Текст книги "Живая и Мертвая"

Автор книги: Тина Тонич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Оставалось только вздохнуть и сохранять спокойствие: влезать в их разговоры было себе дороже. В целом соседи не доставляли проблем, только вот собеседники из них получались совершенно никакие.

Без Дениса стало невыносимо скучно. Сложно было представить, что он с его большими идеями делал тут, на кладбище, среди этой прокрастинирующей массы.

Я отвлекалась как могла. На кладбище, особенно в том месте, где находилась моя могила, почти ничего не происходило, и время тянулось медленно, как когда лежишь с высокой температурой.

Я мысленно окинула взглядом последние месяцы и заодно осмотрела округу.

Полгода. Все это время я чувствовала, как внутри начинает клокотать злоба, готовая выплеснуться на все вокруг. Я как дура сидела здесь столько времени, днем и ночью, почти как Хатико, а она так и не пришла. Тысячу раз прокручивая в голове последний разговор, я так и не поняла, чем же могла заслужить подобное пренебрежение. Может, я и была не сахар, но не ожидала, что она не придет попрощаться со мной из-за пустяковой ссоры.

Полгода – и я сдалась.

Спорщики, забывшие о моем существовании, дернулись как ошпаренные, когда я резко поднялась на ноги.

– Если кто-то придет к моей могиле, скажете потом, ладно?

– Э-э-э… Да. Хорошо.

И я отправилась домой.

***

Где находятся мои усопшие родственники, я не знала, и меня они особо не интересовали. Я не была близка с дедушками и бабушками и не уверена, что захотела бы быть близка сейчас. Это было не ради общения, мне просто очень хотелось сменить обстановку. И не меньше – увидеть родных.

Благодаря наставлениям Дениса я смогла проехаться на автобусе и была этому безумно рада: я сделала бы все, что угодно, лишь бы поменьше касаться пепельно-белого тумана, застилавшего землю где сплошным ковром, где лёгкой дымкой. Он уже не так ужасал, но и трогать его без лишней необходимости я не хотела.

Добралась я довольно быстро. Была суббота, и вся семья оказалась в сборе.

Они выглядели намного лучше. Все в целом казалось почти нормальным. Моя комната стояла нетронутой, только отсутствие пыли говорило о том, что сюда регулярно приходят ради уборки.

Брат был у себя, и я решила, что сегодня хочу посмотреть, как он играет в компьютерные игры. Подходящее кресло стояло напротив монитора.

Я всегда любила это кресло, оно было удобным. Оказавшись снова в родных стенах, я не удержалась и села на привычное место. На мгновение почудилось, что я почувствовала мягкие подушки и сидение скрипнуло. Еще минут пятнадцать я наслаждалась иллюзией, что все в порядке.

– Милый, что ты делаешь? – спросила мама, бесшумно входя в комнату. Мы подскочили синхронно.

– Мам, не пугай так, до приступа доведешь же…

– Ладно-ладно, прости. Я хотела спросить… – начала мама, садясь на занятое мной кресло.

Меня как будто окатило ледяной водой, и все внутри моего бестелесного существа сжалось до размера горошины. Холод сначала заставил меня содрогнуться, а затем обжег так, что показалось, будто моя кожа просто горит. Я резко вскочила и отшатнулась от мамы, которая едва ли ощутила хоть что-то.

Я спешно ушла в свою старую комнату.

Месяц после этого я сидела там. Смотрела в окно, ходила кругами, прислушивалась. В центре был небольшой пятачок, застеленный ковром. Если бы у меня еще был бы хоть какой-то вес, по краю появилась бы тропинка из протертого до основания ворса.

Я покидала комнату, только когда брат уходил из дома. Любое прикосновение к родным могло меня обжечь, и я стала затворницей. Зато я случайно совершила открытие. Это случилось, когда я решила утром выйти прогуляться.

Я знала, что несколько лет назад тихий и спокойный сосед по лестничной клетке так же тихо и спокойно скончался. Знала, что его родственники продали квартиру и в нее въехали новые жильцы. И с некоторых пор слышала пение в ванной комнате, которое, казалось, слышала раньше.

