Текст книги "3 ошибки наших родителей"

Автор книги: Тайниковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Хочешь драться – так дерись!

После того как мы впервые демонстрируем свои обиды, свою оскорбленность и свое недовольство поведением родителей, начинается новый виток нашего взаимного противостояния. Сначала родители пытаются обратить все происходящее в шутку. Конечно, им непонятно, почему, собственно, их ребенок на них обижается – «он же маленький», «он ничего еще не соображает», да и вообще «он должен знать свое место» и «не высовываться». Им непонятно, и они раздражаются.

Позабавившись, сколько это было возможно, нашим «смешным» реакциям сопротивления и противостояния, иерархический инстинкт наших родителей, впрочем, не только не унимается, а напротив, лишь распаляется. Все происходит так, словно бы властителям (пусть и подсознательным) был брошен вызов (пусть и не осознанный смельчаками таким образом). Кто-то из родителей воспринял это более спокойно, кто-то менее, но, как правило, сами они и не догадываются, что оказались заложниками своего иерархического инстинкта, который не терпит «слабых выскочек».

Вызовы, брошенные мальчиками, часто больше ощущаются папами; вызовы девочек, напротив, лучше чувствуют мамы. Хотя, конечно, это правило не абсолютно, но вот последствия есть всегда. Внешне все может выглядеть и вполне «невинно»: папа играет с малышом в игру «кто быстрее съест суп», кто быстрее добежит куда-нибудь наперегонки или кто – папа или сын – победит в дружеском боксерском спарринге.

Такие «соревнования», к сожалению, вещь небезобидная для психики ребенка. Потому что, каким бы ни был их исход, мальчик все равно может почувствовать унижение – если папа «выигрывает», мальчик чувствует себя проигравшим, и, конечно, это не может его радовать. Тем более если отец сопроводит свою победу словами «ну ты и слабак», «а... не можешь выиграть!» или чем-то еще в этом, духе.

Если же папа поддается и проигрывает, то сын чувствует, что с ним играют «в поддавки». С одной стороны, ему, конечно, приятно победить, а с другой, его унижает его собственная слабость. И всю эту борьбу чувств нетрудно разглядеть на лице ребенка – он напряжен, он боится, он раздражается, он изображает «веселье игры», тогда как ему, на самом деле, совсем не весело.

С девочками, к сожалению, подчас случается то же самое. В чем-то, впрочем, их реакция отличается, но и маленькая девочка может переживать такие травмы. Ребенок чувствует себя слабым, а признаться себе в этом у него нет силы, ведь он буквально только что стал– ощущать самого себя, и подобные «откровения», начинающиеся с самого порога, конечно, не придают ему ни энтузиазма, ни оптимизма.

Борьба за пресловутую пальму социального первенства не бывает красивой. И если для детей эта битва принципиальна, то родителей она раздражает. Они знают, что они сильнее, они чувствуют свою власть и свое право, а потому все эти детские притязания на некое «господство» лишь какое-то время их забавляют, а затем «наскучивают» или начинают откровенно бесить.

Это подсознательное противостояние личностей выливается или в мелкие издевательства над детьми со стороны родителей (в виде бесконечных подтруниваний, издевок, подначиваний), или в формальный повод сорваться на своего ребенка, выместить на нем свое раздражение (подчас возникшее где-то в совершенно другом месте и в других отношениях).

Иерархический инстинкт какое-то время можно облекать в шутку, но в определенный момент он все равно берет верх над родителями и они, вольно или невольно, унижают своего ребенка. А у него в этот момент происходит становление его иерархического инстинкта, и происходит, как мы видим, в очень непростых условиях.

Описываемые же здесь психологические травмы – это не частные неурядицы, а воздействия на формирующийся иерархический инстинкт ребенка, воздействия, вызывающие его деформацию. Впоследствии она будет и заметной, и небезобидной как для самого ребенка, так и для его окружения. Сейчас пока этого не видно, бомба иерархического инстинкта – с замедленным механизмом действия.

