… черт, Харт!

Он срывается, шумно сипит Гарри в плечо, пытаясь сдержаться. Потом затихает, замирая в ладонях, но Харт слышит, как бьется под слоями одежды и мышц сумасшедшее сердце. Точно в унисон с его собственным.

– Ты прости, что больше. У меня остановиться не получается, когда ты рядом и такой весь… з а м е ч а т е л ь н ы й, Гарри. Ты просто сказал мне, считай, спасибо за бабочку, а я уже реветь готов, как девчонка какая-то.

Гарри ловит возмущенные – на самого себя – слова, рваное дыхание, отстраняется, чтобы подцепить пальцами подбородок. Выдохнуть – непременно с улыбкой – и заткнуть своего мальчика полным нежности, и света, и любви поцелуем.

Потому что он, должно быть, разъяснит все лучше любых фраз.

То, что Эггзи чувствует все правильно.

То, что такая отзывчивость сводит Гарри с ума.

И то, что они всегда будут друг для друга неповторимо-единственными.

========== Все, что у него ==========

Все, что у него за душой – это морская пехота и чертовски большое количество шрамов. На перебинтованных вечно руках, на искореженной спине, на сердце, перекаченном алкоголем и травкой.

Гарри в первый миг думает, что неверно поставил ставку.

– Считаешь, это хороший вариант для шутки?

У него искривленные насмешливо губы и родинка – яркое, вызывающее пятно около кадыка. Дергается, скользит под пристальным взглядом вверх-вниз и обратно. Под светлой кожей плеч виднеются крепкие мышцы.

Гарри анализирует тон, и он ему не нравится.

– Я – и в какое-то гребанное агенство? Да Вы, верно, смеетесь, дяденька-пижон.

У него – н е г о, что сидит на стуле с идеально прямой спиной и ноги держит ровно на полу – перемазанные в грязи пальцы и синеющий фингал на скуле. Нервный бег ладоней по столу, и в глазах – зияющих омутах – то, чего Гарри давно не видел.

Упрямство и надежда.

Гарри знает людей, которые бы многое отдали, чтобы уметь вести себя так, как этот пацан.

Дерзко и самоуверенно, даже когда дело швах. На своих позициях, словно ничего не происходит. Беспечно и нагло, будто весь мир у подошв его кроссов.

– Эггзи, – Гарри подает голос: медленно и с расчетом.

Он не ждет сейчас понимания. Он просто хочет посеять сомнение.

– Может, сразу к делу, мистер?

Эггзи сползает коленями на сбитый кафель туалетного холла, трогает пальцами разбитые в хлам губы. Ведет рукой выше и сбивает с головы кепку. Русые волосы падают на потемневшие, колкие глаза.

Гарри спохватывается, что место, выбранное им, неудачно.

– Встань, Эггзи.

– Да бросьте, мистер!

Эггзи прикладывает большой палец ко рту, но не пытается изображать раскаяние и давить на жалость. Он просто смотрит – остро, жгуче и решительно.

Гарри замечает под задравшейся футболкой застарелые борозды шрамов.

– Все в округе знают, зачем дяденьки в возрасте помогают молоденьким мальчикам.

Фраза “я не такой” застревает в горле. Не потому, что это не так. А потому, что Эггзи расслабляется, а потом улыбается по-волчьи опасно. Опасная, но призрачная сила проступает под кожей, и можно даже заметить, как она бежит по ниткам вен. Такое зрелище – неприрученного, одинокого до мозга костей зверя – завораживает.

Наверное, по той простой причине, что они оба так сильно похожи.

– Эггзи, встань.

Гарри добавляет в голос стали, и неприкрытой угрозы. Его тон – это хлесткое требование, и Эггзи ему подчиняется. Мотивы его непонятны: быть может, работает военная память, быть может, Гарри действительно перегнул палку с давлением. Эггзи поводит лопатками, и косточки ключиц выпирают так заметно. Яремная впадинка притягивает взгляд.

Гарри теряется всего на секунду, но этого достаточно, чтобы Эггзи занял оборонительную стойку.

– Ми-истер? – играет, упорно играет с огнем, хотя не глупец совсем, понимает прекрасно, куда и зачем ведет.

Гарри поднимает глаза, оглядывая его с мысков до макушки, цепляется за голодно-болючий взгляд. Эггзи – как побитая дворовая псина, готовая драться до последней капли крови. Этим-то он и запомнился ему по просмотренным отчетам.

Ведь таких ярых, больных на голову ребят мало. Как правило, их жизни уже разрушены до основания.

– Правую ногу чуть дальше, позиция будет устойчивей.

– А вам почем знать?

Гарри вздыхает: шрамы на запястьях, чуть выше кистей и на нетронутых огнем и водой предплечьях рождают неприятные воспоминания. Возможно, он и впрямь где-то прогадал с ожиданиями.

Но готов повысить цену.

– Агентство, Эггзи, агенство, – уверенно и тихо, будто бы об огромной тайне и дичайшей беде разговор идет одновременно. – Позвони мне, когда придешь в себя… И совет напоследок: лучше не показывайся пока дома, там тебе не особо рады.

Визитка падает в едва успевшую раскрыться ладонь, и Гарри против замысла чуть задерживает руку, касается пальцами жизненных линий. В этом никакого лишнего подтекста – лишь строгий расчет. Пока.

А потом – а потом таких сломанных чинить надо. Изжившие себя механизмы под сердцем не выдержат долго.

Эггзи смотрит ему вслед, и впервые за их встречу в его взгляде что-то ломается. Будто крошится лед, и под пленкой горькой, как полынь, наглости проступает усталость. Чувственность. Сомнение.