Поэтому я никак не ожидала, что встречу соседа лицом к лицу возле лифта. Он безуспешно тыкал пальцем в кнопку вызова, но она никак не желала загораться.

– Послушайте, зачем вы…

Он меня даже не заметил.

– Но вы же умерли! Как…

Он развернулся и, ругая коммунальные службы, начал спускаться по лестнице. На половине пролета он насквозь прошел через парня, жившего двумя этажами выше, и тоже ничего не заметил.

Я ощутила знакомый холодок ужаса. Точно, это он раньше пел в ванной фальшивым голосом. Он действительно умер, просто так этого и не понял. Похоже, прикосновение к людям не вызывало у него этого мерзкого ощущения холода. Я невольно попятилась и остановилась у самой двери квартиры. Это было пугающе. В голове всплыли перерождения бесконечного колеса Сансары, только без самого перерождения: его существование рисковало стать вечным, оно было так же серо и буднично, но не имело конца.

А что будет, когда по какой-нибудь очередной программе реновации снесут этот дом? А если когда-то и сам город исчезнет, оставив лишь руины? Он так и будет бесчисленное количество раз вставать, спускаться по лестнице, ехать на работу, на которой его и при жизни-то, наверное, никто не видел?

И я однажды тоже свихнусь и закончу так же, решив, что имитацию жизни можно к ней приравнять?..

Я не помню, как вернулась в квартиру и зашла в свою комнату.

Может, и была доля правды в том, что я после себя ничего не оставила и спустя год, два или двадцать лет они обо мне даже не вспомнят, потому что вспоминать будет нечего. По сути, чем моя жизнь отличалась от жизни моего умершего соседа, которого я только что видела? Да ничем. Осознание было неизбежным, оставило в душе неприятный осадок и требовало хоть каких-то действий. И я, решившись на отчаянный шаг, направилась по коридору.

Кухня была освещена верхним светом, мама, уходившая на работу позже остальных, мыла чашки после завтрака.

– Мам, ты меня слышишь?

Она вздрогнула, выронила чашку и обернулась прямо ко мне. В пустой квартире звук удара раздался оглушающе громко, чашка сделала пол-оборота и застыла невредимой. Теперь тишину нарушало только тиканье настенных часов.

Мама смотрела на меня – и не видела.

– Мам?..

Еще с полминуты она вглядывалась в место перед собой, а затем, сделав глубокий вдох и выдох, еле сдерживая слезы, прошла в прихожую прямо через меня. Меня передернуло, но я с удивлением поняла: ощущение стало слабее, чем в первый раз – холод все еще обжигал, но его уже вполне можно было терпеть.

Я уселась на кухонный диванчик. Даже самой себе я не смогла бы объяснить, что бы я хотела ей рассказать, но что-нибудь важное. Что у меня была мечта, например, или что я думала что-то изменить в своей жизни, или просто что я была счастлива, хотя последние месяцы были тяжелыми. Если бы я смогла, я бы рассказала ей что угодно, даже самую невероятную ложь, лишь бы только не остаться белым пятном на карте жизни.

В попытках поговорить с домашними прошла зима. Пару раз они слышали меня, но не могли разобрать, что я говорю. А постепенно стали прислушиваться все реже и реже. Приходящим гостям на щекотливые вопросы о моей кончине рассказывали, что я была славная, тихая девочка, так же, как на похоронах. На этом моменте все горестно вздыхали, и беседа катилась дальше.

***

Перезимовала я без особых событий, хороших или плохих. К концу холодов родители несколько успокоились: когда в разговорах заходила речь обо мне, они выглядели печальными, а не убитыми горем. А в марте в нашем семействе наметилось прибавление: мой брат нашел себе девушку.

Я никогда ее не видела. Раньше все его подруги были из института или дворовых компаний, и я хотя бы примерно представляла, кто они. Эта возникла как из воздуха.

Она приходила почти каждый день, ужинала с моими родителями, помогала убирать со стола и мыла посуду. Их отношения развивались не то чтобы очень быстро, но было понятно: между братом и новой девушкой все серьезно. Сегодня она тоже пришла.