Разумеется, эти события и реакции – и детские, и родительские – как правило, происходят спонтанно, непреднамеренно и нецеленаправленно. Родителям кажется, что они просто играют с ребенком, поддерживают с ним контакт. Каждая такая мизансцена рождается как бы сама собой, без злого умысла. Взрослые удовлетворяют таким образом свой иерархический инстинкт и не отдают себе отчета в том, что их дети подчас крайне болезненно реагируют на подобную форму обращения с ними.

Насколько сами дети осознают происходящее? По-разному. Многие – буквально с ювелирной точностью, и о подобных сценах – детских обидах, чувстве унижения, бессилии и отчаянии – мои пациенты рассказывали мне сотни раз. Но все-таки для большинства детей происходящее во время таких «показательных порок личности» проходит относительно незаметно. Сила собственного иерархического инстинкта у таких детей не так велика, а потому они сносят подобные реакции как должное. Это, в свою очередь, снижает соответствующий родительский пыл.

Так или иначе, но без последствии не остаются ни те, ни другое. Первые – те малыши, которые очень хорошо чувствуют интригу этой стороны отношении со своими родителями и чей иерархический инстинкт переживает в подобных ситуациях стресс – превращаются в людей с болезненной самооценкой (мы скажем об этом ниже). Вторые – те, что относительно спокойно переносят давление родителей и чей иерархический инстинкт позволяет им держаться в рамках – или превращаются в людей с типом поведения, или просто замы-

каются, а впоследствии будут характеризоваться эмоциональной нечуткостью.

Властолюбие – это страсть, которая несправедлива сама по себе, и ее проявления восстанавливают против нее всех. Она начинается, однако, с опасения, как бы не оказаться под властью других, и стремится к тому, чтобы заблаговременно добиться власти над другими.

Иммануил Кант

Случаи из психотерапевтической практики:

«Двойной удар...»

Как я уже сказал, чаще всего мальчики испытывают давление со стороны отцов, а девочки – со стороны матерей. Впрочем, это правило изобилует исключениями. История Лики – одной из моих пациенток, показывает и такую возможность – подавлять могут оба родителя. Конечно, многое зависит от иерархического инстинкта самого ребенка – если он склонен к подчинению и не демонстрирует открыто протестов, его жизнь проходит в этот период с меньшими душевными травмами, хотя негативные последствия все равно рано или поздно проявятся. Для детей, обладающих незаурядной силой личности уже в этом возрасте (от 3-х лет и старше), и этот период их развития может быть роковым, оставляя неизгладимый и не самый радужный след на психике ребенка.

Лика – красивая девятнадцатилетняя девушка – поступила в Клинику неврозов им. академика И. П. Павлова с диагнозом «незавершенный суицид». И, надо признать, серьезно насторожила врачей своим заявлением: «Я решила умереть, и я это сделаю. Очень жаль, что не удалось с первого раза». Нам было от чего напрячься, поскольку количество таблеток, которые она приняла с целью самоубийства, превосходило все мыслимые и немыслимые пределы. Совершая суицид, она все продумала – узнала смертельную дозу лекарств, выбрала подходящее время, чтобы ее не бросились искать. В общем, по всем признакам перед нами был истинный, то есть спланированный и не демонстративный суицид.

На мой вопрос: «А зачем, собственно, мы это делаем?» она ответила буквально следующее: «Я не вижу смысла жить. Чего бы я ни делала, меня преследуют неудачи. Я хотела стать певицей, но мне это не удалось, несмотря на мои четыре октавы. Я закончила школу с золотой медалью и хотела получить нормальное образование, а буду бухгалтером. Я заняла второе место на городском конкурсе красоты, а у меня обнаружили гормональное заболевание и теперь я чем дальше, тем больше буду толстеть. У меня ничего не получится, я не состоюсь в жизни. Какой смысл жить?»