Быстро и ловко собрала посуду в стопку рядом с раковиной и уже потянулась за губкой, как мама сказала:

– Да ладно, я сама помою, иди. Я вас к чаю позову.

– Хорошо, – она кивнула, улыбнулась и отправилась в комнату к брату. Я пошла следом.

Тот сидел с выключенным светом и бездумно бряцал на гитаре. Его черный силуэт выделялся на фоне темнеющего апрельского неба.

– Твоя мама сегодня какая-то очень отрешенная, – заметила девушка, присаживаясь на кровать.

– Ну… Ничего удивительного. Скоро годовщина смерти сестры.

Это прозвучало неожиданно. Да, я помнила, что умерла весной, но не думала, что теперь каждую весну придется об этом вспоминать. Раньше это время года мне очень нравилось…

– Мне жаль. Наверное, вам тяжело пришлось… Ты мне ничего о ней толком не рассказывал. Какая она была?

– Обычная, – брат пожал плечами. – Мы не были особенно близки. Она была неплохая. Но и не хорошая. Она всегда знала, как надо, всегда старалась делать все правильно. Я никогда этого не понимал.

– В смысле?

– Ну… Она считала, что главное в жизни – быть хорошим человеком. Не доставлять другим проблем, учиться хорошо, работать. И в итоге… От нее ничего не осталось, понимаешь? Как будто ее никогда и не было.

Я почти задохнулась от изумления и нарастающего гнева. А брат продолжал:

– Да, осталась комната, в которую никто толком не заходит, вещи, файлы на компьютере. Но это все какие-то мелочи, мишура. Я могу вспомнить считанные разы, когда она злилась или реально говорила то, что думает, и все. Больше ничего, – он ненадолго задумался и продолжил: – Поэтому единственное, что я могу сделать для нее, для себя, для родителей – это не быть как она. Мне мало быть просто хорошим человеком. Я хочу быть кем-то большим. Хотя бы плохим музыкантом. Так что… После универа я не пойду работать, я буду заниматься музыкой. Ну или буду работать и заниматься музыкой.

– Вот как, – не выдержала я. Это была бессмысленная, неконтролируемая реакция. – Значит, меня как будто никогда не было, да?! Значит, плохо быть просто хорошим человеком?! А ты, засранец, ты меня даже не знал, как ты можешь так обо мне говорить! Я же мертвая, обо мне либо хорошо, либо… – Я захлебнулась слезами на последнем слове и уселась на корточки, пряча лицо в ладонях. – Ничего…

Брат продолжал что-то рассказывать, но я слушала уже в пол-уха. Постепенно они заговорили о его планах, как и что он будет делать. Потом в дверь деликатно постучала мама и позвала пить чай, и я снова осталась одна.

Поборовшись с собой пару минут, я вошла в кухню и еще раз посмотрела на свою семью. Они выглядели счастливыми. Мое тело было закопано в землю, а они радовались чаю с печеньем. Мама улыбнулась, и я поняла, что не смогу на них злиться. Они не могли бы горевать обо мне вечно, они должны были это как-то пережить. Вопрос в том, как теперь мне пережить собственную смерть?

– Мам, я пошла, – сказала я, поворачиваясь лицом к коридору. Впервые за все это время мама меня не услышала, и я поняла, что она больше не услышит меня никогда.

Моя комната встретила меня привычной темнотой. Книги стояли по местам, кровать была застелена. Весенний ветер трепал за окном кроны деревьев. Я понадеялась, что мои родные будут счастливы.

И вышла прямо через окно.

***

У меня не было какого-то плана. Я все еще злилась на брата и на себя. На него – потому что был безжалостно прав, на себя – потому что он оказался прав по моей оплошности.

Надо же было променять все возможности жизни на правильность, которая меня даже не спасла…

Но винить кого-либо было уже бесполезно.

Было рано, но поезда уже ходили, и я, сосредоточившись, зашла в вагон.

Поезд тронулся. Я в прострации наблюдала, как состав набирает скорость и смазанный вид платформы сменяется темнотой.

Призрачный желудок сжался. Чувство голода, будто отзываясь на мою обиду, усилилось, и стало почти больно. Желание есть преследовало меня как персональное проклятие, хотя должно было уже пойти на убыль.

Кулаки непроизвольно сжались, и я медленно выдохнула. Надо успокоиться. Ничего страшнее, чем то, что уже случилось, не произошло, я все уже знаю. Я им больше не нужна, и они мне тоже больше не помогут, надо найти что-то свое.

В музее было людно. Не сразу разобравшись, что к чему, я шарахнулась от приближавшейся пары.

– Добрый день, – мужчина вежливо придержал шляпу, женщина, улыбнувшись, кивнула, и я поняла, что оказалась среди призраков.

– Добрый.

Я затравленно оглянулась. Искусство не слишком меня интересовало, и сейчас я приехала в музей спонтанно.

Призраки бродили среди старинных слепков, копий и оригиналов, и рассуждали об истории, искусстве и культуре.

Кто-то даже читал лекцию, указывая на представленные произведения. Каждый зал был полон посетителей.

Проходя мимо копий, я заметила парочку, которая самозабвенно корчила рожи безмолвствующим статуям.

Не раздумывая, я начала наворачивать круги по музею, надеясь, что меня в конце концов озарит какое-нибудь светлое чувство, достаточно сильное, чтобы перестать хотеть есть. Через пару часов наугад остановилась перед картиной и краем глаза заметила движение. Повернув голову, я увидела, как мужик предпенсионного возраста, устав играть в гляделки с живописным полотном, вдруг с безнадежным выражением лица махнул рукой и ушел.

Я внимательно посмотрела на холст. На нем был изображен Святой Георгий, побеждающий змея (это подсказала табличка сбоку, хотя я бы, наверное, и сама догадалась). Георгий до жути напоминал круглолицую девушку, а дракон протестовал против такого жестокого обращения с животными, высунув язык. Мне сразу вспомнился печально известный памятник, где дракону отпилили голову копьем. У обоих гадов вид был довольно несуразный. Сколько я ни старалась, с обеими работами ассоциировались только протесты зоозащитников в сети – ни восхищения мастерством автора, ни глубины смысла я не ощутила.

Наверное, это не мое – не моя эпоха и не мой сюжет. В результате я сдалась и показала змею язык в ответ.

– Какое невежество, – прошипели у меня за спиной, и две почтенные старушки надменно проплыли мимо. Я сконфузилась и поспешила убраться.

***

Вторая поездка за день стала большим развлечением, чем первая. Я поняла, что в зоопарк уже не поеду.

Призраки катались на общественном транспорте так же часто, как и живые. Некоторые следовали за друзьями или родственниками, сопровождая их на учебу или работу, другие убивали время.

Двери вагона открылись, и вошедший грузный мужчина уселся на свободное место, разворачивая газету.

– Смотри, какой жирдяй! – загоготал парнишка лет пятнадцати, безуспешно толкая под ребра своего приятеля. – Эй, жиртрест! – протянул он противным голосом, для вида пиная пассажира по колену. – Эй-эй, жиртре-ест! – растянул руками рот и высунул язык.

Приятель захохотал. Первый мальчишка с гордостью приподнял бровь, а потом, не удовлетворившись результатом, скорчил лицо еще страшнее и просунул его прямо через газету, оказавшись нос к носу с мужчиной. Тот безразлично перевернул страницу.

– Да скучный он че-то. Вот лучше, смотри! Бомба!

– Две! – подхватил товарищ.

Я могла только посочувствовать девушке, на которую переключились мертвые подростки, и надеяться, что доеду быстро.

***

Пришлось признать, что с высоким искусством у меня не задалось. В музей еще раз приходить было стыдно, поэтому я, припомнив рассказы Дениса, отправилась в оперу.

И вот теперь я сидела в ложе и на удивление быстро осознавала, что могу ощущать не только желание есть, но и желание спать.

Опера оказалась целым миром. Целым миром невнятных вокальных партий, пафосной музыки и трагичных смертей. Даже если пели по-русски, разобрать слова было невозможно, а весь сюжет без труда умещался на развороте либретто.