Надо признать, что эта аргументация, по крайней мере на первый взгляд, была весьма серьезной. Тем более что все оказалось правдой – и потрясающий голос, и золотая медаль, и звание «вице-мисс» на конкурсе красоты, и заболевание, и полнота (с последним, впрочем, удалось более или менее справиться). Удивленный полосой заявленных Ликой неудач, я попытался выяснить причину такого невезения, и она оказалась по всем пунктам одной и той же.

Мать Лики долго не хотела верить в то, что у нее есть голос, и когда преподаватели вокала все-таки настояли на необходимости обучать Лику, через пару месяцев мать отказалась платить за ее образование. Когда Лика закончила школу, мать заявила, что «нечего время зря тратить, нужно работать», а потому «университет не обязателен, хватит и профессионального училища, бухгалтера всегда будут нужны». И даже с заболеванием дочери она обошлась достаточно странно – сказала, что, мол, «написано тебе на роду быть толстой, чего лечиться?» И драгоценное время было упущено.

Впрочем, такое отношение к дочери было для ее матери явлением обычным. Женщина не состоялась в жизни, мечтала о большой и яркой карьере, но мечты так и остались мечтами. Потом вышла за мужчину, который не имел ни образования, ни толком профессии, а к тому же страдал алкоголизмом и отличался несносным характером. Всю жизнь она проработала бухгалтером – кляла судьбу, устраивала свою личную жизнь, изменяя вечно пьяному мужу и отыгрываясь на дочери.

Отношения с отцом у Лики были ничем не лучше. Он хотел, чтобы у него родился мальчик, и мальчик родился, но оказался нежизнеспособным. Потом, когда через год с небольшим родилась Лика, он сказал, что она и будет «его мальчиком». И с самого начала воспитывал ее как мальчика, но не в том смысле, в котором можно было бы подумать, а в том, что наказания, которые он избирал в качестве своих воспитательных маневров, были мальчишескими (если вообще можно считать, что наказания имеют какую-то половую спецификацию). Отец Лики отвешивал ей оплеухи, порол ремнем, выставлял в мороз полуголой на балкон. Короче говоря, вся его жизненная неудовлетворенность вымещалась на дочери.

Другой ребенок на месте Лики превратился бы в пассивное и забитое существо, но в девочке была сила, которая не хотела мириться со своей судьбой. Когда отец издевался над ней, она думала о том, что выучится, сбежит из дома и никогда больше его не увидит. Когда мать говорила ей, что с такими ногами, как у нее, мужчины никогда не будут ее любить, она сжималась, мучалась, а потом шла в спортивную секцию. Когда мать фактически на глазах дочери изменяла ее отцу, она мечтала о том, что у нее будет хорошая семья, что муж будет ее любить, а дети не будут чувствовать себя несчастными. Когда ей указывали на то, что никому в их семье не удалось сделать нормальной карьеры, она давала себе зарок выучиться и показать всем, что она «не из этой семьи».

Протестуя против того положения, в котором она оказалась с раннего детства, Лика лишь усиливала агрессию родителей – и явную (по большей части со стороны отца), и скрытую (исходившую от матери). Но сам факт, что все эти хорошие, чудные замыслы произрастали на такой гнилой почве, уже ставил под вопрос будущее ребенка. В ней словно бы жили два человека. Один говорил: «У тебя все получится! Ты вырастешь, сама сделаешь свою судьбу и докажешь родителям, что ты молодец!» А другой постоянно подначивал: «У тебя ничего не получится! Тебе ничего не светит! Ты неудачница!» Один толкал ее вперед, помогал учиться и развиваться, а другой при малейшей неприятности и заминке вселял сомнение и пугал.

В конце концов все это привело к разочарованию Лики в жизни и желанию покончить с собой. Мать считала ее зазнайкой и эгоисткой, отцу на нее было наплевать. Лика терпела неудачу за неудачей, испытывала поражение за поражением, и в какой-то момент ей стало все равно. Поскольку же желание быть первой и лучшей все-таки никуда не пропало, то смысла жить она не видела: «Какой смысл? Я неудачница. У меня все равно ничего не получится!»

Конечно, помочь Лике было сложно, ведь нам предстояло решить две принципиально разные, даже противоречащие друг другу задачи. С одной стороны, он» должна была избавиться от тех избыточных, завышенных требований к себе, которые сформировались у нее как защита, как средство противостояния нескончаемой родительской агрессии. С другой стороны, мы должны были сформировать в юной девушке уверенность в собственных силах. Иными словами, одного человека в ней мы должны были убедить в том, что «лучшей» быть не обязательно, главное – быть счастливой. Другого субъекта в ее душе мы должны были разубедить в том, что у Лики нет шансов.

Шансы у нее были, и были замечательными, но быть «лучшей», «первой» совсем не обязательно, а главное – и нельзя. Кто такой «лучший», кто такой «первый»? Ведь эти требования – чистой воды фикция! Уважать самого себя и верить в свои силы – вот что значит добиться успеха в жизни, а лидерство – это невротическая борьба за «первое место», которого в принципе не существует. Можно, конечно, быть лучшим, но только в чем-то, а не «вообще лучшим», можно занять первое место на каком-нибудь соревновании, но нельзя быть «вообще первым». Эти требования – невротические и гарантируют лишь одно – чувство неудовлетворенности.

В какой-то момент психотерапии я спросил у Лики:

– А почему ты, о чем бы ни говорила, постоянно возвращаешься к своим родителям? Ты ведь уже выросла. А кажется, что ты продолжаешь вести с ними какую-то непрекращающуюся дискуссию. О чем вообще ты можешь с ними говорить?

Лика задумалась:

– Говорить?..

– Ну да! – продолжил я. – Ты же постоянно с ними разговариваешь и что-то им доказываешь! Что бы ты хотела им сказать?

Лика покраснела и выпалила:

– Я ни о чем не хочу с ними говорить! Слышите, я не хочу с ними разговаривать!

– Но ведь говоришь?

– Говорю... – протянула она. – Действительно. Я как-то совсем раньше об этом не думала.

С этого момента дело пошло на поправку. Лике важно было понять, что каждый ее поступок до сих пор не был ее собственным поступком, она поступала не для себя и не от себя, а как будто вопреки собственным родителям, назло им. Но подобная политика просто не может быть эффективной. Если вы хотите что-то построить, нельзя исповедовать идеологию разрушения, это все равно ни к чему хорошему не приведет. И если ваши отношения с родителями оставляют желать лучшего, за них не стоит цепляться. Вести же спор с виртуальными родителями – и вовсе безумие!

К этому времени и мать Лики вела собственную жизнь, и об отце, уехавшем в другой город, известий не было уже около двух лет. С кем же, в таком случае, все это время разговаривала Лика, кому она пыталась доказать свою состоятельность? И стыд перед кем за свои поражения не давал ей сил жить? Да, Лике настало время вырасти, тем более что, если разовраться, она уже слишком давно стала взрослой. Теперь оставалось лишь констатировать это.

Теперь Лика поет в одной из джазовых групп, учится на заочном в университете и недавно вышла замуж. Помню, как в какую-то из последних наших встреч она сказала: «Это, может быть, стыдно, но я наконец почувствовала себя победительницей!» «В смысле, что победила себя?» – спросил я невпопад. Она засмеялась: «Нет, я победила тем, что смогла их простить». Надо ли уточнять, что говорила она в этот момент о своих родителях...

Ни одно человеческое существо не может выносить чувства своей несостоятельности: оно ввергает его в такое напряжение, что требуется хоть какое-нибудь действие.

Альфред Адлер

Многие мальчики рисуют матерей с фаллосами не только потому, что незнакомы с женской анатомией, но и потому, что их матери действуют по отношению к ним маскулинным образом.