Да, пели они волшебно, только вот о чем, я так и не поняла.

Здесь я сдалась еще быстрее, чем в музее, и, не дожидаясь конца, ушла с представления.

***

В итоге после всех приключений я оказалась в баре. Было шумно, людно, и никому ни до кого не было дела. Идеально.

– Эй, бармен, налей! – заорал мужик у стойки. Бармен продолжал вытирать пролитое пиво. Призрак, выйдя из себя, попытался вырвать у него из рук тряпку, но не тут-то было.

– Василич, не бузи, – раздалось из коридора, ведущего к хозяйственным помещениям за спиной. Бородатый мужчина тяжелой поступью вышел из темноты и по-свойски прошел за стойку. – Сушняк опять?

– Да, паскуда, никак не проходит. Налей, а?

– А платить чем будешь?

– Так я это… на работу устроюсь, верну.

– Ну, смотри, – не особо заботясь о честности пьяницы, ответил бармен.

Он протянул руку в сторону крана, и на мгновение в ней блеснуло стекло. Спустя еще секунду пьяница ушел в дальний угол, сжимая в своей руке пустоту. Я, наоборот, подошла к стойке.

– Как ты… Как вы это сделали?

– А ты новенькая, что ли?

– Да, я тут впервые. Что это было?

– Это? Это был Василич. Он лет шесть назад серьезно перебрал и окочурился. С тех пор его мучает похмелье. Это было его любимое заведение, он тут каждый вечер торчит. Пару лет назад у меня сердечко не выдержало, и я тоже преставился. А когда решил проведать работу, увидел, как он тут вопит у барной стойки, что все мудаки сраные и не наливают. Он меня сразу узнал. Походу, некоторые клиенты становятся вечными. Я бы предпочел, чтобы тут было больше новеньких, таких как ты, например, симпатичных. А то с этими алкоголиками мне говорить уже не о чем.

– Спасибо. А этот фокус, он ему правда помогает?

– Не то чтоб сильно. На сутки хватает.

– И много тут таких?

– Штук двадцать постоянных.

– И все они «пьют»?

– Не, пьет тут только Василич. Остальные трындят. Им обстановка нравится. Но если воображение богатое, можешь попробовать, я и тебе налью. За счет заведения, – он расплылся в улыбке, получая явное удовольствие от ситуации. – Хочешь?

– Да нет, я, боюсь, таким воображением не отличаюсь. Можно, я еще посижу тут? А вы мне о чем-нибудь расскажете…

Спустя трое суток я все же покинула бар. Бармен Дима сказал, чтобы я возвращалась в любое время, он на посту неотлучно. Я его обнадежила.

Оставался последний вариант, до которого я смогла додуматься. И на этот раз я нашла то, что мне нужно.

Сегодня в темном зале было полно пустых мест. Рекламу уже прокрутили, и теперь начинались первые титры. Я настроилась и приготовилась смотреть на чудеса синематографа, снятого почти по заветам мистера Ферста.

***

Кино спасало мое существование. Я пришла в киноцентр два года назад и с тех пор не выходила, просматривая и по новой пересматривая фильмы. Сначала вникала в сюжет, потом разглядывала детали, затем искала косяки монтажа, и первый год мне не было скучно. Возможно, дело было как раз в отсутствии скуки, а, может быть, в чем-то еще, но чувство голода, преследовавшее меня уже столько времени, сошло на нет, и я даже не успела заметить, когда. Я решила, что это положительный эффект от просмотра кино – должна же была от него быть хоть какая-то польза.

Но все хорошее имеет свойство кончаться. Этот фильм я уже успела посмотреть трижды.

Внезапно сбоку пробралась троица друзей.

– Это ж не наши места, – раздался шепот в темноте.

– Забей и садись, – донеслось в ответ, и кто-то плюхнулся прямо на меня.

Я привычно поморщилась и встала. Да, я уже поняла, что если подождать немного, то вполне можно продолжить сидеть на прежнем месте, невзирая на нежданного компаньона, только ради этого фильма я терпеть не собиралась.