Александр Лоуэн

Много инстинкта

Если ваш личный иерархический инстинкт из тех, что может «дать окружающим прикурить», то вы, вероятно, хорошо помните те ситуации, когда чувствовали свое детское достоинство оскорбленным. Может быть, вы помните, как вас игнорировали, как вас поучали, наказывали, как вам ставили кого-нибудь в пример и это вас унижало. Вариантов тут бесчисленное количество. Но суть всегда одна – у малыша есть свое мнение, свое отношение к той или иной проблеме и свое «я», а у родителей есть желание показать своему чаду, что его мнение никого не интересует, что есть другое понимание вопроса, к тому же «я – последняя буква алфавита».

Многие дети, испытывая давление на свой иерархический инстинкт, думают: «Вот я вырасту, и тогда вы узнаете...» Что именно должны будут узнать его родители, малышу, как правило, не очень понятно, но то, что он будет первым и лучшим, вещь для них несомненная. Часто, впрочем, дети решают эту проблему своим традиционным способом – воображают, как они станут «начальниками», «милиционерами», «командирами», то есть придумают себе на будущее разнообразные руководящие должности.

Иногда от детей можно слышать: «Когда я вырасту, я буду не такой, как мой папа!» или «Не такой, как моя мама!» И дальше следует продолжение: «Я буду свою дочку любить и все ей разрешать!» или «Когда у меня будет свой сын, я никогда не буду его наказывать!» Дети могут указывать в подобных своих объяснениях и на другие недостатки своих родителей – то, что они ссорятся или кричат друг на друга, говорят неправду, в чем-то им отказывают. Все эти формулировки, часто весьма комичные, в действительности свидетельствуют о том, что ребенок не испытывает к своим родителям уважения и что они не являются для него авторитетом.

Подобное отношение к старшим, как правило, вызвано чувствами унижения, несправедливости, ощущением незаслуженного или чрезмерно жестокого наказания. Ребенок считает себя в силе быть «лучше» родителей, а значит, он находится с ними в некой борьбе, он претендует на право быть, по крайней мере, равным. И разумеется, все эти чувства и мысли копятся в нем вопреки тому давлению, которое на него оказывается и которое он считает неправомерным.

Конечно, родителям кажется, что это «просто смешно», но на самом деле ничего смешного нет.

Родитель должен уметь уступать «вышестоящее место» в виртуальной иерархии, но не уходя со сцены и не пропуская ребенка вперед (потому что лидер, авторитет любому малышу нужен), а поднимаясь выше, становясь для ребенка все более сложной, достойной и авторитетной фигурой. Но часто ли так поступали наши родители? Отнюдь. Чаще всего они, напротив, с удовольствием опускались на наш уровень, вступали в препирательства и споры, которые только сильнее прежнего нас травмировали.

Когда мальчик говорит: «Почему я не должен хамить папе, если он меня оскорбляет?!» – это уже сигнал бедствия, а не детская глупость. Ведь эта фраза свидетельствует о том, что ребенок не Воспринимает, не чувствует авторитета своего отца. Отец же, даже несмотря на какие-то недостатки, является «верхом»! И если малолетний сын этого не чувствует, не осознает, это значит, что его иерархический инстинкт будет деформирован. Потом он будет воспринимать приказы командира в армии как оскорбление, требования преподавателя в институте – как неоправданные, указания начальника на работе – как неправомерные. То есть во всех этих случаях он будет, во-первых, травмироваться, не умея соответствовать своему фактическому месту в социальной иерархии, а во-вторых, чувствовать постоянную неудовлетворенность. Найдет ли он для себя такую социальную роль, в которой ему было бы комфортно? Вряд ли.

Аналогичная ситуация происходит и с девочками. Если девочка не испытывает уважения к матери, не чувствует авторитета отца, если она пытается с ними конкурировать, мериться силами, она впоследствии будет заниматься этим перетягиванием

каната постоянно. Она станет мериться силами со своим супругом и тот будет вечно казаться ей «неудовлетворительным». Она будет чувствовать притеснение своей личности и на работе, и дома, и в любой другой ситуации. Ей будет казаться, что ее должны оценивать выше, чем оценивают, относиться к ней лучше, чем относятся, выказывать большее внимание, нежели выказывают.