Сильное когда-то ощущение боли от соприкосновения с живым человеком ослабло, будто я переборола травму: вместо пробирающего насквозь холода осталось только легкое пощипывание, неприятное, но терпимое.

На улице было светло и солнечно. Сегодня очередная годовщина моей смерти.

Это был подходящий повод навестить собственную могилу.

За время моего отсутствия успели поставить памятник: безвременно ушедшей от родных и близких. Теперь мои персональные квадратные метры выглядели вполне прилично по кладбищенским меркам. Рядом с памятником лежал букет оранжевых георгин, моих любимых цветов. Местные завсегдатаи сказали, что Денис не возвращался, зато в лицах и красках поведали, как прошла установка памятника.

Я едва успела устроиться на надгробии, как мое уединение прервал посетитель.

– Привет, сестренка, – брат был какой-то бледный, но в целом выглядел здоровым.

Припомнив, как он отзывался обо мне в последний раз, я понадеялась, что он не собирается присоединяться к моей мертвой компании в ближайшее время: сестринской любви после его слов хватало ровно на то, чтобы не желать ему ничего плохого.

Он немного помялся, смущенно оглядываясь по сторонам, и положил к подножию букет с желтыми георгинами. Теперь их было два, оба даже в одинаковом целлофане.

– Прости, оранжевых не было, надеюсь, желтые подойдут. В общем, у меня все хорошо. Я работаю в магазине музыкальных инструментов и выступаю время от времени, скоро буду записывать новый альбом. Вот. Но это неважно. В общем, у меня будет ребенок. У нас с женой, в смысле. Осенью родится. Я пока не знаю, мальчик или девочка. Я бы хотел, чтобы ты об этом знала… Мне показалось, надо тебе сказать… Как-то… Так что у тебя будет племянник или племянница, – он неуверенно улыбнулся и взглянул на фотографию на памятнике. – Тебя бы звали тетя Катя или даже, может, мама Катя…

Он запнулся и продолжил:

– Я много думал о тебе. Я надеюсь, что там, где ты есть, у тебя будет второй шанс. Удачи. Увидимся.

А потом он развернулся и ушел, по привычке засунув руки в карманы.

– Второй шанс, да? Ты в первый раз пожелал мне что-то действительно стоящее, – сказала я ему в спину.

Дни на кладбище проходили спокойно. Спустя пару месяцев я перезнакомилась с соседями. К концу второго года – знала уже почти всех. Среди призраков было не так уж много «перекати-поле»: многие оставались у своих могил, чтобы слушать тех, кто к ним приходит.

Елизавета Михайловна, почтенная старушка, почившая лет десять назад на восемьдесят девятом году жизни, была как раз из «оседлых». Ее могила находилась дальше по аллее и была обустроена в соответствии с кладбищенским фэн-шуем: цветы, скамеечка, красивая ограда.

– Елизавета Михайловна, к вам можно? – я вежливо откашлялась, привычно заменяя этим звуком стук. Пожилая дама, сидевшая на лавочке под жасмином, подняла голову. Ее давно уже повзрослевшие внуки ежегодно заботливо подрезали кусты, которые с каждым годом старались захватить все больше пространства.

– Конечно, милая, садись, – она похлопала по месту рядом с собой.

Стоял июль, и воздух дрожал, раскаленный летним солнцем. Жасмин цвел, и время от времени я обманывалась, считая, что и правда чую его одуряющий запах.

– Ты сегодня уже совершала прогулку?

– Нет, думала вечером пройтись.

– Вот как! А я вот только собираюсь.

– Если можно, я тут посижу.

– Да, конечно, дорогая, сиди сколько захочешь, – старушка поднялась на ноги и неторопливо направилась по аллее.

В тени жасмина было спокойно. Тень от листьев скакала по могильной плите, и камень под ней становился из серого черным и тяжелым.

Мне нравилось лето. В это время года все сущее, изнывающее от жары, замедляло свой бесконечный бег, и время людей, попавших под солнцепек, тянулось почти так же медленно, как мое.

Расслабившись, я занялась привычным делом: принялась придумывать истории.

Мне доставлял удовольствие сам процесс. Я все еще сочиняла их для себя, только теперь то и дело представляла, как зачитываю с журнальной страницы новый рассказ родным.

Они никогда не знали о моем увлечении, и рассказывать я не рвалась. Считала, что, даже если бы они знали, им было бы все равно. Но, сидя среди могил, я раз за разом воображала то, чего никогда не было и уже не будет.

Вытянув ноги и отмахнувшись от унылых мыслей, я задумалась о другом: что бы я делала, если бы у меня был еще один шанс?

Я почти успела придумать ответ, но меня прервал чей-то плач. Я выглянула на аллейку.

– Дедушка, что мне делать? – Перед могилой по диагонали стояла молодая девушка. Вся ее фигурка тряслась, а голос растворялся во всхлипах, теряя половину слов. – Что мне делать? Я так хотела… Как ты… Стать писателем, но у меня ничего, совершенно ничего, совершенно никак, абсолютно ничего не выходит… В какой-то момент мне показалось, что все идет как надо и у меня получается, но… Я не знаю…

Она поежилась и обняла себя за плечи.

– Я не знаю… Может быть, это просто не мое. А что тогда мое? Я бы попробовала еще раз, но что мне делать? Дедушка, ты всегда был таким мудрым, ты бы мне подсказал, и мне больше не с кем посоветоваться… Я так хочу исполнить свою мечту… Или хотя бы найти новую… Мне нужна твоя помощь, мне нужно хоть что-нибудь, хоть какой-нибудь знак, малюсенький… Что угодно… Пожалуйста…

Старика, приходившегося ей родственником, на месте не было, и я, по-моему, не видела его ни разу. Наверное, он был и правда мудр (надпись гласила: «Ученый, Публицист, Человек, открывавший новые горизонты»), только вряд ли смог бы ей что-то подсказать.

Она выглядела совершенно потерянной: сведенные плечи, опущенная голова и растрепанные волосы даже среди длинного ряда надгробий казались средоточием горя. Памятники ничего не чувствуют, чувствуют те, кто перед ними стоит.

Как бы много я могла отдать за то, чтобы у меня тоже была возможность вот так сказать: я хочу исполнить свою мечту, помоги мне…

В порыве сочувствия я вышла из уютного цветника Елизаветы Михайловны и опустила руку ей на плечо. Я хотела ее подбодрить. Она, как и я, хотела сочинять истории, и это делало ее единственной «своей» среди всех встреченных мной живых.

И я никак не ожидала, что она подпрыгнет как ошпаренная.

Она обернулась, и я увидела ее лицо – бледное, с кругами под глазами, заплаканное. Думаю, кроме успокоительного, ей бы не помешал хороший сон.

– Дедушка?..

Ветер за моей спиной зашелестел ветками жасминовых кустов, срывая облетающие лепестки.

Девушка побледнела еще сильнее, развернулась и спешно направилась к выходу.

Пару секунд я глядела ей вслед, потом всмотрелась в свою правую ладонь.

Такого еще не было. Обычно контакт с живыми людьми ощущала только я. А это точно должно что-то значить.

Я припустила за ней бегом.

– Милая, ты куда так торопишься? – с удивлением воскликнула владелица жасминового куста, когда я пронеслась мимо на полной скорости.

– Елизавета Михайловна, я отправляюсь по делам! Будет время, заскочу проведать!

– Удачи, дорогая моя! Удачи! – донеслось мне в ответ.

Я нагнала ее уже у ворот. В кармане у девушки зазвонил телефон. Не разобравшись с управлением, она включила громкую связь. Девичий голос настойчиво спросил:

– Кать, ну ты где? Ты когда будешь?

Пока девушка решала разбиралась с мобильным, я улыбнулась.

Ну что же, надеюсь, наше соседство будет полезно и мне, и моей тезке.

– Я обязательно дам тебе какой-нибудь знак, вот увидишь. И не только знак. Только подожди немного.

Мы вышли за пределы кладбища, и спустя сотню метров его уже было не разглядеть за деревьями и кустами.