В целом, как кажется, в этом нет ничего страшного и неправильного, но только в том случае, если мы смотрим на данную проблему со стороны. Если же мы смотрим на то душевное состояние, которое будет сопровождать детей, прошедших такую школу неуважения к авторитетам и патологического стремления к лидерству, то видим, что они не чувствуют себя довольными жизнью. Они не могут удовлетвориться тем, что имеют, причем никогда; это путь к хронической неудовлетворенности – осознанной и прочувствованной. Они, возможно, станут теми борцами, которые борются не потому, что им есть что сказать и ради чего сражаться, а Портосами с извечным лозунгом подобных горе-героев – «Я дерусь, потому что я дерусь!»

Индивидуальный уровень иерархического инстинкта детерминирован генетически. У каких-то детей он выражен больше, у каких-то меньше. Если у ребенка с иерархическим инстинктом, мягко говоря, все в порядке, можно думать, что его ждет большое будущее – он будет стремиться «вверх» и, возможно, многого достигнет. Но только в том случае, если в детстве его иерархический инстинкт не подвергнется деформации вследствие неоправданного и несоразмерного дашмпм со стороны родителей. Соперничество между родителями и детьми – верный путь к формированию у малыша невротического характера. Дело кончится, в лучшем случае, возникновением у ребенка хронического и патологического ощущения неудовлетворенности своими достижениями, самим собой и всей своей жизнью в целом.

«Я хочу стать могильщиком, – сказал мне один четырехлетний мальчик, – я хочу быть тем, кто закапывает других».

Альфред Адлер

Случаи из психотерапевтической практики:

«Вы можете поставить меня да горох...»

Сопротивление детей родителям часто приобретает патологические и уродливые формы. Дети сопротивляются давлению и власти родителей как могут, всеми доступными им средствами. Зачастую они демонстрируют неподчинение и открытую агрессию. По мере взросления они чувствуют неоправданность власти родителей. Последние, конечно, обладают силой и разного рода «рычагами», инструментами подавления – от эмоционального шантажа до финансового обеспечения. Но сам факт применения подобных средств воздействия на ребенка лишний раз показывает – авторитет родителей слаб, а потому бунт возможен и оправдан. Подлить масла в огонь иерархического инстинкта, право, может любая мелочь.

Дашу, которой было тогда двадцать два года, привел ко мне ее муж Кирилл. Он буквально выбился из сил, пытаясь найти с ней общий язык, но чем дальше, тем больше ситуация заходила в тупик. Они были женаты уже четыре года, а история казалась наупервый взгляд весьма типичной. Кирилл был старше Даши на одиннадцать лет, женился на ней по страстной любви, оставив предварительно свою прежнюю семью – жену и ребенка.

Даша в момент их знакомства была фотомоделью, он – весьма состоятельным мужчиной, сделавшим свое состояние в начале девяностых. Кирилл, обладавший кроме прочего хорошей внешностью и живым умом, влюбился в Дашу с первого взгляда, сразу пошел в атаку и «взял крепость бурным напором». «Крепость» сопротивлялась, но Кирилл не придал этому никакого значения – «Мало ли что? Может, боится чего. Согласна, и слава богу!»

С самого начала их отношений Даша жестко диктовала свои требования. Она указывала Кириллу, с кем он должен общаться, а с кем нет; кто, по ее мнению, заслуживает внимания, а кто не заслуживает; куда они должны ходить, а куда им ходить не следует; ,как Кирилл должен вести себя в тех или иных ситуациях и т. п. Всякие нарушения этих правил заканчивались истериками – Даша начинала рыдать навзрыд, кричать, что он ее не любит, что он ею пользуется, требовала развода, уходила из дома и все такое прочее.

В целом, Даша оказывала на Кирилла позитивное влияние, и большинство ее требований можно было назвать здравыми. Но форма этих требований, конфликты, возникавшие между супругами, сводили всю их позитивность на нет. Кирилл стал выпивать, уходить в загулы со своими сотоварищами. Он не изменял своей супруге, но и поведение ее было ему непонятно, а потому желание временами «исчезнуть» преследовало его постоянно. С другой стороны, он находился от нее в сильной зависимости, а потому всякий раз в таких случаях мучился чувством вины, потом просил прощения, но, как и обычно, натыкался на холодность, резкость, осуждение.

В целом, вся конструкция этих отношений выглядела весьма натянутой, странной. Казалось, Дашу с Кириллом удерживают вместе лишь потусторонние силы. По крайней мере, никакого здравого объяснения этому браку и его аж четырехлетней истории найти было нельзя. Впрочем, для понимания этих отношений никакой парапсихологии не потребовалось, достаточно было расспросить молодых людей об их детстве...

Если бы нам понадобился какой-нибудь образ для описания характера Даши, то «ледяная статуя» подошла бы сюда лучше всего. Как Дашу заморозили? Сценарий достаточно типичный – доминантная, с тяжелым характером мать, склонная к истерикам, скандалам и безудержному кутежу, сопровождаемому массой недальновидных поступков, а также отец – замкнутый, слабый, безвольный, подчиненный жене, покончивший с собой, когда Даше было без малого четырнадцать лет.

Если мать обладает тяжелым характером, то отец часто оказывается для девочки своего рода спасением, но у Даши здесь не сложилось. Отец, вследствие своей замкнутости, пассивности и молчаливости, не смог стать для нее такой отдушиной, а потому девочка была отдана на откуп взбалмошной, пребывающей в постоянном раздражении матери. Характеры обеих женщин были сильными, но не из-за внутреннего ресурса, а за счет упрямства. Они словно бы постоянно испытывали друг друга – кто первый надломится.

Основной воспитательной процедурой, которую использовала мать Даши, была постановка ребенка в угол на горох. Сначала, правда, она просто ставила Дашу в угол, если та начинала по какому-нибудь поводу препираться. Но поскольку девочка выказывала удивительную стойкость и могла молча, не проронив ни слезинки, ни слова извинений, находиться в соответствующем углу дольше, чем могла выдержать ее эмоционально-подвижная мать, то впоследствии горе-педагогу пришлось насыпать в этот угол горох. Но и это не дало желаемого результата! Даша и с горохом стояла в этом углу ровно столько, сколько того требовали обстоятельства.

Это, можно сказать, был конфликт самолюбий; если быть более точным, конфликт иерархических инстинктов, где обе женщины боролись за власть. Правда, у матери была выше скорость реакции и меньшая выдержка, тогда как дочь обладала менее подвижным темпераментом и потому с завидной регулярностью брала свою соперницу упорством и упрямством или, проще говоря, измором.

У Кирилла, впрочем, также обнаруживался определенный дефект иерархического инстинкта, правда, прямо противоположного свойства. В детстве Кирилл воспитывался исключительно бабушкой, его родители жили за границей (оказывали своим высшим техническим образованием интернациональную помощь народу какой-то африканской псевдокоммунистической державы); когда же ненадолго приезжали, то не воспитывали его, а лишь любовались на свое «брошенное» чадо.

Бабушка же Кирилла была еще той воспитательницей – позволяла ему все, во всем содействовала, а потому Кирилл, как говорится, просто сел ей на голову. В детский сад он не ходил, в школе также не испытывал серьезных трудностей, поскольку, вследствие своего природного обаяния, пользовался всеобщей любовью и вниманием. В общем, его иерархическому инстинкту не довелось пройти должной закалки, и на Даше он треснул. Кирилл просто не умел играть в игру под названием «Царь горы», дезориентировался и, в конце концов, избрал отстраненную, пассивную позицию. И потому сцены, которые ему закатывала Даша, он просто не мог должным образом отработать.

Вот и сложилась такая пара – достаточно странная и, по большому счету, нежизнеспособная. Даша ни в какую не хотела менять своей жизненной позиции и своего способа взаимодействия с супругом, а Кирилл не понимал, что от него требуется. Нужен ли был им этот брак? Трудно сказать, по крайней мере, партнеров из них получиться не могло, и не получилось.